1917: Красный и белый в итоге дают розовый

Позднее утро в семейном имении Блайтовских: солнечное золото простиралось на свежевыпавшем за ночь снегу и приятно на нём переливалось радужной световой дисперсией, а золото на шее Эмитии вычурно болталось на ней и переливалось лишь вечно жадным блеском. Её белоснежные руки плавно перелистывали страницы учебника по физическому естествознанию. Глаза её медленно и даже как-то лениво перетекали со строчки на строчку, пытаясь найти хоть какой-то интерес в этих формулах, законах и теоремах. Однако хоть натурально она читала, мысленно она лишь думала о скорейшем перерыве и послезавтрачной прогулке. Учебник был лишь для повторения сегодня проверяемого материала. В комнату кто-то постучал и проговорил: «Ваше благородие, завтрак подан. Прошу Вас спуститься к столу-с!» В ответ Эмития лишь вяло отмахнулась, хоть и сознавала, что никто её жеста не видит, и развалилась на стуле, отбросив учебник на стол. Запрокинув голову на спинку стула и глядя в потолок, она чувствовала, что ничего не хотела. Головные боли, приём и учёба её сильно вымотали, поэтому она хотела лишь сидеть перед камином или на траве на полянке и любоваться красотой природных стихий. Однако такой роскоши она себе не могла позволить, поэтому она встала, посмотрелась в зеркало, проверив свой наряд и вышла из комнаты. По длинному коридору, по лестнице вниз, через гостинную, прямиком в обеденную комнату. Стоя перед дверью, она вновь расслабила лицо, выдохнула, «надела маску» и вошла. За длинным обеденным столом уже все сидели и лишь дожидались Эмитию. Аладор сидел рядом с Одалией, а напротив сидели близнецы, Эмира и Эдрик, перешучиваясь меж собой о «графоманах и граммофонах». Место Эмитии же было рядом с близнецами, но, как собственно всегда, подушечка на стуле была вымазана чем-то похожим на сироп. Эмити лишь вздохнула, поприветствовала семью и взяла с соседнего, пустого стула другую подушку, заменив ей свою. Близнецы сразу погрустнели, Аладор еле заметно нахмурил лоб, но Одалия даже бровью не повела, будто ничего и не заметила. Однако Эмитии к такому не привыкать, поэтому она спокойно села и стала дожидаться завтрака. Двери кухни открылись и оттуда чуть слышно вышли лакеи с подносами с едой и чаем. Предложив кушанья, они убрали подносы и встали к стенке, напротив каждого члена семьи. На завтрак были яичный конверт с сыром и ветчиной и красная икра. Естественно, к этому были поданы также хлеб, соус и чай — всё это находилось в серебряных посудах, начищенных если не «кристально чисто», то до блеска точно. Все принялись за трапезу. Вилка и нож, тарелки, салфетки — всё было разложено вследствие этикету, так же, как и лакеи, как и стол и сидящие за ним. Единственное, что чувствовалось здесь инородным — это Эмития. Хоть она и делала всё, как следует, однако с такими усилиями, что даже атмосфера вокруг неё была напряжённая. Её снова застала головная боль, но в этот раз с ней пришла и тошнота, из-за чего каждый отрезанный кусочек лез через горло, как солдат под колючей проволокой — трудно, часто вставая на месте, дабы пролезть дальше по пищеводу. — Так что, Эмития, сегодня у тебя экзамен? — неожиданно спросила Одалия в попытках начать разговор. Эмити не оценила этот манёвр, ведь прекрасно понимала причину этого вопроса, но ответила как подобает: с хладнокровным лицом и почтенным тоном: — Так и есть, матушка. Экзамен по естествознанию с г-ном Счётушкиным. — Ах да, прекрасный человек, — продолжала Одалия, будто вслух разговаривая сама с собой. — Натурный исследователь и славных манер! Благодарна ли ты нам за подбор столь подходящего для учительства г-на? — тут пошло уже неприкрытое самолюбство, от которого не только Эмити, но и её отец, скукожились, как изюм. — Само собой, матушка. Более подходящего человека и найти нельзя было! — ложь. Хоть и было видно, что человек он знающий, но передавать свои знания был не способен то ли из-за мании величия, то ли из-за собственного нежелания — неизвестно. Известно лишь то, что каждая