***
Наутро их вывели из каземата, дав всего три минуты на поесть, оправиться и вымыть миски. Снова пришёл комендант лагеря. Броку было всё равно, в каком чине этот садист. Как не раз уже было, тот прошёлся, спрашивая, есть ли среди них коммунисты. А тому, кто выдаст коммуниста, была обещана нормальная пайка и зачисление в КАПО. Три недели все молчали, но тут из строя вышел один, которому капитан пытался помогать. — Он коммунист, — указал этот иуда. — Партийный. Иуду тут же забрали получать его тридцать серебренников, и Брок запомнил этого мужчину. Он стал вторым в его списке обязательных убийств. Вот и помогай ближнему. — Сука фашистская, — сплюнул под ноги Савелий, его даже не треснули за это. — Коммунист? — с диким акцентом спросил комендант у капитана. Тот молча кивнул и встал, расправив плечи и подняв голову. Брок всё понял сразу — да все всё поняли. Комендант достал свой Вальтер и выстрелил капитану в живот. Тот схватился за рану, медленно оседая на плац. — Kommunistisches Schwein*, — плюнул в капитана комендант, глядя, как тот умирает в муках. Брок знал, что от таких ранений могут умирать и неделю, и ничего нельзя будет сделать, — но тут комендант начал бить капитана прицельно в живот. Тот не мог уже даже стонать. Как же Брок хотел сделать хоть что-нибудь — помочь, убить эту эсэсовскую тварь. Но ему нужно было выжить. Выжить и вернуться к Злате и Баки, своим мальчишкам. А для этого надо даже мысли не допускать кинуться на этих вооруженных сытых тварей без подготовки. Хотя бы нож и часов пять сна без перерыва. О пожрать Брок даже не мечтал. Отведя душу, комендант вытер сапог о робу капитана и приказал унести труп, хотя Броку показалось, что капитан ещё жив. Представитель КАПО ткнул своей дубинкой в двух человек, приказывая взять тело, раздеть и отнести, куда он скажет. Те повиновались. Тяжело взяли капитана за руки и за ноги и пошли за КАПО. Второй КАПО стоял рядом. Комендант отдал команду отправить это сброд в душевые, на стрижку, переодеться — и на работы. И их погнали в душевую, снова обрили налысо, но это не спасало от вездесущих вшей. Брок, побывав много где, только слышал о такой напасти, даже не встречался с людьми, больными педикулёзом, — а тут испытал эту прелесть на себе. Когда же он встал под едва тёплые, нагретые солнцем струи воды, то почувствовал себя в раю. Им орали мыться быстрее, дав на помывку аж целых пять минут, — и Брок балдел. Тёр себя каким-то совершенно немылящимся вонючим мылом и был счастлив, как никогда. Ещё несколько специальных людей в такой же робе, как и Брок, с нашивкой звезды Давида, брили их тупыми лезвиями, — но и тут у Брока не было никаких возражений. Что за работа им предстояла, Брок не знал, но готов был даже на каменоломни, лишь бы не сидеть в вонючем бетонном закутке и не выполнять бессмысленные упражнения. Радовало, что, хоть мышцы и ушли от недоедания, форму Брок не потерял. Подобные экзекуции были круче любой тренажёрки. Но Брок чувствовал: ещё немного — и он бы сдался. Кончился бы запас злости. Им выдали чистую, но ветхую робу и ботинки, а после погнали, словно стадо, на работы. Конечно, не обошлось и без избиений — но так, без огонька, чисто для проформы. Странно, но они с Савелием после убийства капитана стали ближе. Держались друг друга, теперь уже точно никому не доверяя. Их отправили на лесозаготовки. Выдали пилу. — О, знакомая игрушка, — весело усмехнулся Савелий, и Брок тоже улыбнулся. Тут, в этом филиале ада, было слишком мало поводов порадоваться, чтобы упускать такой маленький, но приятный момент. — Ты городской, видать, — тихо