Saldaga

Пытаясь стереть шрамы, звёздное небо касается наших сердец. Ким Хен Джун.

Если бы Чонгука спросили, каково это — просыпаться одному и не видеть рядом ненавистное лицо, то он бы вместо слов просто заплакал. Он открывает налитые свинцом веки и, позабыв о повреждениях, резко садится на кровати, тут же с болезненным стоном упав обратно на спину. Лицо морщится от стрельнувшей в рёбрах боли, а по телу будто огонь разливается — настолько сильно она неприятна, что аж выть хочется. Полежав, по ощущениям, минут десять, стараясь окончательно проснуться, омега встаёт с кровати и ладонями мягко и медленно разминает затёкшие мышцы, будто он пролежал не меньше суток. На это же намекает и тяжёлый низ живота, поэтому, превозмогая боль в каждой частице своего тела, Чонгук выходит из комнаты в свет, прежде накинув на себя нелёгкий халат чёрного цвета, что висел на стуле у постели, вероятно, чиминов. В глаза ударяет яркий свет одновременно с незашторенного окна и от зачем-то включённой лампы в люстре над ним, и парень невольно вспоминает, как мама часто его ругала за то, что в и так освещённой солнцем комнате он постоянно включает свет. — Ты проснулся, неужели, — слышно с левой стороны, куда Чонгук тут же поворачивается и видит Хосок-хёна. — Доброе утро… наверное… Я даже не знаю, который час. — Добрый день, на самом деле. Сейчас без пяти два, — говорит альфа, взглянув на наручные часы. — Долго же ты спал, мы прям испугались, но врач сказал, что всё в порядке. — Тринадцать часов, учитывая моё состояние, ещё нормально, по-моему. — Тринадцать? — выгибает тот бровь. — Чимин привёз тебя позавчера, Чонгук. Ты спал почти двое суток. — Что?! — А чего удивляешься? У тебя стресс, я даже удивлён, как ты не проспал ещё дольше. — Всё равно, это как-то… слишком, — в шоке выдыхает омега. — А где уборная? — За углом позади тебя. Чонгук уходит, позабыв спросить, где остальные, переносит это на попозже и наконец справляет нужду, чувствуя абсолютное облегчение. Нажимает на слив и, подходя к раковине, включает кран, урегулировав на тёплую воду, впервые за долгое время поднимает глаза в зеркало и ужасается: на нижних веках залегли тёмные впалые круги, будто Марианские впадины, кожа потрескавшаяся, с сильными шелушениями, хоть цепляй ногтями и ошмётками её снимай, а в глазных яблоках полопавшиеся кровяные капилляры, сделавшие из парня какого-то наркомана. Чонгук знает, что с булимией не шутят и это очередные её последствия, но заставить себя поесть — сродни издевательству, и факт того, что не употребляя пищу, он и так над собой издевается, благополучно пропускается. Он чувствует голод, но стоит ему подумать о еде, как эти мысли вызывают в нём рвотный рефлекс. Чонгук покачивается на месте из-за головокружения, крепко хватается за керамические скользкие края раковины и сглатывает, прикрывая глаза. Постаравшись взять себя в руки, он замыленным взглядом находит на полках явно юнгиевы пенки для умывания и пилинги и решает немного одолжить, дабы привести себя в порядок хоть чуть-чуть. Через несколько минут в зеркало смотрит вполне себе нормальный человек, правда, лучше от этого не становится. Жаль, что всеми этими штучками не очистить себя изнутри. Он отворачивается от своего отражения и невольно начинает учащённо дышать, ловя очередную панику. Надо подумать о детях, о том, где они сейчас находятся, даже о Тэхёне, ведь тот наверняка его ищет, ибо как это так, его игрушку украли, но взгляд цепляется за то, что он давно уже в руки не брал. Бритва. Чонгук прикусывает губу, заостряет внимание на сверкающем лезвии, вот-вот отрывается ладонью от холодной керамики и тянется к нему, но в дверь стучатся резко, и парень вздрагивает, одёргивая руку от очередной ошибки. — Чонгук? Всё в порядке? Это Юнги. — А… да! Я сейчас выйду! Когда он открывает дверь и выходит наружу, его встречает пара взволнованных глаз, и Юнги сразу отводит младшего в некое подобие кухни, усаживая на высокий стул за барной стойкой. Сам же начинает что-то делать, одновременно расспрашивая о самочувствии. — Определённо лучше, чем я чувствовал себя в Намго или рядом с Тэхёном. Непривычно просыпаться без него… — без сожаления, но как-то тихо признаётся омега, а в голосе слышится толика грусти. Чонгук привык к одному и тому же сценарию, где он просыпается рядом с альфой, каждый день мечтая, что тронет того, а тот мертвенно-бледный и холодный, но, тем не менее, когда ожидания не оправдываются, будит его, дабы тот ехал на работу, делает себе кофе и идёт будить детей, а вот к вечеру ожидает всегда то, что приносит страдания и боль, потому что на нём Тэхён отрывается после рабочего дня по полной. Не всегда, но всё же. А грусть присутствует из-за банального желания увидеть детей, ведь он их за всё то время, что в Намго провёл, видел лишь единожды и должен был ещё позавчера, но не сложилось. — И больше не будешь, мы не позволим, — рядом присаживается Хосок, кладя газету на поверхность стойки. — Какие вообще новости? И где Чимин? — вкрадчиво тихо интересуется омега, пропустив мимо ушей сказанное старшим. Не то чтобы он не верит, просто… все надежды в нём похоронены давно, и на лучшее надеется он только в определённые моменты, то бишь по настроению и с божьей помощью. — Чимин куда-то смотался, нам ничего не сказал. Если ты хочешь услышать новости по своему мужу, то тут мне тебя обрадовать нечем. Он никак не даёт о себе знать, а интерпол ищет как его, так и других. Ты не знаешь, где твои дети? — У родителей должны были быть, я ведь в Кёнсоль и ехал к ним. Сейчас не знаю… — И позвонить даже нельзя, — с досадой вздыхает Юнги, поставив перед другом тарелки с рисом и куриным бульоном, и видит, как тот на это косится с пренебрежением. — Я знаю, Гук, что ты не можешь, но именно поэтому я и не готовил ничего другого. Нужно начинать с малого, лёгкого. — Но меня всё равно стошнит, даже если я насильно впихну в себя пару ложек. — Хотя бы надо попытаться. Ты же понимаешь, что от этого умирают? На одном кофе ты не продержишься. Не о себе, так о детях подумай, — Юнги тяжело вздыхает и мягко берёт холодные ладони омеги в свои. — Как сказал кто-то там из одной дорамы, название которой я, конечно же, не помню, — смеётся, — страдая и жертвуя — ты лишь теряешь себя. При любых обстоятельствах, самым важным являешься ты сам. Никогда не забывай, что ты драгоценность, которая превыше всего. Чонгук смотрит на него со слезами на глазах. Конечно же, исчезнувшую почти одиннадцать лет назад любовь и уважение к себе он так быстро не вернёт, но при мыслях о детях чувствует себя виноватым, потому что в такие моменты он действительно не думает о них. Он устал, да, хочется покончить со всем, но у него всё ещё есть силы, раз сидит здесь, и их надо направить хотя бы на воспитание своих родных и любимых кровинок. Хоть они и зачались в ужасных ситуациях, он всё же их любит и отдавать отцу-монстру не собирается. Поэтому омега берёт себя в руки, ложку в одну из них, и принимается за еду, медленно и маленькими порциями заполняя желудок. Он чувствует, как всё съеденное просится обратно под большим давлением, будто что-то изнутри усердно выталкивает пищу наверх, но мысленно успокаивает себя. Прежде всего, самое важное в нашей голове, за всё — за боль, любовь, за каждую эмоцию, отвечает наш мозг, и только мы способны контролировать что угодно. Завидевшие его борьбу парни начинают отвлекающий разговор, чтобы мысли младшего были не о еде и о том, как ему от неё плохо. — Так, эм… — первый старается Хосок, — я хотел спросить: не знаешь ли ты, есть ли у Тэхёна какая-то недвижимость помимо вашего дома? Мы хоть и проверяли, да не нашли, но вдруг. — Ничего об этом не знаю, если честно. Он чересчур скрытный в плане того, что заходит за пределы забора особняка. Даже если хорошо подумать, то ничего в голову не приходит. — Мне знакомый из интерпола сказал, что у отца Тэхёна его тоже не нашли. — Когда это у тебя появились друзья из интерпола? — щурится Юнги, поднося чашку с кофе к губам. — Не друзья, а один единственный знакомый, и ты его знаешь. Он в параллельной группе с нами в институте учился. Ча Юнхён. — О, не знал, что он в интерпол ушёл. — Тоже не знал, но год назад где-то увиделись, поболтали. В общем. Там его не нашли нигде, но у меня такой вопрос ещё: а может ли он прятаться в вашем родительском доме? В Кёнсоль. — Честно говоря, это вряд ли… Они с моим отцом, ну, не ладят. — Кстати, об этом. — Я не расскажу ничего, — отрезает Чонгук, предвидев вопросы. — Хорошо, твоё право. — А ты? — обращается к своему альфе Юнги. — Что — я? — А ты мне так и не расскажешь, кто был тем информатором? Над делом вы уже не работаете, да и Чонгуку, наверное, было бы интересно. Хосок смотрит на Юнги, потом на повернувшегося к нему второго омегу, снова на первого, снова на второго, и на эти пытающие его взгляды быстро мотает головой. — Ну уж нет. Даже не просите. Это крайне конфиденциальная информация. — Какой ты нудный и чересчур правильный, ужас, — морщится Юн, отвернувшись к плите, на которой в сковороде что-то жарится. — Ты в последнее время не лучше, постоянно ворчишь: то я хлеб из холодильника не убрал, то сок не туда поставил, то одеколон, тобой же подаренный, тебе не нравится, а-ля нафталином воняет, то ещё что-то, и с каких вдруг пор ты стал себе отдельно готовить? Ещё и на сладкое налегаешь, со мной даже не делишься. Юнги хотел было что-то сказать, но повернувшись, видит входящего в лофт Чимина. — Да неужели! Где ты пропадаешь постоянно? Проигнорировав вопрос, Чимин спускается к ним и сразу подлетает к Чонгуку, внимательно осматривая его с ног до головы и порываясь прикоснуться ладонью к щеке, — старая привычка, — но одёргивает себя. — Ты в порядке? — В относительном. Чимин всматривается, окидывает младшего взглядом с ног до головы, замечая на том свой халат, и в голову невольно забегают воспоминания о том, как Чонгук когда-то давно надевал на себя его одежду, когда ночевать оставался. — Хорошо… — он кивает самому себе и смотрит на Юнги, безмолвно взглядом давая понять, чтобы их оставили наедине, и омега всё сразу понимает. — Хоби, а у тебя разве любимая дорама не начинается буквально через, — Юнги оттягивает рукав рубашки, смотря на часы, — две минуты? — и глазами показывает ему, чтобы тот ответил положительно, однако… — У меня нет любимых дорам, — тот не понимает. — Есть, — твёрдо кивает омега и, по-быстрому выложив из сковородки жареный рис с яйцом на тарелку, обходит барную стойку, направляясь к своему глупому любимому. — Она уже вот-вот начнётся, пошли. — Но ведь… — Пошли! — Юнги хватает его за ухо и, невзирая на возражения и болезненные «ауч-ауч», тянет альфу в комнату. Чонгук делает вид, что не понимает, продолжает смотреть в тарелку и впихивать в себя еду. Но на лицо просится лёгкая улыбка. Чимин же идёт к кофемашине и начинает делать себе американо, изредка поглядывая на омегу. — Слушай, эм… что ты решил насчёт… ребёнка? Тот прекращает есть, поднимая весьма тяжёлый взгляд. — У меня был выкидыш. Старший случайно проливает только что вскипятившийся на кофе кипяток из чайника мимо кружки, чудом не задев себя, и останавливает ладонью уже желающего помочь омегу, что вскочил со стула. — Неожиданно, однако… Прости, не знаю, что в таком случае сказать… — Этот ребёнок бы убил меня, оставил двух детей без родителя, так что тут и не надо ничего говорить. Я рад, что это произошло. — Мне стоит поинтересоваться, как это случилось? Чонгук мотает головой, продолжая насильно впихивать в себя рис и запивать его бульоном, а альфа кивает, мол, понял. Это произошло в ту ночь, когда Тэхён решил надавить на него с помощью его страхов, но парень даже тогда не сдался и рта не открыл, но ночные «посиделки» с трупами оставили большие последствия. Помимо ещё больше травмированной психики, галлюцинаций и страхом вместо еды съесть человеческую гнилую плоть, а вместо какой-либо жидкости выпить кровь, в которой были измазаны его ладони и колени, он понял, что с ним что-то не так. Чонгук потерял сознание от всё не заканчивающейся истерики через какое-то время, которое казалось вечностью, а перед этим почувствовал дикую боль внизу живота. Тогда он и подумать не мог, что это приведёт к выкидышу, но привело. Проснулся он уже в больнице, но в обычной, где ему сказали о потере, и своей реакцией напугал доктора. Смеяться начал. От радости, от горя ли — не совсем понятно даже ему. А потом вместо врача он увидел мёртвого охранника, у которого из пробитой пулей дырки во лбу текла вязкая кровь, кожа была бледная до жути, и резко завоняло разложением, ужасной гнилью, прям как в той комнате. Чонгук начал истошно кричать, как сейчас отрывками помнит, отбиваться от медперсонала, но ему вкололи немало успокоительного, а уже в следующий раз он проснулся в палате Намго. Рядом сидевший Тэхён сказал, что Чонгуку это пойдёт на пользу, но за выкидыш ни слова. Вероятно, теперь тому не до новых детей, а омега только рад. — Что дальше? — спрашивает он Чимина, с которым рядом находиться всё ещё неловко, и это более чем взаимно. — Что ж, не думаю, что тебе стоит выходить отсюда какое-то время. С твоими детьми Тэхён явно ничего не сделает, да и если они с твоими родителями, то те навряд ли дадут их в обиду, поэтому, пока интерпол на его след не нападёт, стоит держаться в тени. — Я не могу сидеть на месте, зная, что мои дети не со мной, Чимин. — Я понимаю, — вздохнув, разворачивается тот, — но ты подвергнешься опасности, а я этого допустить не могу. Более чем уверен, что тебя уже ищут, и хоть я всё ещё не знаю, по какой причине ты настолько нужен Тэхёну, мне кажется, что просто так он не сдастся, если это действительно так. Потерпи немного, пожалуйста. Я и сам прикладываю все усилия к тому, чтобы найти этих ублюдков как можно скорее. — Прости. — За что? — Что веду себя как истеричный ребёнок и требую того, чего ты даже делать не должен. — Так, — Чимин поджимает губы и наклоняется над барной ближе к омеге, безмолвно заставляя посмотреть в свои глаза, и тот поднимает взгляд. Они всегда чувствовали друг друга без слов, и не может не радовать то, что могут и сейчас, спустя столько лет. Чимину и вовсе кажется, будто всех этих десяти лет не было, и пусть между ними неловкость, паузы, коих не было тогда, он в любом случае чувствует себя с ним комфортно, как и должно быть, — я знаю, возможно, это сейчас не к месту, но… Чонгук, ничего не изменилось, если ты понимаешь, о чём я. Да, было больно, да, мне казалось, ты разбил мне сердце, да, я был зол все эти годы, но мои чувства всё те же, и они никогда не исчезали. Я это к тому, что я должен, потому что ты мне не чужой человек, и всё ещё тот омега, что и десять лет назад. И ты не истеричный ребёнок, ты просто переживаешь за своих детей, это нормально. Не думай, что я делаю это из какой-либо жалости, это не так. Просто доверься мне… «Мои чувства всё те же, и они никогда не исчезали», — вперилось в сердце куском льда, но боль эта приятная, на удивление. Чонгук держится изо всех сил, чтобы не заплакать, потому что его тоже. Его чувства не исчезли и всегда помогали ему цепляться за прошлое, которое, в свою очередь, помогало жить, а не выживать. Во времена, когда не помогали мысли о своих детях, омега думал только о Чимине, своём родном и любимом человеке, которого позволил себе потерять. Не раз его преследовала навязчивая мысль о том, что расскажи он тогда альфе о Тэхёне, тот наверняка бы предостерёг, не пустил бы на этот чёртов день рождения, и пусть они поссорились бы, Чонгук из-за чувства вины вряд ли бы ослушался, и наверняка остался дома, чтобы ещё больше не портить со своим любимым человеком отношения. Но промолчал, и это стоило ему так многого… Никто наверняка и не знал, что так случится, но Чонгук ведь не раз чувствовал что-то неладное, и инстинкт самосохранения не раз его посещал, а он игнорировал. Получается, сам виноват, сам обрёк себя на такой произвол судьбы. И даже несмотря на то, что он испоганил жизни им обоим, Чимин всё равно здесь, помогает ему и не отказывается, более того, о своих чувствах говорит и довериться просит. Самое забавное то, что альфе даже просить не надо, потому что Чонгук доверяет и всегда доверял: свою жизнь, своё тело и душу, теперь и жизни своих детей. Он кивает, сглотнув подступающий к горлу комок порыва заплакать, и улыбается одним краешком губ. Все четверо вскоре приходят к тому, что нужно действительно подождать вестей от интерпола.

