в любви нет страха
Как и сказал Чонгук, парни действительно остаются в кафе одни. Вот вдвоём, вот прям вдвоём.
Тэхён, сидя на своей подушке возле камина, собственными, широко распахнутыми, глазами наблюдал за тем, как люди расходятся после чтения стихов, слышал, как прощаются с улыбками в голосах, благодарят друг друга за прекрасный вечер. Он и сам подрывался несколько раз, чтобы пойти домой, но Чонгук, мягко усаживая его обратно, повторял, что вечер только начинается.
И вечер перетекает в ночь.
Негаснущий огонь, лишь несколько горящих лампочек по всему помещению, тихая музыка. Тэхён никогда не думал, что
однажды будет вот так сидеть и наблюдать за тем, как языки пламени освещают чьё-то лицо.
Чонгук сидит напротив Тэхёна, удобно разместившись в позе лотоса, а на его лице мелькают тени и привычный блеск в грустно-нежных круглых глазах. Смотрит внимательной птичкой, склоняя голову то влево, то вправо, и улыбается, кивая на все глупости, что иногда говорит Тэхён. А как говорить что-то внятное, если перед глазами — человек с обложки журнала?..
— Но разве мы можем быть здесь? — волнуется Тэхён.
— Да, конечно, — хихикает Чонгук. Он перебирает пальцами плед, накинутый на плечи, а Тэхён изучает на его большом пальце широкое кольцо, должно быть, из титана. — Это кафе Чимина, так что…
— Чимина?! — почти подскакивает от удивления Тэхён.
Того самого бармена Чимина, который теряет глаза во время смеха?..
— Да, — забавляется такой реакцией Чонгук, — ему родители подарили на совершеннолетие кафе, вот он и обустраивает тут всё, старается управлять, но предпочитает скрываться за амплуа бармена. Ему действительно так комфортно.
Старший жмёт плечами и улыбается своим мыслям. Наверняка они с Чимином хорошо сдружились.
— Это твоя работа — петь здесь?
— О, нет, нет, — отрицает Чонгук, замотав руками, — это не работа, я пою бесплатно. Хобби, если можно так сказать. Деньги же не платят за стихи, вот и за песни не платят.
— Я думал… Вау, ты крутой…
— Я крутой? — смеётся Чонгук, указывая на себя пальцем, и осматривается по сторонам. — Я?
Тэхён краснеет, но хорошо, что помещение и так погружено в алый свет, прикрывая данное его состояние. Он теряется, сразу замолкает и рассматривает потолок, словно увлекательней ничего никогда не видел.
— Эй, — слышен голос Чонгука, затем младший чувствует руку на своём колене, — Ким-одуванчик-Тэхён, прекратите быть таким смущённым.
Тэхён прыскает от смеха, не сумев сдержаться, но ни на секунду не может забыть о том, что его касается чья-то рука, хоть и через слой одежды. Это ощущается совершенно иначе, нежели прикосновение, например, Сокджина. По телу разливается странное тепло, и Тэхён уверен, что дело не только в камине в метре от него; внутри что-то трещит, и Тэхён уверен, что дело не только в камине в метре от него.
— А ты прекрати быть таким…
таким… — пытается сказать Тэхён, но слова застревают в горле.
— Мне нужно научить тебя некоторым словам, ты, видимо, прогуливал школу. Слушай внимательно, можно сказать
изумительный, классный, отличный, шикарный, прекрасный, отменный, недурной…
Тэхён громко смеётся, запрокинув голову, он чувствует, как влажнеют ресницы, и не может по щелчку прекратить быть таким,
не может по щелчку стать серьёзным.
— Недурной?.. — смеётся младший, накрывая руку Чонгука на своём колене. — Как точно сказано.
— А то!
Тэхён замирает, сталкиваясь со смешинками в глазах Чонгука. Замирает, потому что они в полуметре и смотрят в самую душу, так смотрят, как ещё не смотрел никто. С добротой и грустью, с надеждой и безнадёжностью…
— И как тебе?