говорил Савелий. Поговорить в каземате у них практически не было возможности. — Пилить-то умеешь? — Умею, — кивнул Брок. В список его умений входило и пилить подобной пилой — пришлось однажды с Зимним застрять в русской деревне, а у бабки дрова закончились, — рубить дрова и даже топить печь. И сейчас Брок был очень рад, что научился этому. Думал, никогда не пригодится, а тут на тебе. — Тогда давай. Начали, — кивнул Савелий, и они принялись пилить первое обозначенное крестом дерево. Брок пилил и радовался, что работа у них на свежем воздухе. Не самая тяжёлая, надо сказать, и только вездесущие КАПО и кольцо охраны из фрицев не давало забыть, где же он находится на самом деле. Они пилили до самого вечера, и Брок вымотался, устал. Видел, как устал Савелий — далеко не молодой мужик, у которого не было подготовки Брока. Но они пилили и пилили, забыв обо всём. Радуясь тёплому солнцу, вечерней прохладе и сумеркам, потому что не видели всего этого целых три недели. Когда крикнули окончание работ, Брок был весь в поту. Роба промокла, хотелось принять душ и упасть хоть в опилки — но нет: их построили и бегом погнали обратно в лагерь. Только Брок не знал, куда их определят теперь. В сырой каменный мешок не хотелось — и, о счастье, их определили в барак. Обычные нары в три этажа даже без набитых соломой матрасов; куцые одеялки, которые спасут от летней прохлады, но никак не от зимних холодов. В углу стояла буржуйка, не топившаяся по лету, и Брок, глянув на неё, понял, что и зимой тут хорошо, если ноль градусов. Но это всё была фигня по сравнению с людьми, которых он увидел. Бритые наголо, измождённые и худые, словно щепки, когда-то крепкие мужики стояли или лежали в своих робах, которые смотрелись на них, как на вешалах. Даже трупы выглядят лучше, чем эти люди. Запавшие глаза, в которых не было ни одной мысли, ни одной эмоции — просто пустота и отупение от тяжёлой работы. А запах… Броку казалось, что он уже привык к тошнотворному запаху грязных тел и говна. Но бетон не впитывает запахи, а тут смрад впитали доски нар, деревянные стены. Всё было пропитано запахом грязи, пота, гниющих зубов, а у некоторых — и конечностей, и после свежего воздуха леса хотелось блевать. Брок себя пересилил и, махнув Савелию следовать за ним, пошёл искать свободное место. На нарах нашлось такое, где они могли уместиться вдвоём. Им даже никто не сказал, что тут занято, или им место у параши. Людям просто было всё равно. — Как там, на фронте? — спросил один, такой же задохлик, как и все остальные, глядя на Брока с Савелием глазами, ещё полными надежды. — Киев отбили, — сказал Савелий. — Минск не знаю, пока под фрицами. Надежда в глазах подошедшего истаяла, как снежинка на ладони. В какой-то момент Брок понял, что тут не все люди отупели от усталости. Что есть те, кто интересуется происходящим. Они вылезали из своих углов, спрашивали что-то у вновь прибывших. Но вести эти были не радужные. Русская Красная армия теснила немцев, но всё еще недостаточно. Скомандовали отбой, и Брок с Савелием залезли на присмотренное место, укрывшись куцыми завшивленными одеялками. После бетонного пола, который частенько окатывали водой, на нарах было как на перине, и Брок вырубился раньше, чем положил голову на согнутую в локте руку. Спал он, как убитый, и ранняя побудка выдернула его из прекрасного кресла, в котором он сидел с Баки и Златой. Последнее, что он помнил, — это тепло их рук. Десять минут на поссать, пожрать и умыться — и вот построение. Брок краем глаза увидел, что несколько человек даже не шевельнулись, и фрицы