***

На протяжении нескольких дней, что Чонгук проводит в лофте с ребятами, думать о детях не перестаёт, но к другим с этим не лезет, не хочет напрягать своими думами и переживаниями о том, как они там: как Соён, за первый день в Корее переживший уже немало для своего возраста, ведь ребёнок совсем, а как Изабелла, любящая по наступлению холодов объедаться сладостями и мандаринами вместе с ним — Чонгуком, и смотреть Гарри Поттера. Юнги отвлечься помогает: то готовкой его занимает, то дорамами, то играми и ещё чем, но стоит младшему оказаться в комнате Чимина, которую тот отдал ему до поры до времени, а сам спит в гостиной, так он сразу же утопает в слезах. Другие видят его опухшее по утрам лицо, но молчат, потому что понимают, что несмотря на все старания, обеспокоенного человека, у которого есть дети, и те далеко от него, успокоить трудно. За один разговор с омегой о прошлом Юнги понял, что тот когда-то в подростковом возрасте хотел хоть раз увидеть свои волосы в ином цвете, неважно каком, и в голову тут же пришла пусть и не самая лучшая, но мысль. Он всё утро уговаривает Хосока отвезти их в центр в парикмахерскую, потому что у того выходной, а Чимин строго запрещает выходить из дома, снова куда-то исчезая. Хосок соглашается, хоть и понимает, что от друга получит сполна, и отвозит омег в коекс к уже знакомому им мастеру, который свою работу выполняет просто изумительно, о чём говорят сожжённые в блонд не раз на протяжении нескольких лет, но хорошие волосы Юнги. Они неплохо маскируются на всякий случай, потому что последнего знает как Тэхён, так и наверняка другие, а показываться им нельзя. Чонгук сопротивлялся идее Юнги, пока они ехали в центр, но тот утверждал, что им нужно и отвлечься, и немного измениться, чтобы у их альф челюсть отпала. На секунду от этой фразы у младшего аж сердце закололо и сальто сделало, но он промолчал. Чимин давно не его, и неясно, как сложится дальнейшая судьба, однако на душе вдруг стало так тепло, спокойно, что он чуть не заплакал, и от своей сентиментальности ему никуда не деться, и в чём причина, тоже непонятно. Он садится в кресло справа от Юнги, что улыбается ему поддерживающе, и кивает на принесённую молодым бетой карту со всеми предоставляемыми оттенками волос с наглядным примером — небольшими окрашенными в тот или иной цвет прядками рядом с каждым номером краски. И пока с Юнги начинают что-то творить, Чонгук всё никак не может определиться, и в итоге действует по чужому совету тыкнуть пальцем в небо. Он закрывает глаза, пока у него забирают карту из рук и кладут её открытую на стол, и не глядя тыкает на какой-то цвет, а вот какой, не знает, и вскоре увидит уже результат. Бета твердит, что выбор прекрасный и Чонгуку очень пойдёт, и последний в предвкушении ожидает. От зеркала его отворачивают.

***

Чимин заходит в лофт уставший, бледный после больницы, где ему делали эндоскопию, и до сих пор чувствует порыв пойти проблеваться, потому что в глотке всё ещё ощущается фантомный инородный зонд. Он, конечно, следовал указаниям врача, и всё прошло как по маслу, но чтобы альфа ещё раз согласился на эту процедуру — ни за что. Он всё ещё не понимает, на кой чёрт она ему вообще была нужна, когда проблемы у него с сердцем, а не с желудком, но врачи объяснили, что для профилактики тоже не помешает проверить и его на язвы. Зря он проболтался о чрезмерном употреблении алкоголя. Теперь осталось посетить ЭФИ, на которое противопоказаний для него не выявили, и ему наконец скажут диагноз или же отправят ещё на парочку процедур. В лофте тишина. Альфа подозрительно щурится, проходит в свою комнату, но Чонгука там не видит, как и друзей в другой. Вспомнив, о чём его утром просил Юнги, Чимина переклинивает, и он начинает злиться, потому что его не послушали, по-своему сделали, и всё бы ничего, но каждый шаг из дома делает обоих омег мишенью. Шумный звук отъезжающей в сторону двери раздаётся только где-то через час, и в лофт, над чем-то тихо смеясь, входят омеги с большими шуршащими пакетами. Юнги резко прекращает даже улыбаться, стоило ему увидеть боком сидящего на диване альфу, что, упёршись локтями в широко разведённые колени и подпирающий замком из ладоней подбородок, не шевелится, и в их сторону не разворачивается. Зная его немало лет и видя его сейчас напряжённым до состоянии струны на гитаре, омега понимает, что тот чертовски зол. Он мельком глядит на такого же вмиг напрягшегося Чонгука, что голову вниз опустил, и под кепкой его выражения лица не видно, и поджимает губы. Проходить дальше порога стало вдруг страшно, поэтому оба стоят на месте. — Хорошо погуляли? — после двух минут тишины, что казались вечностью, неожиданно вкрадчиво спрашивает альфа, а те и ответить не могут, будто языки парализовало. Чимин медленно, будто на плечах его лежит тяжкий груз, встаёт с дивана, беря со столика стакан с какой-то янтарной жидкостью внутри, похожей не то на виски, не то на коньяк, и подходит ближе к ним, останавливается у лесенки. — Я вопрос задал. Раздражённо выдохнув, Юнги смело снимает маску с кепкой и разувается, решая не отвечать, потому что ему не нравится чужой тон и подвыпивший Чимин, который нередко ведёт себя, будучи подшофе, как полная мразь. Он тихо просит раздеваться и младшего и надеется, что с минуты на минуту в лофт зайдёт Хосок, ушедший в магазин за молоком, иначе со старшим он разругается прямо здесь, и прямо при Чонгуке, который вполне может снова стрессануть. Жаль только, Чимин этого не понимает, продолжая давить их своим слегка размыленным злым взглядом, всё так же стоя на месте. Он берёт пакеты и кивает младшему идти за ним, но когда пытается пройти мимо альфы, тот его за локоть хватает, благо, не грубо, а иначе Юнги бы слёту ему прописал, и, наклонившись, в ухо очень тихо шепчет так, чтобы Чонгук не услышал: — Я тебе доверил жизнь самого близкого мне человека, которого я уже однажды потерял, а ты просто берёшь и рискуешь ею. Я тебя разве чем-то обидел? Разве не просил сидеть дома, пока не будет новостей? — с каждым словом его тон повышается, и Юнги прямо спиной чувствует то, как Чонгук паниковать начинает. — Разве так трудно послушать меня хоть раз?! Не выдержав, омега, сцепив зубы, с размаху бьёт Чимина кулаком по лицу, слыша, как разбивается о пол стакан, который тот выронил от неожиданности. Хватка на локте ослабевает, альфа, пыхтя как паровоз от злости, к нему поворачивается, игнорируя разбитую до крови губу, но молчит. — Ещё раз на меня голос повысишь, я тебе зубы выбью, не побоюсь, — спокойно, но закипая изнутри, говорит омега. — Ты только что показал не самую свою лучшую сторону, между прочим, самому близкому и любимому тебе человеку. И это вместо того, чтобы спокойно сесть и поговорить. Чимин поворачивается к Чонгуку, что смотрит вниз, сжавшись, а по его лицу текут слёзы. Напугал, идиот, не подумал. Стыдно стало. — Проспись, потом поговорим, — с пренебрежением в голосе кидает Юнги и уводит Чонгука в свою комнату мимо вставшего столбом альфы, который не мог не заметить, как младшего омегу сильно изменил русый цвет волос с темными редкими прядками по всей голове.

