***
Мою влюбленность в Индру прекрасно осознавали мы оба. Никто об этом не говорил, но все и так было очевидно. И, в связи с тем, что Индра скорее всего о моих чувствах знал, его поведение только вызывало вопросы. Парень был со мной очень мил, заботлив, мы неплохо общались, иногда его жесты иначе, как флирт и сложно было понять. Однако я не могла быть объективна, потому что любой двусмысленный жест мне хотелось понять в одном конкретном смысле, тогда как для Индры (как жителя эпохи куда более древней) это могло не иметь никакого значения. Шансы на взаимность представлялись весьма… призрачными. Я прекрасно понимала, за что мне нравится Индра. Он красивый, загадочный, умный и умеет успокаивать — мало ли причин? Однако причин, почему ему могу нравиться я, я не видела. Меня сложно назвать уродкой, но и красавицей тоже. Да, симпатичная, волосы золотые, зубы белые и глаза-озера — как из сказки. Из сказки, но сказки русской. На принцессу я похожа только с макияжем. В моей внешности не было ничего особенного, ни-че-го. Фигура средняя, и черты лица — простые. Такие вещи обычно компенсирует внутренний мир, вот только… Здесь мне тоже похвастать нечем. Я не самая умная и сообразительная, кругозор средний (даже на море побывала в посмертии!), иностранных языков не знаю, классику не люблю, хобби — самое типичное, не игра в шахматы и не сборка 3D-моделей, а всего лишь рисование. Да и цели в жизни… При жизни не было, при смерти — тем более нет. Я не так уж плоха и, наверное, могла бы кому-то понравиться. Но тому, кто нравится мне, я не ровня, и делать вид, словно это не так, глупо. Обманываться, трактовать двусмысленности в свою пользу, чтобы потом разочароваться, не хотелось, но… Иногда Индра вел себя так, что не обманываться не выходило.***
Индре почему-то нравились мои волосы. А еще, вероятно, в его культуре было нормально без спроса трогать чужое лицо. — Как злато, — Индра перебирал пряди у моего лица, откровенно любуясь переливами. Я, ощущая тепло его пальцев, находившихся дразняще близко к моей коже, была ни жива, ни мертва от смущения. Щеки уже давно залил румянец, но Индру это не смущало. Это было слишком близко, слишком интимно. Но я не одергивала парня потому, что подобной близости и хотела. — Солнца свет. Можно подумать, он никогда блондинок не видел… Индра вдруг поднял взгляд и впился им прямо мне в глаза. Я от этого вспыхнула еще сильнее и уткнулась взглядом в колени. Щеки горели… В Чистом мире никогда не бывает душно, поэтому мое смущение было очевидно. — Ты похожа на солнечный свет, Света, — это было похоже на флирт (такой, каким его представляла я, в этих делах неопытная)… но быть им не могло, верно? Я нервно хихикнула с каламбура. Раньше, насколько я знаю, сын мог даже отца в губы чмокнуть, а уж подобного рода невинные комплименты и вовсе глупо воспринимать всерьез. Но ведь я жила не «раньше»… — А ты на вампира, — ляпнула, не придумав ничего лучше. Я уже говорила ему об этом, и шутку про то, что у них глаза иногда краснеют, он тоже заценил, и зубы мы уже ему проверили… Это было глупо. — Твои слова так иронично звучат. Света, похожая на свет. Неудивительно, впрочем, ведь как еще можно было назвать голубоглазую блондинку? А что до волос… Я окинула взглядом шикарную шевелюру Индры: здоровые, густые, темные волосы, струящиеся до самого пояса, — и взгрустнула. Когда я умерла, мои волосы чуть доходили до лопаток, и с тех пор не росли. Знала бы, что так будет, не стала бы стричься, ведь остричь волосы я всегда могу (они, правда, быстро отрастут обратно), но длиннее они уже не станут никогда. — Тебе ли отвешивать им комплименты, — я хитро улыбнулась, с намеком на подкол, — я круче твоих волос еще не видела! Ты их зельем каким-то моешь?! На моих такого эффекта ни один шампунь не давал! Свернув разговор в сторону од Индровой гриве, я убила всю назревающую романтическую атмосферу. Была эта атмосфера или мерещилась мне — уже не важно. Важно, что подобные ситуации происходили регулярно, а я не могла ни понять поведения Индры, ни пресечь его.***
