***
Эдгар скривился в лице и недовольно щёлкнул языком. Он никогда не видел человека, предназначенного ему такой забавной вещью как Судьба, но уже ненавидел его всей душой. Он был бы рад, не будь его никогда. — Черт! Жертва судьбы!.. Перед глазами мерцали белые мушки, мешающие идти дальше. Жгучая, ноющая боль корсетом обхватила грудь, усиливаясь при вдохах. Казалось, что рёбра сейчас расколются из-за треклятого камня, тусклый свет которого пульсировал под одеждой. –Очень вовремя… — тихо прошипел сквозь зубы Андре, привалившись к стене дома. Камень, торчащий из груди, раздражал и будто бы назло доставлял боль. От злости писатель сжимал зубы и расчёсывал бледную кожу вокруг диоптаза — зелёного камня, похожего на изумруд. Когда камень был бесцветен, Эдгар относился к нему терпимо, но теперь всё по-другому. Теперь он болит. Теперь он злит. Любая боль, будь она самой незначительной и в большинстве случаев незаметной, мучила Эдгара сильнее, чем обычных людей. Он не любил и в какой-то степени боялся этого. В порыве секундной ярости он одним взмахом руки смёл со своего стола рукописи, различные документы и чернила. Бумага теперь вся испорчена, но Эдгару было плевать. Ему явно нужен был свежий воздух, а иначе, не найдя в себе силы терпеть, он просто вырезал бы камень. Двадцать с лишним лет камень не беспокоил Андре, а на третьем десятке вдруг ожил. Сначала приносил лишь лёгкое жжение, но с этим можно было мириться. А сегодня ночью, когда Жид вышел в город, чтобы лично ознакомиться с возможными укрытиями и путями отступления, внезапная боль молнией поразила его. Выносливого, как всякий опытный солдат, мужчину она попросту стреножила. — Рок — хозяин нашей судьбы? Да черт бы это всё побрал! На улицах маленького французского городка ночью тихо и спокойно, что бывало редкостью в Соединенных Штатах. В родном Бостоне Эдгар давно встретился бы с шайкой псевдо-бандитов с пушками-муляжами. Низкие люди, недостойные даже его взгляда. — Fatalité! Все знали, что камень указывает на Судьбу. Но, чёрт побери, разве обратишь внимание на нужного человека, если чувствуешь, что вот-вот скопытишься? Какой смысл начинать знакомство с ненависти? Когда Андре снова стал видеть, то двинулся вперёд, опираясь рукой на стену и с трудом волоча тяжеленные ноги. Его гнал какой-то древний инстинкт. Ему нельзя было стоять на месте. Несмотря на то, что Андре с удовольствием переломал бы ноги своему соулмейту, он должен был его найти. Хотя бы за тем, чтобы прекратить боль. Эдгар скалился, прикрывая рукой диоптаз, чьё свечение было и так плохо видно под черной рубашкой и такого же цвета жилетом. Улица была малолюдна даже при свете дня, а уж и ночью вовсе никого не сыскать. Особенно носителя камня точно такого же цвета, как и тот, что под одеждой у тебя. Однако человек, которого писатель мысленно разрубил на куски, явно был где-то неподалёку; Эдгар чувствовал это. — Отлично. Замечательно. Эй, ты! — Эдгар заметил поодаль человека. Андре остановился и медленно развернулся на оклик. Человеческий силуэт в тёмной одежде был с трудом различим в промежутке между фонарями. Писатель поднял руку вверх и помахал ею. Обычно такой жест делают люди, которые очень хорошо знакомы и не виделись давно, но Эдгар был уверен в том, что этого человека встретил впервые. Тогда что побудило его на этот жест? Писатель не имел понятия. Если бы не смутное бледное пятно лица, обрамлённое светлыми волосами и подкрашенное золотистыми отблесками, его и вовсе можно было не заметить. Боль размывала его черты, не давала на них сосредоточиться, но… Действительно ли стало чуть легче? Или Андре достиг того предела, когда организму проще игнорировать её? Мужчина не мог ответить: сведённые, точно от анестезии, челюсти никак не удавалось открыть. Оставалось лишь молча смотреть на незнакомца. — Вот же… Хэй, у тебя уши заложило? — человек снова обратился к Андре резким от недовольства голосом, после чего медленно, вступая в пятна света и скрываясь в тёмных промежутках, приблизился к нему. Приставать к незнакомцу посреди пустынной улицы ночью? Эта идея даже Эдгару показалась странной, хотя для него чего-то необычного быть не может. Однако же он подошёл к незнакомцу медленно и почти бесшумно, только каблуки изредка постукивали по зазорам каменной мостовой. И с каждым его шагом боль становилась всё тише, всё глуше, пока не уменьшилась до слабого жжения. Эндорфиновая волна, естественный анестетик, создавала ощущение приятного бессилия, но расслабляться было нельзя. Эдгар