***

К утру следующего дня, сидя за столом, Хосок невольно замечает, что Чимин и омеги друг с другом не разговаривают, и если вчера вечером он подумал, что ему показалось, то сейчас чётко видит, что что-то не так. Неудивительно, что Юнги не разговаривает с тем, потому что они нередко ссорятся по пустякам и без, но вот чтобы Чонгук молчал и даже в сторону старшего не смотрел — это странно. Он не спрашивает, зная, что ему один фиг не ответят, но сидеть в такой напряжённой тишине, в которой каждые чавканье и звук битья ложек и металлических палочек о посуду слышно, нехило так давит на нервы. Он продолжает молчать и тихо наблюдать вплоть до того самого момента, когда Юнги вместо того, чтобы попросить у Чимина, просит вынести мусор Хосока, обязанность которого лежит исключительно только на первом. Ещё когда пара заселялась к нему в лофт, старший сразу распределил обязанности на всех: на нём все покупки продуктов и мусор, так как именно Чимин ходит мимо мусорного бака в парк на тренировку, на Юнги готовка и уборка, и на Хосоке плата за аренду в соотношении 70/30, так как Чимин при вселении сюда от себя и так внёс большой залог, а тех двое. И они сразу договорились о том, что перекидывать друг на друга свои обязанности не станут, а тут это, и Хосок, который правильный до жути, вмиг раздражается. — Да что с вами происходит?! — всё-таки не выдерживает он и взрывается, кинув пакеты с мусором на пол на пороге. Все трое в гостиной, что заняты своими делами, широко распахнув глаза, смотрят на него с недопониманием. — Чего уставились? Я со вчера ещё заметил, что с вами что-то не так! Что между вами произошло? Юнги зло зыркает на Чимина, с которым они так и не поговорили после вчерашнего, и решает промолчать, мол, пусть сам ответит. Чонгук же дальше продолжает протирать пыль с полок в шкафу, аккуратно отставляя в сторону какие-то фигурки, которые коллекционирует Хосок, как сказал Юнги. Альфа тяжело и шумно вздыхает, так и не услышав внятный, да и вообще какой-либо ответ, и вытягивает из кармана вибрирующий телефон. Хмурится, увидев неизвестный номер, но зная, что у него стоит защита на местоположение, которую организовало агентство, решает принять вызов. — Слушаю? Спустя минуту Хосок поднимает взгляд на Чонгука, что в этот момент повернулся как раз к нему, почувствовав неладное. Все трое сразу напрягаются, когда он спускается к омеге прямо в обуви и протягивает телефон. — Это тебя. Не Тэхён. Чонгук осторожно берёт трубку и видит, как Хосок молча и спешно уводит Юнги на улицу, прежде обув его и накинув куртку, и оставляет их с Чимином наедине. Последний жестами просит включить громкую связь, и они вместе садятся на диван.

Gaho — 시간

— Да?.. — Чонгук~и… — выдыхает с облегчением знакомый и в какой-то степени родной голос, и омега расслабляется, прикрыв глаза. — Ыну-хён… Ты меня напугал. — Давно не общались, друг, — тот, судя по голосу, улыбается. — Тэхёна рядом со мной нет, можешь не переживать. Я очень давно не могу с тобой связаться из-за него. — Многое случилось, не поверишь, — грустно усмехается Чонгук, смотря в глаза напряжённому Чимину, который внутренне, как ему кажется, против этого разговора, ибо Чхве Ыну, в конце концов, тоже друг Ким Тэхёна. — Поверю, на самом деле… Господи, Чонгук~и, я так перед тобой виноват… — О чём ты? — У меня не так много времени, ты слушай, не перебивай только, пожалуйста, ладно? — Ты меня пугаешь. — Просто слушай, хорошо? — Хорошо, ладно. — Когда мы впервые познакомились, я очень расстроился тому, что у тебя на тот момент был альфа, — как-то грустно смеётся омега на той стороне. — Ты о нём так много болтал, у тебя такие влюблённые глаза были, но я смирился, а потом… Мне очень жаль, Чонгук, правда, прости меня… — Я вообще ничего не понимаю, хён, объясни понятнее! — Я влюблён в тебя, — ошарашивает этой новостью друг. — Ты понравился мне тогда, и сначала я думал, что ты с Тэхёном, даже подумал увести тебя у него, — смеётся, но смех подавленный, будто парень старается не заплакать, — но потом ты сказал, что у тебя другой альфа есть, и ты так много о нём говорил, в общем… Ни по кому я так не убивался, как по тебе на протяжении нескольких лет. Я знаю, это для тебя может быть неправильно, но для меня нет, правда, признаться так и не смог. Мне очень повезло, что ты стал хотя бы моим другом, я о таком и мечтать не мог. Но я позвонил не за этим. Чонгук чувствует, что вот-вот заплачет, и слышит, как Ыну всхлипывает на том конце, судорожно дыша. — Прости меня… Я не спас тебя тогда… И он понимает. — Ты же сказал, что уехал после того, как Тэхён увёл меня в комнату?.. — Я не мог сказать правду, я был напуган тем, что ты прекратишь со мной общение. Я в соседней комнате спал, но я не… не смог, даже когда услышал к-крики, комната была заперта с-снаружи, — у Ыну сорвался голос от истерики, он откровенно заливался слезами и громко всхлипывал, вспоминая ту ночь. — Я кричал, б-бил дверь, умолял не трогать тебя, но шумоизоляция у Тэхёна стояла т-только в моей гостевой, потому что раньше т-там он играл на и-инструментах… Омега прикрывает наполненные влагой глаза, чувствуя, как крупные слёзы, будто алмазы стекают по щекам к подбородку, срываясь и падая на тёмно-синие джинсы, одолженные у Чимина, который сейчас сидит с опущенной головой и сжимает зубы от злости. Ыну постепенно успокаивается, потому что рассказал не всё, и старается выровнять голос. — Когда я порывался обратиться в полицию, они только посмеялись надо мной и моим отцом угрожать начали: что сделают всё для снижения акций в компании и вовсе нас банкротами, но хуже того, что убьют всю мою семью, если я кому-то проболтаюсь. Они могли… Я знаю их очень давно, и они действительно могли, я- — Хён, прекрати, — обрывает его Чонгук. — Я тебя понимаю. Уже ничего не исправишь, так что не стоит. — Но я виноват. Мои чувства к тебе с каждым годом становились только больше, как и злоба на Тэхёна и других, и я решил, что отомщу. И я смог. — О чём ты говоришь? — Это я информатор, который помогал NIS. Чимин тут же поднимает голову, вслушиваясь, а Чонгук рот открыл от шока, абсолютно не ожидав такого от друга. — Я никогда не желал идти по стопам отца, мне не нужна была его транспортная компания, но я знал, что если стану Тэхёну коллегой и конкурентом, это будет только моим преимуществом в цели, которую я себе задал. Мне удалось работать с ним, сотрудничать, и я не раз попадал на его судна, чтобы проверить свой товар, который отгружал на его корабли. Так я и узнал о транспортировке оружия, но, честно, понятия не имел, что с этим вдобавок стоит куча всего. Мне давно было известно ещё от Токио, что они торгуют чем-то нелегальным и это перевозится на суднах, но не знал, что именно. Я боялся, что меня раскроют, но меня успокаивала мысль о тебе… Ты заслуживаешь намного большего, мой дражайший друг, и я рад, что вы со своим альфой встретились. — Откуда…? — Тэхён всё рассказал после того, как тебя положили в Намго. Этот ублюдок не позволял мне тебя проведать, сколько бы я ни просил… Мне так жаль, Чонгук~и… За всё. — Хён, ты ни в чём не виноват, не надо. — Ты слишком добрый, — Ыну по-доброму усмехается. — Чонгук, я позвонил не только за тем, чтобы извиниться, но и попрощаться, и сказать, что Изабелла с Соёном у твоих родителей находятся. К дому приставлена охрана, но Тэхёна там нет, он прячется с другими, правда, где, я не знаю. — Какое облегчение, — вздыхает омега, услышав, что дети с мамой и отцом. А потом вдруг хмурится. — Ты куда-то уезжаешь? — Сбегаю, если быть точнее. Тэхён узнал, что я сдал его. Чонгук вмиг напрягается. — То есть… как? — Кто-то сказал ему. Я сейчас в Тэгу нахожусь, и звонок тебе совсем не вписывался в мои планы, но я не мог не. Не буду говорить, куда я лечу, на всякий случай, ты и сам должен понимать. — Когда у тебя рейс? Во сколько? — спохватывается Чонгук, по новой заливаясь слезами. — Сегодня ночью. — Давай встретимся! Прошу, хён, мы не должны вот так на расстоянии прощаться… — Это опасно, Чонгук, в первую очередь, для тебя. — Пожалуйста… — выдыхает омега. Он не может не попрощаться с ним лицом к лицу. Ыну был единственным человеком, который поддерживал его в сложные периоды, единственный, кто не раз защищал от замаха руки Тэхёна в компании из их друзей, не позволял Чонгука пристыжать и оставлял их, только если сам Чонгук попросит, и то, с нежеланием, потому что знал, что оставлять мужей наедине опасно. Единственный друг, товарищ, который не покидал его в беде и прикрывал, если надо. Чонгук любит его, пусть и не так, как тот хотел бы. Ыну слышно тяжело вздыхает, очевидно, ощущая, что это плохая идея, как и предчувствует сидящий справа Чимин, но младшему абсолютно всё равно. Он смотрит на альфу умоляющими глазами, когда Ыну называет место и время встречи, посчитав с этим и время дороги до Тэгу, и когда тот, вздыхая, соглашается отвезти его, Чонгук чуть ли не сияет. Глядя на счастливую улыбку, Чимин понимает, что и звезду с неба для него достанет, лишь бы тот продолжал так сиять и улыбаться. В Тэгу они появляются через два с половиной часа из-за возникших в Сеуле на выезде пробок, но всё ещё успевали приехать вовремя. Чонгук и альфа в масках и кепках, чтобы их нельзя было узнать, в полностью закрытой одежде, и это во вполне себе солнечную для осени погоду делает их тёмными пятнами среди других людей. Тем не менее, знакомым людям узнать их трудно, а у Тэхёна они здесь есть и Чонгука знают давно. Но в районе, где они договорились встретиться с Ыну, довольно многолюдно, это центр, поэтому слиться более чем просто. Тот попросил ждать его в парке возле старбакса, и Чонгук садится на нужную скамейку прямо напротив фонтана с каменными ангелочками в центре, которые из своих стрел пускают воду. Чимин же с газетой сидит слева от него через скамейку, чтобы омегам не мешать, но наблюдает. Чонгук упрямо ждёт, даже когда друг опаздывает на тридцать минут, впрочем, тот предупреждал, что вполне может задержаться. Но задерживается на сорок, пятьдесят, а дальше на час и на два, чем сильно заставляет Чонгука переживать, нервно дёргать коленом и жевать и так травмированные губы. Чимин же на нервах ещё с самого начала, а сейчас и вовсе думает, что это была абсолютно плохая идея, и младшего уже раза три за два с половиной часа отговорить пытался — всё тщетно. По чужой просьбе и на переписанный номер, с которого омега звонил на хосоков телефон, звонить пытался, но тот недоступен. Так они сидят вдали, но в поле зрения друг от друга до одиннадцати часов вечера, и Чимину на младшего смотреть больно: тот сидит, плачет, замёрз, руки дрожат, но непонятно — то ли от первого, то ли от второго, но всё упрямится и идти никуда не хочет. Альфа всё-таки решает попробовать ещё раз и на корточки перед ним садится, накрывая чужие ледяные ладони своими, и слегка отогревает их своим горячим дыханьем, слыша короткие всхлипы и тяжёлые шмыганья забитым носом. — Он не придёт, Чонгук~а. Пошли в отель? — Н-но как… А вдруг что-то с-случилось?.. — А ты не думай о плохом. Конечно, могло что-то произойти, но не обязательно плохое. Возможно, ему пришлось быстро уходить оттуда, где он остановился, да не смог позвонить. Надейся на то, что он уже в аэропорту, и мысленно провожай, желай мягкой посадки. А сейчас нам нужно в тепло, согласен? Тот с минуту смотрит на свои ладони в чужих, таких родных и давно позабытых, и кивает. Они на машине альфы доезжают до ближайшего отеля, паркуются под белоснежным навесом, потому что на парковке не хватает мест, однако на ресепшне их предупреждают, что из-за поселившейся к ним большой компании людей, свободный номер остался только один, и кровать в нём тоже одна, но двуспальная. С согласия Чонгука, потому что тот устал и поскорее хочет отдохнуть, Чимин оплачивает этот номер, и, забрав с машины необходимые вещи, они поднимаются на четвёртый этаж. Мотель состоит из пяти этажей, выглядит снаружи не так уж и презентабельно, да и цены не кусаются — всего сорок тысяч вон за одну ночь, зато сам номер: его интерьер, отдельная уборная, стеклянная кабинка душевой и ванная за перегородкой с видом на ночной город из приоткрытого окна — просто прекрасны. Спальня в тёмно-золотых оттенках, при выключении света потолок светится, но не звёздами, что Чимина порадовало, ибо своих хватает, а простыми золотыми блёстками. К кровати, что стоит в середине комнаты, позади прикреплена некая конструкция, похожая и на барную стойку, и на несколько шкафчиков одновременно, и всё это соединяется с потолком; перед ней же компьютерный стол в углу с наличием множества розеток под ним и плазма на стене, висящая напротив постели. Неброско, глаз не режет, наоборот даже, радует, всего хватает. Чимину нравится. Чонгуку же, кажется, всё равно. Тот устало садится на краю кровати и замирает, опустив голову вниз. Включив полы на панели у входа в номер, альфа подходит к младшему и поглаживает его по плечу. — Всё будет хорошо. Не думай о плохом. Пойдёшь в душ первый? Тот кивает и берёт с постели один комплект, состоящий из белого халата, на удивление пахнущего свежестью, а не куревом или ещё чем, и полотенце, и медленно направляется в душ. Чимин его окликает. — Подожди, — он открывает специальный мешочек с названием мотеля, который выдают с ключами, высыпает содержимое на стол, и, проигнорировав два презерватива с пакетиком смазки, подаёт омеге одноразовые зубную щётку с пастой и кремом для лица, что так же идёт в наборе. Поблагодарив, Чонгук забирает их и уходит, а Чимин только после того, как тот включает в душевой кабинке шумную горячую воду, обращает внимание на то, что в стене между спальней и ванной есть короткое по высоте, но длинное горизонтальное окошко, разве что с утолщением, потому что силуэт по ту сторону размытый, нечёткий. Сердце вдруг начинает бешено гулко стучать, когда он краем глаза замечает верхнюю часть обнажённого тела младшего, и отворачивается, смекнув, что тот может увидеть его неприличные наблюдения и разозлиться или, более того, испугаться. Пусть злится, бьёт, истерит, но Чимин не хочет, чтобы его боялись. Он и так сильно проебался вчера, когда на них наехал и на Юнги голос повысил, из-за чего не только тот, но и Чонгук с ним разговаривать не желал, избегая даже взгляда. Он тогда на пару часов в зал ушёл заниматься на бокс с партнёром, чтобы тот выбил из него весь алкоголь и дурь, и это получилось. Правда, в лофт он вернулся только ночью, когда все легли спать, а сам заснуть так и не смог, думая о своём поведении. Утром ни перед кем из омег так и не извинился, дурак. Перед младшим надо бы сегодня, а вот с Юнги завтра поговорит, извинится. Последний не раз страдал морально, стоило Чимину напиться: просто тот нередко лез со своими нравоучениями в самый неподходящий момент, тем и навлекал на себя гнев, который альфа не всегда в состоянии контролировать, как бы ни пытался. Когда Чонгук, закрываясь, выходит из душа, альфа, не глядя на него, идёт туда следом, и проводит под водой минут двадцать, пять из которых уходит на полноценное мытье. Выключив воду, он подходит к зеркалу над раковиной, и, опустив взгляд на чужую щётку, понимает, что забыл взять свою.

