Never Fade Away

      Недостойными помощи и участия Джонни считал очень многих – идиотов, инакомыслящих, неспособных на борьбу, шлюх, корпоратов, политиков и далее по списку. Ви предпочитал рассматривать каждую ситуацию в отдельности. Бывало, они срались на эту тему, но чаще Ви все-таки старался объяснить. Ему хотелось, чтобы Сильверхенд понял его, а не считал блаженным, готовым отдать последнюю рубашку ради первой встреченной мрази. Ведь зачастую жалкий, слабый человек нуждался в помощи куда больше, чем сильный и достойный. И в политику могли идти люди, которые хотели изменить мир в лучшую сторону, и, по хейвудскому опыту Ви, не каждый легавый был продажной беспринципной блядью. Люди, сука, уникальные, каждого нужно было рассматривать отдельно, а не клеить ярлык сходу.       Но уж если Джонни от кого тащился, так это он делал уверенно, словно никогда не ошибался в людях. Взять, например, Панам, трындеть о которой рокер прям не уставал: «Огонь девка, знает, чего хочет, и берет это». И подъебывать не забывал, дескать, знаю-знаю, зачем ты снова прешься в эти свои пустоши, от меня не скроешь. Только разве что пошло не подмигивал, но это было бы не стильно, не по-сильверхендовски. Ви был уверен: был бы Джонни жив – Панам бы не отвертелась.       А в пустошах было солнечно и свежо, и ветер гнал вдоль дороги редкий мусор. Пески, покрытые малочисленной, но упорной растительностью, простирались вдаль, и, если повернуться к проткнувшему небо рекламными экранами, исходящему вечными огнями Найт-Сити спиной, то можно было представить, что он и не существовал вовсе.       Ви боком сидел на водительском сидении модифицированной кочевниками под пустоши Квадры-66, открыв дверь и вытянув ноги. Курил молча, глядя на поднимающиеся вдалеке горы. От прямого солнца его прикрывала видимая только ему тень Джонни, который стоял с ним рядом, почти вплотную, положив локоть на запыленную крышу машины и постукивая пальцами по обшивке прямо над головой наемника в такт орущей из динамиков самурайской «The Ballad of Buck Ravers». Было блаженно спокойно и охуенно. Само собой, если предварительно перестрелять всех возражающих против мирного времяпрепровождения «Ржавых стилетов». Можно было не вспоминать о повторяющихся все чаще приступах, сопровождающих сбои в работе биочипа. Можно было не думать о своей возможной скорой смерти. О разобранных на мясо и импланты трупах в ванной, полной льда. О выпотрошенных телах, висящих на крюках в логове мусорщиков. О жертвах хромовых забав мальстремовцев. И можно было не думать о смерти Джонни, разделенной и прочувствованной ими на двоих. Или Ви продолжал думать обо всем этом? Сгрести все это, как наваленный за много дней на стол хлам, сбросить на пол. Оставить на потом, до худших времен. Сейчас было время Джонни.       Ви запомнил выражение лица рокербоя, когда они на полной скорости первый раз рассекали пустоши в Квадре – песок из-под покрышек, солнце отблесками в глаза, рев мотора, сухой и дикий запах свободы. Джонни, вольготно устроившийся на пассажирском сидении, кажется, был неподдельно счастлив, подставляя лицо ветру. Ви чуть руль не выпустил из своих хромированных пальцев, когда, бросив взгляд искоса, увидел на его лице, - ебать, о чудо из чудес, теперь и помереть можно, хоть и в застенках Арасаки даже, - улыбку. Не гнусную ухмылку, не язвительный оскал, не сардоническое подергивание уголков губ. Улыбку. Человеческую, чумбы. Да к тому же еще и пиздецки приятную, довольную и заразительную. В городе Сильверхенд мрачнел, скатывался в иронию и сарказм. Было видно, что ему душно в грязных закоулках, Найт-Сити словно разъедал его. Да кто бы мог подумать, что Джонни, блять, Сильверхенд - поклонник природы? Прям годилось для открытия номер шесть. Ветер в волосах, это надо же… Но ветер в волосах подходил Джонни идеально, как и любая свобода.       