Женщина не выносит ревнивца, которого не любит, но сердится, если не ревнует тот, кого она любит. Нинон де Ланкло
***
21/04/03 Хиросимая окия, Конохагакуре-но Сато. Саюри плачет ровно два раза в месяц, по вторникам, так как именно в эти дни запись к личному парикмахеру. Когда ее волосы болезненно оттягивают воском, сооружая строгую, красивую симаду, она тихо всхлипывает и под понимающие улыбки сопровождающих фривольно не сдерживает текущие по щекам слезы. Потому что больно. Сердце стискивает в тиски от невысказанных вопросов, шелк дорогого кимоно мучает кожу своей неприкрытой тяжестью, а с каждым прибавившимся багряным цветком на теле окружающие все сильнее кричат о том, насколько она испорчена. Презренные упреки почтенной госпожи Мивако, не говорившей и слова против очередного визита нежданного гостя. Изредка доносившиеся до слуха похотливые смешки проходящих мимо окии альф, предлагающих как следует позабавиться с одной «продажной гейшей». И жалостливые утешения Рино-нее-сан, мудро указывающей на то, что любовь погубила не одну гейшу. Только Саюри не любит. Саюри просто не дали иного выбора. Несмотря на то, что у нее, как у совсем недавно созревшей омеги, сбитый цикл, Шисуи всегда приходит вовремя. Когда мутная пелена соблазна напряженно застывает перед глазами, а остатки здравого смысла делают все, чтобы смиренно запереться в укромном месте, вдали от всех, он непременно оказывается рядом. Чтобы жестко скрутить запястья над головой, раздвинуть коленом усиленно сведенные вместе бедра и лениво облизать все, до чего достанет влажный язык, дабы удобнее вогнать клыки в тщательно обработанный участок мягкой кожи. По сути, она теперь ничем не отличается от обыкновенной, злосчастной юдзе. На нее точно так же тратят солидные суммы денег, за спиной таится единственный в своем роде элитный покровитель, а течка ни разу не проводилась в гордом одиночестве. Вероятно, он даже не подозревает, насколько большой удар нанес по репутации благочестивой гейши. Камбэ грациозно отводит правую руку в сторону и, разливая блестящий чистым мрамором сакэ в керамическую чашу, вежливо передает ее сидящему напротив серебряноволосому шиноби, пристально следившему за каждым действием, стараясь не подавать виду, насколько далека от окружавшего пиршества. Кажется, его зовут Какаши. Он впервые на званном вечере, из-за чего неестественно скован в движениях, не решаясь пересесть на другое предложенное место за длинным низким столом цвета дубового дерева, и по какой-то причине вот уже второй час не может оторвать от нее взгляд. — Что-то не так, Хатаке-сан? — с фальшивым любопытством задается вопросом изящно наклонившая голову набок девушка, дабы не потревожить закрепленные к сложной прическе кандзаси, состоящий из соединенных тонкой серебряной цепью воздушных лепестков сакуры. — Нет, просто… мы случайно не сталкивались раньше друг с другом? Саюри перестает улыбаться, на блеклых, опустошенных тяготами судьбы глазах проносятся события десятилетней давности, когда напуганная смертью строгой наставницы маленькая камору, спотыкаясь, стремительно бежала от квартала красных фонарей, отчего чересчур сухим тоном выдавливает из себя короткое: — Нет. Довольно иронично, что ей напоминают о прошлом именно сейчас. Своеобразный намек на то, что все могло бы быть хуже? Она и не отрицала этого, хотя, если бы все-таки стала бы юдзе, без лишних помех сумела бы вывернуться, соблазнив какого-нибудь богатого простачка, чтобы тот выкупил ее долг перед домом. Кто знает, быть может, своим вмешательством милосердный Учиха сделал все только хуже. — Вы ведь врете, — усмехаясь сквозь ткань синей маски, с незримым порицанием отметил Какаши. — И в отличие от вас, я помню, Саюри. Вы выскочили из дома Мицубы, словно он вот-вот загорится огнем, и, сбивая прохожих, помчались в известном лишь вам одной направлении. Какое упрямство. Это начинает раздражать… — Я с детства росла в Ханамати, Хатаке-сан, поэтому не имею и малейшего понятия, о чем вы говорите, — улыбнувшись, показательно скрестила руки за длинными рукавами персикового содэ, намекая, что выбранная тема для задушевной беседы неприятна. — Кроме того, в таком случае не слишком ли вы были малы, чтобы посещать район Есивары? — В тот день я потерял омегу, — переведя окрасившийся меланхолией взор на жидкость в своей пиале, Какаши медленно сделал небольшой глоток. — Вы чем-то похожи на него. Только вот этот идиот никогда не сбегал и постоянно спасал меня. Несколько сидящих неподалеку людей рассмеялись раскатистым смехом над какой-то шуткой расплывшейся в лукавой усмешке Рино-сан. Но, несмотря на исходящих от них шум, она услышала каждое его слово. Запечатляя до самой корки памяти. Настоящая гейша никогда не упустит душещипательную историю респектабельного клиента. — Если задуматься, то омеги — это то, без чего не сможет жить ни один альфа, — темный, потеплевший от ностальгических воспоминаний глаз прищурился, в то время как незаметно очерченная линия маски в области чужих губ изогнулась в доброй улыбке. — Омега — это плод удовольствия, — осмелилась не согласиться с ним Камбэ, неосознанно поддавшись вперед и невесомо дотрагиваясь кончиками пальцев до его хитай-ате. — Как для глаз, так и для чего-то большего… — обескураженно вдохнув терпкий запах обгоревшего трупа, растерянно повела носом в опасной близости от шеи в тот же миг вздрогнувшего мужчины. В животе что-то надтреснуто сжалось. Жалость?.. — Что-то не так, Саюри? — неожиданно хриплым голосом осведомился он, приводя в сознание неприлично надолго задумавшуюся девушку. — Прошу прощения, — смятенно отстранившись, тихо вымолвила она. — Меня озадачил ваш запах. То ли костер, то ли кровь или же все-таки… — ...