Вдохновение имеет свойство приходить после эмоциональных потрясений, и не имеет значения, будут эти эмоции положительными или отрицательными. Значения не имеет, но… Положительные эмоции побуждают рисовать позитивные картины, а отрицательные — соответственно, негативные. У меня в первую очередь расходовались кроваво-красные и черные краски с тех пор, как я стала жнецом. Не то чтобы я специально поддерживала образ готки, просто начиная с момента моей смерти самыми яркими пятнами в моей жизни были пятна крови. Увидеть место работы какого-нибудь маньяка и никак на это не отреагировать — это нужно совсем души не иметь. С тех пор, как я попала в этот мир, менее кровавой моя работа не стала, однако… Я сделала еще один малюсенький мазок светло-голубой краской. Мистически парящая в воздухе вода контрастировала с жуткой кровавой картиной. Напрямую на увиденное недавно убийство я не опиралась, но именно им вдохновилась. Магию местных я видела лишь в качестве оружия. Индра подошел бесшумно, умудряясь (что шокировало меня, человека, который из всех досок в доме маньяка обязательно наступит на самую скрипучую) совершенно не шуршать своими одеждами. И не жарко ведь ему… Я этому, впрочем, уже перестала удивляться. В шею ударило чужое дыхание. Я окаменела. Индра встал сзади меня, но как он это сделал!.. Для того, чтобы рассмотреть картину, вовсе необязательно было наклоняться, а если и надо вдруг взглянуть на нее глазами художника, то совершенно излишне этому художнику в шею утыкаться! Излишне, необязательно… Но Индра это сделал. — А… — не то выдохнула, не то простонала панически я. Глаза бегали по комнате, а вдох на выдох не попадал — дыхание стало прерывистым и слишком громким. — Дар есть у тебя, — шепнул тихо, вкрадчиво Индра, опаляя кожу горячим дыханием. «Ы-ы-ы!..» — вытянулась в струнку я, выпячивая глаза и покрываясь мурашками до самых пяток. Если он хотел меня убить, то придерживался верного пути, но мы же оба знаем, что конца моим мучениям не будет и после таких неловких ситуаций нам еще как-то контактировать придется! — Дух захватывают картины, что вижу я. Алый на кровь воистину похож, а воды парящие лишь глубже заставляют в душу проникать идею, — как любому художнику, мне было приятно слышать такое о своей картине, но… Но пока Индра говорил мне это в шею, я не могла слышать ничего, кроме своего бешеного дыхания. Пальцы уже до побеления сжались в кулаки, я, как могла, старалась не ерзать. Вот только толку от этого было мало: я нервничала, волновалась, и не по какой-то уважительной причине (моральная травма или приступ), а просто потому, что Индра мне нравился, а я не хотела, чтобы это было слишком заметно. Не заметить мою трясучку, конечно же, было сложно. Но Индра как-то умудрялся. И заходил лишь дальше. — Руки твои, — шептал он и как бы невзначай подался вперед, утыкаясь носом мне в ключицу, и мягко провел рукой по моему плечу, локтю, запястью до самых пальцев. А… Я только и смогла, что открыть шокированно рот. — Создать способны невероятное. Одначе лишь горе и боль выходят из-под них. Отчего? Издеваться надо мной и еще задавать вопросы было попросту жестоко. Культура Индры может быть сколь угодно другой… Но я не верила, что то, что он делал, не значило ничего. Это просто…слишком, и никакая культура такого в рамках дружбы не допускает. Догадываясь о моих чувствах (да даже если и нет), разве можно