просто сбрасывали тела на пол. Мёртвые тела. Вот так барак забирал свою плату. Брок глянул, как Савелий повёл плечами. — Отмучились, — тихо сказал он, и Брок только кивнул. На построении не досчитались одиннадцати человек. Проверили по трупам: все были на месте. — Яшка, — опять очень тихо позвал Савелий, — как думаешь, нас куда пошлют? — Надеюсь, в лес, — признался Брок. — Вот и я надеюсь, — шепнул тот. Хорошо, они стояли в середине строя, и добираться до них, чтобы ткнуть прикладом в плечо или ударить по почкам, было неудобно. Да и не слышали их фрицы. Только стоявший рядом с Савелием мужчина шикнул, и они замолчали. Они уже было двинулись, но один из КАПО по наущению охранника указал своей дубинкой на Брока. — Эй, ты, — крикнул он, и Брок остановился. Колонна пошла без него дальше. — Имя. — Яков Стрельников, — назвался Брок, стараясь унять в себе желание почесать стриженную голову, которую всё равно облюбовали вши из одеяла. — За мной иди, — приказал КАПО, и Брок пошёл. Было ли ему страшно? Было, и ещё как. Он не собирался тут умирать, не собирался сдаваться этим тварям, которые только и жаждали их смерти. Всех их, и этих сраных КАПО тоже. Но Брок умел не показывать свой страх, вести за собой, даже поднимать в бой, когда, казалось бы, всё бесполезно. А сейчас он шёл, грязный, вонючий и завшивленный, на возможную смерть, но у него просто не было другого выбора. Часто ли у Брока не бывало выбора? Почти постоянно, если речь шла о приказе, который надлежало выполнить во что бы то ни стало. Поэтому сейчас он тоже не убил этого КАПО — гладко выбритого, холёного по местным меркам мужика, явно чистого и довольного жизнью. Он хотел убить их всех — каждого охранника, каждого КАПО, которые были ещё хуже самих фрицев. Хуже, потому что были такими же узниками, но ходили королями, делая вид, что у них есть власть. Власть над простыми людьми; вот только не было бы фрицев — и их бы задавили толпой даже такие измождённые, потерянные и уставшие от жизни люди. Брока привели к коменданту. Тот жил в маленьком особнячке — можно сказать, даже скромном, но для Брока сейчас это были хоромы. Его провели коридором в кабинет самого коменданта и оставили стоять. Комендант пришёл минуты через три, уселся за большой тяжёлый стол и пристально посмотрел на Брока. — Имя, — на ломаном русском спросил он. — Яков Стрельников, — ответил Брок заготовленным псевдонимом, а вот толковой истории у него не было. Придётся выкручиваться. Комендант, видимо, знал по-русски всего пару слов, поэтому позвал КАПО, чтобы тот переводил. — Кто такой? — перевёл этот холёный, жрущий вдосталь мужик. Отчего-то сейчас Брок ненавидел его больше, чем немцев. — Партия? — Беспартийный, — ответил Брок, уже зная, что будет с коммунистами и партийными. — Я бандит. — Еврей? Цыган? — снова последовали вопросы. — Ты похож на итальянца. — Папочка-итальяшка сбежал, когда меня ещё на свете не было, так что я ни то и ни другое, — криво, самой своей паскудной улыбкой оскалился Брок. — А больше я вам хер что скажу. Брок тут же получил удар под колено и сделал вид, что упал, чтобы не показать своих истинных навыков, и подниматься не стал, поскольку велено не было. Он не представлял, что от него хотят, но, самое главное, он практически ничего не знал о лагерях смерти. Только то, что рассказывала Злата, а рассказывала она немного, потому что сама в то время была ребёнком. Брок больше знал о блокадном Ленинграде, чем о том, как вести себя с комендантом лагеря. Хорошо, что он хотя бы знал, что нельзя быть евреем или цыганом, и порадовался, что его к таким