Память и любовь

Вей Юн улыбается. Светло, ласково. Так, как много лет не улыбалась. На ней прекрасные, сиренево-пурпурные одежды в золотых лотосах. Нежный шелк по коже скользит, делая ее эфемерной и хрупкой, как ивовая веточка. Делая ее молодой. Такой отчаянно молодой! И в волосах ее гребни с цветами родными. С цветами, что окружают ее старый дом, чей запах по пирсу гуляет, тонкий, сладкий… В гребнях аметисты. Яркие, лучистые. Отражающие солнечные лучи и заставляющие блики танцевать по ее лицу. От этого она кажется девчонкой. На те шестнадцать лет, в которые жизнь ее, Цзян Чена и Цзян Яньли, исказилась в один миг. И улыбка ее… Цзинь Лин смотрит почти восторженно. А на руках у Вей Юн вертится пухлощекий, сморщенный младенец, недовольно надувая губки и пытаясь вывернуться из пеленок с настойчивостью достойной его отца. Вей Юн держит нежно. Ее руки правильно поддерживают хрупкое тельце, не слишком сильно, но и не слабо. Сидит она, чуть склонившись к племяннику, в глазах серых — бескрайнее, буйное море чувств и слезы. Старые, горькие. Но счастье — все перекрывает. Девушка чуть позу меняет. Покачивает малыша в своих объятиях, длинные волосы черной рекой скользят по плечам. Расчесанные, в прическу собранные. Рукава изящного ханьфу аккуратно разложены и укрывают маленькую жизнь от всего мира. Цзинь Лин уверен, что сейчас она похожа на его мать, пусть общей крови в них и нет. Он знает это просто по тому, каким больным, надломленным выглядел дядя, когда только увидел… Только мама его носила гребни золотые. И шпильки с эмалью. У него есть несколько, которые он хранит, как драгоценные сокровища… А еще, его мама заплетала косы. И платья ее были светлее… Цзян Ли дергается на руках своей тетушки, издавая приглушенный, странный звук. Вей Юн поднимает глаза. — Ну, что ты там стоишь? — Тепло и насмешка в ее голосе смешиваются воедино. Будто объятия матери, будто надежная рука отца на плече… — Подойди сюда, А-Лин. Солнце Пристани Лотоса танцует в ее глазах. Освещает как-то по-особенному ее лицо. Она уютно сидит на низкой скамеечке в одной из отдаленных беседок на озере, крыша скрывает их от слишком жарких лучей медленно уходящего за горизонт солнца, а с воды веет слабым, теплым ветерком, облизывающим лица. Цзинь Лин счастлив видеть это. После всего случившегося… Он никогда не смел надеяться на то, что Вей Юн вернется. Покинет свой домик, ставший убежищем от боли… И вновь явит миру Старейшину Илин, грозную мадам Вей… Великую Вей Усянь, покорившую всех своими изобретения. И все же… Вот она. В Пристани Лотоса. И плевать, сколько лет это заняло. В этом вопросе Жулань согласен с дядей. Ради этого стоило трудиться. Это стоило того времени, когда они навещали ее по очереди, приносили вино и сладости, сидели темными вечерами около воды, смотря на светлячков и обсуждая то прошлое, то будущее… Тогда Вей Юн выглядела хрупкой, усталой, надломленной жизнью, очередным предательством и долгим затворничеством в Облачных Глубинах. Сейчас… Спустя больше десяти лет… Она нашла в себе силы и качает на руках племянника в доме, который покинула, кажется, навсегда. Который успела оплакать и отпустить… Но который все еще любит. Это видно… В тенях, что танцуют за ее радужкой, в улыбке… Непривычно тонкой, задумчивой. В том, как она пальцами по деревянным перилам ведет, смотря на бесконечную гладь реки. Это прекрасно. Цзинь Лин чувствует себя счастливым. Он подходит ближе. Присаживается рядом с ней, смотря в лицо своего младшего двоюродного брата. Чуть хмурит брови… И тетушка смеется. Искренне, весело. Поднимает белую руку, чтобы костяшками пальцев расправить морщинки между его бровей. В ее глазах светится гордость. И любовь. Потому что Цзинь Лин вырос. Повзрослел. И в нем все сильнее проглядываются черты отца и дяди. Золотые одежды охватывают широкие плечи, подбородок вскинут гордо и непреклонно, волосы в хвост высокий собраны, и метка киноварью на лбу… Лицо тоже… Взрослое совсем. Детская мягкость