+++
— Напомни-ка ещё разок, а какого чёрта мы так вырядились? — Заведение уж такое — «прыличное»! — со смехом ответила Ида. Две девушки стояли перед входом в «Бродячую собаку», одетые по моде, доступной их карману разумеется, и готовые «войти, поговорить с заказчиком и уйти» — согласно их плану. — Ладно-ладно, зараза, пошли, — ответила на остроту Луз и зашла внутрь. Внутри же кафе, на удивление, было чисто, а гардеробщик обчитывал сегодняшнюю афишу, с важным видом закручивая ус на палец. Дамы сняли пальто и хотели было сдать ему, как тот возразил: — Мест свободных нет — аншлаг! — Ну так просто кинь их под стойку, мы не привередливые, — заявила Луз в ответ. С некоторой заинтересованностью гардеробщик снова осмотрел дам и ухмыльнулся, но одежды взял и демонстративно кинул их в сторону. — Быстро учишься, — вновь сострила Ида и, одарив гардеробщика улыбкой, вместе с Лузией вошла в зал. — Вот же-шь, «актрисы»… — буркнул себе под нос гардеробщик и продолжил ознакамливаться с брошюрой. В зале был предвыступленческий шёпот: действительно, все столики были заняты, некоторые люди даже стояли у стенки… Сам зал давал какое-то незнакомое ранее чувство: подвальных окошек не было, потому были зажжены свечи и лампы на стенах, огромный вентилятор висел и медленно проворачивался, хоть как-то освежая это душное помещение, а стены расписаны в лучших традициях футуризма — геометрические формы разнообразнейших цветов украшали каждую стену, — в общем, приятное место, так и источающее растворённую в воздухе амброзию веселья. Их столик находился в самом дальнем углу, подальше от буфета, сцены и других столиков. Усевшись за него, Луз в глаза сразу бросилась скатерть, больше похожая на платок, постеленный на стол. Ида сказала: — И так, по плану наш человек должен прийти с началом выступления, — она подобрала со стола брошюру и начала вчитываться. — О! Первой выступает Ахматова Анна Андревна. Это объясняет, чо так народу много. — Ну не знаю, я бы лучше Иванова Георгия послушала? — Скажешь тоже! Она же одна из лучших по… поэт… поэтис… — «Поэтесс». Поэтесс, — помогла найти слово Луз и улыбнулась. — Ну да, из этих самых, — Ида немножко смутилась, но тоже улыбнулась в ответ, смеясь над собственной безграмотностью. Луз продолжала осматривать помещение: как более ознакомленная с современниками и их творчеством, ей хотелось найти хоть кого-нибудь, хоть чью-то знакомую ей фигуру. И она нашла! Бенедикт Лившиц тихо сидел за столиком по правую сторону от сцены, редко перекидываясь парой фраз с Осипом Мандельштампом. Судейкина Георгия Порфирьевича, который на маленьком листке перерисовывал профиль некой дамы. И того, от чьего присутствия у Лузии перехватило дух, своею громадной фигурой Владимир Владимирович Маяковский загромождал проход между столов. Его тёмные кудри вились в свете свечи, как горящая стальная вата, а форма лица внушала страх вперемешку с уважением. Тот читал свои стихи какой-то, очевидно, поклонице, но читал так громко, как будто читал всем в зале, казалось, что его громовой бас доходил даже до ушей гардеробщика. После прочтения он бросил мимолётный взгляд на Луз, отчего та сразу перестала осматривать присутствующих и в тихом смущении далее рассматривала то свои ладони, то скатерть. Неожиданно Ида сказала: «Опа! Вот её-то мы и ждём!» Луз медленно повернулась, ожидая увидеть некую бандитку с наганом наперевес, стоящую в дверях, но увидела лишь пару людей, идущих под руку. Девушка, окутанная чёрной шалью и табачным дымом, смеялась, а молодой человек, с лысой головой и уверенным взглядом, рядом с ней лишь улыбался. То были Ахматова и Гумилёв. — Погоди, а что за человек с ней идёт? — Не следишь ты за временем, дорогая, — вновь подстегнула Иду Луз. — Это Гумилёв, он с Ахматовой уже лет шесть к ряду в браке состоят. — Да… Не в пору мне за чужими постелями смотреть, знаешь ли, — с некой обидой сказала Ида. Ида встала и пошла в сторону буфета, откуда принесла две кружки пива и рассказ об искажённом удивлением лице буфетчика. Луз одарила этот рассказ своим звонким смехом и не менее звонким чоканьем стеклянных кружек. Наконец электролампы, висящие на стенах, погасли. Весь зал затих и на сцену вышла Анна Андреевна. Своим непроницаемым взглядом она сперва одарила весь зал, потом помягче и даже с улыбкой одарила им своих знакомых и друзей, после чего начала читать своим глуховатым, грудным и немного низким голосом:«Все мы бражники здесь, блудницы, Как невесело вместе нам! На стенах цветы и птицы Томятся по облакам.
