Память и любовь

— Как она? — Голос у Лань Сиченя тихий и горький. Ваньинь поворачивает к нему голову и смотрит. Облачные Глубины прекрасны. И их глава тоже. Особенно здесь — на фоне серых гор и яркой зелёной травы. Пока он стоит и смотрит вперёд, заложив руки за спину. Ветер треплет его волосы и на лице его нет улыбки, которую он показывает всем остальным. Сейчас он до боли и ненависти напоминает Цзян Чену брата. Чертового давно покойного Лань Ванцзы, который выглядел точно также невыразительно и равнодушно. — Как? Она тоскует. И пьет. Глушит горе смехом и воспоминаниями. Собирает лотосы и бродит по лесам, — Голос его тоже тихий. И он отворачивается обратно. Смотреть на горы и небо проще, чем на человека, которого он ненавидит всей душой. Ему хочется быть сейчас на Пристани Лотоса. Стоять на мостках, вдыхая запах воды и духоту родных мест. Смотреть на яркое, почти пурпурное солнце и улыбаться, несмотря на боль и старую ненависть ко всему миру. Ему хочется быть дома. — Мне жаль, — Произносит Нефрит, а Ваньинь сжимает руки в кулаки, чувствуя, как на злость отзывается своим кровожадным вниманием Цзыдянь, желая уничтожить врагов. — И мне или ей поможет твоя жалость? — Он поворачивается на этот раз всем телом. И смотрит. Смотрит на чужое горе, которое никогда не было оправданием. — Где ты был, когда она плакала? Когда она ушла одна, без денег и почти без вещей? Когда она оплакивала своего мужа, а в ответ получала лишь ненависть твоих людей? — Я не хотел причинять ей ещё больше боли, — Светлые глаза наполнены печалью и смиренным принятием, когда Лань Хуань смотрит на него в ответ. — Если она ушла, значит она больше не хотела жить в Облачных Глубинах… — Конечно, не хотела! — Цзян Чен смеется. Неестественно, яростно. С болью, рвущей его изнутри. — Конечно, не хотела! Когда все вы ненавидели ее! Когда она не могла говорить, не могла изобретать, не могла сражаться, закрытая в доме! И ни детей подарить, ни помочь семье своего мужа хоть в чем-то… Не могла! — Мы приняли Вей Усянь в наш клан, — Лань Сичень смотрит почти сердито. — Ванцзы любил ее больше всего на свете. Я любил ее как свою сестру! Никто не запирал ее! Она могла делать все, чего желала! И любая помощь от нее была бы желанной! — И ты в это веришь? — Кривя губы. — Правда в это веришь? Если она была твоей сестрой, почему ты не заставил адептов и своего дядю молчать? Не заставил их умерить свою гордыню и забыть о презрении? Почему ты не отменил проклятые правила, запрещающие даже говорить с ней? Почему у нее не было обязанностей в Ордене? Вей Усянь была первой ученицей Цзян! Она была умнейшей заклинательницей своего поколения! И все, чего она достойна у вас, это сидеть в одиночестве в доме, кормить кроликов или переписывались книги в библиотеке? — Ему больно. Так больно обо всем этом думать. Так же отчаянно тяжело, как и в прошлом. Когда он смотрел на медленно чахнущую сестру, которая пыталась улыбаться, как раньше, но губы у нее дрожали, а в глазах сворачивалась тоскливая боль и горечь по прошлому. Когда она смеялась надорвано, фальшиво, так, как смеялась на Курганах, как смеялась перед тем, как пойти против всего мира… Смеялась с солью на губах и животным страхом где-то в глубине души. И никто вокруг не замечал этого. Даже Лань Ванцзы. — Вы хотя бы раз спросили, чего она хочет? Чего хотела тогда? Вы знаете, что годы после Аннигиляции Солнца Вей Усянь набирала учеников и вела классы? Что те дети обожали ее и обожают до сих пор. И зовут шицзе. Ни на миг не переставали так ее звать даже после того, как все вокруг стали проклинать ее Старейшиной Илина? Вы не знали ее, — Слизывая горечь с губ. Глотая наполненный отчаянием крик о том, что он тоже не знал ее. Не знал до этих самых пор. До того, как они