Jordan Suaste — Body

Повязав на халате пояс вокруг талии, он бесшумно выходит из ванной в спальню, чтобы взять другую щётку из набора с пастой, и неожиданно натыкается на полуобнажённого переодевающегося омегу, но не на нагое тело смотрит, а на шрамы, рассыпанные по всей спине и явно не только. Голова вдруг становится тяжёлой, ноги ватными, рот приоткрывается и из него выпускается судорожный вздох, будто альфа вот-вот заплачет. Ноги сами несут его вперёд и он подходит к Чонгуку со спины настолько тихо, что тот и не оборачивается даже, выворачивая аккуратно свою скомканную одежду, чтобы утром с этим не париться и быстро одеться. Не слышит, что Чимин позади стоит и на каждый шрам смотрит. Тех не сосчитать: зажившие белёсые порезы от ножа, следы от потушенных о тело сигарет, до сих пор не сошедшие гематомы на боках и лопатках, которым по факту больше трёх недель, ведь Чонгука навряд ли кто-то трогал в Намго, а в лофте у них тот даже сам себе бы не навредил, постоянно находясь под ненавязчивым присмотром. Насколько сильно можно ударить человека так, что у него до сих пор жёлтые пятна с кровавыми подтёками? Чимин начинает нервно дышать, чувствуя, как в носу пощипывает от подступающих слёз, перед глазами всё размывается, и когда он делает глубокий шумный вдох, Чонгук резко разворачивается с широко распахнувшимися глазами, и прикрывает грудь футболкой. Не стесняется — прячет. Глаза бегают по всему полу, что уже знатно потеплел и ступни греет, и парень даже сдвинуться не может, прикованный страхом. Чимин сглатывает, дрожащей ладонью к чужой футболке тянется и мягко забирает её, что получается легко, ибо руки младшего ослабели, тот привык, что выбора нет, но Чимин вдруг забывает об этом, ему необходимо увидеть все шрамы, хоть и больно. За него, конечно же. Вещь тихо, почти беззвучно падает на пол, как и слёзы альфы, что их даже не замечает. Он смотрит на остальные страшные следы, такие же, как и на спине, и заостряет внимание на ровных, что находятся на запястьях, и те явно сделаны не чужой рукой, а именно их обладателем, то бишь Чонгуком. Их так много… они будто лестница тянутся от начала запястья и до сгиба локтя, сначала короткие, потом больше и больше, и так на обеих руках. Их поверх покрывают ожоги от сигарет… Ещё один задержавшийся на них взгляд, и Чимин с гортанным полу-вскриком срывается камнем вниз, перед омегой на колени, зажмуривается, и обхватывает руками его талию, уткнувшись носом в голый живот. Его раздирает изнутри мысль о том, что Чонгук действительно переживал всю эту боль, терпел ради детей, оставался сильным, но оказался сломленным, с множеством напоминаний о том, что с ним делали. Над его телом издевались, измывались как могли, не считая омегу за человека, а за игрушку, пригодную только для игр. И ладно, если бы выбросили, нет же, продолжали и дальше истязать, буквально резать, насиловать и избивать. Чонгук больше, чем просто тело, так почему… Ошибка Чимина обрекла его любимого человека на самые страшные муки, как моральные, так и физические. Как он мог не выслушать? Как мог бросить, зная, что Чонгук его никогда бы не предал? Подумать, что тот вообще способен на предательство, когда буквально при каждом звонке со слезами на глазах дрожащим голосом твердил, что любит до луны и обратно… Почему Чимин не копнул глубже прямо там, почему не послушал своё ноющее сердце, когда то просило, тянуто его к омеге, когда была возможность поговорить? Если на эти вопросы альфа вполне способен ответить сам, — да потому что дурак, — в чём был тогда виноват ребёнок, которого обрекли на такую судьбу? В чём он был виноват все эти одиннадцать лет? За чьи грехи расплачивается? Почему, если Бог есть, он не даёт ответы на эти вопросы и для чего вообще позволяет своим великолепным созданиям так страдать? Ведь люди по истине своей многогранны, разные на внешность, и все по своему прекрасны, имеют каждый немало личных изюминок, глубоки душой, каждый хранит своё личное море внутри себя. Так почему, если он людей создал, позволяет своим же детям страдать? Быть может, Бога нет?.. Кому же молятся тогда и просят каждый разное? Кто-то родных защитить, себя уберечь, кто-то счастья просит, невиданной никогда любви и много чего другого. Даёт ли им всё это тот, перед кем на коленях стоят? А если Чимин встанет? Только смысл… Из-за всего происходящего в мире дерьма он в него не верит, а даже если сильно постарается, судя по другим, вряд ли получит то, что так больше желает, а именно: счастья своему любимому человеку, да позабыть обо всём, что с ним произошло. Прошлого не вернёшь, этого бы даже Бог не смог обеспечить, а Чимин бы очень хотел… Остаётся только самому обеспечить Чонгуку счастливую жизнь и будущее без того, кто тому жизнь испоганил. Он с колен не встаёт, чувствует, что не хватает сил, смелости посмотреть в чужие глаза, ведь по его вине всё это произошло. Если б только остановился… если б только позволил объясниться… Чонгук и сам плачет, не выдержав такого напора чужого взгляда к тому, что так хорошо прятал на протяжении многих лет. Ни перед кем не открывался, всегда, даже в жаркую погоду тонкие водолазки с длинными рукавом носил, лишь бы не открывать то, что так страшно показывать кому-либо, да и запрещали. Тэхён сам причинял боль, сам бросал в него посуду, на осколки толкал, сам ими же кожу резал, и сам же причитал, что стыдно должно быть показывать такое уродливое тело миру, уродством которого и сам причиной был. Чонгук не мог не делать это с собой тоже. В боли, которую он причинял сам себе, было что-то другое. Когда лезвие рассекало его запястье его же другой рукой, омега чувствовал какое-то облегчение, хоть и было до безумства больно, но он продолжал… Он продолжал до того самого момента, как в лофт к ребятам заехал, и всякий раз, когда тёмный усталый взгляд падал на лезвие, тот же Юнги будто чувствовал, как скоро он выйдет, спрашивал, и Чонгук, чувствуя свою вину за то, что даже «моется» долго, сразу же покидал ванную, да и Хосок-хёну с утра на работу, поэтому даже вставая в шесть утра, ему не позволяли. Ночью Чимин наблюдал. Наверняка не знал и не знает, что Чонгук в эти моменты сразу просыпается, стоит ему только почувствовать даже самый тонкий шлейф природного запаха альфы. Стоило тому покинуть комнату, как омега срывался на тихий плач, хотя это даже плачем не назвать — он рыдал в подушку, кусал ее, чтобы в голос не завопить и не разбудить тех, кто к его боли не имеет никакого отношения. Чонгуку больно ото всего: воспоминания о прошлом с Чимином режут по сердцу, воспоминания с Тэхёном режут по каждому шраму, что ныть сразу начинают, желание увидеть детей бьёт сразу в голову. Он чертовски устал и хочет вздохнуть без колкой боли, но та при каждом вдохе-выдохе ему горло шипами обволакивает, а в лёгких будто кучу иголок накидали. В такие моменты весь он — оголённый провод. Чонгук не желал, чтобы войну на его теле увидел любимый человек, но не подумал, забылся и обнажился. Тот на коленях перед ним стоит, плачет горько, наверняка свою вину чувствует, вот только омега его виноватым не считает, но тому ведь не объяснишь. А по факту оба виноваты: один смолчал, другой не выслушал. Но, что произошло, то произошло. Вину надо признавать вовремя, слушать друг друга — тем более, а иначе можно многое потерять, и они — тому пример. — Чимин, прошу, не нужно, — сёрбает носом омега, одной ладонью вытирая слёзы с лица, а вторую опуская на чужую макушку. — Мне очень жаль… Прости меня за всё: за то, что бросил, за то, что не выслушал, за вчера прости… — приглушённо шепчет тот, виском прижимаясь к тёплому животу омеги с большим шрамом от кесарева сечения. — Давно простил. Прости и меня тоже, — с искренним сожалением срывается с губ. Ночь выдаётся тяжёлой, бессонной. Ни один из них не спит, но друг к другу лежат спинами. Чимин по всё ещё оставшейся привычке оставил на кровати место у окна для омеги, ибо тот всегда любил смотреть в него на колышущиеся кроны деревьев в их провинции, на полную луну и птиц, что рассекали усыпанное звёздами тёмно-синее небо с лёгким свечением. Чонгук только так тогда засыпал, и никак больше, но сейчас альфа слышит и чувствует, как тот ворочается: то ли просто не спится, то ли кровать причиняет дискомфорт, потому что чужая, а может и сам Чимин является бессоннице виной. Обычно, даже если не помогал прекрасный вид из окна, он обнимал хрупкое тело позади, утыкался носом в чужой затылок и долго вдыхал природный запах мороженного и феромонов, что там находились. Сейчас же он младшему никто, кроме как бывшая любовь, оттого и неуместно было бы повторять такой момент. Поэтому Чимин решает оставить того на пару часов одного, чтобы омега спокойно мог поспать, и аккуратно тихо встаёт с кровати. — Куда ты? — Возможно, тебе мешает присутствие кого-либо ещё, поэтому ты уснуть не можешь, так что я до магазина схожу. — С чего ты взял, что причина именно в этом? Чимин не видит, но слышит, как тот разворачивается лицом к нему. — В лофте ты сразу засыпал, — выпаливает он, не подумав, и тут же прикусывает язык. — То есть… это не то, что ты- — Я знаю, Чимин. Я прекрасно знаю, как следит за мной Юнги-хён, переживает, когда я долго сижу в ванной, как Хосок-хён встаёт раньше, когда слышит, что я проснулся и сразу иду туда, знаю, что вы специально убрали три дня назад бритвы, слышу, как ты проверяешь меня, охраняешь мой сон среди ночи. И я благодарен, правда. А сейчас я не сплю не из-за тебя, просто что-то меня тревожит, и это не даёт мне покоя. — За детей переживаешь? — За них тоже, — он и сам не знает, за что или кого переживает в данный момент, но сердце отчего-то колотится как бешенное, ладони потеют и хочется что-то сделать, но вот что — непонятно. — Может, тебе кофе или кукурузный чай сделать? Там есть в корзинке, — Чимин встаёт с кровати и подходит к столику, на котором и чайник стоит, и корзинка с чайными пакетиками, кофе и каким-то печеньем. — Не очень хочется. — Мне тоже, — вздыхает альфа, возвращаясь в кровать, и ложится на спину, подогнув руку под затылок. Так они и лежат абсолютно молча, и Чонгук без стеснения вдруг смотрит на профиль старшего. Оглядывает каждую черту, заострённые скулы, которыми когда-то были пухлые щёчки, и Чонгук безумно любил их чмокать, ещё когда был мелким, а альфа подростком, и, в отличие от него, тот их терпеть не мог, всё похудеть пытался, но с возрастом щёки вдруг впали, скулы заострились, и понял, что всего-то нужно было подождать. На самом деле, Чонгук до сих пор думает, что Чимин втихушку худел, потому что возраст возрастом, а не все в лице меняются, да и тому от родителей лёгкая полнота досталась: что отец, что папа — оба по своей природе с рождения немного полненькие. Но омега ни разу не доканывал из-за этого своего парня, разве что просил быть аккуратнее, ибо с этим не шутят. Иронично, конечно, с его-то нынешней болезнью. Вскоре Чимин в зал начал ходить, лет в семнадцать, и пусть совмещать с танцами было затруднительно, он всё же смог и добился того, чего хотел. Как младший сейчас видит, тот до сих пор за телом следит тщательно. Взгляд случайно падает на пухлые губы, которые Чимин тоже не очень любил и тональным кремом по краям нижнюю и верхнюю подмазывал, чтобы визуально чуть сузить, но к двадцати годам, благо, привычка сошла на нет, и Чонгук считает, что в этом есть его заслуга: он этот крем не брезговал слизывать, потому что губы альфы прекрасны в своём естественном виде, и всегда причитал при этом на тему того, что этот чёртов крем не вкусный, и он не хочет с альфой из-за этого целоваться. Конечно же, без комплиментов никогда не обходилось, ибо Гук хотел, чтобы тот полюбил каждую часть своего тела, будь то губы или щёки и даже те шрамы на ладони и на плече, которые у альфы остались от драки с бешенной собакой. Они со школы оба возвращались, когда на них напала большая собака, и больше желала укусить младшего, нежели Чимина, но тот не растерялся, ребёнка оттолкнул и, пусть это неправильно и глупо, собаку за пасть схватил, когда та всё же вцепилась в его плечо. Пытаясь отцепить её от себя, та и ладонь ему насквозь прокусила, и хорошо, что мимо проходящие знакомые рыбаки помогли, а ведь улица абсолютно безлюдная, и по ней только школьники ходят, дабы путь сократить. Чонгук как сейчас помнит свою истерику, когда, на тот момент ещё его друг, весь в крови был, прям как из ужастика. Даже спустя многие годы он всё время благодарил альфу за этот смелый поступок. Неожиданно Чонгук чувствует прилив крови к своим щекам, когда понимает, что чужие губы поцеловать хочет, и это немного смущает лишь внутренне, внешне же он невозмутим. Он давно не ребёнок, чтобы из-за этого сразу отворачиваться или делать вид, что по нему жук ползёт, но это как раз-таки и грустно, потому что хочется как в прежние подростковые времена залиться краской от простого желания поцеловать своего любимого человека, сделать вид, что он чем-то занят, дабы краснющие щёки Чимин не заметил. Сейчас всё как-то наоборот. Хотел бы он вернуть то, что у них когда-то было? — да. И омега видит, на протяжении всех этих дней видел, что и старший хочет. Раньше бы он ломался, ждал от того первый шаг, но сейчас понимает, что Чимин не позволит себе этого из простых банальных соображений, то бишь после всего того, с Чонгуком произошло. Он немного чувствует себя из-за этого жалким. Благодаря Тэхёну и его мерзким друзьям, он стал запуганным, тихим… суицидником. Наверное, и Чимин после того, как увидел эти шрамы на руках, тоже теперь так думает, хоть омега и сомневается, зная этого человека от и до. Тот винит себя — это факт, но Чонгук его действительно виноватым не считает, потому что на его месте, возможно, также бы поступил. Но, что есть — то есть.

