На два мира. Филиал ада

Брок пришёл в себя на какой-то станции от похлопывания по щекам. — Эй, парень, — говорили на русском, но с каким-то специфическим говором, — очнись давай, а то фриц пристрелит. Брок с трудом разлепил тяжёлые веки и сфокусировал взгляд на заботливом человеке. Простое лицо, щетина, но далеко не модная, и на этом лице была такая усталость и обречённость, что Броку стало не по себе. Он оглядел себя, понимая, что на нём остались только тактические штаны да футболка, всё остальное куда-то делось, так и вокруг было очень странно. Множество людей: женщины, дети, старики. Гражданские, военные, но разоружённые: похоже, пленные. Конвой из… из немцев, судя по форме. Кажется, это форма Второй мировой, да и русские тоже в форме старого образца. Воспоминания возвращались неохотно. Брок когда-то изучал этот исторический период в Вест-Пойнте и счастливо забыл, как только сдал зачёт. Но что он тут делает, у Брока не было никаких предположений, кроме тех, что он провалился во времени. Интересно только, зачем. Обычно в прошлое попадали не случайно, как говорила Злата. Значит, он должен тут что-то сделать и обязательно выжить. Как же Злата с Баки будут без него? Одной магией не проживёшь, а эти двое были совершенно не приспособлены к ведению хозяйства. Да и мальчишки, его сыновья... Брок совершенно не хотел, чтобы они скорбели об усопшем бате в столь раннем возрасте. Это им кажется, что они уже взрослые — пятнадцать лет. Первые девочки, первые почти взрослые тусовки с алкоголем, на который никогда не было запрета, как и на курение. Но мальчишки предпочитали ясный разум, и это радовало. Брок боялся даже думать о том, как может подкосить Злату его гибель, ведь её первый муж и дочери погибли в сложной войне иных в её мире. Да и Баки, такой сильный, переживший годы дегуманизации, — Брок помнил, как несколько лет приводил его в чувство, — вряд ли легко перенесёт потерю любимого человека. Поэтому Брок был обязан выжить и, если надо, дожить до того дня, когда Баки покидает Гидру. Или даже раньше найти его, чтобы выкрасть, уберечь. Но пока самому надо было выпутаться из передряги, в которую он попал. — А, да… — мотнул головой Брок, понимая, что снаряжение его отошло кому-то, и вопросов к нему будет много, очень много. Поэтому нужно какую-нибудь легенду придумать уже сейчас. Но ни одна не лезла в голову. Хорошо хоть имя с фамилией можно было взять из псевдонима Баки. А дальше всё. Ни представления, где он, ни что будет дальше. Да и что он из себя представляет? Брок хорошо знал, как он выглядит. Холёный мужик с маникюром и педикюром, довольный жизнью кошак, у которого всегда есть вкусная еда и хороший секс. Модный для своего времени, да ещё и с фигурой, каких не бывало в сороковых. Человека военного в нём выдавала только выправка, да и та давным давно сошла на нет, потому что не носил он мундиров, не вышагивал на парадах. Он, пригибаясь, пробирался по всяким местам, таская на себе тяжелое снаряжение. Он был командиром ударного отряда. Но здесь, наверное, стоило промолчать об этом. Нечего ни пленным, ни, тем более, тюремщикам знать, кто он такой на самом деле. Брок бы ещё поразмышлял, приняв уже сидячее положение на летнем солнцепёке, но понял, что чувствует он себя, мягко говоря, неважно. Немцы проорали подъём, а по путям медленно, останавливаясь, подъехал товарняк. — Klettern. Schneller*, — заорал немец рядом, собираясь прикладом своего автомата отоварить Брока, который только-только стал подниматься. И попал бы, если бы Брока чуть не повело. — Schneller, Jüdische Schweine*. — В вагоны, быстро! — заорал с совершенно чудовищным акцентом другой немец, и люди начали собираться, закидывать в пустые вагоны, совершенно не предназначенные для перевозки