Луз внимательно вслушивалась в каждое слово, произнесённое этой мрачной, но тем и восхитительной, женщиной. Задумывалась и пыталась понять весь закладываемый в них смысл.Ты куришь черную трубку, Так странен дымок над ней. Я надела узкую юбку, Чтоб казаться еще стройней.
Ида щипнула Луз за руку, в ответ на её вопрошающий взгляд та лишь кивнула головой в сторону входа. В нём стоял человек чуть выше среднего роста, одетый в чёрное пальто, такого же цвета шляпу с широкими полями и высокие, грязные сапоги. Вызывал он только ощущение недоверия и некого смутного страха. Луз нисколько бы не удивилась, если бы из-под шляпы показался белоснежный череп, ибо именно так она представляла смерть.Навсегда забиты окошки: Что там, изморозь или гроза?
Человек медленно оглядывал зал, и как только приметил длинные, пышные, седые волосы Иды, пошёл в сторону их столика. Его тяжёлая походка и сверкнувший из кобуры на поясе пистолет лишь укрепили в Луз чувство страха.На глаза осторожной кошки Похожи твои глаза.
Он уселся рядом и ждал конца стихотворения то ли из-за конспирации, то ли из-за собственного желания послушать Ахматову.О, как сердце мое тоскует! Не смертного ль часа жду?
Но Луз больше не могла слушать, всё её внимание было сконцентрировано на незнакомце в чёрном. Тот начал стучать пальцами по столу, выбивая ритм в темп читки поэтессы.А та, что сейчас танцует…
На этом моменте, он перестал стучать и пристально смотрел на сцену в ожидании финала.Непременно… будет в аду.»
Пауза и поклон, по залу прошли овации, в которых можно было утонуть, настолько плотно они звучали по всему залу. Однако Луз приметила, что аплодисменты и крики были отнюдь не радостные, они были с некой скорбью, будто был сыгран реквием по общему движению, по какой-то жизни, медленно угасающей в этих стенах. Собственно, таковым это стихотворение и задумывалось, и являлось. Человек в чёрном времени не терял, и под этот всеобщий гул пододвинул стул к столу Иды и Луз. +Полчаса спустя+ — Ну-с, не так уж и плохо прошло, скажи? — Ида держалась за больной бок и смеялась, хоть этот смех был больше похож на скрежет старых дверных петель. — Всё-всё-всё… Дай бабке отдохнуть. Они остановились перед одинокой скамейкой в Старо-манежном сквере. Луз с осторожностью опустила мачеху на скамью и одарила её осуждающим взглядом: — Сама скажи: на кой хер надо было нарываться на синяки? Тебе же не двадцать! А если у тебя перелом или ещё что похуже? — Луз достала две сигареты, одну закурила, вторую предложила Иде. — Ну и что, что не двадцатник? Я ещё способна люлей надавать, знаешь ли! — с усмешкой заявила Ида, Луз же в ответ закатила глаза и подкурила ей папиросу. Та лишь кивнула в благодарность и затянулась. — И потом, — с выдохом продолжила она. — Кто-то уж должен был поставить их на место! — Чёрт с тобой, сумасшедшая, — отрезала Луз. Минуту или две они молчали и смотрели на небо. Табачный дым завивался и таял в ночном холодном воздухе. Луз на ум приходило множество стихотворений о звёздном небе, она рассуждала о жизни и прочее, прочее. Наверно, она бы так и уснула, мечтая и грезя, если бы Ида не сказала: — Эй, дитё! Знаешь какая разница между анархистом и консерватором? Луз в отрицании покачала головой. — Когда анархисту дают навоз, он кидает им в дающего, да нахрен шлёт, а «консервы» послушно жрут его, да нахваливают. Обе разразились диким смехом, распространяющимся по всему саду. Казалось, что даже молодая ночь подхватила эту несуразную и глупую шутку и тоже разразилась каскадом смеха. Луз впервые за этот вечер расслабилась, ей было хорошо, как будто забыв и мороз, и драку в «собаке». В эту минуту ей припомнились последние строчки Ахматовой, которые, несмотря на свою горечь, на удивление, теперь звучали жизнеутверждающе и по-своему ободряюще:«Непременно… будет в аду.»