поступать со мной так? Горло пересохло, и путались даже мысли, не говоря уже о языке. — «П-почему… почему», — передразнила, заикаясь. Звучало откровенно жалко. — Я вижу только горе и смерть… Они запоминаются, и мне нужно выплеснуть их на холст, чтобы забыть. Голос дрожал, но сама способность что-то говорить придала мне сил. Разжав онемевшие пальцы, я вытянула ладонь из-под руки парня. — Отойди от меня немного, — попросила тихо, вовсе не так спокойно, как хотела, и нерешительно обернулась. Лицо продолжало гореть и, наверное, пылало красным. Эмоции, мелькнувшие на обычно бесстрастном лице Индры, были противоречивыми. Он словно почувствовал себя виноватым, и в то же время его взгляд был умиленно-довольным. Спустя мгновение эти эмоции пропали, словно ничего не было. — Ты стоишь слишком близко. Так… так нельзя! Это неприлично и… и двусмысленно. Не надо… так. Прошли считанные секунды с тех пор, как все произошло, но, видя спокойное лицо парня, я вновь начала думать, что лишь понимаю все не так, что вижу то, чего нет, что надумываю. Флирт, подкаты… Где они и где Индра? Стало стыдно за свою тираду. Он, может, и не хотел ничего такого… Это я хочу, чтобы его действия имели подтекст. Атмосфера стала неловкой… — Когда… — начала я, желая разрушить тишину и забыть об этом позоре, — когда я была жива, я часто рисовала пейзажи, вещи, одежду. Людей — редко. Красивые виды были тем, что меня вдохновляло, тем, что разбавляло мою жизнь. Но после того, как я стала жнецом, яркими пятнами в моей жизни стали рабочие инциденты. Я не могу забыть об увиденном так просто, мой способ справиться с особо тяжелыми воспоминаниями — нарисовать их. Может, я и хотела бы снова нарисовать что-то мирное… Но я не успеваю выплескивать то, что меня пугает, чтобы еще думать о том, что меня радует. Внезапный разговор, внезапная тема. А действительно, как давно я рисовала что-то, где не было бы крови? Вспоминая и анализируя, я понимаю, что даже на лепестках последнего нарисованного мною цветка была капля крови, и что даже когда вновь сажусь придумывать дизайны платьев, я в конечном итоге дорисовываю абстрактные пятна, напоминающие, даже если они не красного цвета, брызги крови. Мой взгляд застыл, замер в одной точке, но я не видела того, на что смотрела, погрузившись в мысли. Все, кажется, было гробово. Смерть. Конечно, я чувствовала, что моя работа медленно уничтожает меня изнутри. Лучше так, чем если бы она никак не влияла. Но… в этом мире как будто все стало только хуже. В моем мире чаще всего причиной смерти был несчастный случай, здесь же — так много убийств. Случайностей больше, но людей так и режут в каких-то подворотнях, а иногда и вовсе — в открытую. — Мир жестокостью полон, — сказал после долгой паузы Индра и замер, по привычке собираясь коснуться моего плеча, но одернувшись. Мою реакцию он учел, а я… не знаю, хотела ли этого прикосновения. — Но в жизни много прекрасного есть. Молвишь ты, что забываешь сим способом об ужасе, одначе так ли это? В картине воплощенные, воспоминания вечно с тобою будут, и, может ли быть, что лучше радость свою так хранить? — Наверное, — пожала плечами я и замолкла. Индра, пожалуй, был прав. Мне хочется рисовать то, что я увидела. Но может было бы лучше сместить фокус на что-то более приятное. Пока рисую, я думаю о своем рисунке, и лишний раз вспоминать, как кто-то кого-то расчленил, а я потом голыми руками человеческого месива касалась, не очень приятно. — О цветочках и правда было бы лучше думать. Прогуляться, найти красивые места, запечатлеть их. Использовать наконец светлые краски!.. Перечисляя свои будущие шаги, я сама воспряла духом. Мне представилось и то, как я медленно иду по какой-нибудь набережной, и то, как