1917: Красный и белый в итоге дают розовый

— Ей, Дусь, не поможешь? На полу валялись книги всех тем и жанров. Обложки раскрыты, как небеса, раскрывающиеся под верхушками гор, некоторые страницы порвались, а посреди всего этого литературного хаоса сидела Эмити и судорожно пыталась всё убрать по полкам, сортируя их в алфавитном порядке, как любит Одалия. — Разумеется, Эмити, — ответила девушка. — Спасибо большое, я просто споткнулась и задела книжный шкаф, неловко, правда? — Верно сказано, «ваша неуклюжесть», — пытаясь разбавить несчастье юмором, отшутилась Дуся. — Ха, как тонко! — через некоторое смущение ответила Эмити. На самом деле Эмити соврала. Минуту назад она была в ярости от письма, посланного на её имя от некого «Ефима Николаевича Куролесова». В депеше он так сладкословно говорит, будто бы у него мёд вместо мозгов, и так похотливо, будто бы она куртизанка. Однако возмутило нашу героиню не это, так-то она бы его просто проигнорировала, как и предыдущих, а то, что он и чин военно-штатский высокий имеет, судя по его известию и печати на нём засургученной. И как только матушка об этом узнает (а она уж точно узнает), то сразу польются речи про «необходимость знакомств» и «ханжество не порок», а вскоре и натуральный поход к нашему приторно-сладкому похабнику. То есть гнев от бессилия. Осознание того, что ей снова придётся «надевать маску», взбесило её, от чего она и ударила по шкафу, тот начал падать и, хоть Эмити успела поймать шкаф, книги в своём многообразии всё-таки выпали на паркет. Дуся, как только все книги были собраны и рассортированы, сказала: — Ах да, Эмития, пока я сюда шла, меня твой отец попросил позвать тебя. Вид у него спокойный, поэтому можешь выдохнуть. — Спасибо, Евдокия, сейчас же подойду. Она шла по длинным коридорам усадьбы, обращая свой безразличный взгляд на картины, которые ей уже знатно приелись. На них красовались купленные на аукционах пейзажи, французские натюрморты и, само собой, портреты предков рода Блайтовских. Одни смотрели высокомерно и гордо, другие с некоторым сочувствием и жалостью, в основном так смотрели женщины. На самой большой картине стояла вся семья нынешнего поколения: Аладор, опираясь на трость, стоял в полный рост под руку с Одалией, которая держала зонтик, а на переднем плане сидели на скамейке близнецы, Эмира и Эдрик, и между ними Эмити; все стояли на улице вблизь той самой беседки. Эмити решила в очередной раз рассмотреть лица, ибо они передают настроение картины не хуже, чем цветовая палитра или позы людей на ней написанных. Физиономии Эдрика и Эмиры были практически идентичны, различие было только в бровях и в размере челюсти, иначе было бы невозможно различить их пол, — дерзкая ухмылка и открытая поза внушали их превосходство, а их глаза передавали присущий им шутливый нрав. Лица их родителей были поспокойней, но тоже не лишены благородства и величия, и только личико Эмити не давало такой отличительной черты своего рода. Да, с виду оно было бесчувственное и очень даже благородное, но глаза выдавали её душевную тоску. В них читался весь спектр эмоций: грусть, апатия, даже некоторая злость, хоть и злилась она только на себя, а в довершении такое тяжёлое и такое желанное её матерью чувство, которое воспитывалось годами — страх. Не желая дальше рассматривать прошлую себя, ибо чувствовала этот остаток даже спустя годы, Эмити пошла дальше, направляясь в кабинет отца. Встав перед дверью, она поправила платье и шляпку, удостоверилась в отражении окна в своей причёске и, выдохнув, постучала. — Войдите! — послышался баритон отца из-за двери. Эмития вошла, поприветствовала отца лёгким реверансом и заученной репликой: — Здравствуй, отец, зачем ты позвал меня? — слова звучали уверенно, но ком в горле заставлял вспоминать себя на картине и смущаться. — Да-да, я ожидал тебя, — продолжил своим низким голос Аладор. Слова он как будто не произносил, а пел ими минорную мелодию. — Я увидел в окне дилижанс почтмейстера и был уверен в том, что тебе там пришло письмо. — Так и есть, от Куролесова Ефима Николаевича, он зовёт меня на приём к себе в Петербург. — Мгм, — многозначительно промычал Аладор. — Я так и догадывался, ведь и мне недавно пришло письмо от его старшего брата, Дмитрия Николаевича. Он гордился за него и тоже звал меня к себе, — на этом моменте он ещё немного понизил голос и замедлил темп. — Не стану скрывать, в известии он звал нас обоих. Они вместе живут и делят одну квартиру в городе, не исключено, что именно это Ефим настоял на твоём приезде. Я хочу удостовериться в этой мысли и узнать: что он тебе написал? Эмити всеми фибрами души не хотела рассказывать об этой приторной записочке. Ей казалось, что Ефим много себе позволяет, даже учитывая его чин, поэтому скрывать что-то было безнадёжно, но рассказать о тех пошлостях ей было так же невозможно: — Он меня позвал к себе на приём, говорит, что там будет много людей, но видеть меня он хочет в особенности. Вот и всё, — так отчеканила Эмити, будто она печатная машинка, но потом робко прибавила. — Но… я не хотела бы с ним видеться, он мне не нравится. Аладор медленно повернул голову в сторону своей дочери, в его лице было только безразличие и холод, но глаза выдали некоторое сочувствие, кои приободрили Эмити и дали ей надежду на исполнение её просьбы. Он сказал: — Дорогая, опустим формальности, он и мне не сильно люб, как и большинство моих деловых партнеров и единомышленников. Все они думают, что мы на одной ступени и общаться с нами можно как с равными, но это не так. Если люди бесполезны для наших планов — мы их забываем. Пойми, дорогая Эмития, мы вынуждены с ними находится в неком симбиозе и в нужный момент с нужными людьми мы сможем особенно крепко сдружиться и получить из этого союза массу пользы. Из-за этого мы не можем отказаться, они инициативны и бойко взбираются по карьерной лестнице, а таких знакомых хорошо держать на коротком поводке. Ты понимаешь? — Эмити кивнула. — Поэтому, как говорит твоя матушка: «надень маску». Но я не хочу быть подобно ей, поэтому могу тебе позволить сходить в Дом Зингера, если хочешь. Я смотрю, что в последнее время ты сильно пристрастилась к книгам, благодатным твоему развитию, замечу. — Не откажусь, благодарю, отец. — На этом всё, можешь идти, ma chère. — Au revoir, père, — Эмити поклонилась и вышла, закрыв за собой дверь.