И теперь Ви исправно, почти ежедневно, мотался в пустоши. Джонни думал, что причиной была Панам Палмер. Пусть так и думает. Нет, дела были делами, само собой, друзья тоже были друзьями. Но тут, посреди песчано-каменистого ебаного ничего, в паре километров от лагеря семьи Альдекальдо не было ни Панам, ни друзей. Тем не менее, Ви останавливал тачку, открывал дверь, вытягивал наружу ноги, пялился за горизонт и курил. Ему, порождению никогда не смолкающих и выжигающих огнями глаза улиц Найт-Сити, поначалу было не по себе от пустошей – песок набивался во все возможные отверстия, пот проступал сквозь футболку, солнце шелушило городскую кожу, издалека тащило нефтью и котиками. Но Сильверхенду нравилось, и Ви научился находить в этом удовольствие. Как и в курении. Успокаивало и сосредотачивало. Здесь можно было отмахнуться от кровавых картин наемничьей работы и позволить себе просто не думать, изредка кратко взглядывая на спокойное лицо Джонни.       Так же неплохо было бы на время отрешиться от проблемы биочипа, Микоши и Душегуба. Умом наемник понимал, что нужно торопиться, потому что время утекало сквозь пальцы, лучше ему не становилось. Да и Сильверхенду он обещал помочь разнести цифровую тюрьму душ к хуям собачьим. Обещание нужно было сдержать. Но все это пророчило финал для Джонни, а Ви хотел, чтобы Джонни жил. И все это было пиздецки нечестно, куда ни кинь. Рокербой был давным-давно мертв, мертвые не воскресают. Жить он мог только в теле Ви, полностью стерев его личность, забрав его тело. И наемник даже не мог сказать теперь, что хотел бы, чтобы Джонни и дальше жил в его голове, деля тело на двоих, потому что и это было так же пиздецки нечестно и несправедливо до крайности. Сильверхенд, даже при учете всех его грехов, не заслуживал такого жалкого существования, - да никто не заслуживал, наверное, - тащиться туда, куда тебя тащат, курить чужими легкими, ощущать то, что тебя заставляют ощущать; вроде ты и в теле, но оно не твое. Ты пойман в клетку без шансов на удачный исход. Все, что тебе остается – последний красивый аккорд, феерическая прощальная расправа над главным врагом. Ви с трудом себе представлял каким адом это было для свободной натуры рокера. Да, это было невыносимо нечестно, но, как соло ни крутил эту проблему у себя в голове, выхода он не находил. Он ощущал себя обтрепанной и выжженной солнцем Пасифики карусельной фигурой, которая носится по блядскому кругу не в силах сняться с шеста, проткнувшего нутро до самого позвоночника.       Заебись не думалось в пустошах, прям очищало душу. Ви ухмыльнулся сам себе, опустив голову.       - Тебе, Ви, потрахаться надо срочно, да так, чтоб все мысли выбило надолго, - воображаемая тень стала гуще, Джонни склонился к Ви, обволакивая уже почти родными запахами легкого пота, никотина и кожи, и выдохнул вбок пиксельный сигаретный дым, - чтобы ты перестал нам обоим мозги выносить этой хуйней о жизни и смерти. Ты ж вроде, слава богу, никогда не был поэтом и вестником декаданса? Мне в жизни и одного Керри с подобными заебами хватило. Вот что недоеб творит, пацан, с лучшими из нас.       Когда-то, еще не так давно, Ви парился над тем, что Сильверхенд может подслушать его мысли, пытался скрывать что-то, но теперь даже вспоминать об этом было как-то странно и смешно. Они срастались все больше, грани стирались. Задержки отклика в ощущениях почти не осталось.       - Ты. Я. Наш охуенный тандем. Вечер. Свечи. Дрочка. Большего предложить тебе не могу. – Ви ухмыльнулся криво и, все койоты пустоши ему свидетели, он даже чувствовал, насколько эта гримаса была похожа на одно из фирменных выражений Джонни, - Никакой другой романтики с неожиданным для партнера тройничком тебе не светит. Оставь свои древние варварские замашки.       - Да я, собственно, мог бы и закрыть глаза ради дела, - Сильверхенд отзеркалил почти идентичную кривую ухмылку, глядя на Ви сверху вниз, - потом вечерком дома был бы мне должен, посторонился бы на минут десять.       - Ай да не пизди, ты, Джонни, - отмахнулся наемник, хохотнув, - Иди сказки свои новеньким девицам с Чпок-стрит рассказывай. Так я и поверил, что ты пропустишь первую за пятьдесят с лишним лет еблю. Разве только я глушану тебя блокаторами, но ты вроде как этого пиздецки не жалуешь. Свои десять минут ты и так получишь.       Ви хотел бы дать Джонни куда больше: настоящую жизнь, дружеское плечо, художественно разделанную «ебаную Арасаку» (тм) на блюде, свободу… Всего себя, небритого, заебанного, но надежного как скала, если бы Джонни этого захотел. Но все, что он мог дать без псевдоэндотрезина и опасности обнулиться – это призрачную заботу, никотин, ежедневный выгул в пустошах и, даже памятуя о собственной убийственной и изводящей замкнутой агонии возбуждения на периферии, десять минут на подрочить в одиночестве. Иронично, как и все в этой жизни. Хочешь своротить горы и повелевать мирами, а все, что ты можешь по итогу, – это натянуть штаны и прогуляться до автомата с сигаретами.       - Ловлю на слове, - Сильверхенд выпрямился вновь, изящно и лениво привалился плечом к нагретому боку автомобиля, средним пальцем поправил авиаторы на переносице, глядя куда-то вдаль на горные пики и, внезапно мягко, но с чувствующимся нажимом, сказал, не глядя на соло, - Но если серьезно, Ви, Панам и Альдекальдо могли бы стать твоей семьей.       - Знаю, Джонни, - Ви помнил, что два года после первого штурма Арасака-тауэр рокербой провел в семье Альдекальдо, скрываясь в пустошах. Судя по всему, эти годы были для него довольно счастливыми воспоминаниями. Неясно было только одно – с чего вдруг Джонни решил пристроить в семью его, Ви, - Но семья, наверное, не то, чем стоит обзаводиться, когда собираешься въебать по Арасаке с неиллюзорными шансами обнулиться.       - Ценю твой оптимизм, Ви.       - Иди нахуй, Джонни.       Оба они, и рокер, и наемник, синхронно ухмыльнулись, встретившись взглядами.       - Только мне кажется, что эта птичка ни хуя не взлетит, а если и взлетит, то сразу ебнется? – Спизженный у Милитеха панцер казался Ви восхитительным, но старым и опасным, как военная техника из какого-нибудь древнего фантастического фильма. Испытать хотелось прям до чесотки, как будто Ви было не двадцать пять, а пятнадцать, а то и того меньше.       - Да что бы ты, Ви, понимал? – материализовавшись на носу панцера, Джонни похлопал живой ладонью по нагретой солнцем броне, а Ви про себя непривычно отметил, что его не назвали тупым ебланом, хотя для классического Джонни сейчас был самый момент припомнить излюбленное обращение, - Отличная машина, надежная. Чувствуешь мощь? Вот на такие игрушки молодых пацанов и покупали, вербуя в армию.       - Тебя так завербовали?       - Я был молод, наивен, глуп и отчаянно любопытен. Война быстро лишила меня всех этих качеств. И руки в придачу. Неплохая цена за прибавку ума. Другим везло и того меньше.       Джонни криво усмехнулся, затянулся извечной сигаретой и отвернулся от Ви, созерцая панцер.       