в моих глазах отражается море, и то, как я подбираю цвет для солнечно-лазурных волн!.. От ярких, красивых фантазий на сердце полегчало, но недолго мне суждено было «летать». Прогуляться, ха… Найти красивые места… — Даже если я набреду чудом на местные достопримечательности, — лишь чудом и лишь случайно, ведь ни листовок (впрочем, отсутствующих за дороговизны бумаги) прочитать, ни спросить прохожих о местах, что стоит увидеть, я не могу, — прогуляться… Помню я, чем заканчиваются мои прогулки. Все может начинаться хорошо, если я молчу, но заканчивается плохо. Всегда. Стоит мне подать голос, и даже если я скажу фразу правильно, мой акцент все равно слышен и вызывает удивление в мире, где язык един. Буду молчать на вопросы — получу агрессию. Но не вызывать желание эти вопросы мне задать я тоже не могу, потому что выделяюсь. Выделяюсь я… всем. У меня нет местной одежды. Плащ, вызывающий косые взгляды в моем мире, кажется самым подходящим, но по-прежнему вызывает шепотки. Да, такая одежда распространена в этом мире, в отличие от того, что у меня в шкафу, но распространена она у кого? У тех, кто скрывается, у тех, кто опасен и подозрителен. В этом мире какого только цвета волос не бывает, и все — естественное, свое. Но и бывает такое не у всех, основная масса — темноволосая, обычная. Не скелет, а всего-то косточка, мелочь такая, но снова я невольно привлекаю взгляд. — Безопасной, а значит, удачной, моя прогулка может быть лишь в одном случае, — сказала я твердо, стараясь успокоить своей уверенностью прежде всего себя. Ну и пусть, не погуляю… — Если она будет длиться меньше минуты. Потому что даже на вторую минуту неприятности уже начинают сыпаться на меня, как из рога изобилия. — Все плохо так? Ужель отсутствует совсем решенье? — для Индры все как будто было проще. Еще бы. Ведь не его вечно пытаются убить за все и ни за что одновременно. — Свет мой, опасен может быть мир, и все же ты — больше часть его, нежели мыслишь. И есть нужда у тебя в жизни, в том, что там. — Может и есть, — определенно, есть. Я мертва, знаю, но я не чувствую себя таковой, и я хочу жить. Хочу просто жить, пусть не той жизнью, что у меня была, и все же. — Но от этих суицидальных попыток я устала. Желая отвлечься от того, что чувствую, вновь беру в руки кисть и рисую… От вида красной краски вдруг начинает мутить. Кровь… Меня тошнит уже от нее. — Я выделяюсь, — говорю спустя секунды тишины. Я безнадежна, видимо, раз хочу попытаться снова. Еще не готова, но хочу. — Слишком. Не знаю, слышишь ли ты, но… Есть такая штука, как акцент. И даже если я говорю все правильно, меня понимают, моя речь все равно звучит… да попросту странно! Это очень сложно исправить, на это могут уйти годы! Чтоб ты понимал, я английский со второго класса учила, и что? И «лондон из зе кэпитал оф грейт британ»!.. Судя по лицу, перевода этой фразы Индра не получил. Да потому что для меня самой это лишь пустой набор звуков. — Но речь это еще полбеды, — продолжала я в запале, — с речью можно немой притвориться. С пониманием — тупой. Но я ведь даже внешне!.. У меня просто нет одежды, которая не выделяла бы меня из толпы. А снимать ее с трупов… Таким я не буду заниматься никогда. Мертвым не нужно материальное (так должно бы быть, но со мной, как всегда, косяк), им и не жалко, но… Это грань, которую переходить нельзя. Я переходила из нужды, и что теперь? До сих пор этого стыжусь и повторять не желаю. Единственное, на чем мои принципы колеблются, это деньги (потому что деньги либо всегда грязны, либо не пахнут вовсе, и действительно мертвым в том мире не понадобятся), но они не решат проблемы. — И… и я… — от этих размышлений только сильнее расстроилась. Блестяще. Осмертительно. Глаза