людей, свои жалкие пожитки, чтобы отправиться в неизвестность. Брок не представлял, куда их везут, зачем, и что вообще происходит. Нужно было спросить хоть у кого-нибудь, соврав, что он ничего не помнит, головой ударился, и всё такое. Но сначала — забраться в чёртов вагон, из которого так и бил в лицо душный смрад. Брок бы предположил, что в таких вагонах могли перевозить скот, но заметил там маленькую детскую туфельку, от чего стало не по себе. Только забравшись в вагон и найдя себе хоть какое-то местечко, Брок понял, что их сюда напихают столько, что будет не продохнуть. Хорошо, если получиться сидеть. Брок решил мужаться, потому что хотелось материться. Он не был таким уж гуманистом: профессия не позволяла. Он убивал людей и не испытывал угрызений совести, потому что это были враги и, более того, враги родного государства. И он бы понял, обращайся они так только с военнопленными, к которым отношение всегда было не ах. Но женщины и дети, которых набивали в соседние вагоны, точно не заслужили подобного. Когда в вагон набилось около сотни человек — Брок не считал по головам, не до того было: не задавили бы, — внезапно дверь закрылась, и Брок явственно услышал, как тяжело щёлкнул замок. Они были отрезаны от мира. Дышать было тяжело, очень быстро стало безумно душно. Воняло потом и нечищенными зубами, а про санитарные нормы, Брок был уверен, тут даже не слыхивали. Да тут не было банального ведра, чтобы поссать, а сколько предстояло ехать, неизвестно. Воды, как предполагал Брок, тоже ни у кого не было. Мужики все сплошь были в рубахах болотного цвета, такого же цвета штанах и в сапогах. Даже ремней у них не было. У Брока тоже ремня не было, но он особо не печалился, только было очень неудобно босым. Люди галдели, пытались устроиться в тесном вагоне, но слов Брок разобрать пока не мог. Так, отдельные фразы, типа “едем работать”, “ироды, фашисты, заморить хотят” и прочее похожее. То, что они едут работать, Брока обнадёжило. В отличие от собравшихся здесь волею судеб людей, которых уже невероятно побил плен, а до этого война, — он был сильным и выносливым. Злата постаралась, делая его таким же суперсолдатом, как и Баки со Стивом. А Баки прошёл плен Гидры, так что Брок точно выживет, разберётся в происходящем и выберется. Вернётся к своей семье, чего бы ему это ни стоило. Броку удалось занять стратегическое место у забранного частой решёткой малюсенького окошечка, из которого и воздуха-то почти не поступало, но при езде должно стать полегче. Однако, поезд не двигался. Людям было тяжело: вглядываясь в лица, Брок видел только бесконечную усталость и обречённость. И это Броку очень не нравилось. Он чувствовал, что чего-то не знает, не понимает, и это непонимание его очень беспокоило, если не сказать пугало. Да, Брок был человеком, и далеко не бесстрашным. Помимо итальянского и русского, он знал немецкий, что давало ему возможность понять происходящее лучше, чем остальным. Но вот сообщать хоть кому-нибудь, что понимает врага, он не собирался. Такие стратегические знания имело смысл оставить при себе. — Эй, мужик, — обратился к нему стоящий рядом мужчина лет пятидесяти, — ты чьих будешь? Брок всегда думал, что хорошо знает русский, да и говорил он на нём свободно и без акцента, но чего хотел от него мужик, Брок не понял от слова совсем. Нет, он понял каждое сказанное ему слово, но не смог понять смысл. Нужно было как-то переспросить, чтобы не выдать, что он ничего не понял из вопроса, чтобы не подумали, что он zaslanniy kazachok. Но как переспросить, Брок не знал, и решил сделать вид, что за гулом голосов не расслышал, вопросительно глянув на седого красноармейца. — Ты кто и откуда? — всё же перефразировал свой вопрос седой. — Не помню, — мотнул головой