не определили. За три недели он так и не смог себе придумать толковую легенду, потому что исходных данных было очень мало. Он не служил в Красной армии, не представлял её порядков. Не мог быть партизаном, которого, как слышал Брок, сразу бы повесили. Проще всего было сказаться бандитом с большой дороги. Умелым гоп-стопщиком, не признающим никакой власти. — Кто ты? — снова перевёл КАПО, хотя Брок и так понимал коменданта, но не хотел светить своё знание языка. Брок плюнул на пол и получил дубинкой под рёбра. — Бандит я, — не стал больше артачиться Брок. — Занимался гоп-стопом, а тут война, да ещё легавые на хвосте. Прятался я. Вот, ваши загребли. И ты не думай, морда фашистская, что я на тебя буду горбатиться. Срал на я Советы, и на тебя мне срать. Брок понимал, что перегибает, но становиться КАПО ему не хотелось категорически. Хоть он и мог быть жестоким садистом или человеком, который просто делает свою, может и плохую, но работу, — эту работу Брок себе не хотел. КАПО снова ударил его по едва заметному знаку коменданта. И снова, и снова, пока тот не сказал “хватит”. — Sonderkommando, — бросил комендант. Брок не очень хорошо представлял себе, что это. Знал только, что команды узников для особых работ, а что там за особые работы, Брок не представлял. Он вообще никогда не увлекался историей концлагерей нацистов, да и истории войн его мира и мира Златы сильно отличались. — Пошли, — двинул ему ещё раз КАПО, и Брок поднялся, постаравшись сделать это как можно тяжелее, чтобы не выдать, что силы у него ещё есть. КАПО привёл его куда-то. Брок не представлял, что это за здание с высокими печными трубами, из которых валил чёрный густой едкий дым. Казалось, он оседал на коже липким налётом. Брок не хотел знать, куда его привели. Ему вдруг стало очень страшно. Так страшно ему не бывало никогда в жизни ни до, ни — он был уверен, — после, потому что привели его в крематорий. Больше это здание ничем быть не могло. А потом он увидел узников с ещё более пустыми глазами, которые катили тележки с трупами. — Вперёд, — толкнул его в спину КАПО, — теперь это твоя работа. Эй, крысы, это ваш новенький! Один из кативших тележку оставил её там, где была, и подошёл к Броку. Посмотрел на него и махнул рукой, чтобы тот шёл за ним. — Кати, — негромко, хрипло, словно давным-давно забыл человеческую речь, произнес этот осунувшийся, худой, как и все узники здесь, человек. Он был бы эталоном скорби, прими она плотское обличие. — Нам туда. И указал на крематорий. Четыре трубы — четыре печи, а сколько трупов, Брок просто не представлял. В основном тут были женщины и дети: похоже, приезжал новый поезд смерти. Но Брок заметил и мужчин. Все трупы были голые. Можно было стенать где-то тихо у себя внутри. Жалеть себя, убитых, тех, кто ещё жив. Но Брок понял, что если он начнёт это делать, то рехнётся, станет такой же тенью, как его провожатый. Тенью, из которой уже не поднимется. И снова Броку помогла злость. Даже ярость, которую он испытал ко всем, кто здесь заправлял. И снова он мог пока только мечтать о том, как выберется отсюда. Как зубами выгрызет себе свободу, если не сможет достать оружие. Брок катил тележку и чувствовал, что на летней жаре трупы уже начали разлагаться. От них воняло, и нужно было их сжечь как можно скорее. — Мы работаем в две смены, — тихо сказал его провожатый. — В какой ты будешь, я не знаю. Меня Михаил зовут. — Яков, — так же тихо ответил Брок. — Что мы тут делаем? — Жжём трупы, — ответил ему Михаил. — Сначала в ров кидали, теперь, вот, жжём. У нас текучка. — Ясно, — кивнул Брок. Говорить