закололо, но уже не от того, что мне померещился флирт со стороны нравящегося мне парня, а из-за причины посерьезнее. — И я не знаю, куда идти. Атмосфера стала совсем некомфортной. Индра никак не мог мне помочь, его проблемы-то были серьезнее моих: я нуждаюсь в жизни и могу спуститься к живым, пусть те и вечно хотят отправить меня обратно, он — нуждается в том же, но обречен торчать здесь, в мире пустоты и смерти, где единственный островок — даже не его дом. Индра никак не мог помочь мне… Так я думала. Но Индра не считал себя беспомощным и, что важнее, был гораздо умнее и сообразительнее меня. — Знаю я, — произнес спокойно он, а его глаза сияли уверенностью и каким-то всесильным, всеобволакивающим знанием. — Покинул мир живых я, и переменчив он, и все же, знаю, что порадовать сможет тебя. Я угас… но ты не гасни, Свет. Взгляни в глаза мне. Медленно, сомневаясь, я повернулась и робко заглянула парню в глаза. Они горели красным, делая Индру похожим на демона. Но демон или нет, он все равно казался мне прекрасным. Дыхание замерло, я — с ним, и вновь мы были близко-близко. Я смотрела на Индру зачарованно, он смотрел на меня в ответ, и вдруг… Нахмурился. — Отчего не работают иллюзии мои? — спросил он себя. Я хлопнула ресницами и с огромным стыдом поймала себя на том, что блаженно улыбаюсь. Позор! Как я могла?!.. Это выглядело глупо? Словно мало того бреда, что я вечно несу, чтобы Индра считал меня идиоткой… — Гендзюцу… Гендзюцу разум обманывает, подает ему сигналы иные, чужеродные, и потому образ возникает. Одначе есть ли тело у духа? Тела нет. А его подобие ужель невосприимчиво? Я проверить должен, уж благо, есть еще здесь люд, но позже все, потом. Пока же иной способ опробовать надо. Обдумав (и обговорив) что-то свое, пока я металась от мысли, что выставила себя дурой, Индра коротко (короче, чем обычно) тронул меня за плечо. — Иллюзии не работают на тебе, мой свет, и коль не только мои, но и живых, — хорошо то, ведь опасны они в злых руках, — заявил призрак с одновременно довольным и пугающе возбужденным видом. Опять эксперименты, да? — И пусть. Иллюзии такие на костылях ходят, хотя и преимущества имеют. Опробуем ниншуу, оно с душою связано, и потому… Дай руку мне, мой свет. После того, что было, просить меня было излишне — не то чтобы у Индры были проблемы с тем, чтобы взять меня за руку самому. Но такая просьба придавала всему особое значение, особую атмосферу. Засмущавшись непонятно чего, я положила ладонь на предложенную руку парня и на секунду почувствовала себя принцессой из сказки. На душе стало так легко. Легко… А потом перед глазами возник образ. Не просто картинка, а нечто большее. Я видела цветущий берег, реку, чувствовала запах цветов и мокрой земли, ощущала под ногами камень. Это длилось мгновения, но образ пропал, а я не сразу пришла в себя. — Узрела? — спросил для галочки Индра. Я, моргнув, заторможено кивнула. Это было прекрасное зрелище. Незабываемое, яркое. Но поразило меня не столько оно, сколько то… — Ты сейчас сделал… прямо как Босс, — выдавила удивленно, — как Шинигами. — Ниншуу это зовется, — откликнулся спокойно он. — Теперь ведаешь ты, куда идти. Тебе понравиться должна сия река, деревья на брегах ее. Ныне весна, и потому особенно прекрасно должно быть зрелище. Осталось лишь одно… Я осознала. Индра… помогает мне. Он помогает мне развеяться, хочет порадовать. Пусть сам он не может увидеть этого (снова?), но я!.. Я нарисую тысячи картин, чтобы он увидел этот мир своими глазами. Он желает мне счастья… И за один этот факт, я была готова, на что угодно. — Снимай одежды свои, — выдал Индра повелительным тоном. Воздушные замки рухнули вниз со звенящим грохотом. — Что?! На это, по-моему, я еще не готова…