Когда они с Панам забрались в кресла пилотов и подключились к общей нейросети, Ви почувствовал как Сильверхенд внутри его сознания отступил как можно дальше в тень. Совсем исчезнуть без блокаторов он уже не мог, чего бы ни обещал наемнику пару часов назад, разводя на тройничок, но сейчас был настолько далеко, что Ви даже ощутил какую-то холодную и непривычную теперь пустоту внутри. Ви ощутил себя покинутым. И это на секунду показалось невыносимым.       Все происходящее могло бы быть интригующим, интересным и возбуждающим, так как теперь все ощущения девушки транслировались непосредственно в его нейронную сеть, но еще до Панам в этом теле личностей было уже с избытком. И, как оказалось, третье подключение было уже перебором. Тот колючий и запутанный клубок, в который сплелись они с Джонни, практически не оставлял места для кого-то третьего. Руки у Ви чесались выдернуть шнур из нейропорта, настолько избыточными казались ощущения: он ощущал то, что Панам хочет его, что тянется к нему, отстраненно ощущал возбужденную реакцию своего организма и гормональной системы, но сюда же в кучу мешались какие-то ошметки ощущений и чувств Джонни – его невольное возбуждение, какая-то горечь, злость, вина и забота, и зависть, и насмешка. Всего было слишком много. Все было слишком ярким. И когда Панам потянулась к Ви, коснувшись его руки, он отпрянул, хотя и был возбужден до крайности, не понимая, является ли сейчас полностью собой или же нет, испытывая приступ клаустрофобии, чего за ним никогда раньше не замечалось. Панам в любом случае не заслуживала всей этой хуйни.       От желания съебаться из панцера немедленно его спасло только появившееся откуда-то из глубины ощущение давления холодной хромированной ладони на грудь, прямо над солнечным сплетением. И Ви заставил себя дышать.       - Ты в порядке, Ви? Освещение тут, конечно, зеленоватое, но ты еще зеленее, - Панам выглядела искренне озабоченной.       - Порядок. Не подозревал у себя клаустрофобии. Но уже проходит, – да, полный порядок, блять. Не считая того, что состояние возбуждения теперь становилось просто каким-то вечным спутником Ви. Ну, серьезно, словно маньяк на выгуле со стояком наперевес. Осталось только спрятаться в темной подворотне Уотсона и выскакивать оттуда как черт из табакерки, пугая молоденьких девочек. Ну или мальчиков. Опционально. Возможно, пришла пора становиться нетраннером. Ванна со льдом казалась в такие моменты отличным и логичным вариантом.       Когда они с Панам оставили вопросы влечения и сосредоточились на технической стороне дела, пошло проще, мешанина ощущений отступила, как прибой. Стоило, наверное, еще поблагодарить Джонни, который, видимо, старался максимально отстраниться.       А потом все, как обычно, пошло по пизде и превратилось из начавшей становиться приятной прогулки в ебаную бойню. Это же окрестности Найт-Сити, в конце концов! Нет, выкосить огромную стаю «Ржавых стилетов», пошедших на штурм базы Альдекальдо, они выкосили. Еще бы было не выкосить, когда они на перестрелку, так сказать, пришли с ножами. С автоматами против панцера особо не навоюешь. Но запах, когда они с Панам вылезли из кабины, сбивал с ног. Даже Ви, привыкший к разному аду по причине своей профессии, был несколько оглушен. Так, наверное, пахла скотобойня, где рубили, кромсали, тут же палили шкуры и сливали застарелую кровь.       - Так пахнет война, - тихо и хрипло резюмировал Джонни, обозревая поле боя с брони панцера.       А потом Ви накрыл новый оглушающий сбой, голова его буквально взорвалась от боли и он вырубился, все еще слыша где-то в глубине сознания отзвуки хриплого голоса Сильверхенда.