больше было не о чем. Текучка у них. Внутренне Брок усмехнулся: тут вообще была текучка кадров, но если куда и утекали эти самые кадры, то только на тот свет. А Брок на тот свет не собирался совершенно. Но он был тут всего день; три недели карантина, как он услышал, считать незачем. Там информации ноль. А теперь нужно было слушать и слышать, чтобы понять, чем дышат эти люди. Жаль, Савелий остался там, и какова будет его судьба, Брок не знал. Со своей бы разобраться. Целый день он таскал трупы, которых было почему-то нескончаемое множество. Под вечер его научили пользоваться печью. В этом помещении было жарко и душно. Удушливо воняло горелой плотью. Этот запах он вряд ли забудет, зато и он придал Броку злости. Он не хотел меняться в угоду этому мракобесию. Не хотел, вернувшись домой, шарахаться от барбекю. Не хотел накидываться на еду и жрать в три горла со страхом, что отберут, при этом лопая всё подряд. Не хотел бояться. Брок хотел вернуться к Баки, вернуться к Злате. Обнять их, сказать, что любит, а не приходить в себя из состояния недочеловека. Да, Брок понимал, что концлагерь оставит на нём свои шрамы, потому что пройти через такое и не измениться было невозможно. Но он надеялся, что они быстро затянутся, как лёгкий порез, а не как дырка от трёхгранного штыка в районе сердца. Вечером Броку дали его пайку, и он отметил, что она была в разы лучше тех, чем кормили обычных узников. Только радости это не принесло, потому что на еду снова отвели три минуты, а потом загнали в барак. Его никто не бил; таскать трупы было легче, чем пилить деревья. Но Броку больше понравилось в лесу, если тут можно было говорить о том, что ему вообще что-то нравилось. Но нужно было искать даже в этом пиздеце бриллианты. Урывать хоть минуту, чем порадоваться. А ночью его разбудили. Почему его, Брок не знал, но, сказать по правде, испугался, что сейчас выведут и пристрелят. И ни Баки, ни Златы, ни детей — ничего, что радовало его в жизни и кого радовал он, больше не будет. — Бисто, — на ломаном русском сказал охранник. Нет, не охранник: Брок разглядел офицерские лычки, и теперь уже не мог представить, что от него понадобилось офицерью. Его вели по территории лагеря, ярко освещённого даже ночью, и Брок старался подмечать всё, что только можно. Он видел четыре ряда ограды — все из колючей проволоки, которую просто так не преодолеешь. По периметру стояли дозорные вышки, а во втором заборе ходили фрицы с автоматами. Брок прикинул хрен к носу и понял, что охраны — не КАПО, — человек сто, КАПО где-то столько же, но их легче убить. И понял, что один он точно не справится. Брока привели в маленький сарайчик, где уже висел вниз головой человек, а под ним стоял большой эмалированный таз. Броку вручили нож. Он присмотрелся и понял, что это Савелий. — Слей с него кровь и жди, — выговорил немец, и Брок понял: в гости заглянули вампиры. Значит, кто-то из офицеров лагеря может быть гулем. Это сильно осложняло процесс побега, а ночью бежать было нельзя ни в коем случае. — Яшка? — открыл глаза Савелий, и Брок присел рядом на корточки. Он не хотел убивать Савелия. Этот мужик помог ему, когда он сам почти сдался, а сейчас ему предстояло убить почти друга, как в дурацком фильме про каких-нибудь гладиаторов. — Да, Сева, — вздохнул Брок. — Так надо. Не хотел Брок просить прощения, не хотел — и всё потому, что мог что-то изменить, но не захотел. Не захотел подставляться, пытаясь сбежать и вытащить с собой хоть кого-нибудь. Да и не сбежали бы они. — Ты меня помяни, как выберешься, — едва слышно сказал Савелий. — А ты выберешься. Ты