Память и любовь

— Цзян Чен… Снова ты приезжаешь ко мне, — Вей Юн изгибает губы в болезненной, отчаянно усталой улыбке, привалившись к нему боком, не думая о приличиях. Ваньинь и сам о них не думает совсем, вытянув ноги на ступени ее крошечного, уютно-светлого домика, пропахшего горьковато-сладкими луговыми травами. Голова сестры лежит на его плече. Волосы заплетены ланьскими косами, с простой, хрупкой заколкой. И пахнут они лотосами. Сладко-сладко, как в детстве. Как волосы Яньли, легко скользящие между пальцами, как ханьфу матери… — Приезжаю, — Отвечает он все же через несколько минут молчания. Они в последнее время все больше молчат, чем говорят. Им слова больше не нужны и жаль только, что в прошлом не было этого взаимопонимания, сшивающего толстыми нитками души по живым ранам. — Как к тебе не приехать-то? Как не посидеть вечерами с вином, вспоминая? — Ахах, — Девушка — хотя уж скорее женщина, учитывая, сколько им обоим лет — смеется приглушенно и тихо. Руки ее беспомощно лежат сложенные на коленях. Только пальцы чуть сжимаются. Руки у Вей Юн — тонкие, бледные. С длинными пальцами, так ладно охватывающими полированную Ченьцин во время боя… Под белой кожей, кажется, птичьи, хрупкие косточки, ломающиеся от малейшего усилия… Цзян Чен знает, что эти руки способны одним деланно легким движением сломать человеку шею или пробить грудную клетку, проникая под ребра и вырывая золотое ядро. Все дело в том, что он только сейчас жалеет о том, что знает, на что его сестра способна. Это руки… которые Цзян Чен видел в грязи, видел покрытыми кровью… Руки, которые он не оберегал от мерзости этого мира, так, как должен был, будучи братом, заставляют в его горле вставать ком. На запястье у нее — лента Лань. Белоснежная с голубыми облаками, которую сестра десятилетиями не носила. Которая осталась, кажется, еще в ГуСу, но вот снова — на ее руке. Снова связывает ее с человеком, которого Ваньинь готов лично избить до потери сознания… Готов был бы, если бы тот все еще был жив. — Ах, А-Чен, — Шепчет сестра, прижимаясь ближе. Ее дыхание касается его шеи. Быстрое, судорожное, сорванное. Ее длинные волосы в беспорядке лежат на худой, подрагивающей спине. — Не приходи… Не приходи больше, А-Чен… Зачем же ты вообще ко мне, дуре, приходишь?.. Голос у нее надломленный. Таким он даже после отречения от клана не был. Таким он не был, когда Вей Юн проклинала себя за смерть шицзе и рассказывала тихонько, чуть громче ветра, Цзинь Лину о том, какой была его мать. Цзян Чен ненавидит видеть сестру такой. Усталой, отчаявшейся давно. Тоскующей и скорбящей. Пьяной день ото дня, пахнущей вином и лотосами. С тьмой за радужкой, лениво кружащейся. С волосами на чужой манер заплетенными… В накидке белой, шелковистой и слишком яркой, поверх ее обычного темного платья… С руками пахнущими горьковато травой, с синяками под глазами и улыбкой мягкой, болезненно похожей на улыбку Яньли. Такой же доброй и такой же обреченной. — Глупая, глупая А-Сянь, — Говорит он тихонько, приподнимая руку, чтобы ее обнять. Чтобы прижать к себе эти острые выступающие косточки, которые с одного прикосновения чувствуются. Чтобы поделиться теплом, которого ей так не хватает — на краю мира и среди мертвецов. — Как же я без тебя, дуры, буду жить?.. К кому буду приходить с вином и рассказом?.. — А-Чен… — Отвечает она только. Отвечает, прикасаясь ледяными пальцами к его в мимолетном движении. А потом чуть отстраняется, не смотря в глаза. Отстраняется, чтобы подхватить полупустой кувшин, запрокидывая голову и выпивая все вино, что внутри осталось. На глаза у нее слезы от этого выступают. Она жмурится, делает несколько глубоких вдохов, прежде чем откинуть кувшин. Тот гремит, скатываясь по ступеням. Под куст горечавки закатывается, скрываясь среди зеленых листьев. — Почему же ты здесь, А-Чен? — Вей Юн не смотрит на него. Не позволяет себе даже повернуть голову. Она только сжимает свои пальцы на его ладони. Сильно. До боли. И больше ничего им не надо. — Потому что я люблю тебя, — Отвечает Ваньинь. И пусть это мучительно сложно вытолкнуть из себя, он помнит, насколько хуже знать, что ты так и не сказал чего-то столь важного. Что ты просто ни разу в жизни не говорил своей сестре о том, как много места занимает она у тебя в сердце. А потом ты шел к ней на встречу, а она ждала, что ты пришел ее убивать. Что ты пришел ей мстить. Что ты пришел вырезать сердце из ее груди и положить его к могилам