+++
— Долгая дорога ожидается-с? — спросила Дуня у поникшей духом аристократки. — Да, верно так-с, — отвечала, не поднимая глаз, Эмития, её рука плавно перетекала вдоль плеча, делая вид, будто разглаживает складки на рукаве. — Что же Вы так убиваетесь-то? Это же замечательно должно быть для Вас! Вы постоянно здесь, как в утробе, лежите, выходите лишь по лесу гулять, и то, даже на версту не отходите. А тут в гости звать Вас стали, так и в чём тоска скрывается? — пробалаболила служанка. — Эх, милая моя Дуня… Не ко всем в этом мире хотела бы я гостьей быть. Да и откуда у тебя интерес такой взялся к моему досугу? — несколько резко спросила Эмити. — Да так-с… Сердце у меня кровью обливается за Вас, — проскулила Дуня. Эмития натянуто улыбнулась, но ничего в ответ не поставила, только молча вышла из гостиной в надежде найти уединение в своей комнате. С последнего инцидента матушка ни о чём не говорила с ней, даже перестала упрекать за что-либо, что не могло не вызвать беспокойство и даже некоторую пугливость у маленькой леди. «Ожидание смерти — хуже самой смерти», — припоминала она присказку, будто сама над собой смеялась. — «И надо же, как мастерски она меня по отраве бегать заставляет, будто крысу из сарая гонит. Какая обширная усталость и гнусность на душе…» — Эмития! — донёсся отдалённый баритон до ушей девушки, отчего последняя даже встрепенулась. «Как думаешь, что хуже быть не может, сам чёрт придёт, ещё поможет!» — пронеслось в голове Эмитии. Она, не без опаски, развернулась в сторону голоса. На противоположном конце коридора возвышалась стройная, но высокая и мужественная фигура отца, подобно маяку, стоявшему у обрыва — выхода к бескрайнему и бушующему морю. — Пройди со мной на веранду, — сказал он строгим, но всё же заботливым тоном и удалился к выходу. Эмитии, несмотря на её страх и в последнее время шаткое положение, ничего не оставалась, кроме как проследовать за ним и надеяться на его снисходительность. Выйдя на веранду, в глаза ударил свет и прелесть зимнего пейзажа. Такой чистый, утончённый и, если можно было бы так сказать, безгрешный — он радовал взор молодой девушке, которой, на удивление, даже стало легче не просто дышать, но в особенности — жить! Холодный ветер будто вымывал её совесть, разбрасывая на своём бесконечном пути её бесконечные невзгоды и неполадки. — Значит так-с, — начал Аладор. — Сегодня мы отправляемся в усадьбу к моему деловому партнёру, который, сей непременно же, будет способствовать и моему бизнесу, как говорят американцы, и твоему будущему. — Я понимаю, — отзывалась Эмития. — Но как этот человек будет мне полезен? — Ох, дорогая, он умный, иногда при разговоре с ним, мне кажется, будто он бескрайне умён в межличностных делах. Видишь ли ты, не знаю, но я вижу, что в своих деяниях и мыслях ты запуталась. Ты не знаешь, какой хочешь себя видеть и тем более не знаешь, каким образом к желаемому прийти. И после разговора с этим человеком мне хочется верить, что ты определишься: что? зачем? и как? ты собираешься… жить, — Аладор вдохнул побольше воздуха и с какой-то огорчённостью произнёс последнее слово. Эмития не знала, что ответить, да помимо того, не знала, зачем на это отвечать. Выцепляя отдельные слова, дабы не терять нить повествования, она продолжала наблюдать за зимним пейзажем, который крал всё её внимание. Будто заворожённая, она смотрела на тучи, медленно подкрадывающиеся к солнцу, в конце концов полностью закрывшие его, и окрасившие белую простыню мерзким мокрым снегом в обычную, серую кашу из грязи, слякоти и, наверное, чистейшей, что ни есть на свете, грусти. — Благодарю за возможность, отец, — сказала, всё ещё в забвении стоящая, Эмити. — Вот и хорошо-с, дорогая, — выдержав паузу, Аладор добавил. — Запомни то, что случилось с этой поляной и подумай над этим, как над тем, что может случится с тобой, — в ответ на удивлённый взгляд Эмити отец лишь улыбнулся чаду. — А теперь, пока всё не залило, иди. Скоро отъезжаем. Аладор, поправив свой аскот, ушёл в веранды.+++