+++

Эмити лежала на своей кровати и не знала, какие чувства испытывала. С одной стороны, ей неприятна одна только мысль о поездке к этому Куролесову, с другой, она благодарна отцу: её редко отпускают куда-то кроме званых ужинов и приёмов. К тому же на одном из таких собраний люди либеральных мыслей подсказали ей книгу Максима Горького, которую «стоит почитать». Эмити понимала, что вряд ли найдёт такую у Зингера, но прекрасно знала, где её можно достать. Продумывая все риски, она подумала, что замысел неплох, а приключения не так часто имеют место быть в её жизни, поэтому она встала с кровати и подошла к туалетному столику. Достав из него шкатулку, она достала из неё серёжки с янтарём и позвала Дусю. Та пришла, Эмити вкратце объяснила свой план и выменяла серёжки на последние деньги Евдокии, 2 рубля 50 копеек, и на одежду, которую Дусе было не жалко одолжить: старенькое, но ещё не проношенное пальто, чёрные сапоги, длинная юбка тёмно-коричневого цвета и серая шапка из мутона. Вещи были не так уж и «бедны» на вид, но, чтобы не бросаться в глаза, должны были подойти, по замыслу нашей героини. Поблагодарив девушку, Эмити выпроводила её из комнаты и стала собирать свой маленький саквояж. Достав из-под кровати уже прочитанную книгу Бакунина, она уложила чтиво на дно сумки и спрятала её под одеждой. Закрыв саквояж и убрав его в шкаф, она легла обратно на кровать и стала ждать завтрашнего дня.