Брок, и тут понял, что именно этот седой мужик и приводил его в чувства на перроне. — Головой ударился. Вот, Броку уже начали задавать вопросы, а он вообще ничего не представляет, не может состряпать себе легенду, даже если её никто не будет проверять. Это было плохо, очень плохо, но он был давно не мальчик, чтобы не справиться со сложившейся ситуацией. Поезд стоял и стоял на этом, казалось, забытом всеми полустанке, а духота в вагоне только усиливалась. Но красноармейцы держались, хотя сам Брок уже готов был выть от вони и жары. Железная крыша вагона была словно крышка от гриля, а они — барбекю, которое должно ещё немного потомиться, как любил Баки. Воспоминание о семье добавили злости и желания выжить, и Брок понял, что переходит в автономный режим, которому его научила Злата. Когда ты почти засыпаешь, тратя меньше ресурсов организма, в таком состоянии не страшны ни жара, ни холод, но при этом ты подмечаешь всё, что происходит вокруг. — Совсем ничего? — удивился всё тот же седой мужик, и Броку пришлось вынырнуть и открыть глаза. Разговаривать в автономном режиме он так и не научился, а не говорить совсем… Он не мог себе пока позволить такой роскоши. — Совсем, — качнул головой Брок, глядя, как пот градом катится по лицу седого. Сам он тоже чувствовал это мерзкое ощущение, когда по тебе течёт так, словно на тебя ведро воды вылили. И всё это воняло. Да, Брок чувствовал, как от него разит, хотя перед миссией душ он принимал. Но с вонью он смириться ещё мог, а с тем, что они стояли и стояли, запертые в этой камере пыток под раскалённой солнцем крышей вагона... — Куда мы едем? — решил спросить Брок. — Работать на фрица поганого, — и седой сплюнул на пол. — Драпать нам надо… — Драпать — это да, — согласился Брок, вспоминая, что это значит “убегать”. Слышал он от Златы что-то такое, да и от Баки тоже… Драпать. — Вот ща на работы приедем и дадим фрицам по шапке, — заверил седой, но Броку показалось, что всё это пустые слова. Поезд продолжал стоять, и Брок чувствовал, что скоро не выдержит. Жар в вагоне становился всё невыносимее, но Брок держался, потому что не мог себе позволить сдаться. Не имел права опустить руки и отдаться на волю непонятно кого, даже сидя в душном вагоне, в котором, Брок был уверен, умрёт не один человек. Он не мог опустить руки, потому что Злата и Баки, Стас и Стивка ждут его. Ждут, когда батя приедет домой, и Брок не мог их подвести. Он обязан был вернуться. — Ты кто таков? — спросил у него едва развернувшийся к нему мужик с погонами, на которых была посередине тонкая красная полоска и одна звёздочка. Брок не знал, что это значит, да ему и плевать было. Ну чин и чин, всё одно тянуть лямку вместе. — Не помню, — ответил Брок. — Говорит, голову ушиб, — встрял седой, и чин тут же перевёл взгляд на него. — Знаешь его? — спросил чин. — Никак нет, товарищ капитан, — тот попытался вытянуться в струнку, но не получилось, а чин махнул рукой на седого. Легче от того, в каком звании перед ним чин, Броку не стало. Чин держался хорошо, но Брок-то прекрасно видел, как тот бережёт правую руку и вообще старается двигаться аккуратно, а дышит поверхностно. Только почему-то на роже не было следов побоев. Странно, но тоже объяснимо. Всё можно объяснить. Всегда. Они стояли и стояли. Духота становилась постепенно совершенно невыносимой. Казалось, что скоро начнёт рвать лёгкие. Среди людей началась паника: кто-то барабанил, пытаясь открыть дверь, кому-то стало плохо, а капитану — совершенно не до Брока. Аккуратно сев на корточки и привалившись к стене, Брок не знал, куда себя деть, чтобы не задохнуться в этом душном смрадном вагоне. Не такой он представлял себе свою кончину, ох не такой. Он, конечно, и бравым солдатом, ложащимся грудью на амбразуру, себя