— Сова, ну что, сколько нам ещё остальных ждать? — спросила девушка, сидящая перед костром. Открыв карманные часы, женщина, казалось, преклонных лет, посмеялась над нетерпеливостью подопечной и ответила: — Без пятнадцати. Нам их ещё ждать и ждать, успокойся, вон — иди налей себе, а то я уже слышу, как у тебя поджилки трясутся. — Ничего у меня не трясётся! — вспылила «младшая», хотя нога у неё откровенно дёргалась. — Просто у тебя «друзья» не сильно расторопные. Ещё раз усмехнувшись, женщина обратно прислонилась к дереву, будто впитывая из него многолетнюю мудрость, и продолжила наблюдать за тлеющей в её руках сигаретой. Как бы не дулась на свою покровительницу младшая, её совету она последовала и, как говорится, «дёрнула 50 грамм», после чего с громким выдохом нюхнула свежепостиранный платок, висевший на её тонкой шее. Настроение моментально улучшилось, ведь поджилки у девушки действительно перестали трястись. Обратив свой взгляд к небу, её ещё молодые глаза засияли от красоты, увиденной в этой даже слишком обычной картине. Сосны, стоящие здесь не один век, сходились над дымом, стремящемуся всё ближе к облакам, в один колодец, а первые появившиеся на ещё голубом небосводе звёзды чередовались с искрами, летящими от огня. — Послушай, Сова! А почему ты меня поддержала? — спросила младшая. — Да ты натурально въелась в идею кличек, — вновь усмехнулась женщина, но, вспомнив про заданный вопрос уточнила. — В каком это смысле? — Ну, я имею в виду то, что ты в любой момент могла меня просто-напросто бросить на растерзание конторе или же подставить, в конце концов не приходить ко мне и не помогать. В чём же причи?.. Долгий затяг наставницы прервал пыл подопечной. Когда она делала так, обычно шла долгая история из давно прошедших дней, а в конце какая-нибудь непонятная присказка, мол «Сама догадайся». Но не в этот раз. В этот раз ответ был точен и краток, будто она ждала этого вопроса уже долгое время: — Да этак, деточка… — последовал выдох дыма из её губ. — Эдак у меня никого ближе тебя-то и нету. Кому я ещё нужна-то? Девушка непонятливо косилась на неё, будто потеряла дар понимать человеческую речь. У неё в голове не укладывалось такое, что у этой женщины, которая занималась всем на свете от эксов до знахарства и обошедшей половину России не было никого ближе какой-то всеми на свете забытой, простой девчушки. Однако наставница после гримасы младшей в лице нисколечки не изменилась, продолжая любоваться углём на кончике сигаретки. — Смотри… как там… — почесала голову Сова. — Чело́! Точно! Дьявол, ну и кличку ты себе придумала, — в очередной раз посмеялась Сова. Складывалось ощущение, что для неё это дело было летней прогулкой по парку. — Так вот, твоё недоумение мне кажется даже немного лестным, ибо, хоть я и многое видала, слыхала и делала, но никто со мной потом не остался. Все либо ушли, либо пугались, либо… умерли. Так вот и получается, что коллег, знакомых, товарищей и приятелей много и даже некоторые помогут, но кто есть сейчас рядом чтобы просто посидеть, просто поболтать, просто, чёрт, пожить?! — сорвалась на крик женщина. — Никого… — А семья? — с робкой грустью в голосе спросила Чело. — Да куда уж, — отмахнулась Сова. — Только сестра и осталась, да и осталась-то она по ту сторону. В общем, долгая и не самая приятная история. Подопечная уже загорелась желанием расспросить о сестре наставницы, но вдруг что-то зашуршало. Обе особы, хоть и надеялись