+++

Водитель загрузил вещи Аладора и Эмити в машину и сказал, что они готовы отправляться. — Так что-с? — спросил свою дочь Аладор. — Ты готова? — Разумеется, отец. Поездка была долгой и утомительной, Аладор беспеременно курил трубку, время от времени набивая в неё новый табак, и читал какую-то книгу. Эмити же просто любовалась поздней осенью и её цветом, а когда это надоело, она просто уснула. В сидячем положении ей было легко уснуть, благодаря чему Аладор до конца поездки и не замечал свою спящую дочь (хотя, возможно тому виновата увлекательная книга). Не прошло и трёх часов, как они уже стояли перед Исаакиевским собором, где их любезно встречали братья Куролесовы. После короткой формальной беседы, братья уже приглашали их в свой дилижанс, но Аладор сказал, что поедет один, а его дочери нужно заглянуть к цирюльнику для наведения подобающей красоты. Усаживаясь в карету, он тихо сказал Эмити: «Приезжай на приём не боле чем через час. И скажи в библиотеке, чтобы записали на мой счёт. До свидания!» Он мягко улыбнулся и уехал в сторону Николаевского моста, а Эмити села обратно в автомобиль и приказал ехать на Сенную площадь. В ответ на удивлённый взгляд водителя, она лишь улыбнулась и сказала: «Трогайся, миленький!»