— Что? — непонимающе спрашивает Чонгук, а Тэхён кивает на их руки.
Рука младшего в привычной глазам чёрной перчатке накрывает руку Чонгука, рука Чонгука — колено… И слой за слоем такое касание добирается до чего-то, что гораздо глубже.
До костей.
— Не больно? — потому что Тэхёну не больно, его кожа не горит. Но она будет гореть, если он снимет перчатку.
Она сгорит.
Чонгук, горько хмыкнув, шевелит пальцами, отчего Тэхён следует за ним, почти невесомо сплетая их. Все десять пальцев, словно в растрёпанный колосок, что вот-вот распадётся, развеявшись по ветру.
— Больно, — кивает Чонгук, —
но не руке.
И Тэхён вдруг понимает, что тоже чувствует подобное.
По рёбрам катаются кубики льда, не тают, потому что внутри лютый холод, но все в один голос кричат, что хотят тепла.
Чтобы растаять, стать водой,
впитаться во что-то.
В кого-то.
Надежда и безнадёжность — вот они какие.
— Но это детали, — Чонгук высвобождает руку и поднимается, зашагав к своим вещам, что разместил на одном из стульев в зале, — пришла пора показать то, ради чего мы здесь все собрались.
— Все? — смеётся Тэхён.
Чонгук хихикает тоже, роется в своём рюкзаке, достаёт оттуда два больших скрученных, словно на подобии бинокля, листа бумаги и идёт назад, довольно мельтеша ими перед своими глазами.
— Все, — кивает, —
ты и я.
С довольным и задумчивым лицом Чонгук разворачивает первый плакат, берёт его за концы и показывает Тэхёну, полностью заслоняя себя, ведь сидя поместился бы в такой лист бумаги, словно в картинную рамку.
— О, — удивляется Тэхён, рассматривая то, что видит перед собой.
Картина
маслом красками: обещанная надпись «Ким Тэхён,
не дрейфь!» огромными буквами посредине, а чуть ниже приписка «
н и к о г д а», всё это усеяно тем, чего младший и хотел. Мандаринами и голубикой, разбросанными по листу бумаги то тут, то там, словно самые настоящие, словно можно взять ярко-оранжевую дольку и с удовольствием съесть. Как он любит мандарины! Просто страх.
— Ну ка-а-ак? — нетерпеливо доносится голос Чонгука из-за листа бумаги, а Тэхён возвращает свою челюсть обратно.
— Красиво, — шепчет.
— М?
Чонгук выглядывает из своего укрытия, счастливо улыбаясь.
— Красиво рисуешь… Спасибо, — искренне говорит Тэхён.
Не удерживается, всё-таки тянет руку к рисунку, проводит кончиками пальцев, ничего не чувствует, даже текстуры, поэтому снимает перчатку. Под его кожей рисунок будто оживает, а буквы, которыми выведена мотивационная надпись, превращаются в птиц, одуванчиков, да во что угодно. У Чонгука красивый почерк, живой.
— Было бы странно с плакатами читать стихи, верно? Я просто хотел
заняться чем-то вместе, — говорит Чонгук, сворачивая лист, —
хоть и порознь. Твоя очередь.
Старший, небрежно отбросив своё творение в сторону, нетерпеливо ёрзает на подушке перед Тэхёном, который указательным пальцем тычет то в Чонгука, то в плакат, одиноко лежащий в стороне.
— Ты!.. Чего бросаешь его так неаккуратно? Он мой! — ругается Тэхён, тут же забрав плакат себе. — Мистер Чон к тебе плохо относился, да? Мой ты несчастный… — младший обнимает скрученный в трубочку лист и качается с ним, как с ребёнком.
— Не переигрывай, — смеётся Чонгук, — иначе заберу! Я не планировал отдавать его тебе!
— Не планировал? Что значит «не планировал»?!