на то, что это их братья и сёстры, но что Сова, что Чело, потянулись к пистолетам, крепко сжимая ручку и еле слышно ставя курок в боевое положение. «Мы анархисты, народ весёёоолыый! Для нас свобооодааа доарагааааа!» — донеслось из-за бурелома пропитым, мягким, но совершенно не музыкальным голосом. «Да заткнись ты, скотина!» — пришёл ответ лесному трубадуру, а после и аплодисменты в виде звонкой пощечины. — Свои… — успокоила Сова свою и без того на иголках сидящую подопечную. — Опачки! — вновь был слышен голос певца, но уже гораздо ближе. — Давай-давай, Шуша, я же говорил, их костёр! Но от Шушы был слышен только вздох, чуть ли не срывающийся на вой, чем посмешила не только, как выясняется, лёгкую на подколки Сову, но и Чело, которая старалась всячески не показывать свой задорный вид, сохраняя ледяную серьёзность. Наконец из-за кустов показались артист и барабанщица, оба были одеты в чёрную одежду, но благодаря походу через лес были с ног до головы в смоле, иголках и грязи. Мужчине с неслезающей с его лица улыбкой на вид был лет около 30, и похож он был на украинца, что подтверждала болтающаяся у него на поясе шашка. Девушка же была определённо моложе, однако серьёзность, видимо, взяла за двоих. Губы у неё немного подрагивали, но хмуро сдвинутые брови исключали возможность, что она вообще может бояться. — Здорово! — фамильярно махнул рукой мужчина. — Приветствую… — со всевозможным почтением поклонилась девушка. — Казак, Шуша, салют обоим! — Сова подошла к ним и пожала им руки. Вдруг оба пришедших обратили внимание на Чело, мирно сидящую и изучающую их взглядом. — Леди Сова, а это кто? — за обоих спросила Шуша. — Это? — Сова указала на подопечную. — Это ещё один наш товарищ. Знакомьтесь — Чело́! Девушка продолжала сидеть, но кивнула головой в знак приветствия. — Немая шо ль? — усмехнулся Казак. — Не твоя, — утвердила Чело, чем посмешила мужика. — А стрелять хоть умеешь? — с французским акцентом спросила Шуша. — Тебе в голову — попаду, — отвечала девушка, чем и её насмешила. — Ну, таки добро! — Казак достал из-за пазухи бутылку и сел на землю, к нему присоединилась Шуша и оба, в один голос, спросили. — Будешь? — Да, если это последний вопрос, — вновь всех рассмешила Чело. — Только сильно не налегайте. Скоро пойдём, — закончила Сова и присоединилась к ним.+++
«Зачем птицы улетают на юг? — «Там тепло и больше еды», — вероятно ответит читатель. Но нет ли в птице ничего боле, чем просто животного? Наслаждается ли она полётом? Тем, как ветер плавно окутывает её в воздушную подушку, позволяя ей лететь? Тем, какая скорость будоражит её маленький мозг? Тем, какие умопомрачительные красоты может она созерцать? Нет. Разумеется, нет. И есть в этом что-то несправедливое по отношению к людям, одарённых разумом, речью и прямохождением, но, в большинстве своём, не одарёнными умением наслаждаться прекрасным. Покажи ты крестьянину Рафаэля и спроси его: «Как тебе? Нравится?» А он только и ответит, что: «Красиво, барин!», лишь потратив твоё время. Поэтому, я не сильно жалуюсь на отсутствие у меня крыльев, однако благодарю Бога за дарованную мне тягу к прекрасному…» Так писала Одалия в своём дневнике, и, хоть писала она очень лестно к себе и презрительно к пролетарию, однако своё письмо она считала достаточно элитарным для масс высшего общества. Эмития же, сидевшая напротив неё, смотрела в окно, поставив под щёку кулак и любуясь видами полей и лесов, с молниеносной скоростью мелькавших и с такой же скоростью сменявших друг друга. Эдрик и Эмира сидели перед ними и, видимо, играли в фанты, а Аладор, разместившийся рядом с дочерью, практически полностью посвятил себя книге, лежавшей на столе, лишь изредка делая замечания близнецам. — Дорогая, сядь ровно, — упрекнул он и Эмитию. После выполнения приказа он с улыбкой кивнул и перевернул страницу.+++