не видел, но вот так умирать совершенно не хотелось. Время шло, поезд не двигался с места. Люди начинали волноваться, бить в дверь сильнее, пытаясь её открыть. Брок чувствовал, как начиналась паника, и эта паника постепенно заражала каждого, словно пал, простираясь по вагону. Люди кричали, плакали, колотились в дверь, но бесполезно. Брок слышал, как в соседнем вагоне начиналось то же самое, и сам готов был кричать, молить, лишь бы выпустили из этого смрадного пекла. Но только раздалась автоматная очередь, и больше ничего. Никто им тут не поможет. И тут Брок вспомнил рассказы Златы, короткие, редкие. Скорее, просто упоминания о немцах, которых она очень долго училась не ненавидеть. Которые миллионами выкашивали людей, не вписывающихся в их картину мира. И упоминания эти были как о блокаде Ленинграда, так и о лагерях смерти. И Броку сейчас казалось, что это те самые изверги из СС специально морят их в этих вагонах, чтобы довезти как можно меньше людей. Потому что эти люди просто не нужны. Брок думал и приходил в ужас от своих мыслей, потому что не в первый раз его закидывало куда-то не туда. И если в первый раз их с Баки путешествие в другой мир окончилось не просто хорошо, а даже радужно, то в этот раз, Брок чувствовал, всё будет не так хорошо. Почему он решил, что провалился не только во времени, но и в пространстве, Брок не знал. Но странно уверился в этом, когда автоматная очередь дала по двери, скашивая всех, кто был рядом. Люди заорали, хлынули назад, вжимая других в стену вагона. И хорошо, что Брок успел встать, иначе его бы просто задавила эта человеческая масса. Кто-то стонал от боли, кто-то просто умер, но никто не собирался забирать трупы, в этом Брок был уверен. А на такой жаре разлагаться и вонять они начнут очень скоро. Однако, поезд ещё никуда не ехал, и сколько предстоит проехать без воды и еды рядом с трупами, не знал тут никто. Наверное, и сами немцы, конвоирующие состав, понятия не имели, когда всё это закончится. Но, что бы там Брок себе ни навыдумывал, он хотел верить в лучшее. В то, что за ним придут раньше, чем кому-нибудь захочется его расстрелять. Или убить как-то иначе. Нужно было пережить этот поезд в никуда, нужно было выжить, чего бы ему это ни стоило, чтобы дать Злате и Баки время найти его. Найти и забрать. Паскудно хотелось рыдать, словно тебе пять лет и ты разбил коленку, но боишься, что будет ругать мама. Брок давно за собой такого не замечал. А вот на тебе. Но он давил слёзы паники и отчаяния, пытаясь найти, куда бы применить свою энергию. — Эй, капитан, — позвал он, перекрывая гул голосов и стоны раненых. — Чего тебе? — отозвался капитан, а рядом нарисовался седой. Оба были в шоке, ужасе, и этот молодой капитан мало кого мог организовать. — Надо трупы оттащить, — вот, теперь Брок был занят, и его моральное состояние приходило в относительную норму. — Командуй давай. — Красноармейцы, — гаркнул тот, но крик не возымел эффекта: люди были деморализованы и не способны адекватно реагировать на приказы. И тогда Брок решил взять всё в свои руки. — Так, мужики, — он протолкался к двери, глянул на десяток трупов и пару раненых, которые, он уже понял, не доедут до конечного пункта, и принялся привычно командовать. — Ты, — он ткнул в первого же парня, — дави на рану. Дави, я сказал. Растерянный парнишка лет двадцати с глазами грустной коровы принялся давить на рану ещё живому бойцу. Не жилец, уже решил Брок, но нужно было действовать, а не жевать сопли. — Ты, — он ткнул в мужика лет сорока, — давишь этому на рану, остальные — рвём нижнее бельё и перевязываем, кто кого может. Привыкнув командовать, Брок легко не обращал внимания на капитана, который кинулся помогать раненым, а Брок занял перетаскиванием трупов несколько