Чонгук хихикает, прикрывая глаза рукой, и бормочет что-то только ему известное, а Тэхён недовольным ёжиком смотрит на него, пытаясь заметать иголками.
— Вот покажешь своё творение — обменяемся, давай, давай…
Младший закатывает глаза, тянется за плакатом и просто отдаёт в руки Чонгуку. На вопрос «мне и развернуть самому?» коротко кивает, безучастно смотрит на то, как уничтожаются поленья, подпирает подбородок рукой, весь из себя очень занятой и важный… потому что рисовать он, если что, не умеет! Всё, что Тэхён умеет — ничего. Ровным счётом ни-че-го, поэтому как-то странно, насмотревшись на творение искусства, всучить в руки
человеку, с которым общаешься больше, чем с родной матерью, подобие чего-то.
— Ва-а-а-ау, — выдыхает Чонгук, бегая глазами по листу бумаги.
Он разворачивает его, разместив на полу, из-за чего и Тэхён бросает незаинтересованный взгляд в ту сторону, оценив ещё раз всю неудачу.
Пионы и тюльпаны сплелись, срослись, стали единым целым, что и не отличить, где какой из цветков, они разнообразных цветов, но не ярких, а листья обвивают надпись корявым почерком в центре «Мастер-ломастер-фломастер, верю в тебя».
— Это приятно, — улыбается Чонгук, не отрывается от плаката, — было бы весело, покажи ты это всем остальным в кафе.
— Что ты там рассматриваешь? Хватит, — бубнит Тэхён, потянувшись, чтобы забрать лист, но Чонгук, быстро среагировав, перехватывает запястье младшего, остановив в нескольких сантиметрах у своего лица.
— Рассматриваю, потому что мне нравится, — мягко говорит Чонгук.
Он смотрит Тэхёну в глаза, а тот, чувствуя дискомфорт из-за неудобной позы, ведь стоит на коленях и опирается лишь одной рукой о пол, тяжело вздыхает.
— Так что чего бубнить-то? — хихикает старший. — Сядь и не рыпайся.
Тэхён удивлённо вскидывает брови, хмыкнув, но послушно садится, подобрав под себя ноги. Из-за массивных ботинок всё никак не удаётся найти нужный баланс, поэтому он постоянно меняет положение конечностей.
— Нельзя побороть фобию, один раз прочитав стих, так что будешь читать здесь каждую неделю.
— Что? Нет, Чонгук, нет, нет, — мотает Тэхён головой, зажмурившись. — Я уже закончился в этом плане.
— Нет, нет, твоё наказание — читать стихи здесь каждую неделю. Я сказал, — хихикает старший, щёлкнув Кима по плечу пальцами, а тот, ойкнув, страдальчески хватается за поражённое место.
— Больно…
— Какой актёр… — вздыхает Чонгук, наблюдая за жалкими попытками вызвать хоть крупицу вины за свои действия.
Тэхён, понимая, что перед ним довольно безжалостный человек, успокаивает свои попытки, смирившись. Следит за тем, как губы Чонгука двигаются в словах, как искажаются грустью, как преображаются в улыбку. Слов он не слышит, будто поставили на беззвучный, кто-то нажал кнопку «выкл»,
но это касается лишь громкости.
В остальном — полный
«вкл».
Чонгук следит за камином, поэтому время от времени роется кочергой, наводя суету углям на дне, что налились красным и полыхают, а Тэхён просто наблюдает, словно за фильмом/сериалом. Качество самое высокое, главный герой идеально подобран…
Красивый, с мелодичным голосом и, о боже, когда Чонгук закатывает рукава своего свитера, то отчётливо видны перекатывающиеся мышцы, вены, которые младший заметил ещё на тыльных сторонах ладоней, не выпуская из головы думы о том,
куда же те вены ведут, что же по тем венам бежит.
«Кровь, что же ещё?» — мотает головой Тэхён, отмахиваясь от подобного рода странностей.