Made In Heights — Panther

Чимин вдруг с кровати подрывается, и младший наблюдает краем глаза за тем, как тот подходит к окну и распахивает его, облокотившись руками о выступ. Чонгук решает последовать его примеру, но подходит сзади, несмело обвивая руками чужую талию и прижимаясь щекой к лопаткам альфы, и тут же чувствует, как тот вздрагивает. — Чонгук, что ты- — Пару минут… — просит он, прикрывая глаза. Напряжение чужого тела ощутимо спадает, и сам омега расслабляется. Так они стоят больше пары минут, каждый думая о своём, но на самом деле их мысли совпадают, как и было когда-то. Чонгук глубоко вдыхает чужой природный запах, заполняя им лёгкие без остатка, и чувствует полное удовлетворение, спокойствие и абсолютную безопасность, и так только с этим человеком. Чимин в его руках вскоре разворачивается, оказываясь с ним лицом к лицу, и младший думает, что это тот самый момент. Опускает взгляд с чужих глаз на поджатые губы и придвигается своими, однако альфа резко отворачивает голову, из-за чего он тычется ему в линию челюсти, покрытой лёгкой щетиной. Чимин сглатывает, из-за чего его кадык дёргается, и смотрит куда-то вдаль — на телевизор, наверное, — а Чонгуку это прямо по сердцу резко резануло. В носу пощипывает, глаза наполняются влагой, что скапливается в уголках, и он заторможено смаргивает её, тут же прижимаясь щекой к своему левому плечу, чтобы скатившаяся слеза впиталась в халат. Он поджимает губы и тихо, глубоко и судорожно вдыхает носом и выдыхает ртом, чтобы в отчаянности не всхлипнуть и не зареветь. Что ж, сам виноват. Чего ожидал — непонятно. А сердце болит… Тихо и коротко шмыгнув носом, Чонгук поднимает голову, но не на старшего смотрит, а куда-то в его плечо. — Разлюбил? Альфе бы усмехнуться, да не та ситуация. Он прикусывает щеку изнутри и поворачивается лицом к омеге. Как сказать, что больно сделать не хочет? Как сказать, что даже обняв, боится, как бы тело в его руках не рассыпалось, подобно хрусталю? Чимин просто боится что-то сделать не так, зная, через что прошёл омега за все эти годы. Разлюбил ли он? — Никогда, — в чужие губы, на которых смыкаются свои. Чонгук прижимается к нему всем своим естеством, отчётливо ощущая своего и чужого стук сердец, что начинают биться о рёбра в унисон, и вкус солёных слёз уже не только своих, но и альфы. Тот прижимает его теснее, хотя теснее некуда, в глубокий поцелуй вкладывает все свои чувства и эмоции, ощущая полную отдачу от омеги. Жар накрывает мгновенно, воспоминания одиннадцатилетней давности обрушиваются на голову, будто снежный ком, и, целуя парня, Чимин снова понимает, что чувства ни на минуту не покидали его, всё это время жили в нём, и надежда на лучшее теплилась где-то глубоко внутри. Пусть и прошло столько времени, теперь они рядом друг с другом, и если он ещё раз позволит себе потерять этого человека — точно нож в сердце вонзит. Отныне без Чонгука нельзя, и Чимин без него даже пытаться жить дальше не станет, потому что первая попытка провалилась с тотальным треском — он не жил, а лишь выживал, на что-то надеясь. У него снова появилась причина жить, развиваться, и ради Чонгука он горы свернёт и шею Ким Тэхёну первым делом. Подхватывая почти ничего невесящее тело под ягодицы, Чимин мысленно обещает и ему, и самому себе, что исправит это, с помощью врачей вылечит его, сам готовить начнёт, лишь бы омега ел и был здоровым, и на уже охлаждённую из-за их отсутствия постель кладёт. От контраста температур тела мурашками покрываются, волосы дыбом встают, и Чонгук ёжится, стоит чиминовым рукам медленно стянуть с того халат. Альфа прокладывает поцелуями, будто бабочками, мокрые дорожки от ушей до пупка, к каждому шраму нежно прикасается, и как жаль, что залечить нельзя, убрать эти следы с воспоминаниями навсегда. Чонгук под ним млеет, дышит глубоко, за его действиями пьяным взглядом наблюдает, видно, большего желает, и Чимин с его позволения стягивает нижнее бельё сразу с них обоих. Омега вдруг от стеснения колени сводит, потому что обнажённый душой и телом перед Чимином предстаёт впервые, впрочем, для него это и есть первый раз, потому что прошлые были без обоюдного согласия, без его желания вступать в интимный контакт. Его никто не спрашивал и всегда заставляли, он не чувствовал кроме боли абсолютное ничего, а тело реагировало на альф, не спрашивая разум, а тут он обнажается перед человеком, с которым жизнь прожить хотел и хочет до сих пор, перед человеком, которого любит больше жизни. Воздух становится раскалённым, дышать становится как-то труднее, хотя окно они даже не закрывали, и прохлада оба тела накрывает, будто полотном, и Чонгук понимает, что его приятно душит осознание того, что сейчас он с Чимином, а не с кем-либо ещё, кто может причинить боль. Тот его тело целует, посылая вниз живота приятные волны возбуждения, аккуратно ноги раздвигает, прося не закрываться, ласкает уязвимые места, но видно, что осторожничает, потому что касается любого участка кожи невесомо, ладонями бока не сжимает, как делал когда-то в момент оральных ласк, а всё потому что бёдра Чонгука так и норовили соскользнуть с постели от накрывающего удовольствия. Он забыл вообще — каково это. Сейчас всё будто в новинку, и его неожиданно подбрасывает крупной дрожью, стоит альфе заглотить его пульсирующий член до основания, будто это так просто, впрочем, Чонгука это и тогда, одиннадцать лет назад, поражало: когда же пробовал сам омега, ему то не хватало дыхалки, то не хватало сил, приходилось помогать рукой, и даже наставления Чимина как-то не особо помогали делать это правильно. Он неожиданно для себя стонет высоко и на локтях поднимается от нетерпения, ибо просто так на месте ему не лежится, и тянется к плечу альфы, сжимая то и давая понять, что лучше остановиться, иначе он быстро кончит. Чимин отстраняется с пошлым звуком чавканья, просит перевернуться на живот, и когда Чонгук исполняет просьбу и чувствует между оттянутых в стороны ягодиц холодок, в нём тут же будто что-то взрывается, когда в него вместо ожидаемых пальцев входит горячий язык. Упав лицом в одеяло, он гортанно, с лёгким рыком выстанывает имя альфы и перехватывает свой член у основания ладонью, яро почувствовав, что уже готов излиться. Чужой язык по кругу водит, толкается, как пальцы на растяжку, и к нему вдруг они же и добавляются поочерёдно, каждый из которых в смазке. Омега даже не заметил, когда Чимин успел открыть лежащий на тумбочке пакетик и вылить его на свои пальцы, но об этом он сейчас не думает, и его больше интересуют ощущения, коих никогда раньше не получал. Это уже другое, это уже не минет, которым его Чимин баловал когда-то, а растяжка для дальнейшего проникновения, и его жутко кроет от того факта, что мечта из подросткового времени наконец исполнится. Ребёнка от Чимина он родить уже не сможет, это ранит до глубины души, но когда всё это закончится, и Тэхён сядет в тюрьму, Чонгук искренне хочет попробовать походить по хорошим врачам и всё-таки узнать, есть ли у него возможность родить без последствий. Погрязнув в ощущениях, в моменте, Чимин забывается обо всём. Ничего, кроме распластанного на постели стонущего омеги его не интересует, лишние мысли голову не посещают. Он полностью отдаёт свои силы, чтобы ему угодить, расслабить, сделать приятное, и радует, что ему это удаётся в полной мере. Полностью заменяя язык только пальцами, Чимин вытирает со своего подбородка смесь из слюны и смазки и покрывает поцелуями мягкие половинки, переходя на поясницу и лопатки. Чонгук на его пальцы насаживается с особым усердием, стеная судорожно, и в перерывах шепчет, что этого достаточно. — Ты уверен? — спрашивает его Чимин, наклонившись к уху, и всё также любовно ласкает мягкие скользкие от смазки стенки. — Д-да… — срывается с губ, и Чонгук тянется к квадратику с презервативом, что лежит там же на тумбочке. — Потом надень его. — Не сейчас? — Не сейчас, я хочу почувствовать тебя. Чонгук соскальзывает с пальцев и поворачивается лицом к альфе, переворачиваясь и всем телом, и падает вместе с ним на спину, завлекая одновременно в такой необходимый мокрый поцелуй, в который оба вкладывают немало чувств. Он просовывает руку между их телами и сам направляет в себя головку чужого члена, и, закусив губу, чувствует, как Чимин аккуратно медленно входит до основания и останавливается, позволяя привыкнуть. От переизбытка нежности и осторожного обхождения с ним, хочется заплакать. Откинувшись затылком на подушку, омега мягко массирует шею старшего, млея от ласк, которые тот ему даёт, оглаживая тело влажными ладонями и поочерёдно обхватывая губами чувствительные соски. Лёгкие от чересчур частого дыхания огнём горят, в них явный пожар, но это, чёрт возьми, впервые приятно. Чимин аккуратно двигаться начинает, из-за чего анус зудит от вторжения и болезненно распирается, но омега терпит, стараясь расслабиться. Альфа понемногу темп наращивает, подмахивая бёдрами и входя не до конца, чередуя с более глубокими проникновениями. Чонгук под чужими движениями млеет, рассыпается перед любимым, расслабляется полностью, да так, что на глазах пелена будто покрыла и не даёт стать холодным по отношению к партнёру. Собрав свое разнеженное ласками нутро, он закидывает руки на плечи, смыкая за чужой спиной, и тянет Чимина на себя. Альфа поддается младшему, наклоняется к открытой шее, оставляя на ней легкие поцелуи, которые после переходят во влажные с едва заметными, но такими приятными, укусами. Левую руку он просовывает под спину, а правой оглаживает грудь омеги, то спускаясь, то поднимаясь по торсу, задевая и задерживая внимание своих пальцев на ещё влажных сосках Чонгука, надавливая и оглаживая их по очереди. Чимин продолжает движения, входя в уже расслабленный проход, и, когда руки омеги соскальзывают, приподнимается, перенося свои ладони на внутреннюю сторону его бедер, слегка сжимая их. Чонгук периодически сжимает стенки ануса, принося невероятные ощущения обоим, и выгибается в пояснице, подмахивая бёдрами навстречу чужим. Чимин нагибается к омеге обратно, ставя руки по обе стороны от него, а тот, в свою очередь, скользит ладонью по впалому животу и большим пальцем размазывает смазку по головке члена, после водя по всей длине, то и дело зажимая у основания, чтобы не кончить. — Поставь мне метку, Чимин, — выгибаясь, просит Чонгук и целует. — Сейчас. Альфа с сомнением смотрит, тормозя, но младший выглядит уверенно и кивает твёрдо, не давая поводов сомневаться. Если бы ещё тогда, одиннадцать лет назад, Чимин поставил бы эту метку, возможно, до Чонгука не смел бы никто дотронуться, но тот не разрешал из-за родителей, пусть и хотел, а теперь сам просит, и это пробуждает в Чимине ещё более трепетные чувства и мысли, и он понимает, что этой ночью Чонгук станет его во всех смыслах, по-настоящему: физически и душевно, как когда-то оба и желали. Отныне омега будет всецело принадлежать ему, частично пахнуть им, показывая любому, что занято, трогать нельзя, опасно даже, потому что альфа за младшего любого порвёт, собственным зубами загрызёт и не подавится. Он сглатывает, жадно смотря в наполненные влагой глаза Чонгука, спешно натягивает распакованный одним разрывом презерватив, снова входит, ускоряется в движениях и медленно придвигается губами к изгибу между шеей и плечом, куда и ставят метки. Обдавая кожу горячим дыханьем, альфа лижет намеченное глазом место, обхватывает ладонью чужой затылок, чуть приподнимая голову, и, чтобы чуть заглушить боль приятным, не переставая ритмично двигаться, вонзается прорезавшимися острыми зубами в кожу со всей дури, протыкая её насквозь до крови. В стенах теряется болезненный вскрик одновременно с блаженным стоном.