встреча с ним — это высиживание и сдерживание своих вопросов, идей и мыслей, ответы на которые приходилось искать самостоятельно, штудируя тонны научной литературы. — Ну ладно, хватит лести, — по её поведению казалось, что её всегда ей не хватает. — Ты скажи лучше: готова ли ты к экзамену? — Почти — практику наблюдала, но с теоретикой нужно мне ещё немного позаниматься. — Ну тогда доедай быстрее и вперёд! — спокойно, но с некоторой злостью, непонятно откуда взявшейся, проговорила Одалия. Эмития с уважением кивнула и продолжила трапезу, поглядывая краем глаза то на отца, то на близнецов. Эмира и Эдрик будто и не замечали этого разговора, они корчили рожи и наступали друг другу на ноги, ожидая, кто из них закричит первым. Аладор сидел и наблюдал за всем столом, как вожак прайда осматривает свою стаю. Вид у него был обыкновенный, как всегда гордый и аристократически правильный, однако что-то мелькало в его глазах, когда он смотрел на Эмитию. Что-то необычное: смесь сочувствия с отвращением. И если сочувствие можно было понять, то присутствие отвращения стало загадкой для Эмити, над которой она решила подумать сразу же, как только вырвется из-за стола. Наконец, часы зазвенели и настало время покидать зал. Эмития понимала, что если она останется ещё хоть на долю секунды за столом, то продолжится спектакль, заботливо построенный матерью, поэтому, не терпя ни моментом боле, она встала из-за стола, поблагодарила за время семью и уже было направилась к выходу, но случайно взглянула в глаза Одалии. Ох, этот взгляд, Эмити прекрасно сознавала, что она хочет: в нём был упрёк, так и заставляющий садиться обратно. Взгляд, от которого уже было и ноги подкосились у Эмитии, но, сдержав себя и успокоив колени, она встала и с великолепной осанкой направилась к выходу, так и чувствуя у себя на затылке прожигающий взгляд матери. Проходя по коридорам, на душе у Эмити лежало тёплое, греющее чувство победы. Маленькой и незначительной, но чувствовалось, будто эта крошечная Виктория станет основополагающей в её дальнейшем развитии. Но вдруг холодом обдало затылок девушки, она задумалась над последствиями. Как дальше поведёт себя Одалия? Что предпримет? А что будет? Но Эмити решила недолго поддаваться страху, «Будь что будет. Смирение — благодать», — утвердила себе она. Пришло время для прогулки, хоть и не обязательной, но желанной Эмитией, ведь право на это она имеет. Найден подходящий под погоду наряд, все украшения сняты и, взяв с собой зонтик для вида, Эмити вышла из комнаты. Проходя по длинным коридорам, она пыталась не обращать внимания на висящие на стенах картины, ибо один их вид ставил Эмитию «на её место». Так же она прошла и по залу, по прихожей и вышла на улицу. Вдохнув, наконец, свежий воздух полной грудью, она чувствовала, как вместе с дыханием выходит и напряжение, оставленное Одалией. Своей безукоризненной походкой она пошла вдоль стены дома, вдоль яблочных садов, вдоль беседки прямо на тропинку, проложенную в лесу подальше от всех для получения удовольствия от одиночества. Тихий лес, заметённый снегом и инеем, красиво окутывающий деревья, показывал свою живописность: воздух, подобно кристально чистой воде, указывал на всю красоту и великолепие зимней природы, сквозь массивные и крепкие сучья столетних сосен ярко, но мягко пробивался солнечный свет, ослепляющий и манящий, а редко пробегающие белки добавляли тёплых тонов в этот зимний пейзаж, мелькая своими огненно-рыжими хвостами. Крепкое и приятное умиротворение наполнило Эмити с ног до головы. Расхаживая по лесным тропкам и попутно любуясь красотами, она рассуждала о своей будущей жизни. И хоть ей самой уже становилось дурно от этого, ничего дельного или хоть какого-то жизнеспособного она не могла сообразить. «Почему я должна терпеть это?» — думала она. — «Почему я должна терпеть эти замашки, манеры. Терпеть Одалию, так и ждущую момента, дабы нравоучить меня? Близнецов, ничего не знающих о том, через что я прошла и постоянно раздражающих меня? Отца, ибо он тот, кто никогда