— А второй плакат? — напоминает младший, указав рукой, когда Чонгук вновь садится напротив. — Там что?
Чонгук, загадочно улыбнувшись, мотает головой с таким же загадочным «м-м-м». В его глазах Тэхён видит себя, растрёпанного одуванчика, волосы которого действительно пушатся, и неловко отворачивается в сторону, пытаясь найти поблизости зеркало, но нет ни одного. Таким некрасивым сидеть, что ли?.. Выбора нет…
— А ты сначала расскажи свою версию стиха, начни только сначала, чтобы я вновь погрузился в атмосферу порхающих ласточек… — Чонгук мечтательно шепчет, словно несбыточное.
— Я забыл, — первое попавшееся словосочетание выдыхает Тэхён, а Чонгук цокает, замотав головой в неверии.
— Ты можешь прочесть с телефона, листа бумаги или где ты записываешь свои мысли?.. В любом случае — я тебе даже не верю, всё ты вспомнил.
— Не веришь мне?! — возмущается Тэхён, вспыхнув, как помидор.
Чонгук, засмеявшись, наклоняется ближе, оказавшись совсем-совсем рядом.
— А у меня есть причины верить?
— А есть причины не верить? — Тэхён тяжело сглатывает, пытаясь отодвинуться назад.
— Это как с любовью… — начинает Чонгук. Он оказывается милостивым, поэтому садится в своё прежнее положение, обхватив ноги руками чуть ниже колен. — Ты не можешь не любить кого-то за что-то, не нужны причины кого-то не любить,
просто не любишь, а вот
для того, чтобы любить — причины нужны. Ещё какие. Так и с доверием.
— Разве любят не просто так? За то, что человек существует, например?
—
То, что человек существует, — уже причина, — тихо говорит Чонгук, — или то, какие он вызывает чувства, или то, как он смеётся, или то, какие глупости он болтает, — всё это причины, кажущиеся маленькими деталями огромного механизма. Но ведь, согласись,
без самой мельчайшей детали не заработает космическая ракета.
— А ты собрался куда-то лететь? — улыбается Тэхён.
— А как же!
Чонгук смеётся, берёт в руки второй плакат и даёт Тэхёну, но, как только тот тянется за ним, забирает назад, замахав отрицательно головой.
— Сначала стих.
— Жулик… — вздыхает Тэхён.
На самом деле, он действительно вспомнил, так что самое время на одном дыхании, чтобы не сбиться, выпалить всё.
— Мириады ласточек проносились мимо,
крыльями разрезая прозрачный воздух,
а я чувствовал себя подсудимым,
потому что ненавидел семейные гнёзда.
Я бы тоже хотел быть кем-то хранимым,
вместе дожить до лет девяноста…
Только бы не вечно ранимым,
только бы не со сломанной тростью…
Это казалось чем-то недостижимым…
Но лишь казалось, слова все — воздух,
Ведь рождаются птицы порой — слепыми,
но всё равно пытаются к звёздам.
Спросить у них, каково это — быть боевыми?
Ведь только люди не научились вытаскивать из своих крыльев гвозди…
— А ты?
Тэхён растерянно смотрит на Чонгука, руки чешутся заправить выбившуюся прядь волос за ухо.
— Есть люди без крыльев, — печально улыбается Тэхён, а Чонгук, недовольно цокнув, наконец разворачивает плакат, положив его перед собой.
Тэхён придвигается ближе и тычется взглядом в кучу текста, каллиграфически выведенного чёрным маркером. Но самое удивительное не это, а то, что лист бумаги намного длиннее предыдущих — где-то метра два, длиннее самого Тэхёна (!), если полностью развернуть, но Чонгук начал с малого, поэтому Тэхён читает чёрным по белому сверху по центру «договор».
— Чего? — выдыхает потрясённо младший, уставившись во все глаза на Чонгука.