все же стали братом и сестрой. До того, как начались общие вечера в доме у озера, наполненном ярким золотыми светом и без прошлых обид и обвинений. — Вы не знали ее и никогда не стремились узнать. Вы хоть представляете, каким учителем она была? Как она обожала детей? Как оберегала их?.. Как мечтала вновь учить малышей? Вы никогда бы не позволили ей этого… — Выдыхая. — Вы смотрели на нее как на тигра, которого ваш глупый младший брат внезапно привел в дом. Как на дикую тварь, способную внезапно выйти из-под контроля и уничтожить все вокруг… Единственное хорошее, что было у нее здесь это Лань Ванцзы, который любил ее… Но ведь даже он ничего не пытался сделать?.. И как после этого вы можете говорить о любви? — Цзян Ваньинь… — Нет. Не надо оправдываться. Не надо пытаться сказать, что все было не так… Если бы А-Сянь сейчас была здесь, если бы она попросила… Вы бы позволили ей учить ваших детей?.. Не отвечайте, — Цзян Чен встречает чужой почти испуганный, полный сомнений взгляд и качает головой. Качает головой, чувствуя такое отвращение, которое у него не вызывал даже Вэнь Чао. — Не падайте в моих глазах ещё ниже. Лань Сичень, к счастью, молчит. Молчит несколько долгих минут. Только смотрит на Ваньиня своими странно-светлыми глазами, ещё более пустыми, чем у Ванцзы. — Я… Возможно, я был не прав, — Наконец проговаривает он ровно. — И был несправедлив как к Ванцзы, так и к госпоже Вей. Они оба… Были достойны лучшего отношения. Но все же, госпожа Вей должна была знать, что Облачные Глубины всегда будут ее домом… Домом… Цзян Чен до сих пор, даже спустя годы, не уверен, есть ли у его сестры дом вообще. Она любит Пристань Лотоса, но никогда туда не вернётся. Потому что она не Цзян, и Ваньиню приходится с этим мириться. Она любит свой домик, но тот никак не может наполнится теплом, никак не может согреть ее и укутать в уют и покой… И в Облачные Глубины ее тянет лишь белоснежная лента и светло-голубая накидка, которые раздражают его также сильно, как заполняют хрупкой нежностью для него надетые светло-пурпурные ханьфу, расшитые лотосовыми цветами. Поэтому он отвечает. — Облачные Глубины никогда не были для нее домом. И она никогда сюда не вернётся. Даже ради него, — Даже ради вас и Сычжуя, повисает в воздухе. — А-Сянь уже ломала себя в угоду вам. Хватит. — Я старался дать Вей Усянь дом, которого она была достойна. — Ради брата. — Верно. — Возможно, вам всем стоило сделать хоть что-то ради нее самой. Хотя бы раз, — Ваньинь кусает щеку изнутри. Это почти похоже на те времена, когда он защищал Яньли от Цзысюаня и готовился драться с павлином до последней секунды, лишь бы дорогая сестра ему никогда не досталась. Жаль, что он так поздно понял, что Вей Юн тоже нужно защищать. — Скажите, хотя бы один человек в Облачных Глубинах… Хотя бы один единственный раз… Называл ее госпожой Лань?.. Обращался к ней с должным почтением и как к главной женщине в клане?.. Ей позволено было устраивать приемы и праздники?.. Она могла говорить от лица Ланей? Я знаю, что не могла. Можете не отвечать, — В Пристани Лотоса когда-то была величественная госпожа Юй. В ГуСу долгие годы жила госпожа Вей. Такая же несчастная. Столь же сильно раненная чужим пренебрежением и такая же сильная, потому что никто и никогда не видел ее слез и не слышал ее жалоб. С каждым годом Цзян Чен все отчетливее различает в сестре железный стержень, доставшейся ей от женщины, которая никогда не была для нее матерью, но была примером того, как следует идти по жизни… И мягкость, плавность и размеренность Яньли тоже. Ее нежность и ее любовь, не спрятанную, на самой поверхности. Для того чтобы увидеть это, ему потребовалось несколько десятилетий. Для того чтобы научиться это показывать, Вей Юн пришлось умереть. — Вы