не поймёт, что совершает свою ошибку надо мной?.. Может, мне и не стоит быть с ними? Для чего? Ради кого я должна терпеть их и… себя?» — на этих словах Эмити будто обратилась к Богу, замедлив шаг. — «Нет-нет, так не пойдёт. Я же не могу так поступить. Они моя семья, семью нужно любить. Нужно уважать. Нужно подчиняться!.. Нужно ли подчиняться?..» — она остановилась посреди леса, так неожиданно, будто кто-то порвал струну посреди выступления оркестра. — «Так нет же. В семьях ведь есть не только уважение и преданность, но и… взаимопонимание?..» — она снова зашагала, не смотря себе под ноги и устремив взгляд в небо. — «Доброта? Тепло, чувственность, нежность и… любовь! Так, как написано в этих романах и звучит в этих романсах. Строки и ноты — они упорядочены, сложены и при этом не существуют друг без друга. Так что же? Разве семья — это реквием? Не думаю! Но думаю, что эта нота пойдёт играть соло!» — Эмити перешла чуть ли не на бег. — «Что пора бы мне написать свою книгу, сочинить свою композицию и начать свою!..» Мысли Эмитии прервались оглушительно жалобным воем. От неожиданности девушка упала на спину и постаралась уползти от источника шума. Источник вспрыгнул на лапы и враждебно смотрел на Эмити своими жёлтыми глазами с фиолетовой радужкой. То была собака, чуть меньше среднего роста, с тёмно-серой шерстью, выделяющимися белыми когтями и пушистым хвостом, на кончике которого была то ли седина, то ли от природы данный светло-серый мех. Но более всего удивительным в этой собаке было другое: у неё на голове было большое родимое пятно, ярко-белого цвета, из-за которого казалось, будто она носила шлем в виде черепа. Где-то с минуту Эмити лежала и смотрела в глаза этой собаке, каждую секунду думая: «Вот сейчас она подбежит и бросится на меня, и растерзает, как в моём сне. Неужто сон был пророческий?» Но собака не двигалась, она стояла и смотрела на напуганную девушку, будто принюхиваясь, выясняя, дружелюбен ли человек, побеспокоивший её отдых. Эмити успокоилась, привстала, чем заставила собаку слегка рявкнуть, но, собрав всю свою смелость, она протянула руку ладонью вверх, показывая, что она не опасна, и с улыбкой прошептала: — Ты прости меня. Думаю, я наступила тебе на хвост, да? Не хотела. Ну, подходи, я не опасна, — с лаской добавила девушка. Собака с осторожностью подошла ближе. С каждым её шагом расстояние и напряжение между ними уменьшалось. И вот собака прямо над рукой Эмити, смотрит, принюхивается, облизывает, щекоча пальцы девушки, а затем с нежностью кладёт свою голову ей на руку. Эмити привстала и подсела поближе, пока собака ласкалась об руку. — Чш-чш-чш, я просто ближе пересела, всё всё ещё хорошо, — заверила собаку девушка. Пока собака продолжала ластиться, Эмити чуть ближе присмотрелась к собаке. У неё была хорошенькая, даже какая-то добрая, и крупная мордочка, не длинная, но и не короткая шерсть и, присмотревшись к животу собаки, стало понятно, что это не сука, а кобель. Возраст у него было трудно определить, ибо по поведению он смахивал на зрелого пса, по виду на щенка, но в глазах играл подростковый задор. С другой стороны, какая разница? Его очаровательность и миловидность, несмотря на грозный вид и пугающую окраску, была неизмерима. Эмити осмелилась погладить его по спинке, что ему настолько понравилось, что он перевернулся ей на колени животом вверх, оголяя брюхо. Этот жест настолько умилил девушку, что она его решила забрать к себе. Да, она осознавала риски, но всё же, не взять его было бы преступлением, коим она это сочла бы. — Ну что, ты, наверное, голодный, пойдём ко мне? Я тебя щедро накормлю… — в этот момент она увидела, что на шее пса висел именной ошейник красного цвета с медной бляшкой. Поднеся его к себе, она прочитала. — …“Царь». Ого, а ты у нас ещё и из царского рода? — с усмешкой заметила Эмити. — Ну, что же, пошли, Царь. Всё время, пока Эмити говорила, пёс, будто понимая её слова, слушал, навострив уши. И когда она встала, он тоже встал, а когда она пошла, он тоже пошёл вслед за