человек. Пока всё шло… нормально. Седой вился рядом с Броком, опознав старшего по званию, а на несчастного капитана положил, как и Брок. Больше тут чинов не было. — Эй, командир, — тихо позвал седой, — я Савелий Нохин, сержант. — Яковом зови, — почти машинально ответил Брок, помня имя Баки для русских миссий. — Чё, командир, память вернулась? — тут же спросил Савелий. — Местами, — уклончиво ответил Брок. — Стрельников я, Яков, разведчик. — Я — молчок, командир, — серьёзно сказал Савелий. — Говори, чего делать надо, я всех построю. — Кому плохо — к двери, там воздуха больше, — начал командовать Брок. — Трупы — подальше, и особо не трогайте. Раненых тоже поближе к двери. Вот и всё, больше не мог Брок ничего придумать. Поезд не двигался с места, и если так пойдёт дальше, никто из них не выживет. А что происходило в соседних вагонах с гражданскими, особенно с детьми, было совершенно непонятно. Но что им было не лучше, Брок был уверен. Пот по лицу катился градом, Брок машинально утирал его со лба, чтобы снова почувствовать мерзкую липкую влагу на лице. — Командир, — подошёл к нему капитан. Брок стоял рядом с трупами, вокруг которых образовалась небольшая зона отчуждения. — Что дальше? — Ждать дальше, — просто сказал Брок, понимая, что только это у них и есть — ожидание. — Доедем — разберёмся. Командир… Привычный позывной. Привычное прозвище от своих ребят. Только где они сейчас, когда? Где и когда Злата с Баки? Сыновья? Где-то далеко, страшно далеко от этого жуткого вагона, в котором только и было, что умереть. Но умирать нельзя, нужно выжить, пройти через весь этот пиздец и вернуться. Вернуться и забыть всё, как страшный сон. Не знал Брок, что можно так обращаться с людьми, хоть и прошёл много разных войн. Одна война в Бирме чего стоила, где боевики население вырезали под корень. Но почему-то там не было так жутко, так страшно. Может, потому, что не его это была жизнь? Он о тех войнах не особо рассказывал Баки, а Злата вообще могла только догадываться, какую школу жизни прошёл Брок. Он помнил, что самой Злате пришлось не легче, но о прошлом она говорила мало и много пила, отмечая какие-то только ей понятные даты. Брок с Баки тогда брали детей и уходили куда-нибудь погулять, возвращаясь только в вечеру, когда Злата запиралась на своём чердаке, что-то колдуя. Брок никогда не осуждал её. У всех них были свои вехи пути, которые били по ним, и Брок сносил всё это легко, просто зная, что любимая женщина завтра проснётся и будет с ним. Или Баки вдруг мог упасть в модус Зимнего, и это Брок тоже понимал. Но тогда уже Злата забирала детей, чтобы Брок помог Баки найти себя. А сам он… Сам он душил своих демонов, но Баки со Златой хорошо их знали и выгоняли даже тогда, когда Брок не просил о помощи. Но каждый раз он был им несказанно благодарен. Все они жили со своими демонами. Все они знали что-то такое, что не хотелось бы передать своим детям. И сейчас Брок понимал, что не хотел бы даже, чтобы Баки или Злата знали о том, через что он проходит сейчас. Слишком это было страшно. В вагоне шевелились, перетаскивая трупы. Кто-то справлял малую нужду рядом с ними, просто потому что больше было негде. Люди перешли через очередной рубеж, когда твои мёртвые просто больше не имеют значения. — Командир, — снова пристал к Броку капитан, — дальше-то что? — Ждём, — вздохнул Брок. — Ждём, капитан. — Меня Петром Антиповичем звать, — смущённо сказал капитан. — Капитан Красной Армии. Командовал… — Да срать сейчас, кем ты командовал, — зло ответил Брок. — Все мы здесь одинаковы, что ты, капитан, что я. Кулак, летящий в его лицо, Брок поймал легко. Вывернул руку, прижимая капитана к двери вагона. — Не надо, капитан, — жарко выдохнул он ему на ухо. — Давай людей побережём, не