***

Ólafur Arnalds — Broken

— …ну и он был действительно добр и мил со мной, опекал, как родного брата. Мы очень многим делились друг с другом, хотя со стороны это казалось странным из-за разницы в возрасте, потому что он мне уже на тот момент в отцы годился. Он мне нередко ведал о том, что хочет семью, потому что нагуляться успел, и в рассказах о его типаже совсем не было места семнадцатилетнему подростку, у которого в планах выйти замуж за другого. Даже в его мыслях, казалось, я с ним рядом не стоял, — вздыхает омега, выводя на груди старшего невидимые замысловатые рисунки. — Знаешь, теперь, когда я узнал, чем он торгует на стороне, мне кажется, что они все тогда были под наркотой. Как думаешь? Чимину немного непонятно, как младший может так спокойно вспоминать тот день, но видит, что тот просто смирился, ибо ничего не вернёшь. Не хочется, но отвечает: — Вполне возможно и это. Найду его и спрошу лично. Ты мне лучше скажи, — и поворачивает голову чуть влево, к своему плечу, к которому впритык щекой прижимается Чонгук, — что было после? Когда ты вернулся домой. Только если не можешь, не отвечай. Мне бы просто хотелось знать, что ты сказал родителям. — Я вернулся только через сутки, пропустил школу. Сам я родителям не звонил, это сделал Тэхён, а уж что он там им сказал, я, честно говоря, до сих пор не знаю, — Чонгук смотрит в одну красную точку на плазме. — Когда я вернулся домой, никто не спросил, почему я такой подавленный, без эмоций, с кучей… меток на своём теле. Мама поняла буквально сразу, это было видно, возможно, подумала, что это было обоюдно, я не знаю… С тех пор я возненавидел своих родителей, и, более чем уверен, они это понимали и знают об этом по сей день. Чимин на секунду прикрывает глаза и целует омегу в макушку, массируя её пальцами левой руки. — Как тебе удавалось после этого разговаривать со мной так, будто ничего и не было? — тихо спрашивает он, глотая комок слёз и дыша носом. — Ты был весел, много болтал… — Непросто было держать лицо ровно, непросто было выходить на улицу, смотреть в глаза родителям, много чего было непросто… но стоило мне вспомнить о тебе, сразу становилось чуточку легче. Твой голос успокаивал, вселял в меня жизнь, надежду на лучшее. Единственное, когда мне не помог даже ты, было моментом, когда я узнал, что жду ребёнка. Тебе мама тогда сказала, что я слёг в больницу с пневмонией, не мог даже разговаривать, но, на самом деле, я пытался наложить на себя руки. — Подожди, но ведь это было на шестом месяце моего пребывания на судне…? — И для меня через три месяца после случившегося, так и есть. Альфа хмурится. — Ты не знал, что беременный? Чонгук ощутимо мотает головой в полном отрицании. — Беременность все три месяца протекала тихо, не было ни единого намёка, кроме явного набора веса, но я думал, что просто переедаю. Лишь когда я упал в обморок и родители отвезли меня в больницу, там мне сказали такую вот новость. — И ты серьёзно пытался… наложить на себя руки? — Это был первый раз, да, — вздыхает тот, зажимая пальцами пощипывающий нос от подступающих слёз, которые он также вытирает тыльной стороной ладони. — Мы приехали домой, и я в полном опустошении пошёл в гараж отца за верёвкой. Глупо было, потому что родители-то дома были, но я думал только о том, как не хочу жить. Было плевать на всё. Они прибежали на шум — я случайно с грохотом задел стол, который тогда на соплях держался из-за того, что я его сломал, и вытащили меня из петли. У матери истерика была, а я даже заплакать не мог, только сухо кинул то, что я всё равно сделаю это, потому что не нужен мне этот ребёнок и жизнь не нужна. Аборт делать запретил Тэхён. — Он знал? — Ему позвонил отец в этот же день. До сих пор не могу простить ему тот звонок втихушку. Он приехал на следующий день, когда я днём спал, и это было удобно, потому что если бы я не спал и вообще знал, что он приедет, то я в комнату бы не пустил, а так Тэхён тихо зашёл, закрыл дверь и разбудил меня. Стоило мне увидеть его одним глазом, как вдруг вместе со мной и проснулась истерика — всё то накопившееся. Я начал драться, реветь навзрыд, никак не хотел даже на десять сантиметров его к себе подпускать, и ручкой, что попалась мне под руку, ударил его в плечо со всей дури так, что та проткнула ему кожу. Этот идиот даже внимания на боль не обратил, и бровь не дёрнулась. — Побочка от наркоты, — на вопросительный взгляд омеги продолжает: — Ну, Хосок сказал, что приняв голубую лагуну, человек чувствует полную эйфорию, лёгкие глюки видит, но самое главное в том, что не чувствует боли. Совсем. Эту наркоту у него скупали те люди, которые нелегально занимаются боями. Бой легче продолжать, если не чувствуешь усталости и боли, а после неё как раз ничего такого не ощущаешь. Победа одному гарантирована на сто процентов, и небольшой процент с выигрыша, помимо закупки самого товара до, уходил Тэхёну в карман, будь то бои в Америке, Японии или Китае. — Ужас… — Что было дальше? — Он связал меня по ногам и рукам, чтобы я не брыкался, — резко говорит Чонгук. Ким Тэхён абсолютно ненормальный, психически-нездоровый человек, который не знает даже, как успокоить другого, а только и делает, что применяет насилие. — Рот ещё порывался заклеить, но я решил, что лучше будет успокоиться, иначе всё повторится вновь… Дальше он начал объяснять, что как только я рожу, он сделает тест ДНК, чтобы узнать, кто отец, и если он, то мы поженимся. Я, конечно, был против абсолютно, но он угрожать смертью родителей начал, — Чонгук тяжело вздыхает, прежде чем на выдохе продолжить: — и твоей… Взгляд Чимина становится стеклянным. Он смотрит вперёд, осознавая всё то, через что прошёл его любимый. Картинка перед глазами становится яркой и навязчивой: именно тот момент, когда он бросил омегу на асфальте и уехал, даже не осознавая то, что за плечами Чонгука такая история, и на них же тяжёлый груз защиты его — Чимина, и родителей. — От прежнего Тэхёна, которого я знал, хотя знал ли вообще, ничего не осталось. На его месте оказался абсолютно пустой человек, который мог только причинять боль, и если тогда я даже понятия не имел, что тот действительно способен воплотить угрозы в реальность, просто из-за страха согласился на всё, что он предложил, то вскоре я понял, что Тэхён изысканно исполняет всё, что слетает с его губ. По моей мольбе он оставил меня в провинции до роддома, но после ДНК-теста сразу отвёз бы меня в Сеул к себе, хотя его уверенность в том, что ребёнок именно от него, была прям видна в этих страшных глазах. Я и сам, на самом деле, был в этом уверен, потому что сцепку тогда он позволил только себе. Плохо помню это, вообще-то, потому что я будто отключился от всего, но какие-то обрывки всё же до сих пор кроются в моей голове. Чимин хочет поддержать, что-то сказать, но все слова в глотке застревают, и ему невероятно трудно выдавить из себя хоть что-то. Вместо слов с уголков глаз тихо катятся капельки слёз. — На седьмом месяце начались преждевременные схватки, Соён родился недоношенным… Мне тогда жутко страшно было, что я просто не справлюсь с тем, если у него будут отклонения, — Чонгук в открытую плачет, всхлипывая, при мыслях о детях, которых давно не видел, — но Тэхён пообещал, что сделает всё для его лечения. К тому времени, когда он увидел лицо мальчика, даже тест делать не стал — на носике и под глазом у Соёна те же родинки, что и у Тэхёна. А вскоре, когда я съехался с ним, Соён рос и становился всё больше на него похожим, от меня унаследовав только форму носа и разрез глаз. — Когда ты полюбил его? — Кого? — поднимает Чонгук голову, взметнув бровями. — Ребёнка, — по-доброму усмехается альфа, клюнув того в раскрасневшийся нос. — А~, — Чонгук решает положить подбородок на грудь старшего, шмыгая носом и вытирая слёзы, и оказывается с тем лицом к лицу, но взгляд опускает, пальцем продолжая что-то рисовать у того на ключице. — Ну, я Соёна полюбил где-то на седьмом месяце как раз, когда понимал, что пусть и при ужасном зачатии, да не с тем человеком, но у меня всё же будет дитя, — вдруг улыбается грустно. — Ты же и сам помнишь, как я сильно хотел ребёнка, хоть и от тебя. На Тэхёна я не обращал внимания, только сыну да учёбе время уделял. Что было при нашей совместной с ним жизни, я, пожалуй, промолчу. — Хорошо, — Чимин понимающе кивает, зная, что и сам не выдержит натиска такого продолжения, о котором даже Чонгук после всего, что было тогда, говорить не хочет, и это означает только одно — всё было гораздо хуже, чем до этого. Он пальцами притягивает омегу за подбородок и мягко, нежно целует. — Ты только не жалей меня, прошу, — подавленно просит младший. — Мне не это нужно, а просто, чтобы ты был рядом. Ты же не уйдёшь? — Никогда. Больше никогда тебя не брошу и никому не отдам. Чимин притягивает его за затылок к себе и вовлекает в нежный медленный поцелуй с солёным вкусом слёз.