ней. Проходя по тропинке к дому, пёс весело бегал то вокруг неё, то убегал и гонялся за белками. Непонятно почему, но, видимо, он доверился незнакомой девушке, наступившей ему на хвост. И вот они за беседкой, Эмити осторожно выглядывает из-за её угла и осматривает местность. Убедившись в обстановке, она сказала Царю: «Слушай, не знаю, понимаешь ты или нет, но если тебя увидят, то прогонят, как последнюю дворнягу, чего мне бы не хотелось, так что постарайся вести себя тихо и следуй за мной. Уяснил?» Пёс слушал это, заложив голову на бок, но в утверждение тихо гавкнул, что Эмити расценила как согласие. Поднимая полы платья, она и Царь побежали к чёрному входу. Войдя в дом, Эмити приказала псу сидеть и ждать у порога, а сама пошла искать Дусю. — Дуся! Подойди сюда! — позвала она. Дуся в мгновение оказалась перед Эмити. — Да, Эмития, чего-то хотели? — Дуся! Будь добра, пойдём, сможешь помочь с этим? — они прошли вдоль комнаты к двери и Эмити указала на пса. — Помой его, накорми и сможешь ли ты его по-тихому привести ко мне в комнату? Дуся сначала во все глаза уставилась на дворнягу, потом на девушку и снова на пса. — Ну, я… — немного поколебавшись, она ответила. — Сделаю всё, что смогу. — Спасибо, Дусечка! — Эмити приобняла её за плечи и улыбнулась. — Я надеюсь на тебя, дорогая, — после этих слов она удалилась. — Я тоже… — усмехнулась Дуся. — Ну что ж, пёсик, пошли. Царь принюхался к руке девушки и послушно проследовал за ней на кухню. Полчаса спустя. Эмити играла с Царём у себя в комнате: она кидала ему мячик, заботливо принесённый Дусей, а пёс приносил его обратно. Эмити никогда не имела животных, если за них не считать Эмиру и Эдрика, но всегда хотела именно собаку: верную, милую и весёлую. Возможно, чтобы хоть как-то скрасить свои серые деньки. Но тут зазвонили часы, ознаменовав двенадцатый час. Эмити вспомнила про Счётушкина Петра Львовича и про экзамен. Тело Эмитии наполнилось страхом: «О Боже, Царь!». Учитель на дух не переносил животных и вопрос об экзамене в присутствии собаки исключён по определению. — Мой хороший, куда же мне тебя спрятать? — вслух спросила Эмити у пса. Царь лишь недоумеваючи повернул голову набок и жалобно смотрел, будто сам задавался таким же вопросом. Внизу уже послышались шаги, от звука которых буквально веяло высокомерностью и нарциссизмом. Это были шаги Счётушкина, однозначно! Времени на долгие раздумья не было, поэтому Эмити взяла со стола мячик и кусочек мяса и повела Царя в гардеробную. Она кинула в неё мячик и мясо и, как только пёс запрыгнул внутрь, она сказала: «Сиди смирно и тихонько, иначе нам обоим погибель, понял?» и закрыла дверь. В комнату постучали: — Утро доброе, ваше благородие-с! Позволите войти? — высокий альт прозвучал из-за двери. Эмити быстро поправила своё платье, стряхнула уличную пыль, достала учебники и ответила: — Входите! В комнату вошёл господин средних лет с усами, выбритыми под английский манер, одетый по последней моде: в строгом пиджаке, одноцветных брюках и жилете. На носу у него были очки, а в руках трость, в которой он, очевидно, не нуждался. Использовалась она лишь как бутафория. — Ах, здравствуйте, дорогая Эмития Аладоровна, — вошедший поклонился и исподлобья сверкнул своими зелёными учёными глазами. — Здравствуйте, господин Счётушкин, — с лёгким реверансом поприветствовала Эмития. — Как я помню, у нас сегодня экзамен, верно-с? — Верно-верно-с, надеюсь, ваша память Вас на экзамене так же не подведёт, — с неким плохо скрываемым злорадством ответил Пётр Львович. Эмития села за стол, ожидая, что скажет учитель. — Итак, сегодня у нас экзамен по теме «Световые явления». В данной теме мы с тобой прошли… — слова из его рта вылетали, но никакого смысла для Эмитии они не приносили, она всё думала о Царе, и надеялась на то, чтобы тот не зашумел или не заскулил ненароком. — Ваше благородие, вы меня слушаете?! — гавкнул Счётушкин. — Ах! Да, разумеется-с. — Хм, хорошо. Так-с, потому, наш экзамен будет приниматься не перед представителем комиссии, а перед вашей