надо. И скис как-то капитан, перестал рыпаться. Принял главенство Брока, хоть и молча. — То-то же. — Брок медленно отпустил и руку, и самого капитана. — Иди давай, людей успокой. Дальше Брок не особо соображал, что происходило, но его выбрали главным. Да это и понятно, ведь не работали тут ни звания, ни чины, только личный авторитет, а его Брок показал по привычке. Чтобы усмирить стаю собак, рявкнул главным кобелём. И его послушались. Застыли, как мелкие шавки, только что хватило чести не лизоблюдствовать. Как там Злата говорила? Красная Армия. Зассала эта армия перед Броком, а он ещё ничего и не сделал. Да их бы и Финли построил, хотя тот ещё распиздяй. Финли-Финли, мальчишка… Брок всмотрелся в лица, понял, что перед ним ещё младше Финли стоят бойцы, и кольнуло сердце болью. Стив с Баки тоже рассказывали, что на фронт забирали совсем молодыми. Да и Брок не был идиотом, сам знал, каких салаг манит армия. Но почему-то именно сейчас до конца понял, как это страшно, — умирать совсем мальчишкой. — У двери и окна будем меняться, — заговорил Брок внемлющим солдатам. Да, пока ещё они были солдаты, и Брок хотел, чтобы они ими и оставались. — По пять минут. Всем воздуха хватит. Ссать в углу возле трупов, стащите с них тряпьё, чтобы по вагону не растекалось. Всем всё ясно? Брок мог только это. Просто отдать распоряжения так, как бы он отдал своим ребятам. Нужно было организовать порядок, а это он умел, как никто другой. Кто-то хотел побарагозить, заступиться за честь павших товарищей, но их осадили другие, более старшие и опытные. Брок надеялся, что везти их будут не больше суток, иначе и он может прижмуриться. Громко, надрывно загудел паровоз, зашипел, и поезд медленно-медленно тронулся в путь. Брок выдохнул. Что бы ни ждало их впереди, оно было уже не таким страшным, как этот эшелон, везущий людей из ниоткуда в никуда. — Поспите, бойцы, — сказал Брок. — И ты, капитан, поспи. Может, больше не придётся. И бойцы послушались: стали устраиваться, друг на друга кладя голову, прикрыли глаза. Одному Броку не спалось. Видел он, что не все доедут, много было тех, кого эта духота убьёт. Но говорить об этом было нельзя: люди только успокоились, только стали чувствовать крепкую руку, которая и направит, и пожурит, а если надо, и пиздюлей выпишет. Брок ничего не обещал, но не мог допустить, чтобы эти люди превратились в скот, который только и мог думать, что о личном выживании. Они должны были остаться товарищами, бойцами этой самой Красной Армии, которая была где-то далеко. Они должны были стать оплотом стабильности хотя бы сами для себя, куда бы их ни везли. Но Брок уже понял, что не сильно-то немцы и нуждались в, по сути, рабах, раз пускали в расход так уверенно и легко. — Эй, командир, — к устроившемуся у стены Броку протиснулись Савелий и капитан, — держи, попей. И протянул ему флягу, где только сныкал, чертяка. Пить хотелось. Очень. Но Брок знал, что глоток воды его не спасёт. Да никого он не спасёт, вот что было самым важным. Но флягу принял, приложил к губам, омывая их тёплой, противной водой, и отдал, как бы ни хотелось присосаться и выпить всё до капли. — Спасибо, — кивнул он, отдавая флягу назад. — Раненым губы смажьте. — Не жильцы они, — сказал Савелий, — неча на них такую ценность переводить. А ты пей, пей, командир, капитан своё уже выпил. Была бы фляга полной, всё равно не хватило бы на всех, но и так воды в ней было хорошо, если половина. — Да как ты… — возмутился было капитан разговором о раненых, но под взглядом Брока осел, понимая, что прав Савелий: умрут раненые. Самим бы выжить. Поезд нехотя набирал скорость, ехал преступно медленно. Брок сидел, привалившись к стене, и пытался забыться тяжёлым тревожным сном, чтобы хоть как-то скоротать время.