ушла безвозвратно, оставляя мужественную красоту с его привычной уже хмуростью, редкими, светлыми улыбками и мягкостью… Материнской, наверное. Той, что делала Цзян Яньли самой прекрасной девушкой среди всех в ее поколении. Той, что согревает его сердце от тоскливой любви по родителям и унаследованным от них чертам… — Я не побывала на твоем представлении, — Она улыбается горько. Те события восстают из пепла и болью отдаются в сердцах их обоих. В день его представления Вей Усянь убила его отца. — Но, боги! Как я хотела! — Вей Юн качает головой, откидывая волосы. — Я так мечтала об этом! Я не была на свадьбе Яньли… Не подарила ей подарка… Даже видела ее в красном лишь в Илине, когда та пришла показаться мне, потому что знала, как я этого желала… Но праздник месяца ее сына?.. Даже если бы мне не прислали приглашения, я бы все равно… Я знала, что ее сын будет самым прекрасным, самым добрым, милым и светлым ребенком в мире! — Рука ее соскальзывает с его лба, нежно оглаживает лицо… Любовь ее почти осязаема в этот момент. — Я даже сделала для тебя подарок! Это был колокольчик. Колокольчик Цзян, понимаешь?.. Я вложила в него все свои способности, чтобы сын моей сестры… Цзинь Жулань, мальчик, которому я дала имя… Был в безопасности. Всегда… Сейчас слишком легко представить, что этот крепкий малыш — это ты. Взгляд ее опускается. Скользит по ребенку. Она кончиком пальца оглаживает щечку, вызывая недовольные звуки у Цзян Ли. Цзинь Лин молчит еще пару мгновений, прежде чем… — Я боюсь, что не сумею стать хорошим отцом, — Говорит он, наконец. Выпаливает резко, быстро. Как в детстве и юношестве. До того, как успеет передумать. И глаза опускает… — Ох, А-Лин! — Вей Юн печально вздыхает. Нежность искажает черты ее лица… — Мой милый!.. Ты будешь самым прекрасным отцом! Ты будешь любить своих детей, но сумеешь быть строгим, не то что А-Чен… Ты не станешь их баловать, но им будет доставаться твое внимание… Потому что ты знаешь, как это тяжело, когда… — Она не заканчивает, но они оба понимают. — Ты вырос таким прекрасным мужчиной, — Ее светлая улыбка вновь расцветает на тонких губах. — Сильным, уверенным в себе, мудрым… Но в тебе есть тепло и доброта. И этого… Этого всегда будет достаточно. Возьми его, — Искры веселья вспыхивают в серебряных глазах, когда она чуть вытягивает руки, предлагая забрать у нее младенца. У Цзинь Лина руки дрожат от одной только мысли об этом и по горлу поднимается паника. Ему хочется сбежать и спрятаться, потому что он никогда в жизни не видел более хрупкого существа. И уж точно никогда не держал на руках ребенка! Его ужас очевиден. И тихий смех звенит колокольчиком. Но Вей Юн все так же непреклонна. — Бояться это нормально, А-Лин, — Говорит она уже более серьезно. — Страх делает тебя человеком. Вот так, — Показывая, как правильно расположить Цзян Ли на руках. — Мгм, отлично, — Поглаживая напряженное плечо. Ребенок на руках Цзинь Лина — теплая тяжесть. Он хрупкий и легкий, и дергает ручками-ножками, пусть и не плачет. У него розовая кожа и пушок на голове. И глаза серо-зеленые… Кто-то говорил, что он похож на Цзян Чена, но как можно что-то разобрать в этом сморщенном маленьком личике — непонятно. Держать его все еще страшно. Сердце бьется в висках и хочется кричать во весь голос. Но это не тот страх, что он испытывал, когда впервые пошел на Ночную Охоту. Это… Что-то пугающе огненное в его груди. И трепет перед новой жизнью. Перед ребенком, который только-только родился, но уже через год… Через два?.. Будет говорить, ходить… А когда-нибудь вырастет также, как вырос сам Цзинь Лин… — Ты действительно думаешь… Что я буду хорошим отцом? — Спрашивает он. — Конечно будешь, — Девушка качает головой. Смотрит за ним внимательно, но с теплом. — Не обязательно иметь родителей, чтобы быть хорошим отцом или матерью. Скажи мне… Хоть кто-нибудь в целом мире считает меня человеком, которому можно доверить ребенка?.. Назовет ли кто-то меня достойным воспитателем или