can’t pretend

      Но несмотря на отца, который наделял их семью особо тяжёлым грузом в виде отмене своего внимания, находиться дома Соарин любил.       С мамой он всегда общался вежливо, даже если нервы были на пределе, а усталость и раздражение брали вверх — он никогда не мог повысить голос на мать или как-либо огрызнуться. Миссис Нильсен была очень доброй и если и могла попасть под горячую руку сына, то не специально и конечно же, не со зла. Она была домохозяйкой, но не то чтобы слишком фанатичной, чтобы убираться три раза в день и никогда не выходить с кухни. Поэтому, если хотелось поговорить с матерью, она почти всегда была свободна, если не ухаживала за бабушкой или не ходила в магазин. И хотя она старалась посвящать всю себя Соарину, сам Нильсен не особо любил откровенничать, но от матери ничего не скрывал, когда та спрашивала, и не врал. Ну, если только совсем чуточку и не в совсем важных делах.       Основным занятием дома у Соарина был либо отдых, который заключался в просиживании на стуле, играми в компьютер или общением с друзьями по сети, либо в выполнении домашней работы, которую он не то чтобы уж так сильно ненавидел, но симпатии отнюдь не питал. Нильсен был тем самым хорошистом, который знал столько же, сколько и стереотипные люди с задних парт (читать: ни фига он не знал), но пользовался безоговорочной популярностью у учителей, то ли благодаря своей обаятельности, то ли умению в нужный момент выделиться. Не то чтобы очевидные лень и равнодушие по отношению к учёбе красили парня, но в важных делах, вроде сессии или чего-то подобного Соарин пытался перебороть себя и готовиться. В остальное время он предпочитал бездельничать, что все ему почему-то прощали.       Он не мог сказать, есть у него хобби, которым хотелось заниматься в жизни. Ему очень много что нравится: и на байках ездить, и мяч гонять, голы забивать, да и в плане учёбы у него есть пару любимых предметов, вроде физики или химии. Но не более. Как бы то прискорбно не звучало, его будущее уже предопределено: отец с самого детства поставил его перед фактом: Соарин будет следующим. И сказать-то нечего: перспектива сидеть в офисе и рявкать на каждого, кто не так вздохнёт, вовсе не радовала Рина, но и альтернативы он предложить не мог, опять же, неумение устоять на чём-то одном, определиться на месте в жизни говорило само за себя. И обидно, и донельзя беспомощно чувствовал себя Нильсен, когда думал о таких моментах.       Но друзей у него было много. Гадать почему Соарин не очень хотел: вроде отец его очень богат, а вроде и сам Нильсен-младший довольно харизматичен и привлекателен. Впрочем, искать причины этих дел он не любил. Он вообще не любил что-то искать, что-то разбирать, что-то думать. Рин любил жить одним моментом, будто завтра не будет, будто сегодня — только сегодня. Его устраивали собственные взгляды на жизнь, и менять их он не собирался. Да его и никто не отговаривал, раз уж на то пошло. Жить Соарину нравилось, не во всех моментах существования он чувствовал эту любовь, но по его поступкам, настроению можно было это понять. Рин не любил сложности. Совсем.       Он зевнул: после его визита Тандерлейну прошло три-четыре часа, время уже достигало семи вечера, а в сон так и клонило. Соарин даже удивился: в будние дни обычно он не ложился раньше одиннадцати, а сейчас спать хочется, будто он вагоны с углём таскал. Странно? Очень. Но поддаваться прихотям собственного тела он не желал, а поэтому продолжал заниматься стереотипным занятием парней — играть в стрелялки. В сердце неприятно кольнуло, когда он ощутил нехватку привычного и азартного «че-е-ел» в наушниках от очень близкого друга. Осознание того, что сейчас с ним никто не общался по Дискорду, как это случалось обычно, когда они с Тандерлейном решали поиграть по сети, отзывалось очень неприятным зудением в области груди, где-то на левой стороне тела. Играть перехотелось. Соарин любил жизнь. Но отдал бы всё, что у него сейчас есть, лишь бы не чувствовать этого тяготящего чувства, что он испытывал сейчас. Была ли эта вина или что-то другое — Рин не знал. Не на психолога же он учится, да и вообще и не на врача вовсе.       