мысленно подметил, что чем ближе он к этому человеку, тем менее раздражающей становилась боль. Должно быть, и него тоже? Эта догадка не нравилась Эдгару. Этот человек должен был мучиться за причинённые страдания. Приблизившись, Эдгар со всей силы наступил на чужую ногу. Андре наконец смог рассмотреть незнакомца получше. Он был одет в чёрное. Глаза парня были скрыты взлохмаченной чёлкой, но по тому, как брезгливо он поджимал губы, можно было понять, что поздняя встреча не слишком ему приятна. Это было взаимно. Его удалось подпустить вплотную ценой отдавленной ноги. Жид готов был поклясться чем угодно, что видел тускло-зелёное свечение сквозь зазоры тёмных одежд. «Вот тебе и Судьба. Что ж, будем укрощать». Андре отпихнул соулмейта, освобождая притиснутую каблуком ногу. Парень опасно покачнулся, но не упал: его схватили за ворот рубашки и прижали к стене. — Значит, ты. Веселая встреча, верно? Писателю так ничуть не казалось. Что ж, лучше оказаться прижатым к стене, но без невыносимой боли, чем мучиться от жжения в груди, которое, казалось, даже со смертью не прошло бы. Эдгар нагло ухмыльнулся и по-птичьи склонил голову набок. Длинная белая челка сползла в сторону, открывая один глаз. В нём читалось недовольство. — Значит, я. Оглядев стоящего напротив человека и потеряв интерес к чужой внешности, Эдгар вновь наступил тому на ногу с ещё большей силой. Он наигранно улыбался и продолжил говорить излишне сладостным, приторным тоном: — Хорошая ночка, не правда ли? Думая о своём соулмейте, Андре никогда не представлял его похожим на этого парня: наглым, дерзким, действующим на нервы. Он скалился в усмешке и смотрел на мужчину с недобрым прищуром, склонив голову. И стремился по непонятным причинам отдавить Жиду ноги. Все ли соулмейты встречали друг друга полными ненависти и желания отомстить? Об этом общество не предупреждало, не иначе как ведомое злорадной мыслью «я помучался — пусть и они мучаются». — Хорошая, — согласился Андре и пихнул незнакомца коленом промеж ног, чтобы тот притих. — После таких ночей в переулках находят зарвавшихся юнцов. Мёртвых. Зазнавшимся Эдгар себя ничуть не считал. Хотя отдавить ноги «родственной душе» он всё так же хотел, но пытаться это делать перестал. Причина бездействия была проста: неудобно. Стоять в таком положении было крайне нелепо. Эдгар раздражённо цокнул зыком. — Правда, что ли? А я и не знал. Спасибо, что просветил меня, Судьба. Писатель был крайне саркастичен. Сейчас, когда боль исчезла, он желал доставить её тому, из-за кого она появилась. Возможно, звучит глупо и по-детски, но ему плевать. — А знаешь, я и не против умереть, лишь бы это больше не появлялось. Понимаешь? — Теперь мне хочется оставить тебя пожить. Достойная плата за беспокойство, что ты доставил. «Я мучился — и ты мучайся». Андре отстранился и по привычке отряхнул руки, точно избавляясь от липкого сора. Нужно было возвращаться. Вот только отпустит ли его этот мальчишка, похожий на злого боевитого котёнка? Если не отпустит, то придётся убить. Но для этого придётся одолеть странное спокойствие, гасившее раздражение. А природа хитра… Оставила, значит, предохранитель. — Меня зовут Андре Жид. Если будешь хорошим мальчиком, мы встретимся снова. На тело медленно наваливалась усталость от бессонных ночей и работы, но, услышав чужую фамилию, Эдгар оживился, скорчил умное лицо и рассмеялся. — Жид? Серьёзно? А можно, я буду называть тебя более уважительно? Например, просто еврей, нэ? Тебе так нравится? Евреи — очень горячие люди. По крайней мере, были в сороковых годах. Огоньку не найдется? Ах, да, больная тема? — Продолжая смеяться и неоригинально шутить, Эдгар зашёл Андре за спину и, положив руки на плечи, повис на нём. — Эдгар. Эдгар Аллан По, если точнее. Андре слушал подколы Эдгара (какое надменное имя, очень ему подходит) с каменным лицом, с трудом удержавшись от желания заломить ему руки и ткнуть лицом в мостовую. Злобный, болтливый, беспардонный парень любил странные шуточки и не считался с чужим личным пространством. Дурно, очень дурно. Не такого солумейта представлял себе Жид. «Будем укрощать», — опять подумал он.***
Слишком разные. Притереться не удалось. Андре уходил с пустотой в груди. Треснувший диоптаз ещё при нём, но уже ощущался сквозной дырой. Пусто и полно одновременно. Похоже на его с Эдгаром отношения. Андре поборол раздражающее чувство-«предохранитель». Уходя, забрал привязанность и память о слабости, словно вор. Он не украл их у Эдгара. Обменял. На пулю в сердце.