— В общем, — Чон набирает в лёгкие побольше воздуха, — как ты успел заметить, стих я тебе не прочёл, не прочту, потому что стиха не получилось. Так сказать, не поймал вдохновение, промелькнувшее молнией, я также думал над прозой, но мои поучительные истории что-то вроде «жили были три китайца» или «шёл по лесу дед», так что я отмёл эту затею. Но! — выставляет он указательный перед собой. —
Если в тот момент, когда я придумаю стих, тебя уже не будет рядом? Ну, знаешь, люди то общаются, то нет. Это обязательный процесс, заканчивающийся всегда одним исходом —
кто-то уходит. Я сейчас лью много воды, но просто хочу, чтобы ты понял кое-что — я собираюсь прочесть тебе стих, не думая о том, буду я тебя любить в тот момент или не буду, я просто хочу его прочесть, пусть даже в девяносто лет, так что мне главное, чтобы я мог тебе его прочесть, то есть, ты должен быть рядом, быть как минимум моим собеседником время от времени, возможно, другом или бывшим другом, я не загадываю о чём-то большем, окей? Для этого мне нужен договор. Всё серьёзно! — смеётся Чонгук, видя ошарашенное лицо Тэхёна. — Современные проблемы требуют современных решений — люди постоянно уходят,
даже соулмейты, так что даже если я не могу ударить тебя по лицу рукой без перчатки, когда ты много ворчишь, я хочу иметь возможность бросить тебе в лицо вот этот документ, — деловито тычет пальцем в лист бумаги Чонгук, — смотри пятый пункт, — он разворачивает чуть дальше и читает: — не ворчать.
— Не ворчать? — смеётся Тэхён. — Это договор для учеников младшей школы?
— А ты как думал? С тобой только такие заключать!
— Айщ, больно, — пытается сдержать смех Тэхён, сделав печальное лицо. — Там нет пункта «никаких оскорблений»? А то ты постоянно занимаешься подобным.
— Что-о-о? — удивляется Чонгук. — Это не оскорбление, я же любя!
— Любя? Ну коснись меня, посмотрим, ложь или нет.
Чонгук фыркает, закатив глаза, и возвращает всё своё внимание написанному, бормоча себе под нос «это устойчивое словосочетание, вообще-то».
Младший, посмеявшись, тоже бегает глазами по строкам.
Это действительно договор!
С самыми настоящими пунктами, законами, санкциями, утверждениями, правилами, дополнительными правилами, датами, фамилиямиименами, местами для подписей…
Договор заключается на планете Земля шестого февраля и называется «Вечное душевное родство».
Среди всего важного можно выделить много ещё важного, а затем ещё, но, как думает Тэхён, очень существенной является строчка
«за нарушение любого из правил — смертная казнь без права на помилование!». А самая сентиментальная строчка
«человек без человека — что земля без воды».
Сначала показалось всё страшным, но, проанализировав правила, которые по типу «делиться успехами и неудачами», «хранить тайны», «предлагать помощь, а не ждать просьбы о помощи», «защищать друг друга» стало
менее страшно ещё страшнее. И тревожнее. Это очень сложные правила! Но не в противовес
«Чон Чонгук и Ким Тэхён, познакомившиеся нелепо в кафе, в дальнейшем именуемые «ЧонТэхи», обязуются всегда быть вместе и помнить о договоре!»
И не в противовес фразе
«обещаю, подтверждая вышесказанное подписью собственной кровью»…
— Кровью? — пугается Тэхён.
— Ага, убью тебя, — смеётся Чонгук, — пытать буду, замучу до смерти…
— Тихо-тихо, — шикает младший, — и так тяжко. Ты слишком на меня не похож.
Чонгук, подняв на Тэхёна взгляд, вопросительно заглядывает тому в глаза.
— Я бы никогда до такого не додумался, ни до чего из того, что придумал ты.
Я знаю, что мы не похожи, даже не зная тебя толком. Ты просто…
— Но мы и не должны быть похожи, — улыбается Чонгук, — наоборот —
мы должны быть кардинально разными. Это как детали пазла — две одинаковые разве сойдутся?