Сова, мотая головой из стороны в сторону, убеждаясь в отсутствии любопытных глаз, после чего прокрутила барабан револьвера, убедившись и в его боеготовности, и кивнула Челу. Девушка поняла, о чём её просят, и последовала примеру Казака и Шушы, завязав на шее косынку и закрывая своё лицо. Вся четвёрка находилась в нетерпении, лошади под ними так и рвались в галоп, а ветер будто способствовал грабителям на какое-то время утихнув. Атмосфера создавалась напряжённая, будто бы любое движение и любой шорох стал стоить дороже золота. И, наконец, вот уже как несколько сотен метров шумевший издали паровоз показался. Четвёрка моментально выезжает из кустов и выдвигается в погоню, не щадя конец, лишь подгоняя да подгоняя их ещё сильней. Сова берёт на себя инициативу и, поравнявшись с локомотивом, прижимает коня как можно ближе к поезду. Казак и Чело, согласно плану, пытаются не отставать от второго угольного вагона, тем временем как Шуша, сбавив темп до минимума, догоняет последний вагон. До поворота рельс остаются сущие километры, поэтому, не теряя боле ни секунды на размышления, Казак становится на спину своей лошади и делает прыжок в надежде достать до лестницы. Чело попыталась крикнуть на своего безрассудного товарища, но, к его счастью, он ловко схватился за перила и, забравшись внутрь, подстраховал девушку, выставляя руку. Она её схватила, не забывая подхлёстывать коня, и даже с некоторой радостью запрыгнула в вагон.+++
Проводник спотыкается о ковёр, аккуратно покрытый по вагону, и падает, ударившись носом о запрокинутую ножку Одалии. Та от неожиданности вскрикивает, но через секунду понимает, что случилось, и делает вид, что ничего не произошло. Пока упавший дичайше извинялся, Аладор встал и помог подняться бедолаге, спрашивая, не ушибся ли он, чем привлёк внимание ране даже не смотревшей, что произошло, Эмитии. Когда проводник ушёл, Аладор заметил взгляд дочери, и, понимая, что сейчас последует вопрос, он заранее ответил: — Упал человек, почему бы не помочь ему? Одалия тем временем обратила и своё внимание на дочку и быстро добавила к реплике мужа: — …Особенно, если от этого не пострадает наша репутация! — скороговоркой проговорила она. Аладор сделал вид, что не слышал столь посредственной позиции. Но у Эмитии в ушах от этого проклятого слова, «репутация», звенит в ушах, заставляя их скручиваться в трубочку, настолько ей было неприятно оно, в особенности из уст Одалии. Женщины, которую, как казалось дочке, не беспокоило ничего, кроме престижа и богатств. Но это были всего-навсего мысли, подкреплённые лишь многолетним опытом «жизни» рядом с этой женщиной. Ведь, если задуматься, то ни разу Эмития так и не села с ней за один стол для обычного «человеческого» разговора. Возможно потому, что мать не так сильно любила свою дочку, что вряд ли, учитывая, сколько сил она тратит на неё. Может, потому, что из-за их высокого положения Одалии не дозволено заниматься такими вольнодумными и простолюдинскими вещами. А может, она просто не знает, как надо воспитывать детей. В любом из этих случаев, получилось что получилось, и теперь это исправит разве что полная перестройка нынешнего быта, необременнёного злосчастным словом «репутация». Недавно вышедший из вагона проводник вернулся, но уже спиной и с поднятыми руками вверх, что, по какой-то причине, никак не насторожило Эмити, но даже посмешило. Но радость быстро пропала, как только она увидела, что за проводником идёт ещё один человек. Высокий, хорошо сложенный, одетый в чёрное мужчина, не вызывавший никакого подозрения, если бы не одно «но». Он шёл за проводником, упирая ствол револьвера