сильный. Брок кивнул и умело перерезал Савелию шею от уха до уха. Почти чёрная в скудном освещении кровь полилась в эмалированный таз, словно кран включили. А потом текла, казалось, с лёгким шелестом, пока не иссякла вся, до капли. Офицер пришёл минут через пять, когда кровь целиком вытекла из тела. Посмотрел внимательно, что Брок не запачкался. Проверил, как перерезано горло. — Убивать раньше? — спросил он, и Брок честно кивнул. Убивал. — Молодец! На. В руки Броку сунули полбуханки хлеба и кусочек завёрнутого в бумагу сала и отправили обратно в барак. Брок шёл под прицелами автоматов охранников и думал о вампирах. Саббат они или Камарилья, было неважно — важно, что там, где вампиры и кровь, там гули. А гули, как минимум, сильнее обычного человека, а уж несчастного узника, которого, казалось, ветром сдует, — и подавно. Нужно было выяснить, кто тут гуль. Но Броку думалось, что это комендант лагеря или его заместитель. Он дошёл до барака. Забрался на своё место, не зная, что делать с едой, потому что все спали без сил, а потом разбудил соседа. — Есть хочешь? — спросил он и понял, что вопрос задал идиотский. Откусив немного от хлеба и сала, Брок передал его соседу. — Делите, — сказал он, а сам провалился в муторный сон. А на утро ждал его первый поезд. Броку объяснили, что он должен успокаивать людей, уговаривать их раздеться и отправлять в “душевую”, как называли газовую камеру. Брок думал, что не сможет. Честно не сможет, потому что никогда не отправлял на убой тех, кто не мог за себя постоять. Никогда не лгал, что всё сложится хорошо, если это было не так. Но он давно не был истеричной дамой. Он встречал людей, говорил, что всё будет в порядке, помогал им, успокаивал, как мог, — а глубоко внутри в нём полыхала ярость. Но и тут не обошлось без эксцессов. В очередь в “душевые” стоял ребёнок, которому было страшно. Он вырвался и убежал — а за ним, повинуясь команде, кинулась натасканная овчарка. Мать кричала, пытаясь вырвать и спасти чадо, но ничего не получилось. Её просто пристрелили, а собака рвала ребёнка, который ещё был жив, ещё кричал. И Брок хотел закрыть уши, чтобы не слышать этого крика. Хотел сам свернуть ребёнку шею, чтобы тот не страдал. День первый и день первого поезда словно слились в единый кошмарный сон. Самому хотелось закричать, но Брок сжал зубы и молча смотрел, зная, что ему потом убирать все эти тела. А ночью убивать ещё одного узника. Он стал не КАПО — он стал хуже. Но совесть, заморенная голодом, убитая ежедневным созерцанием истощенных трупов, уставшая спать на нарах и изнемогающая от вшей и грязи, молчала. Однажды вечером, за ужином, на который добрые фрицы дали целых пять минут, Брок услышал, что группа узников собирается в побег, причём ночью. — Ночью вы дальше барака не уйдёте, — тихо сказал им, подойдя поближе, Брок. — Есть возможность уйти днём. Но надо брать всех. — Да что ты! — хотел взбрыкнуть один, но его осадил второй. — Выкладывай, — потребовал тот. И Брок раскрыл карты, потому что эти люди точно бы его не выдали. А если бы и выдали, то он бы их переиграл, в этом Брок был уверен. Но люди были отчаявшиеся, и они хотели поверить хоть кому-то. С этого дня началась подготовка к массовому побегу.6
1 февраля 2021 г. в 10:00
За три недели, которые Брок сидел в изоляторе вместе с капитаном, имени которого так и не удосужился узнать, и Савелием, умерло десять человек — от бессмысленных нагрузок, побоев, отсутствия сна, да мало ли ещё из-за чего. Их поднимали до рассвета и позволяли отдохнуть только после заката. И то, это был очень короткий отдых.