Чонгук смотрит на Тэхёна так, словно действительно ждёт ответ, а тот вздыхает, опустив понуро голову.
За окнами самая настоящая темнота, лишь несколько светящихся фонарей, отчего кажется, что очень-очень поздно. Не кажется.
Слово «кажется» — только кажется. Уже очень-очень поздно, уже стрелки часов перевалили за двенадцать, но этого никто не заметил, конечно же. Очень-очень поздно, судя по позиции стрелок на настенных часах,
во всём остальном — не поздно никогда.
— Не сойдутся, —
шепчет Тэхён почти беззвучно.
— Должен тебе кое-что сказать перед тем, как заставлю пролить кровь на белоснежный длиннющий лист бумаги, — решительно начинает Чонгук, — если ты так будешь шептать, — вмиг нерешительно, — то я не буду слышать. Я плохо слышу, вот поэтому я хочу тебя попросить кое о чём… Надо было написать в договоре… — сокрушается Чонгук, беспомощно потирая переносицу. — Я не слышу шёпотом, поэтому мог бы ты… не шептать? — неловко произносит старший, пожав плечами. — Ну или шептать, но то, что не для меня… Например, свои мысли… Я не услышу, вот, так что… Но я не заставляю! Ты можешь, конечно, говорить тихо, я почти понимаю по губам. Если что-то несложное…
— Эй…
Тэхён размещает руку на плече Чонгука, наклонившись, чтобы заглянуть тому в лицо. Чонгук хмурится, сильно жмуря глаза, и отказывается куда-либо смотреть.
— Я буду говорить так, чтобы ты слышал, — твёрдо обещает Тэхён, — давай уже подпишем.
— Правда?.. — шепчет Чонгук в неверии. Он резко поднимает голову, взглянув на Тэхёна, и быстро-быстро бормочет: — Я не думал, что ты согласишься, это же всего лишь ради веселья, я подумал, что будет неплохо посмеяться, вот и написал это всё…
— Мне нравится идея, — широко улыбаясь, говорит младший.
А Чонгук ни на миг не отводит растерянного взгляда.
Что он рассматривает? Должно быть ту улыбку, уголки которой хочется исследовать, чтобы понять — почему они такие «не как у всех». Почему они не острые, ведь уголки же, а сглаженные, отшлифованные, формой такие, словно в каждый вставили по полумесяцу. Бесконечное количество «почему», бесконечное количество «почему» в отношении нижнего ряда зубов Тэхёна. Тот так смеётся, что виден и он, но беда в том, что Чонгук наверняка не понимает, отчего он кажется ему таким идеальным.
Говорят, влюблённые идеализируют. Чонгук точно не влюблён. Точно. Если он хоть пальцем коснётся кожи младшего — будет не круто, так что это
не влюблённость, не любовь, не что-то сердечное.
Нижний ряд зубов Тэхёна идеален!
Неоспоримый факт.
— Хорошо, — шепчет Чонгук, кивая.
Он быстренько приносит нож, который удалось найти в кафе, садится опять же рядом и без колебаний разрезает свою ладонь,
ту, которой розу держал, левую, отчего кровавыми слезами она плачет, пачкая лист бумаги. Чонгук указательным пальцем напротив своего имени, предварительно тщательнее обмочив его в крови, рисует свою подпись.
— Мог просто порезать палец… — шепчет младший,
громко шепчет, чтобы хорошо слышно, а Чонгук смеётся.
— Не подумал, зато так эффектнее, — оправдывается он, получая осуждающий взгляд.
В Тэхёне вдруг что-то шевелится, прям как бабочки, но что-то другое и не в животе. В общем, торкнуло младшего: он пальцем проводит по договору, собирая капли крови Чонгука, которые определённо теплее собственной крови, и завороженно смотрит на неё, растирая большим и указательным пальцами.