ему в рот… +++ — Сов, как дела с паровозом? — кричала наставнице Чело. — Всё по-о-од, — слышен звук удара. — Контролем! Чело доверила это дело наставнице, а сама побежала в ближайший вагон, смотреть, как дела у товарищей. Встав перед дверью вагона, она увидела, что замок на ней был сломан, да и сама дверь будто бы выбита, хотя почему будто бы, из пьяных речей Казака было понятно, что дури в нём хватает и на большее, чем просто сломанная дверь. Войдя в вагон, она увидела картину, как её товарищ с мешком в одной руке и револьвером в другой мягко и деликатно просит снять драгоценные перстни, цепочки и часы вместе с бумажниками и облигациями и положить в мешок, предварительно убедив всех в данной необходимости лаконичной фразой: — В мешок всё, что денег стоит, буржуи поганые! — и для пущего эффекта, выстрелил в воздух. — Боже упаси, не убейте, но у меня ничего нет, — вымаливала чья-то жирная рожа. — Упаси меня, — Казак ударил его рукояткой по виску, да так, что тот повалился на ковёр, забрызгав его то ли слюнями, то ли слезами. — Вижу, что жилет золотыми нитками вышит, его снимай, дрянь! Человек послушно снимал свой жилет, в действительности искусно отделанный золотом. Чело же обошлась без рукоприкладства, просто пройдя до другого конца вагона так же, как и товарищ, подставляя мешок под руки людей, складывающих туда драгоценности, угрожая пистолетом, лишь подстёгивая их: «Быстрее! Быстрее!» Вместе они прошли так ещё пару вагонов и, хоть добра собрали и даже не убили никого, в голове у девушки определённо был некий диссонанс: как можно грабить людей так просто? Мол, она прекрасно сознавала, что угрожает людям расправой, отбирая их, хоть и зажиточное и лишь сулящее раздор, но собственность, и при этом не чувствовала ничего. Будто бы это была игра, как пятнашки или догонялки. И нельзя сказать, что её это положение дел не устраивало, наоборот — чем меньше эмоций, тем меньше проблем, но всё же, нельзя было сказать и того, что её бесчувственность не насторожила её. Теперь у неё точно есть над чем действительно стоит задуматься. Впервые не об идейной части её личности, не о социальной, а о личной, можно даже сказать, интимной, закрытой ото всех и принадлежащей лишь ей одной. Очередной вагон позади, очередная перепрыжка в следующий, снова готовый пистолет и бесчувственность, но вот уж какая незадача, так это первый встреченный кондуктор. Быстро среагировав на двух непонятных людей в чёрном с оружием наперевес, он забежал обратно в вагон и собирался было закрыть дверь, но его опередил Казак, ударивший ему по руке и моментом засунувший ему пистолет в рот. «Хоть движение или слово лишнее — убью, а я мужик, знаешь ли, лихой на подъём, мне только повод дай. Усёк?» — вкрадчиво вразумил ему Казак. Молящее о пощаде мычание он принял за понимание и согласие, после чего продолжил идти, ведя перед собой кондуктора как живой щит. Чело всё это время находилась сзади и, на всякий случай прицелившись от бедра в кондуктора, позволила себе пройти дальше, как и до всей этой сцены, так и после не проронив ни слова. +++ За мужчиной, держащего кондуктора в заложниках, появилась девушка, молодая, стройная, но так же, как и товарищ, дающая своим нарядом и арсеналом понять, что это не представление и шутников-трюкачей здесь нет. Проводилась всё та же операция, что и в других вагонах, но теперь для многих был убедительный повод охотнее сдавать свои драгоценности. Всё та же речь от Казака, всё та же бесчувственность у Чела и всё бы ничего, если бы не знакомое лицо, развернувшееся в сторону грабителей. То самое, утончённое, умное, чёртово лицо. Эмития смотрела прямо на грабителей, в глазах её промелькнул страх, но в этом страхе было что-то пытливое. Чело