учителем? Поверит ли, что я могу научить кого-то манерам, каллиграфии или заклинательству?.. — Нотки самоуничижения не нравятся Жуланю, но он не перебивает. Только слушает внимательно. — Но разве я не вырастила Сычжуя? Цзинь Лин неопределенно мычит. Он не уверен, что желает говорить о своем друге. — Пусть я не была с ним все время… — Вей Юн качает головой и что-то ломкое проскальзывает в ее лице. — Когда я спасла Вэней… Ему было около двух лет. Такой очаровательный кроха! Да, он был испуган и много плакал… Но в остальном он был таким милым! Он цеплялся за ноги людей, лопотал что-то на своем детском языке и хвостиком ходил за Вэнь Цин… Потом и за мной стал ходить. Он все время падал, тянул в рот всякую гадость и постоянно облизывал Ченьцин до такого состояния, что я не могла на ней играть!.. — Почти смеясь. — Я учила его так, как учили меня. Придумывала страшные сказки и объяснения почему нельзя уходить одному в лес или спускаться с горы. Почему нельзя тянуть в рот незнакомые ягоды или порошки, что хранились у Вэнь Цин… Я показывала ему иероглифы и талисманы… Может быть я не была ему матерью тринадцать лет, но… Я была его матерью те три года, что мы провели на Луаньцзан, — С тяжелым, медленным вздохом. — Я любила его. Я волновалась за него… Я скорбела и была так… Так счастлива, когда узнала, что Лань Чжань его спас!.. Вот что самое главное, милый, — Губы ее чуть дрожат. Голос глуше, чем раньше. И воспоминания в глазах отражаются, но они не плохие. Они просто… Все еще горькие. Все еще печальные и тяжелые. — Главное стараться. День за днем. Час за часом. А еще, любить. И волноваться каждый миг о том, что можешь ошибиться! Иначе не получится. Вей Юн подается вперед, обхватывает ладонями его лицо и чуть приподнимается, чтобы поцеловать в центр лба с нежностью, от которой слезы кипят в глазах и хочется плакать позорно, как в детстве… И как кто-то смел считать эту женщину, воплощающую собой идеал матери, порождением зла?.. Иногда Цзинь Лину хочется… Хочется до боли в груди… — Тетя, — Зовет он тихо. Чуть громче, чем беззвучно. Они оба знают, что он хотел бы произнести совершенно другое слово. Оба знают, что никогда не произнесет. Но между ними звенит хрупкое понимание. — Тетя… Ты тоскуешь по нему?.. Девушка отстраняется. Боль почти сразу же уходит с ее лица. Но все равно… — У него своя жизнь, — Говорит Вей Юн ровно, сжимая тонкие белые пальцы. — У него своя жизнь и свои дела… И я не хочу, чтобы он сидел у моего дома и губил свое будущее. Я сказала ему не приходить. Сказала, что он должен найти свой путь… Пусть путешествует, пусть учится… Пусть учит других, если у него лежит к этому душа, — Жестко. И Цзинь Лин почти… Почти готов ненавидеть Сычжуя. Мягкого доброго Сычжуя с его светлыми улыбками, от матери унаследованными. С его смехом тихим, но прекрасным… С его глазами такими понимающими и внимательными. Он так хочет его ненавидеть! У Цзинь Лина никогда не было матери. Не было этих теплых объятий, этих тихих советов и поддержки — безусловной, чуткой. Совсем не такой, как у дяди Цзяна. Вей Юн была солнечным лучом. Пестрой, яркой птахой, к чужой руке подлетающей без страха. Она была горным ветром и тихим шелестом речной воды, пронизывающим всю Пристань Лотоса… Она была мамой. Тем… Собирательным образом, который лелеял Цзинь Лин всю свою жизнь! Идеальной, понимающей и бесконечно нежной. И как… Как Сычжуй мог… Просто ее оставить?.. Они ругались тогда. Часто. Потому что как бы сильно Цзинь Лин его не любил… Он не мог ни принять, ни смириться с подобным решением. Вей Юн приказала не приходить, но точно также она приказывала Цзян Чену и Цзинь Лину. Точно также смотрела с болью и говорила им забыть, выбросить ее из жизни и просто позволить ей горевать в одиночестве. Это было бы проще. Для нее так точно. Но разве не поэтому они с дядей раз за разом возвращались?.. Разве она такая — вновь почти счастливая, улыбчивая, пришедшая добровольно на Пристань Лотоса и качающая на