семьи, окропив алтарь кровью и даря им покой. В новой жизни Цзян Чен старается говорить как можно больше. — А-Чен, ах, А-Чен! — И в ее голосе даже нет насмешки. Только бесконечная нежность. — Мой прекрасный А-Чен… Я люблю тебя ничуть не меньше… Ты мой милый, мой стеснительный младший брат! — Девушка двигается. Выпрямляется, поднимая голову с его плеча. Садится прямее. Кладет свободную ладонь ему на щеку в абсолютно сестринском выражении привязанности, и тянет его немного на себя, запечатлевая на лбу нежный, уносящий все печали поцелуй. Цзян Чен и Вей Юн почти ровесники. И с самого детства Цзян Чен чувствовал себя ответственным за нее. Чувствовал себя старшим. И лишь в такие моменты он вспоминает о том, что Вей Юн всегда была и всегда будет его А-цзе. Одной из двух его старших сестер. Даже когда ей больно. Даже когда она тоскует и пьет, погружаясь все глубже в себя… Когда ее любовь, ее надежды и мечты растоптаны и уничтожены… В один момент она преображается ради того, чтобы подарить ему немного ласки и уверенности в завтрашнем дне. То, как она двигается. То, как ее тонкие руки укрывают его от всего мира, то, как один поцелуй приносит умиротворение и покой… Это все то, чему она научилась от Яньли. Ее всепрощающий взгляд. Ее сила и ее любовь. Ее уверенная готовность защищать и быть старшей, брать на себя ответственность и улыбаться, даже если очень больно. Чтобы младший брат не волновался. Это почти вызывает у него слезы. — И все же, А-Сянь… — Он начинает этот разговор лишь спустя еще пару сосудов с вином. Потому что они оба не любят говорить, а ему еще и больно дышать от того, как выросла его сестра, став внезапно взрослой и мудрой. — Что тебя так мучает?.. Ваньинь осторожно заправляет ей за ухо выбившуюся прядку и чуть дергает за кончик, побуждая ответить. Девушка смеется чуть слышно, тоже успев успокоиться. — Столько лет прошло, А-Чен, — Отвечает она задумчиво. Пальцы ее выводят узоры на подоле серого платья и чуть постукивают. Медленно, размеренно. — Я не лучший человек, да… И женой была не лучшей. И любила недостаточно сильно, раз уж так легко позволила счастье у себя отобрать… Я его вижу, понимаешь?.. Он здесь везде. В этих цветах… — Поднимая глаза на горечавку. Цветы тяжелые, индигово-синие… Их яркость затмевает синеву неба, и Цзян Чену понятно, почему сестра так любит их, но все же… — В том, как солнце гуляет по дому и будит меня каждое утро, щекоча теплыми лучами лицо. В том, как ветер шепчет для меня его голосом и играет для меня его песни, так тихо, что едва слышно, но так громко, что хочется кричать… Лань Чжань здесь. Везде здесь… И в сердце моем тоже, — Улыбаясь горько и печально. — Он видится мне в Сычжуе, когда тот все же приходит. В том, как мой мальчик склоняет к плечу голову, в том, как поправляет рукава, садясь за стол… Лань Чжань видится мне в солнечных лучах на рассвете и закате и в лунном тумане, в ночи полнолуния, — Слышится тихий вздох. — Он здесь. Рядом. Но каждое мгновение и каждую секунду своей жизни я должна мириться со знанием, что никогда мы не сумеем встретиться в этом мире. Что никогда я не смогу протянуть руку и коснуться его… Не смогу его поцеловать или укрыться от мира в надежных объятиях. Слушать это больно. Больно-больно-больно. И Цзян Чен понимает чужие чувства. И во рту собирается горечь от воспоминаний о том, как он остался один на развалинах мира. С наполовину уничтоженной сектой без адептов. С разбитым на осколки сердцем от того, что одна его сестра умерла, бросаясь на меч в жертвенном, искреннем порыве, а вторая сама оборвала свою жизнь отчаянно виня себя во всем произошедшем и не желая продолжать жить… С крошечным ребенком на руках, который никогда уже не смог бы узнать, какая прекрасная у его матери улыбка и как безумно его отец его любил. Поэтому Цзян Чен знает. И сжимает сестру в объятиях, будто желая вплавить в себя. Защитить от всего на свете… — И знаешь, что хуже всего, А-Чен?.. — Голос Вей Юн полон слез, но глаза сухие. — Хуже всего… — Продолжает она тихо и неуверенно. — Что я действительно не верю, что увижу Лань Чжаня снова. Что я оплакиваю его и скорблю по нему… Что я почти ненавижу все эти знаки его любви и его присутствия. Потому что Лань Чжань жил с этой болью тринадцать лет. Жил с пониманием, что меня нет… С пониманием, что я умерла… И все равно, каждую секунду… Он верил, что я однажды к нему вернусь. А я не могу в это верить. Я могу только жить, помнить его и любить.