Нильсен снял наушники и поплёлся на кухню утащить кусочек Альпен Гольда (с орехами — обязательно) или сделать бутерброд, если уж повезёт. Ужин был скоро, но от перекуса перед ним Соарин не возражал. Раз организм требует — надо выполнять! Это был его девиз, когда в три ночи он заставал испуганную маму на кухне, глядящую, как её сын беспощадно уминает остатки салата. Возможно, есть ночью — не лучшая идея для спортивного человека, вроде Рина.       У заветного холодильника он застал маму. Она готовила и ей явно чего-то не хватало, судя по её просящим мольбы глазам. Поэтому, когда родительница попросила сходить его в магазин за лапшой и колбасой, Соарин совсем не удивился. В конце концов, этого человека он знал всю свою жизнь, и оттого сердце его затрепетало: он знает свою мать настолько же сильно, насколько и она его! Это приятно, учитывая, что маму он любил. Очень.       Сходить в магазин для Рина — будто дойти до своей комнаты и обратно до кухни пять раз. Не то чтобы он считал, но Нильсен любил такие фразы — гиперболы, как говорят в литературе — которые заставляют поверить в собственно придуманные значения и гораздо упрощают и скрашивают нынешние ситуации, совсем такие, как эта, например.       Он вздохнул и демонстративно потянулся, а затем, прихватив мелочь, лежавшую на комоде (она всегда тут лежала, на случай, если кто-то из семьи будет нуждаться в срочном походе за продуктами или другими важными средствами для жизни, а мелких денег не будет) — её должно было хватить на нужных матери продуктов. Вышел он также быстро, как и оделся, не забыв самостоятельно запереть за собой дверь — кричать через всё помещение, чтоб за ним закрыли, не хотелось.       Рин устало зевнул: на улицах было достаточно густо для вечера четверга. Соарина не бесили люди, но чего-то сегодня их было многовато даже по мнению экстравертов. Оставалось надеяться, что кассы не будут полны уставшими с работы людьми, которые зашли в магазины, как это обычно бывает.       Соарин мысленно стонет.       Реальность оказывается сурова: людей в Фикс Прайсе до фига и больше, вот правда — как селёдки в бочке. Это означает, что мама своей колбаски с лапшой дождётся нескоро. Скрасить свои ожидания, стоя в очереди, Соарину нечем — телефон как раз во время остался дома.       Он пытается протолкнуться сквозь толпу, чтобы попасть в нужный ему отдел, где тоже не малое количество этой самой толпы. Единственное радует, всё, что ему нужно на месте и быстро, а главное, беспроблемно, оказывается у него в руках. И на этом, в принципе, должно всё закончиться: ну взял и взял он колбасу с лапшой — что с этого-то? Карма пришла к нему, чтобы явно не в ладушки поиграть.       Ведь…       О чё-ё-ё-ёрт.       Какая-то поганая неделя, стоит признать.       Если бы у Соарина было желание, он бы потратил его на то, чтобы никогда не встречаться с этой мадмуазель (которую, несмотря на хорошее воспитание Рина, очень сложно так называть), что, наверное, сама не очень-то и была довольна таким раскладом событий — и пусть «Рейни» пока ещё не заметила его и усиленно думая, выбирала йогурт — в скором времени она заметит. В этом Нильсен был полностью уверен. Если он сейчас же аккуратненько не пропихнётся через огромную толпу людей, то начнётся, определённо, новый скандал. И она точно подумает, что Соарин за ней следит. Но он не следит! Разве ему так прям хочется пересекаться с ней на каждом углу, а потом принимать различные оскорбления на свой счёт, которые, стоит признать, Рин вообще никаким местом не заслужил! Он относился к себе вполне уважительно и не мог терпеть того, как нагло эта девушка пользуется тем, что она девушка.       Соарин решил действовать: вот сейчас он быстро и незаметно проскользнёт за спиной у «Дэши» (он решил мысленно её так называть, потому что это было хоть и немногим лучше, чем «Рейни», но всё же, в его голове это звучало более саркастично и адекватно, да и раз сам придумал, своё творение отпускать как-то не хочется. Хотя, как Рин будет её называть не очень-то и важно, если это не узнаёт сама девушка, которая в эту минуту являлась для парня угрозой сто процентов), заплатит за всё с такой же скоростью и вылетит из магазина. Нильсен театрально закатил на своё поведение глаза: ему, вроде, уже девятнадцать, а он сбегает от какой-то грубиянки, как от собаки в детстве.       — Эй! — ну вот. Доразмышлялся. — Опять ты! Что ты тут делаешь? — всё-таки взяв йогурт, повернулась Рейнбоу и с подозрительным взглядом уставилась на Соарина, как на последнего преступника. Нильсен сделал своё лицо как можно непринуждённее и спокойнее. В конце-то концов, ну что это такое. Как дети малые.       — И тебе привет. За молоком пришёл, спасибо, что волнуешься, — ухмыльнулся Рин, сощурив глаза. Они слишком часто встречаются, надо бы прекратить это делать. Но сам он ничего с этим поделать не может, к огромному сожалению обоих.       Рейнбоу фыркает и закатывает глаза. Нильсен думает, что вообще, слова забота и «Рейни» в одном предложении ну никак не сочетаются. «Дэши», видно, думает абсолютно так же. Ну хоть где-то они сходятся во мнениях!       — А ты точно не сталкер, а, Нильсен? — недовольно, но со смешком в голосе интересуется девушка, игнорируя фразу Рина про заботу и беспокойство.       — Спасибо и за то, что фамилию мою запомнила, Дэши, — если бы он отвернулся, то наверняка бы почувствовал всеми частями тела, что Рейнбоу снова закатила глаза. Но Соарин стоял прямо перед ней, а поэтому мог отлично лицезреть раздражённую девушку и её извечный круг глазами.       Больше разговаривать с ним «Рейни» не решилась, точнее, ей просто наскучило это дело: будет она время тратить на таких придурков (Нильсен ощутил, что именно так он был назван в голове Дэш). Ну и слава Богу. Соарин сам не особо-то и хотел продолжать это унизительное для него самого дело.       На кассу им пришлось встать вместе, потому что одна не работала, как это обычно бывает, а на другой новенькая тётенька никак не могла справиться с компьютером, и поэтому там было всего два человека. Но больше они не общались, хотя Рин готов поклясться, в его сторону было кинуто немало хмурых взглядов от вышеупомянутой мадам.       Соарин стоял после Рейнбоу и очень был этому рад, потому что мог видеть весьма забавную картину. Ей не хватало денег.       — Девушка, вы собираетесь платить? — возмущённо спросила продавщица, смотря на такую же недовольную Дэш, будто не она не могла доплатить, а кто-то другой. Толпа негодующе загудела, она успела во много раз возрасти и стать намного больше, чем до того, как Соарин зашёл в магазин. Только сейчас Нильсен обратил внимание на покупки «Дэши» — это были жвачка и питьевой йогурт. Серьёзно? Да она, получается, почти бесплатно хотела все это забрать: сами-то продукты не стоили больше пятидесяти.       — Нильсен, одолжи двадцать рублей, а, — повернувшись к нему, протараторила Рейнбоу, хмыкая и пыхтя, как чайник. Если бы Соарин додумался это заснять, он, вероятно, смеялся бы с этого очень долго: так уморительно выглядела девушка. Почаще бы она попадала в такие ситуации, где надо утруждаться и, о Боже, просить у кого-то помощи, и Рин бы точно умер от смеха. Но сейчас он честно пытался скрыть свой рвущийся наружу хохот и прикрыв рот рукой, хитро смотрел на излучающую ауру «не подходи — убью» девушку.       — А что мне за это будет, Дэши? — невинно хлопая глазками, как бы невзначай поинтересовался Нильсен. Рейнбоу выглядела так, будто уже была готова отправить парня на тот свет. Хотя, стоит признать, она всегда так выглядит, когда глянет на Соарина, но ведь они, между прочим, знакомы всего лишь сутки, а то и меньше! Рин никогда не думал, что за такое короткое время можно познать все муки своего ужасного знакомства с этой девушкой.       — Да блин, что ты за жмот такой? Жалко, что-ли? — издавая озлобленные звуки, мало похожие на человеческие, возмутилась Дэш и сложила руки на груди, показывая ещё большее недовольство. Какая-то женщина из очереди прокричала что-то гневное в сторону «Рейни», на что та в очередной раз закатила глаза.       Но Соарин искренне не считал себя злым или жадным. Он послушно достал из кармана завалявшуюся мелочь, из которой парень смог наскребать двадцать рублей. Нильсен отдал их «Дэши», а та стремительно засунула их кассирше, что уже готова была вызывать директора или охранника.       Не то чтобы Рин не считал эту встречу бесполезной, но зато он узнал, что даже такие злые и раздражённые существа, как Рейнбоу Дэш, умеют говорить такое волшебное и супер трудное слово — спасибо. Ради этих очень сложных звуков из уст «Дэши» Соарину совсем не жалко потратить двадцать рублей.       Но она безумно его раздражает.