старалась не обращать внимания, но при этом отчётливо понимала, что обязана будет пройтись и мимо них, вводя себя в самообман, она продолжала снимать с людей перстни, отбирать табакерки и облигации, испытывая на своей коже всё тот же взгляд юной девушки. «Откуда тут она? И почему именно в этом чёртовом поезде? Да и почему в этот чёртов день?!» — думала про себя Чело, от собственных мыслей разгоняясь и покрикивая на людей, всё активнее размахивая пистолетом. — «Мор, зараза, холера, мразь, дьявол дёрнул её сегодня ехать… Что мне, блять, делать?» Какой-то недомерок завопил и жалобно начал скулить что-то про банкротство и мёртвую жену, но Челу на все его мольбы в данный момент было невероятно всё равно, поэтому без лишних церемоний она ударила его пистолетом по виску. Упав на пол, молодой человек поднял руку вверх, всё так же прося о пощаде, но, к своему несчастью, блеснув золотым кольцом на пальце, Чело выкрикнула, молча вскинув пистолет на руку: — Снимай! — Н-но оно не с-с-снимается!.. — как будто нашей даме сейчас было время сюсюкаться с буржуями. Без лишних слов она пнула лежачего ногой в бок и перевернула его животом к алому ковру, так хорошо подсвечивающим бледную кожу несчастного. Вскинув пистолет на возмущённую женщину, что-то начавшую кричать о «звериных нравах», тем самым моментом успокоив её, она достала из сапога финку, и, натянув на своё лицо доброжелательную ухмылку, которую никому не суждено увидеть, растопырила руку лежащего и начала «играть в ножички». Казак смотрел на эту картину, всё ещё держа в заложниках проводника, с гордой улыбкой, он сразу понял, к чему дело идёт, и что дело простой игрой не кончится. Первый удар ножа — между большим и указательным пальцем. Господин уже ни на что не надеялся, но бунтовать не смел, вместо чего лишь дрожал и тихонечно молился. Второй — между указательным и средним. Третий, четвёртый — всё по той же схеме. Пятый, десятый, пятидесятый — все, наблюдавшие за картиной, уже сбились со счёта и со страхом, смешанным с зачарованностью, смотрели дальше. Господин кричал от ужаса, закрывая себе глаза, чёрт пойми зачем, но вот ещё момент, и его крик перестал быть необоснованным и взял ещё более высокую ноту, стоящую этак на две октавы выше. Чело попала ему прямо в костяшку безымянного пальца левой руки, воткнув нож до кости. Твёрдо вжимая лезвие в кость, она начала его медленно проворачивать то против часовой стрелки, то по ней, будто наслаждаясь его криками. Но, видимо, девушке надоели эти игры, поэтому, мастерски скользнув ножом по сухожилиям, мясу и коже, совершенно легко она отрезала ему палец. Встав с этого недорослика, который ещё кричал и держался за хлещущей кровью палец, Чело встряхнула волосами и, подняв с пола злополучный палец, сразу подошла к семье Блайтовских. — Надеюсь, я Вас не побеспокоила своей рутинной работой? — вежливо и с некой издёвкой обратилась Чело к семье аристократов. — Да что же вы делае!.. — начала было Одалия, но увидев, как грабительница хмурит брови, замолчала и позволила сказать мужу. — До тех пор, пока Вы нас не трогаете, — нет, — ответил Аладор, но и этот ответ не сильно радовал девушку, ибо он всё так же защищал не класс, а именно свою семью. «Никакого национального самосознания — потому и грабим!» — подумала Чело и сказала: — Ну и замечательно, всё ценное в мешок, — слышен звук взведения курка. — Пожалуйста! Одалия, заранее сняв с себя всё, сразу кинула в мешок серьги, кольцо и ожерелье. Пока свои драгоценные перстни снимал Аладор, Чело и близнецов окликнула с той же просьбой. И только Эмития не двигалась, а лишь в упор смотрела, а если выражаться более прямолинейным языком, то откровенно пялилась на грабительницу, на её волосы, собранные в высокий