То, что тут называли едой, Брок есть просто не мог. Какой только армейской баланды он за свою жизнь ни пробовал, но то, что давали тут, едой назвать вообще было нельзя. Он попробовал, честно попробовал есть, но его вырвало: хорошо, успел добежать до дырки, заменявшей им туалет. Его рвало, и фриц это увидел. Увидел — и навешал Броку таких пиздюлей, что тот еле поднялся. Его били, а он упорно поднимался, не желая становиться ещё одной забитой коровой безголосого стада.
Когда фрицу надоело, он просто оставил Брока лежать рядом с отхожим местом. Но тот всё равно взял себя в руки и поднялся — тяжело, со скрипом, болью во всём теле. Поднялся, чтобы снова выполнять тупые, изнуряющие упражнения.
Брок поднимался каждый раз, иногда на одной только злости и желании убить всех этих тварей, которых даже людьми назвать язык не поворачивался. Он терпел, зная, что возможность упускать нельзя, но возможности пока не было. Да, вырубить одного-двоих фрицев он мог, но их тут было не меньше сотни, а с сотней безоружный Брок, ослабленный недоеданием, изнуряющей физической нагрузкой и побоями, точно бы не справился.
— Поешь, — тихо сказал Савелий, — давай, надо. Ну пусть не солоно, так всё ж еда.
— Ешь, парень, — со второй стороны сказал капитан. — Оно надо.
И Брок, пересиливая чувство отвращения, давился баландой, благодарный этим двоим, которые тоже жили на злости. Они тянули его, когда он падал, а он — их. Вроде бы тут все должны быть для всех поддержкой, но так получилось, что они втроём спелись, словно негласно договорились помогать друг другу выжить. Обязательно выжить.
Скудная еда, минута на поесть и помыть тарелку — и вот они снова приседают. Кто-то валится с ног от усталости и отупения, кто-то мечтает умереть, а Брок, исхудавший, сильно потерявший в мышечной массе, всё работал и работал, поддерживая своих братьев по несчастью. То заставлял встать, пока охранник не увидел, что Савелий сел на жопу; то дёргал вниз капитана, который, забывшись, решил хоть немного постоять.
Три недели ада, за которые Брок придумал не одну тысячу способов уничтожения охраны лагеря под корень. Но пока он в этом каменном мешке, и знает о том, про происходит вокруг, только очень отдалённо, ни один из этих планов не сработает. Да и как уйти одному, оставив всех этих людей умирать?
Нет, Брок не был гуманистом, но понимал, что в таких условиях люди будут умирать пачками, и именно этого фрицы и добиваются. Отдельное подразделение СС, только они служили в лагерях. Самые страшные звери. Но Брок был зверем пострашнее, потому что умел ждать. Умел терпеть и трезво оценивать свои силы.
Им выдали вечернюю пайку, которая по качеству и количеству совершенно не отличалась от утренней. Дали минуту на всё про всё, и оставшиеся люди заработали ложками, стараясь съесть как можно больше за отведённое время. Дали ещё полминуты на мытьё тарелок — и упражнения продолжились.
Ночь прошла, как обычно. То поливали водой, то громыхали чем-то — и Брок чувствовал, что скоро не выдержет. Заснёт прямо на ходу, и никто его уже не разбудит, даже удар тяжелого ботинка под рёбра или по почкам. Надо сказать, фрицы били грамотно, расходуя минимум сил и нанося максимум повреждений. Брок тоже так умел, и сейчас радовался, что не ссыт кровью, потому что прикладом в район почек получить откровенно больно. Но тлеющая злость на всех этих нелюдей не давала ему сдохнуть. Не давала упасть, заставляя снова и снова вставать.
— Давай, Сева, — шептал Брок, когда Савелий попытался уснуть в луже, наплевав на всё, — давай, сюда ползи.
И Савелий полз к Броку, словно к защитнику. Словно тот мог ему помочь. И Брок хотел ему помочь. Они вместе с капитаном прожили ещё одну ночь, притулившись у стены, где было посуше. И Брок готов был возносить молитвы всем богам, в которых никогда не верил, за то, что они пережили ещё одну ночь.