говорите, что Ванцзы любил ее… — Цзян Чен продолжает. Потому что больше всего на свете он хочет закончить этот разговор. Раз и навсегда. Чтобы не пришлось больше беспокоиться о Ланях. Чтобы не пришлось бояться, что однажды они снова разрушат хрупкий мир его единственной оставшейся цзецзе. — Но иногда любви недостаточно… Он разбивал ей сердце раз за разом. Он оскорблял и унижал ее, и уничтожал ее репутацию своими бессмысленными криками во время кампании… Он мешал ей спокойно жить, мешал принимать решения… Он заставил ее поверить в то, что она монстр и никто и никогда не примет ее такой, какая она есть! — Со старым отчаянием, давно въевшемся в кости. — А после того, как она вернулась… Он запер ее как пленницу в Облачных Глубинах. Сковал ее вашими сотнями правил, позволил людям говорить про нее гадости и не попытался исправить хоть что-то, веря, что значение имеет только его любовь. Он не обращал на нее внимания, пока она чахла и умирала, не имя возможности вырваться на свободу, не имея возможности радоваться жизни, смеяться или хотя бы играть на флейте без испуганных криков о том, что Старейшина Илина практикует демонический путь! А потом он просто умер и оставил ее на осколках мира. На развалинах жизни. Оставил ее, и она даже не знала, любил ли он ее, помнил ли о своих клятвах или просто был слишком вежливым, чтобы признать, что решение затащить такую женщину, как она под венец… Было ошибочным. — Мой брат любил Вей Усянь! — Срывается Лань Сичень, повышая голос. В его глаза боль и вина смешиваются с отчаянной тоской, но Цзян Чен не собирается отступать. — Я тоже ее любил! — Почти кричит он в его лицо. — Я любил свою сестру! Даже на Могильных Курганах! — Даже когда шел ее убивать, остается невысказанным. И Лань Хуань ломается. Замирает, вцепляясь пальцами в белоснежный рукав ханьфу. Его идеальная маска спадает, открывая всему миру потерянного и давно запутавшегося человека. Цзян Чену думает, что это, возможно, последствия Цзинь Гуаньяо. — Чего вы от меня хотите? — Наконец спрашивает Первый Нефрит. — Чего я хочу?.. Просто признайте это. Признайте, наконец, что вы никогда не знали А-Сянь. Никогда не любили ее и не пытались ей помочь. А потом сделайте с этим что-нибудь. Хоть что-нибудь!.. Выбросьте ее из своей жизни. Вычеркните из клановых свитков! Забудьте о том, что знали ее и что ваш брат ее любил… Или… Может быть вам стоит вытащить голову из песка! Вспомнить, что вы — Глава Ордена. Что вы — Лань. Что вы — брат ее покойного супруга… И хотя просто ее навестить. Поговорить с ней. Узнать ее… Попытаться понять, за что ваш брат ее любил. Потому что А-Сянь достойна любви и восхищения, в этом я никогда не сомневался, — Чуть усмехаясь. — Но я действительно не знаю, за что ее любил Ванцзы. Возможно, это узнать сможете вы. — Я думал, вы остановитесь на части, где мне не следует приближаться к ней никогда больше… — Лань Сичень, выглядя все еще ошеломленным чужой отповедью, хмыкнул чуть слышно, прикрывая глаза. — Я тоже так думал, — Кивает Ваньинь, сжимая правую руку в кулак и чувствуя Цзыдянь на указательном пальце. — Но она сама может себя защитить, а еще с ней Вэнь Нин. В конце концов, она — моя цзецзе. Пора мне перестать бросаться на любого, кто пытается ее обидеть… — Скажите, Цзян Ваньинь… — Голос у Лань Хуаня задумчивый, печальный. — Вы вините вашу сестру за то, что она умерла?.. Цзян Чен молчит долгую минуту, вспоминая, как нужно дышать. Каждое напоминание об этом — пытка. Но он учится с этим жить. — Я буду каждую секунду винить ее за то, что Цзинь Лину пришлось расти сиротой, — Наконец, отвечает он. И его голос хрипит. — Что ж… — Первый Нефрит кланяется ему в благодарность, а после вновь поворачивается к пейзажу. — По крайней мере, я не одинок в своей злости.