конский хвост, на развязную, но чёткую манеру телодвижений и эти светло-карие радужки с проблёскивающимся через них огнём, через узкий разрез глаз. — Мадмуазель, на что это Вы уставились? — спросил Казак, заметивший окаменевшую Эмитию. — Я-я?.. Я так… Просто… — не способная связывать слова друг с другом, Эмития пыталась как-то ответить, хотя по-хорошему уже давно должна была бы снять с себя своё золотое ожерелье. — Она пойдёт с нами! — неожиданно выпалила Чело, сама не зная к чему и зачем она это сказала. — Что?! — в один голос возмутились родители девушки. — Да как Вы смеете? Вы же говорили… — Мало ли чего я говорила! — закричала Чело. Потом, схватив за запястье сидевшую Эмити, повела её за собой из поезда. — Казак, айда! Казак кинул вперёд проводника и всем показал гранату РГ-14. Блайтовские успокоились, а Аладор, метнувшийся за дочерью, сел обратно на своё место. Многие понимали, что за вещь у этого безумца в руках, поэтому заранее спрятались за спинками своих сидений. Грабитель заявил, что оставит её перед выходом на случай, если кто-то попытается их догнать, тем самым обещая им, как он сам выразился, — «тёплый приём». И, всё так же с пистолетом в одной руке и гранатой в другой, вышел из вагона. +++ — Идём, дурында! Пока эти олухи не додумались идти за нами! — кричал между вагонами Челу Казак. — Блять, гранату на входе, какой идиот в это поверит?.. — Сейчас, иди пока что, я скоро догоню, только с этой девахой разберусь. — Как хочешь! — на этих словах Казак пошёл дальше «экспроприировать имущество зажиточных людей», как наставляла тётя Сова. И они остались наедине. Грабительница смотрела на запуганное, аристократично-белое лицо, казалось, ставшее ещё более белым. — Здравствуй! — мягко сказала Лузия. -…Здравствуй… — скромно отвечала Эмития. — Кто Вы? У вас до ужаса знакомое лицо. — Я? Я библиотекарь, — отшутилась от неудобного вопроса девушка и сняла с лица косынку. — Кто?.. Постой-постой-постой, Лузия?! — чуть не перешла на крик аристократка, если бы не рука, закрывшая ей рот. — Да-да-да, знаю, странно, что наша вторая встреча происходит именно… так. Но я могу объяснить! Могу… но не имею достаточно времени, сможешь ли ты мне довериться? Эмития, сражённая таким откровением, не могла найти слов, а тем более сказать их, потому что рука всё ещё закрывала ей рот. Шок, который охватил её, сравним разве что с ударом молнии: она просто не могла поверить, что девушка, сразившая её своей щедростью и милостью на площади, это та же девушка, что минуты назад отрезала палец бедному вдовцу. Однако, найдя одно поистине правильное и удачное в сей ситуации слово она, наконец убрав шершавую от мозолей руку со своего лица, сказала: — Смогу, — твёрдо и с надеждой ответила Эмития. — И где же мы ещё встретимся? — Михайловский сад. Тринадцатое число. Буду ждать тебя там от заката и до рассвета. — Хорошо, нам действительно есть, что обсудить, — в непохожей для себя манере, язвительно выкинула девушка. — Уж поверь, — добродушно сказала Луз. Отпустив Эмити, она так же съязвила. — Надеюсь, тебя отпустят родители! Обе девушки посмеялись, обе покраснели от смущения и абсурдности ситуации, но вот, когда Лузия уже собиралась уйти, Эмити схватила её за руку и спросила: — Если я могу задать последний вопрос: как ты называешь это зверское ограбление? — сама не до конца понимая сути вопроса, Эмития, верно, хотела просто ещё немножечко послушать голос остроумной грабительницы. Надев на себя косынку и слегка наклонив голову набок, Лузия ответила единственной выученной ею фразой по-французски: — C’est un vol, chе́ri! — и, поклонившись, девушка побежала за своим боевым товарищем, оставив с собой прекрасное и тёплое чувство на своей грязной от её грехов душе.