руках племянника — не стоила всех трудностей и споров?.. Поэтому они с Сычжуем решили… Прекратить на некоторое время свои встречи. Оставить совместные Ночные Охоты и жить каждый своей жизнью, пока провидение не покажет, кто же именно из них двоих прав. Цзинь Лин… Тосковал?.. Да, наверное. По лицу мягкому, доброму. По фигуре высокой в белоснежных одеждах, чуть тронутых голубым. По ленте этой, глупой Ланьской… А еще по тихому всегда голосу, по смеху приглушенному… По глазам — светло-серебряным, как у Вей Юн, но с чуть заметной зеленью по краю зрачка… Как вообще по этому можно было не тосковать?.. По Ночным Охотам, когда в тишине у костра сидели, привалившись плечами друг к другу. Когда сражались — будто единое целое. Одно дыхание, одни мысли на двоих… По отдыху… В Цайи или на Пристани Лотоса… Когда можно было закаты встречать и пить вино, размышляя о жизни… Или в Ланьлине… В золоченом дворце, таком прекрасном с виду… Сидеть, зарывшись в документы и знать, что рядом, в одной комнате… Есть еще один человек. Близкий, живой… Протяни руку и коснешься плеча, затянутого в шелк. И все же… Цзинь Лин не пытался ничего исправить. Не пытался ничего вернуть. Слишком сильны в нем были злость, негодование и обида. Вей Юн была из Пристани Лотоса. Вей Юн была вольной птицей. Лесной легкой пташкой, весело свистящей в туманной зыбкости раннего утра… Вей Юн была созданием из цветов лотоса, из ярких бликов на речной воде. Из пурпурно-алого, умирающего солнца и свежего ветра. Она была рождена, чтобы быть свободной. Чтобы выскальзывать из чужих рук, оставляя после себя звенящий смех и аромат лотосов. Чтобы с улыбкой путешествовать по миру, смеяться встречам и расставаниям, веря лишь в судьбу и дорогу под своими ногами… Она должна была танцевать со смертью, бороться с лютыми мертвецами и спать на сене в самой бедной деревеньке на краю мира, завтракая черствым хлебом и колодезной водой. И Цзинь Лин понимал это. Потому что он тоже провел половину своего детства среди цветов лотоса и запахов речной воды. Среди шума и яркой жизни рынка. Среди многочисленных лодок, рассекающих темную гладь… Он рос, ныряя на дно за красивыми камнями и ракушками… Он рос, срывая цветы в чужих прудах, ведя лодку по узким каналам и безрассудно кидаясь навстречу опасностям… Он был Цзян ровно настолько же, сколько и Цзинь. Вей Юн никогда не подходила красивая резная клетка. Ей не подходили строгие рамки Ордена Лань и необходимость гнуть спину и смиряться. Просто потому, что такие как они не умели этого делать. Вей Юн умирала, медленно чахла, запертая в своем одиноком доме и лишенная всего, что приносило ей радость. А потом она оказалась предана человеком, который признавался ей в любви и верности и ради которого она готова была смирить свою гордость. Не было ничего удивительного в том, что она ушла. Не было ничего удивительного в том, что она не могла после этого любить Лань Ванцзы. Вот только объяснить это Лань Сычжую, который боготворил отца и жил по этим правилам всю свою жизнь… Было невозможно. С тех пор прошло уже больше шести лет. Только и удавалось, что увидеться на собраниях Орденов или на общей Ночной Охоте. Только и удавалось смотреть украдкой и вздыхать грустно… Теперь… Жулань уверен, что сделал правильный выбор. Остается только… Попытаться снова собрать их семью. Разобраться, наконец, во всем случившемся. — Ты… Ты хочешь снова его увидеть? Вей Юн едва заметно качает головой. — Я не знаю, милый, — Задумчивость делает ее глаза чуть темнее. Почти графитными. И ресницы длинные черные лишь подчеркивают это. Выделяют ее красоту. — Многое между нами не ясно. Сычжуй всегда будет моим сыном. Я всегда буду его любить. Но сейчас это расстояние нужно не мне, а ему. Потому что я не смогу объяснить ему, почему мы с его отцом поссорились. Почему я ушла из Облачных Глубин и спряталась от мира… Не смогу объяснить до тех пор, пока он не будет готов меня слушать. Цзинь Лину остается ответить только одно. — Я понимаю.