матушкой, — эти слова моментом срезали все остальные мысли Эмитии, она смотрела на Петра Львовича с круглыми глазами и приоткрытым от удивления ртом. — Да-да-с, перед г-ой Железняковой, а что это вы так глаза вытаращили? — с хитрым любопытством спросил Счётушкин. — А почему это? Есть ведь закон об образовании, в котором гласится о правилах приёма экзамена и в котором также указано, что… — Меня не волнует, что там сказано. Ибо раньше аттестацию могли проводить и родители учащихся, а я-с старину уважаю и чествую, — на лице учителя сверкнула ухмылка, дающая чётко понять о подкупности его натуры. В этот момент в комнату, без стука и анонсов, вошла мать Эмити, вооружённая листком с графами по успеваемости и дорогим карнацовским карандашом. На губах её была бесчувственная ухмылка, а глаза тлели, как фитиль у лампадки. У Эмити перехватило дыхание, а в горле стал сам собой завязываться ком. — Здравствуйте, г-жа Блайтовская! — с поклоном тявкнул Счётушкин. — А мы вас ждали-с. — Ох, здравствуйте, г-н Счётушкин, — благосклонно сверкнула по нему своим взглядом Одалия. — Ну что же, начнём? — Ну, да, само собой-с! — Пётр львович откашлялся, пока у Эмитии собирался много больший ком в горле. — Итак, mademoiselle Эмития, для начала: расскажи нам, что такое свет по определению. Эмитии было трудно связывать буквы в слова, а слова в предложения. Стыд, страх и застенчивость смешались в одну единую, мучительно противную смесь, которая заставляла при каждой мысли обдумывать её раз за разом до полной уверенности в её правильности. — Ну, свет… это… поток частиц… фотонов! который… — Эмития, мы разве не спорили об этом? — перебил Счётушкин. — Свет является ничем иным, как?.. — Волной! Да, волной… которая исходит от источника света и… эм… простирается далее, по… геометрически… прямой линии, — каждое слово звучало всё глупее и глупее, всё неправильней и неправильней с каждой секундой. — Так-с, ну, хорошо, — Пётр Львович бегло взглянул на Одалию, которая с искренним интересом и надменностью смотрела на эти попытки выдавить из себя изученный материал и, по-видимому, этим наслаждалась. — А какие виды источника света есть? — неожиданно задала вопрос Одалия, получив ненужный ей одобрительный кивок учителя. Эмити не хотела дальше чувствовать это. Не хотела чувствовать стыд, страх и самоненависть. Её по-настоящему угнетала и пытала собственная неуверенность, которую так долго в ней воспитывали, из года в год заставляя давиться ею, как давится собственной кровью раненая в лёгкое собака. Не желая больше испытывать это, не настоящую себя, закомплексованную и вогнутую в кандалы сомнений, она сжала кулаки, проглотила этот ком и с твёрдостью в речи отвечала: — Источники света есть двух видов: точечные, являющимися точкой, ввиду своей кратно-большей удалённости от объекта, размерами которых можно пренебречь и протяжённые, которые уже можно сопоставить с размерами объекта, вследствие чего лучи, исходящие от него, можно провести, как параллельные линии, из-за чего и появляется новый термин, такой как полутень, — довольная своей речью она попросила. — Спросите, пожалуйста, разницу между тенью и полутенью. Счётушкин, чьё лицо искривилось в удивлённой пучеглазой гримасе, кивнул, давая разрешение на продолжение. — Так вот-с, тень есть ничто иное, как доказательство прямолинейности распространения света в нашей однородной среде, коей выступает воздух, так как мы за препятствием не видим объекта, но видим тень загородившего нам тела. А вот полутень образуется только при условии, если источников света несколько и находятся они в разных точках, но между которыми можно провести линию, таким образом соединив их, либо же, если источник света является протяжённым, так как на таком источнике располагается несколько, а если точнее, бесконечное, количество точечных источников света, каждый из которых испускает свои лучи в сторону объекта… — Эмити хотела продолжить, но её вдруг прервала Одалия, медленно хлопая в ладоши. — Удивительно, — начала она. — Просто фантастика! Пётр