— Это почти касание, — улыбается Тэхён.
— Как непрямой поцелуй, — так же отвечает Чон, протягивая Тэхёну нож.
— А можешь ты?
— Порезать тебя? — хихикает тот, натыкаясь на полный уверенности взгляд, тут же становясь серьёзным.
— Только я тоже хочу ладонь!
Чонгук надевает на целую руку, которой будет придерживать ладонь Тэхёна, перчатку и вытягивает вперёд, приглашающе замотав пальцами.
— Выглядит крипово, — искренничает Тэхён, — маньяк-мясник.
— Ага, — задорно воодушевляется Чонгук, —
но не серийник.
— Ах, ну если не серийник, то ладно, — младший протягивает свою руку и завороженно наблюдает за тем, как на собственную ладонь капает кровь Чонгука, сочащаяся из пореза, а затем и сам чувствует ту мимолетную боль, когда разрезается плоть.
Кровь точно такая же, как у Чонгука. Консистенция, цвет, вкус — наверняка. «У всех людей», — первая мысль.
«Нет, только у нас двоих», — вторая.
Тэхён размазывает кровь по листу в подобии своей корявой подписи и смотрит на то, что из этого всего получилось.
— А дальше? — шепчет он, смотря на Чонгука.
Тот жмёт плечами.
— Сжечь?
— Нет! — тут же восклицает Тэхён. — А зачем же тогда это всё?
Чонгук мягко улыбается, как ребёнку, и останавливает взгляд на огне.
—
Главное, что об этом знаем мы. Да и у меня копия есть...
— Давай закопаем! — воодушевлённо предлагает Тэхён, а Чонгук с ухмылкой на него смотрит, взмахнув кровавой рукой перед собой.
— С такой фразой на маньяка-мясника ты похож больше.
— Но, как и ты,
я не серийник.
— А, ну раз не серийник… — загадочно тянет Чонгук, начав складывать огромное полотно, которое с каждым этапом становится всё меньше и меньше, в итоге превращаясь в небольшой квадрат, напоминающий обычное письмо с очень обширным содержанием. — Закопаем. Где?
Тэхён задумывается, почёсывая подбородок, но ненадолго.
— Давай вскроем ламинат в каком-то из углов и спрячем там.
— Меня потом вскроет Чимин, — озвучивает один из вариантов событий старший.
— Он не узнает, — подмигивает Тэхён, — так что давай, — протягивает он руку, — или ты решил нарушить правило о том, что надо поддерживать друг друга и всякое такое?
— За кого ты меня принимаешь? — фыркает Чонгук.
Он передаёт Тэхёну договор, а тот лыбится довольным котом.
— В свете огня ты точно кажешься маньяком… — шепчет старший, играя бровями.
Но не уточняет, что мясником.
Значит, каким-то другим?
— И ты подписал с этим маньяком контракт,
ха-ха-ха, — специально выделяет Тэхён каждый слог, а Чонгук обречённо стонет.
— Это не контракт, а договор…
Тэхён неохотно кивает и принимается за дело всей своей жизни.
Парни действительно вскрывают одну из половиц в дальнем углу, прячут там свиток, вновь заколачивают и, как и было, ставят поверх цветочный горшок, растение в котором кажется самым зелёным в мире, лишь кое-где на листьях виднеются жёлтые прожилки.
— Мне хватило с тобой разговоров по телефону, чтобы придумать это, — признаётся Чонгук.
Сообщники так и стоят, разглядывая место преступления, сканируя на подозрительность.
— Я молчал, — Тэхён не понимает такой причины, поэтому сдвигает брови к переносице.
Вспоминает о том, как молчал Чонгук в первую их прогулку, как молчали оба, и не понимает, как всё повернулось в такое русло. То старший безмолвный, то он, то старший болтливый, то он. Один — при встрече, другой — по телефону, затем наоборот.
— Мне хватило твоего молчания, — тихо говорит Чонгук.