+++

«Какой же срам! Мне переодеваться в уборной кабака — скверно», — с этими мыслями Эмития застегнула пуговицы на пальто, убрала всю свою одежду в саквояж и вышла из распивочной. Запах перегара и алкоголя сменился на запах сена и навоза, который ей в той же степени не нравился, но осознание того, что тут меньше вульгарных, пьяных, костомозглых хмелелюбников и больше просто вульгарных людей немного позабавило Эмити. Она шла по лавочкам и не находила слов, чтобы описать разнообразие товара. Куда не посмотри — везде что-то своё: слева — зеркальца, справа — платки драдедамовские, слева — винтовки, справа — врачебные инструменты, — диво, да и только! Но дивиться всяким побрякушкам нельзя, нужно найти то, за чем она пришла. Она долго искала хотя бы одного мужичка или бабёнку, которые продавали бы книжки, и, наконец, заметила такого. Посмотрев на товар, она прямо спросила у седого мужика про нужную ей книгу: — Здравствуйте, нет ли у вас каких-либо книг Максима Горького? Мужчина сначала немного усмехнулся, а потом ответил, поправив шапку: — Есть разумеется-с. Недавно даже новую, свеженапечатанную выкупил копию «Матери». Чёрт знает кто её перепечатал, но какое мне дело, коли книга хороша, да? — Это вы верно подметили, мне как раз это произведение и нужно. Сколько жалуете за книгу? — Три с половиной цельнекового! Эмити немного опешила от такой большой суммы, ей казалось, что книги дешевле пистолета, но, по-видимому, таковым предположение не оказалось. — Ой-ой-ой, дороговато будет. Мне рубля не хватает. Может мы его с вами сторгуем? Мужик сразу убрал ухмылку с лица: стало понятно, что улыбка его только для «настоящих покупателей». — Слышьте, идите с Богом отсюда. — Ну всего-то рубль, бесценок же. — Иш бесценок! Ты где такие бесценки видела, на которые и выпить в кабаке можно, и комнату на неделю купить? Нет, меньше чем за 3 рубля 50 копеек не отдам, как бы вы не уговаривали, барышня! Эмити не нарочно сделала жалостливый взгляд: она не умела с кем-то долго спорить помимо сестры и брата. — Ну позвольте, я же немного прошу, спустить мне цельник, всего один-одинёшенек! А в обмен я отдам вам эту книгу Бакунина, — Эмити достала книгу и показала её, совсем позабыв, что на ней ещё красовался в анфас Тургенев. — Так вы и лгунья, это же Тургенева стихи, — сказал вполголоса купец. — Женщина, уйдите, народ мне не отпугивайте! Вон отсюда! — грозно гнал девушку торговец. Ей ничего не оставалось, кроме как просто уйти. «Даже книгу не могу сторговать у какого-то купчишки, куда мне уж с родителями спорить? И о чём я думала, приехав сюда, мол, начитаюсь литературы, смогу аргументами их убедить и изменить свою жизнь — ну как же. Дура!» — ругалась на себя Эмити. Действительно, её давняя мечта: освободиться от родительского гнёта и жить самостоятельно; но как уж, если даже свой не такой уж и трудный замысел она не смогла осуществить? «Видимо, я только на послушание и покорность способна…» — её очередную самобичевательскую мысль прервало неожиданное обращение, по-видимому, к ней: — Девушка! Разрешите спросить? Да, действительно, к ней обращалась какая-то девушка. Лет эдак 17, с растрёпанными волосами и необычайно глубокими и красивыми глазами. — Да, сударыня? Что-то хотели? — ответ вышел как-то излишне мягко из её уст. И дабы читателю не пришлось вновь слушать их диалог, я расскажу о мыслях девушки уже в салоне автомобиля. Эмити не могла не запомнить её, как будто какое-то невиданное чудо она сумела лицезреть перед собой. Весь диалог прошёл на автоматизме, Эмити не до конца понимала, что она говорит, кому и, главное, почему. Слова сами вылетали, а улыбка при очередной забаве незнакомки сама по себе налезала на её смущённое лицо. Больше всего её удивили способности Луз к разговору. Говорила незнакомка ясно, беззатруднительно, но и не без уважения к ней. Луз была очень любезна, вот так, ни за что помочь абсолютно незнакомому человеку — такое качество ново для Эмити и она его очень высоко оценила. «Живут же люди, способные к альтруизму. Поразительно!..» — с данным заключением Эмити, понимая, что дорога будет не скорая, решила отдохнуть и снова окунуться в объятья Морфея.