***

Гуляющие по лицу лучи солнца заставляют поморщиться, и Чонгук нехотя открывает один глаз. Прощупывая мысленно своё состояние, он понимает, что впервые чувствует себя отдохнувшим и полным сил, а также ощущая внутри некий трепет, вероятно, из-за произошедшего ночью. Стоит этим мыслям заползти в его голову, как он тут же чувствует жжение в изгибе шеи и машинально прижимает ладонь к ноющей метке, покрытой большим пластырем, который Чимин бережно наклеил на укус после обработки. Наверное, это единственный будущий шрам, который омеге действительно будет нравиться, ну, а пока это, соответственно, сплошная гематома со следами от зубов. От мысли, что метку каждый год необходимо обновлять, его в дрожь бросает, потому что в памяти с ночи до сих пор таится тот момент с его криком и той жуткой болью, что полностью сковала верхнюю часть туловища. Окончательно пробудившись через несколько минут, Чонгук накидывает на обнажённое тело белый халат, и только потом замечает пустующую вторую половину кровати. Осмотревшись, замечает поставленный на зарядку телефон альфы, и поднимает взгляд на настенные тикающие часы, что показывают половину третьего дня, и это его приводит в шок, потому что впервые парень проспал столько времени и даже ни разу не очнулся. Видно, сильная усталость от этой жизни делает своё дело, как и комфортный сон с любимым человеком поблизости. Он уходит в душ, стараясь гелем сильно не намываться, дабы не перебивать въевшийся к кожу природный запах Чимина, и через минут десять слышит, как входная дверь в номер открывается. Выключив душ, омега обсушивается полотенцем, снова заворачивается в тот же халат и выходит наружу, подходя к старшему со спины. Тот, мгновенно обернувшись, улыбается краем губ и целует парня в нос, снова обращая внимание на то, что делал до этого: что-то в телефоне. — Как спалось? — Безумно хорошо и спокойно. А где ты был? — Ходил продлевать номер, потому что как чувствовал, что ты проспишь прилично. Потом на пробежку ушёл, после неё в магазин, сигареты закончились, и вот я здесь. От ребят куча пропущенных… — хмурится Чимин. — Когда они звонили? — Ночью. У меня телефон сел, ну и как бы не было времени встать и поставить на зарядку, — непроизвольная улыбка растягивает губы, стоит вспомнить события этой ночи. — Я увидел выключенный телефон только перед тем, как из номера выйти. — А может они узнали что-то про Ыну? — тут же становится встревоженным Чонгук. — Не думай сразу о плохом, помнишь? — вскинув бровями, спрашивает Чимин, и, получив кивок, прикладывает телефон к уху, прежде нажав на вызов на хосоков номер. Выматывающие длинные гудки делают из альфы параноика, а когда после не берёт трубку и Юнги, он и сам начинает накручивать себя. — Что-то мне это не нравится. Дождавшись окончания гудков, Чимин тяжело вздыхает и хватает со стола принесённые с магазина сигареты, решив успокоить немного пошатнувшиеся вмиг нервы. Чонгука он просит переодеваться, так как им надо уже ехать, и выходит на имеющийся в номере балкон, даже не обращая внимания на стоящую табличку о запрете курения. Как только зажжённая сигарета оказывается в зубах, телефон в руке вибрирует из-за входящего звонка, и Чимин видит неизвестный номер. Предчувствие подсказывает ему не брать, но палец соскальзывает будто сам по себе, снимая вызов. Он молчит, но собеседник молчать не желает. — Есть такая цитата: «Она сказала: начну завтра. Смерть ответила: а я сегодня», — после этого следует тихий, но безумный смех. — Это означает, что нужно жить моментом, не думаешь? — Пытаешься определить моё местоположение? Не выйдет. — Знаю, уже пытался. Так что думаешь насчёт цитаты? — К чему ты её сказал? — Тебе на раздумья. У тебя же IQ 128, вот и догадайся. — Пошёл ты. Если это всё, зачем ты позвонил, я кладу трубку. — Верни мне Чонгука, — спокойно, но зло. Чимин вдруг смеётся утробно. — Ты бы со своими делами разбирался, или будешь всю жизнь бегать по миру со своими мужем и детьми? — Кстати, насчёт этого… Неплохо же меня вокруг пальца обвели, я даже и подумать не мог, что это сделают твой дружок, его омега и ты. Вместе. Сердце замирает. — Чего замолчал? Думаешь, я не могу сложить два и два? У меня иммунитет на подобные стечения обстоятельств, а ваше одновременное появление с Мин Юнги на моём горизонте и проверки NIS сразу меня встревожили. Жаль только, что я не подумал о внедрении агента в клуб. Муженёк сдал, я так полагаю? Ну ничего, уроков у меня много, ещё не раз успею преподать. — Перед лицом неизбежного хороший Верховодец всегда выбирает милосердие. Так не лучше ли тебе отпустить своего мужа и сдаться? — Это был комплимент? — усмехается Тэхён. — Констатация факта. Делами хоть и тёмными промышляешь, но зато искусно, так что лидер ты хороший, да и человеком таким гнилым ты вряд ли был когда-то. Полагаю, детство не удалось, раз ты стал абьюзером и насильником? — альфа по ту сторону резко замолчал, и Чимин понял, что попал в точку. Ковырять старые раны он умеет только у себя, но грех не пошариться и в чужих шкафах со скелетами, и вдруг стало очень интересно: сколько же таких у Ким Тэхёна? Чимин предполагает, что Чонгуку о жизни своего мужа многое известно, однако тот не скажет, да и сам альфа вряд ли разоткровенничается, потому, вероятно, придётся надавить морально, мелкими шажками подходить к неприступной крепости, да и опыт уже имеется, ведь Чонгук до сегодняшней ночи ему не доверял, хоть и думал об обратном. Зачем ему это вообще надо? Из интереса, скорее. Как бы он не желал убить Тэхёна своими руками, в данный момент того отчего-то стало до дури жалко. — Поделом тебе. Сочувствую. — Ты точно выродок своего отца. Думаешь, копнул глубже и я расплачусь, открою тебе свою душу? — Причём тут мой отец? — Похожи вы очень, но сейчас не о нём речь. Ты мне лучше мужа верни. — Мужа ты не получишь. — Я не из тех, кто сдаётся, в отличие от некоторых. — У меня есть чувства и эмоции, в отличие от некоторых, — легко парирует Чимин в том же тоне и манере речи. Тэхён весело усмехается. — Ты просто знай, что сам в мои руки его отдашь. — С какой стати? — Узнаешь примерно через сутки, может, чуть больше. Я всегда на десять шагов впереди, да ты и сам это мог заметить. — Что ж, посмотрим. И всё же, с какой целью этот звонок? — Хотел похвастаться, — как-то странно вздыхает тот. — Присмотрел себе одно местечко в Сеуле, чтобы спрятаться. Тихо, спокойно… соседей нет. Правда, убраться надо бы, а то грязновато. Чимин хмурится. Не просто так ему это говорят, и чужой тон напрягает. — Уж копы-то туда то-о-очно не сунутся. — Если ты с ними что-то сделал, — сквозь зубы, яростно дыша, будто дикий бык, цедит Чимин, прекрасно понимая, к чему ведёт этот ублюдок, — я найду тебя и прикончу собственными руками. — С нетерпением жду нашей встречи. И сбрасывает трубку. Чимин немедля залетает внутрь будто ураган, чем пугает одевающегося в уличную одежду Чонгука, и быстро кидает ему, что нужно срочно выезжать, не поясняя причины. Он не хочет раньше времени пугать его, да и себя тоже, очень сильно надеется, что это пустые слова и его друзьям ничего не угрожает, хотя бы потому, что Ким Тэхёну нет смысла что-либо предпринимать: причин нет, помимо той, что идёт сейчас рядом, испуганно на альфу озираясь, да и тот в любом случае двумя ногами за решёткой. Если только это месть из-за того, что Тэхёну уже нечего терять, и он осознанно усугубляет свои проблемы, однако Чонгука обратно просит, будто есть вероятность избежать всех наказаний, и это Чимина напрягает. На въезде в Сеул через полтора часа они попадают в огромную пробку, и это, как назло, оказался час-пик, из-за чего Чимин со всей злостью, тяжело дыша, бьёт по рулю, позабыв о нахождении омеги по правую сторону. Даже объезда никакого нет. В голове начинается самый настоящий ураган из эмоций и мыслей, начиная от самых плохих и до утешающих. «Это всё угрозы. Это всё угрозы. Это всё угрозы», — как мантру повторяет про себя. Он облокачивается лбом на сложенные на руле руки и пытается мысленно настроить себя на лучшее, ведь, в конце концов, за все эмоции и чувства отвечает мозг, и именно мысленно человек способен им управлять. Чонгук видит чужую борьбу, потому что ему знакомо это состояние, предполагает, что Чимин такой сейчас из-за Тэхёна, который звонил ему тогда на балконе. Он не хотел подслушивать, но так получилось, хотя услышал совсем чуть-чуть, и непонятно было, с кем альфа разговаривает, однако по его тону сразу стало понятно. Чётко омега запомнил и услышал лишь одну фразу «Мужа ты не получишь», и это не могло не вызвать искреннюю улыбку. Сейчас он не лезет, нагнетать не хочет, и пусть это его Чимин, которого Чонгук знает с самого детства, тот так или иначе за десять лет изменился, и под горячую руку всё же попадать не хочет. Вряд ли, конечно, тот посмеет и голос на него повысить, а Чонгук заведомо знает, что даже это загонит его в угол, будто мышонка, поэтому перестраховаться лишним не будет. Молчит, от нервов снова губы кусая. К лофту они подъезжают спустя только два часа — настолько серьёзной оказалась пробка, плюсом, прямо перед ними одна машина поцеловала в зад другую, и это создало новую пробку. Чимин забывает даже заблокировать машину, рвётся внутрь будто вихрь, и, когда дверь в сторону отъезжает, его встречает пустота. В гостиной чисто, только пара разбросанных футболок на диванах, обе комнаты пустые, за барной стойкой никого не наблюдается, пустующий без всего второй этаж так же нелюдим. Чимин выдыхает со спокойствием, потому что думал, что под грязью Тэхён подразумевал трупы… Ему всё же непонятно, почему оба друга не берут трубку, но ссылается на то, что те просто снова забились в каком-нибудь укромном местечке подальше ото всех, как это уже бывало, ведь Юнги тот ещё романтик и сам трубку не возьмёт, и Хосоку не позволит, однако раньше они об этом всегда предупреждали, дабы Чимин не волновался. Он спускается к вошедшему в напряжении в лофт омеге и в порыве некого облегчения крепко его обнимает. Вспомнив, что он ещё перед Юнги извиниться должен, они с Чонгуком выходят из лофта прямиком в магазин за мандаринами, что так сильно любит друг, и так же покупает для себя и Хосока пару бутылочек соджу, ведь те наверняка вернутся ближе к ночи. — Тебе что-то Тэхён сказал, из-за чего ты был такой нервный, да? — всё-таки спрашивает Чонгук, когда они подходят к лофту уже с магазина, шурша пакетами и гремя бутылками в них. — Подслушивать нехорошо, — улыбается Чимин. — Не бери в голову. Вообще не думай о нём. Уверен, скоро всё закончится, и мы заживём. — Мы? — как-то стеснительно спрашивает омега, пряча в шарфе пунцовые щёки. — Мы, — Чимин тянется его поцеловать, но его прерывает входящий звонок, и он достаёт телефон из кармана пальто. На экране имя бывшего коллеги с NIS. — Здравствуй, Сонун-хён. — Здравствуй, Чимин-щи. Ты не знаешь, где Хосок-щи? Он сегодня на работу не вышел, звоню-звоню — без толку. — Я тоже до него дозвониться не могу… Он не предупреждал, что не придёт? — Ни слова. С самого утра от него нет вестей, на телефон Юнги-щи тоже звонил — ничего. Это странно, потому что, сам знаешь, Хосок на своей работе вместо Юнги женат, как бы печально это ни звучало. — Тут ты прав… Я попробую ещё раз, а ты Юнги набери. — Хорошо. Отключаюсь.