пепел, — снисходительно ответил шиноби. — От меня исходит запах пепла. Саюри смущенно опустила очи долу, предельно четко осознавая, что настигнувшая разум вымученная печаль никуда не исчезла. Что подтвердил подкативший к горлу тошнотворный комок и странное желание бесславно расплакаться. В сидящем справа от нее собеседнике было что-то такое, что заставляло отвести душу даже самого черствого человека с окаменевшим сердцем. Она вновь украдкой вгляделась в аскетичный профиль Хатаке, пересекаясь с ним взглядами, и, несмело приоткрыв рот, уже собиралась было заговорить о терзавшей их двоих связи, как оказалась наглухо перебита доброжелательным, бархатным голосом с намертво сомкнувшимися на девичьем плече длинными побелевшими пальцами: — Прошу простить, но можно ли украсть вашу гейшу на пару минут? Саюри вздрогнула, не решаясь отвести взгляд от беспечно кивнувшего Какаши, и, неторопливо поднявшись на ноги, всеми силами сохраняя хладнокровный вид, достойный подлинной гейши, безропотно направилась за напряженной, отточенной спиной непрошеного визитера, на ацетатной рубашке которого был изображен иссохший герб клана Учиха. Очарование затерянного вечера безвозвратно кануло в Лету. — Уже нашла нового данна? — обманчиво спокойной интонацией поинтересовался так и не повернувшийся лицом Шисуи, ловко петляя среди бесчисленного количества седзи и тонких бумажных стен. И ввязаться в конфронтацию с самим гением красноглазых дьяволов? В этом мире не осталось подобных смертников. — Не говори глупостей, Шисуи, — пустив легкий смешок, отрицательно качнула она головой со звоном переливающих колокольчиков кандзаси, тихо семеня следом. Печальный диск луны, освещавший безлюдные коридоры величественного поместья, ясно предзнаменовал несчастье. И она была почти готова смириться с этим. Пока не ударилась затылком об твердую поверхность деревянистой стены, ощутив до боли знакомое давление чужого тела на грудную клетку и равномерное отрешенное дыхание у самого уха. Нет. Липкий ужас гладко растекся по венам. Нет-нет-нет. Дрожащими пальцами Саюри уперлась ладонями в его грудь и, нервно сглатывая подступивший к горлу ком, умоляюще заглянула в мрачную бездну чужих глаз, заговорив сбивчивым оробелым шепотом: — Шисуи-кун, ты перебрал с сакэ, поэтому можешь поступать сгоряча. О чем не раз пожалеешь. И даже если тебе действительно хочется заняться «этим», то позволь пригласить ойран — они обязательно доставят тебе блаженное удовольствие... В конце-то концов, опомнись, я не юдзе. — Невелика разница, — уперевшись локтем об стену в непосредственной близости от ее головы, другой рукой Шисуи мягко очертил кривую линию, начиная от покрывшегося незаметной испариной лба и заканчивая обольстительно поджатыми нежно-розовыми губами. — Если бы не мое детское сочувствие, ты бы так и осталась ею. Гейша — это живое произведение искусства. Каждое их движение сопровождается природной грацией, взирают на них не иначе, как на восхитительно распустившиеся цветы, прикосновение к которым карается собственным разочарованием, а скрывшаяся в них натура воды умеет принимать абсолютно любую форму. Гейша — это результат того, чего ей никогда не достигнуть. — Луна сегодня невероятно прекрасна, не правда ли? — бесцветно задается она вслух вопросом, поворачивая подбородок к узкому проходу меж двух раздвижных дверей, озаренному тусклым серебряным светом. — Я бы умер за нее, — даже не глядя в ту сторону, без лишних промедлений отвечает он. У Камбэ невыносимо стучит в висках, когда пальцы рук неуверенно зарываются в его пушистые темные локоны, а кончик носа измученно утыкается в область шеи, улавливая отголоски аромата горькой лаванды.***
Примечание.
Симада (яп. 島田) — японская женская прическа, разновидность пучка. Сегодня симаду носят почти исключительно гейши и таю (разновидность юдзё), но в период Эдо ее носили девушки 15—20 лет, до замужества. Как и другие прически, украшается кандзаси. Бира (яп. ビラカン биракан, развевающиеся кандзаси) появились в годы Кансэй периода Эдо (1789—1801). Ими украшали прически незамужних дочерей купеческого сословия. Тогда бира имели форму бабочек или птиц со свисающими цепочками. Девушки переставали носить бира с помолвкой. Мода на бира за три года достигла Киото и Осаки, а цепочки удлинились до семи—девяти звеньев. По всей Японии бира распространились в период Мэйдзи.