Львович, вы поистине замечательный учитель, если вы смогли ей объяснить такую сложную тему. Мои любезности! — посмеялась Одалия. — Ну, знаете-с, — запинался г-н Счётушкин, как щенок, которого страстно хвалили. — Она очень благоприятно обучаема-с. — Ну, правда-правда, и нечего тут врать. — посмеялась в ответ Одалия, пока Эмити незаметно сжимала костяшки добела. — Всё равно, думаю, на этом можно и закончить. Я удовлетворена её знаниями, спасибо за вашу работу-с, — экзаменаторша уже было встала, но тут же Счётушкин к ней спохватился. — Но как же-с, она и половины ещё не рассказала! — возражал он. — Мне и этой уверенной речи, которую, несомненно, она унаследовала от меня, хватает, чтобы оценить её знания, благодарю. — А как же законы геометрической оптики? — влезла Эмития, у которой от этих скороговорок язык заплетался. — Виды линз, отражений и фаз-с! В эту секунду из-за двери гардеробной послышался скрежет когтей и тихое рычание, от которого у Эмити даже волосы дыбом встали. Одалия вопросительно, но в большей степени гневно смотрела на дочку, как змея смотрит на свою будущую жертву, а г-н Счётушкин всё лаял и лаял вопросами: «Что это? Что это такое? Зверь какой? Почему там?» и тому подобный шум, лишь ещё больше повышающий и без того напряжённую атмосферу в комнате. И вот замок гардеробной поддался натиску когтей, и в комнату вбегает собака, злая, как чёрт, но не нападающая, а защищающая, он встал спиной к Эмити и грозно лаял на учителя и Одалию. Эмития не знала что делать, она упала рядом с ним на колени, обхватила Царя за шею и пыталась успокоить, гладила его, просила перестать, пока Пётр Львович покрывал её ругательствами, медленно пятясь в сторону двери. Наконец, дойдя до неё, она торопливо искал ручку двери, не сводя свой напуганный и зло сулящий взгляд от девушки и пса: -…И ноги моей в этом доме больше не будет! Прощайте-с! — заключил он и хлопнул дверью, из-за которой потом были слышны торопливые шаги вниз по лестнице. Одалия будто только этого и ждала: она, не боясь собаки, начала подходить к животному, так же рыча, уподобляясь ему. Когда Эмити наконец успокоила пса, он сел, но продолжал держать свой грозный оскал и взгляд на женщине. У девочки стояли слёзы в глазах, моментально она забыла и про свою независимость, и про самостоятельность, и даже про свой единоличный, такой важный её сердцу, бунт. — И какого чёрта? — сказала Одалия, стоя прямо над своей дочкой. — Как тебе в голову-то такое пришло? — Я… — скулила Эмити. — Не знаю… Он был таким радостным, таким красивым, маменька, он же… — Хватит! — крикнула Одалия. — Сейчас ты хорошенько на него посмотришь и скажешь мне, что в нём ничего, кроме заразы и грязи, нет ни умилительного, ни красивого. — Но… — Ничего, — коротко и твёрдо прервала её Одалия. — Ничего… — спустя некоторое молчание сказала Эмити. — Хорошо. А теперь ты, лично, возьмёшь эту блохастую псину за шкирку и прогонишь от сюда. — Да как же я!.. — возразила Эмити. — А вот так! — снова закричала Одалия. — За шкирку! Прочь! Эмити ничего не оставалось делать, кроме как повинно слушаться. Она взяла пса за шерсть у шеи, отчего тот жалобно заскулил, встала и пошла с ним, как в позорном ошейнике, по коридору, в котором на крики уже собрались и прислуга, и близнецы, и даже отец, скрытно смотрящий из-за угла. Всё, что только могла испытывать Эмити в этот момент, так это стыд, жалость и самобичевание. Подходя к парадной двери, она прошептала Царю на ухо извинения и надежду, что они ещё увидятся, после чего кинула его прочь от входа. Пёс упал на землю, проскулил, жалобно посмотрел, но не вставал, будто ещё имея надежду на прощение. Девушка плакала, сыпала ему гонения, и, как только пёс встал и убежал прочь, она упала на колени смотрела ему вслед и тихо произнесла: «Прощай, мой царской породы друг…» — Если ты надеешься, что это всё твоё наказание… — донёсся голос позади девушки. — То ты глубоко и наивно заблуждаешься, ma cherie. А теперь встань и иди к себе, чтоб глаза мои тебя не видели, пока я сама не приду.