NF — Paralyzed

Чимину резко будто что-то кислород перекрывает, и сильная встревоженность снова даёт о себе знать, только отныне в более крупных масштабах. Пульс учащается, он прямо это чувствует, и сердце начинает гулко стучать. Набрав номер Хосока, он прикладывает телефон к уху, глядя на вмиг ставшего таким же нервным Чонгука, и слышит всё те же гудки. Трубку вновь никто не снимает, и альфа видит, как младший резко поднял голову вверх, прислушиваясь, и это же делает он, не выключая звонок, а просто отодвинув телефон от уха. Очень тихо, еле-еле слышна знакомая мелодия, да не одна, а две. Чимин эти мелодии знает, они стоят как раз на телефонах его друзей, и исходят они из бассейна, что находятся на третьем этаже, о котором Чимин почему-то позабыл. Он просит Чонгука остаться здесь, запереться в его комнате, и достаёт из-за спины пистолет, поднимаясь наверх, где уже возле двери притормаживает и вытягивает обе руки с держащим стволом вперёд. Аккуратно открывая тяжёлую металлическую дверь со скрипом, Чимин сначала внимательно озирается по сторонам, никого не наблюдая, слышит не прекращающуюся мелодию на телефоне Юнги, и чувствует, как наступает ботинком в какую-то лужу. Опустив взгляд вниз, он вздрагивает, увидев незнакомый ему силуэт лежащего на полу мужчины в чёрном костюме, у которого дыра ровно посередине лба, а под телом лужа крови, в которую он как раз и наступил. А рядом другое… знакомое. Чимин переводит стеклянный взгляд дальше, к самому бассейну по левую сторону, и руки с пистолетом опускаются по швам. Он идёт дальше, не чувствуя почвы под ногами, буквально не дыша, не ощущая, как голова тяжелеет, как влагой наполняются глаза, не моргает и только на одно смотрит: как прибитый к полу вечным молчанием Хосок в луже собственной крови с перерезанным горлом возле гамака лежит; как вниз животом на поверхности ледяной воды в своём любимом свитере Юнги на дно бассейна смотрит, не моргая, и никогда уже не будет. Не будет вечных перепалок, споров — во вселенной Марвел кто плохой, а кто хороший. Не будет свиста над ушами по утрам, когда пора вставать. Угроз не будет, ночных посиделок за парочкой соджу до пяти часов и ворчаний младшего, мол, кофе не купили, — где? Чимин так и не купил, сегодня обещал… Он вообще обещания вовремя редко исполнял, из-за чего Юнги часто обижался, будто ребёнок надувая губы и капризничая, потому что сам своё слово держит и если срочно надо — то, что положено, сделает сразу. А кто теперь будет Чимину пережаренный горький кофе готовить и по приколу соль пару чайных туда засыпать? Хосок так делал: и во времена учёбы, и когда вместе съехались. А кто будет психовать и лихим матом ругаться, когда что-то идёт не по плану, как это делал Юнги?.. Чимин прежде со смертью не встречался, даже здороваться с ней не желал, вот, видать, та разозлилась, сама пришла и дорогих ему людей забрала, как плату за невежество. Видимо, судьба решила, что мало было предательства друзей и потери любимого человека, решила ещё одно испытание подкинуть. Как там?.. Бог любит троицу. Хотя… а как же потеря напарницы? Несостыковочка, игра не по правилам. Чимин давления мыслей, эмоций и чувств не выдерживает, колени встречаются с полом, а по ощущениям он будто сквозь бетон проваливается. Его буквально парализует, даже кричать не в силах, а хочется. Истошный вопль посреди глотки застревает и раздирает чёртовы внутренности, хочется вывернуть себя наизнанку, чтобы боль исчезла. Не справился. Не защитил. Обещал ведь и снова не выполнил. Что ж он за старший такой, что ж за хён, если элементарных вещей для младших не делает? В другом городе развлекался, своё счастье строил, пока чужое такими способами беспощадно забирали. Не просто людей убили — будущую семью, и не двоих, а троих человек, и нет разницы в том, что в утробе омеги лишь развивающийся эмбрион размером со спичечный коробок. Юнги даже сказать Хосоку не успел, что они станут родителями через определённое время — у него этот шанс жестоко отобрали, как и их жизни, а всё почему? Из-за мести… С каких пор жизнь человека, пусть и чужого, так обесценивается? Чимин вряд ли узнает ответ на этот вопрос. Его привычный мир с потерей близких ему людей вдребезги разбит. За спиной шаги слышит, но не оборачивается даже, а по резкому вскрику понимает, что вбежал омега. Чонгук просто запаниковал, пусть и не было повода кроме длительного отсутствия альфы, не мог на месте усидеть, вот и побежал, не взирая на возможный риск, а сейчас ладонью рот закрывает, между пальцев скопившуюся влагу от слёз чувствует и к стене прижимается лбом. Увиденное даже его разрывает изнутри, а каково сейчас онемевшему от шока Чимину? Не шевелится тот, назад не оборачивается, лишь тихо роняет слёзы на залитый кровью кафель, ощущение, будто и не дышит вовсе. Чонгук глотает истерику и желание помолиться, и альфу аккуратно обходит, чтобы встать перед ним на колени и собой этот ужас закрыть, а тот и не возникает, себя обнять позволяет. Чонгук такого разбитого вдребезги Чимина видит во второй раз и второй раз понимает, что сам является тому причиной. Осознание его душит и возвращает к не самым приятным мыслям, где он желает просто исчезнуть, дабы никому жизнь не портить, а где-то рядом с ними сидит маленькая зашуганная мысль о том, что он сейчас альфе нужен как никогда. Что с тем станет после сегодняшнего дня? Сколько восстанавливаться будет? Поможет ли ему вообще эта поддержка Чонгука, и примет ли тот её?.. Есть такая фраза: «…иногда… нужно потерять всё, что имеешь, для того, чтобы получить всё, о чём мечтаешь…». А нужно ли Чимину это «всё» такой ценой?

Смерть близкого — самое ужасное горе, которое может постичь человека. Боль утраты подчас кажется невыносимой.