+++

Эмити стояла посреди какого-то мероприятия в огромном зале. Везде были люди, одетые так, что комар носа не подточит. Некоторые танцевали мазурку в центре зала, другие просто стояли в сторонке и либо стеснялись позвать дам на танец, либо им просто не хотелось танцевать, поэтому они разговаривали с другими нетанцующими и смеялись. И одной только Эмити было не по себе, она не знала, что это за собрание, по какому поводу и где находится. Держа бокал игристого напитка в руке, она глазела по сторонам, пытаясь высмотреть кого-нибудь из знакомых, но все были чужими. Глоток шампанского и снова поиск знакомых людей, ещё один, ещё. Когда бокал был выпит, Эмити с уже некоторой лёгкостью подошла к ближайшему господину во фраке и напрямую спросила: «А что это за приём такой? По какому поводу?» Господин в ответ рассмеялся и сказал: — А вы не слышали? Сегодня умерла Эмития Аладоровна Блайтовская! — на этих словах девушку будто громом поразило. Как же умерла? Вот же я стою, живая и здоровая, разве нет? Господин продолжил. — Да, известная заноза из Петербурга была убита в бою в рядах белой гвардии. Не понимаю, кто в здравом рассудке мог отправить женщину на войну? Верно, наши солдаты с «белыми орлами на ленточках» только и знают, как шутки шутить! Собственно, чёрт с ними, восславим же смерть этой сумасшедшей, как одну из отличнейших шуток наших генералов! Господин произнёс это, будто это был тост, и окружающие люди поддержали его, подняв свои бокалы вверх. — Но я же тут, материальна и жива! Разве нет, господа?! Разве мертва я?! — закричала Эмития. После этого крика музыка остановилась, все оглянулись и смотрели на девушку, та лишь хлопала безумными глазами и пыталась понять, очередная ли это шутка её брата и сестры. — Так значит ты, Эмития, осмелилась ещё и быть живой? — голос прозвучал до боли знакомым баритоном. Эмити посмотрела на лестницу, сверху которой смотрел никто иной, как её отец. — Да какое право ты имеешь тут находится после своего злодеяния?! Ты отвернулась от семьи, забыла Царя и Бога ради абстрактных идей и грёз?! Да в могиле твоё место! — Аладор кричал, от чего у Эмитии даже проступили слёзы. Все гости молча презрительным взглядом смотрели на неё, осуждая само её существование. Неожиданно у всех пропали лица, им на замену пришёл капюшон палача, а бокалы сменились топорами и боевыми шашками. Все накинулись на девушку, кромсая её в окровавленные клочья. Эмити от ужаса не могла даже кричать, лишь немой страх захватил её глаза. Она не умирала, она видела, как её одежды разрывались в лоскуты, а те в тряпки; как лезвия, подобно кораблям в море, плыли по её коже, очерчивая алые узоры, видела, как один особо озверевший гость откусил ей пальцы на руке и жевал, смотря на личико своей жертвы. Она видела, чувствовала и бесшумно рыдала, пока другой гость не выколол ей глаза вилкой. И всё, дальше лишь тьма. Беспросветная, немая тьма. Вдруг Эмити увидела эту сцену сверху. Люди стояли и смеялись вокруг кровавой лужи, в ней были разбросаны мельчайшие кусочки её тела, глаз, с всё ещё воткнутой в него вилкой, валялся поодаль от самой головы, хотя головой это назвать было тяжело: она была больше похожа на арбуз, раздробленный на мелкие части, только вместо спелого сока вытекало лишь серое вещество и кусочки черепа. Руки были произведением живописи: на них красовались аккуратные тёмно-красные линии, вырисововавшие картину, жаль, что невозможно было понять, что на ней изображено. Её прекрасные, бледные ножки были грубо отрублены и валялись на том же месте, где они должны были быть. А волосы, вместе со скальпом, отрезаны и запиханы ей в глотку. Всё это было подчёркнуто разноцветными тряпками, валяющимися в форме ореола вокруг тела. Её мысли не могли придумать никакого рационального объяснения происходящему. Она видит себя мёртвую? Это же невозможно, верно?! Снова тьма, гнетущая своим безответным молчанием. Ещё секунда, и она видит свою могилу. Заросшую, никем не посещаемую и одинокую, вокруг не было ни одной другой могилы, только поле и ночное небо над ним. Она долго смотрела на свой надгробный камень, на глазах всё ещё стояли слёзы, а из горла вырывался лишь немой крик. Эмити провела рукой по памятнику, смахивая с него грязь и пыль, дабы прочесть, что было написано. На камне было красивым почерком выведенно «Эмития», ни отчества, ни фамилии, ни даже даты — только имя. Вдруг что-то зашуршало, Эмити обернулась. Она ожидала увидеть кого угодно: отца, мать, близнецов, Дусю, да даже Курослесникова, но нет — за ней стояла Луз. Та, не замечая духа девушки, подошла к могиле и возложила ветки сирени розового и холодно-лилового цвета. Луз долго смотрела на камень, её глаза были сухие, но зубы так и сияли в грустной улыбке. Эмити вообще перестала что-то понимать: «Почему она так улыбается? Или я и ей несчастье принесла?» — про себя рассуждала она, все мысли об её необъяснимой кончине улетучились. У Луз покатились слёзы. Её загорелые щёки стали руслом для реки, но лицо ни одной мышцей не шевельнулось, пока она сказала: — Почему же ты обрекла меня на такую смерть, Эми? Смерть без тебя…