Врага остерегайся один раз, плохого друга тысячу раз.
Три месяца спустя.
Глаза невозможно открыть, будто кто веки клеем скрепил навечно, глухая боль в затылке властвует, подавая импульсы в виски, что ноют и горят, да Чонгук и рукой двинуть не может, чтобы их помассировать. Тяжесть в каждой точке тела приковывает его к земле, не давая двинуться. Запах морской воды заполняет лёгкие до отвала, но дышать тяжело — что-то блокирует ему лёгкие именно на поверхности, словно грудную клетку стягивают корсетом, да сильно так, будто все рёбра сейчас поломаются, крошась. Но стоит ему закашляться, как проблема возникает не только там, но и всё же изнутри: в горле что-то начинает булькать, и вскоре изо рта тонкой густой струйкой вытекает алая жидкость. Кажется, у омеги серьёзное повреждение лёгких — вероятно, какой-то разрыв. Тело подобно набитому камнями мешку. Взгляд после частого моргания проясняется, хоть и с трудом, мутная пелена спадает, и он, наконец, может видеть то, где находится. Перед глазами рисуется бескрайнее ночное море с чарующей на горизонте полной луной, серебристой дорожкой простирающей гладь воды. Перетягивающий наискось ремень безопасности и оказывается преградой для спокойного дыхания, как и наручники, окольцевавшие его запястья как влитые и мешающие двигать руками. Через несколько попыток убрать или хотя бы ослабить ремень, он сдаётся, понимая, что сильно заклинило. Через пару минут осознания, что происходит, Чонгук понимает, что в машине находится не один, и не сразу его взгляд заметил на водительском бессознательного человека, чья голова откинута на боковую дверь с чужой стороны. Чонгук на заднем сидит и понять не может, кто там, а запах и вовсе не попадает ему в ноздри, потому что нос сломан, и дышать им практически невозможно, но вскоре он узнаёт Чимина по массивным кольцам на указательном и среднем пальцах. Цепочка произошедших событий восстанавливается постепенно, мутно, — видать, головой его приложили знатно, — и через минуту Чонгук всё вспоминает, а тело при увиденном из окна машины обдаёт дичайшим страхом: они стоят поперёк рельсов, через которые проезжают исключительно товарняки. Паника в тисках охватывает омегу с головы до ног, он начинает дёргаться и истошно кричать, звать Чимина, чтобы тот проснулся, но тот и пальцем не шевелит. Чонгук и за ручку двери дёргает, едва не ломает, и локтем в стекло бьёт, но бесполезно — ему ни сил, ни техники не хватает, так он только себе боль причиняет. До альфы дотягивается с трудом, лишь до куртки, за которую как за спасательный круг хватается и тянет того на себя, одновременно не прекращая его звать по имени. Слёзы по щекам, как по стеклу дождём, стекают не останавливаясь, губы истерично дрожат, кожа полыхает огнём, не взирая на низкий градус. Отчаянный рычащий стон замирает, оборвавшись и не слетев с уст, когда краем уха Чонгук слышит аккорд нот приближающегося товарного поезда. Сердце с оглушающим грохотом падает на дно желудка.*47 часов назад*
Deep Buddhist Meditation Music Set — Under Control
Чонгук даже спустя три месяца не может понять, что было с его сознанием при коме. Ему ничего не снилось, какую-либо другую жизнь он не проживал, но одно знает точно: всегда было холодно и сыро, а разные голоса постоянно звучали издалека, очень приглушённо, чуть ли не ежеминутно, практически не стихая, но Чимин уверил его, что ночью палату покидали, а агенты за ней если и переговаривались, то тихо, дабы не нарушить покой спящих, и явно не под дверью. В любом случае, голоса ему помогали. Последний перед пробуждением был и вовсе громкий, не отдалённый, и, что самое главное, родной. Чонгук словно бы бегал из тёмного угла в угол в тот момент, ища выход из этого спящего заточения, плакал и кричал, прося его отпустить, будто всё было по-настоящему, а не лишь в его голове, и, наверное, если бы не произнесённые устами альфы когда-то забытые слова — лишь придуманные ими обоими и никем больше, — то омега бегал бы до сих пор. Он просто закричал тогда, что есть мочи, и по пробуждению ему казалось, что он кричал и наяву — горло саднило, напоминало Сахару, но, на самом деле, он ответил то, что так хотел, а после вновь наступила темнота, и проснулся он уже в следующий раз из-за тихого разговора нескольких человек. Детей к нему мама привела лишь на следующий день, когда Чонгук смог сесть: после двух месяцев комы тело забыло, как двигаться, пальцы еле-еле держали ложку и всё время тряслись, но Чимин и Ыну, находившиеся весь день и ночь рядом, помогали ему со всем. Вскоре днём привезли и Соён, и Изабель, хотя первого всё ещё слегка лихорадило на тот момент, но уезжать от папы он наотрез отказался — просто надел маску, чуть ли не облился антисептиком, чтобы никого не заразить простудой, и с сестрой рассказывал все новости; к вечеру Лиён всё равно забрала его домой, Изабель решив оставить. По настоянию врача, в больнице Чонгуку пришлось провести ещё какое-то время, чтобы пройти повторное обследование. Доктора за два месяца реабилитации полностью его восстановили, что омегу не могло не радовать, и последний чувствовал себя необычайно хорошо, ведь будь он в сознании, ему явно при всех нарушениях в теле жить было бы довольно сложно. Когда Чонгука выписали, ещё пару недель пришлось ходить сдавать анализы и так же посещать психолога и диетолога, ибо булимия у него всё же была: первого он посещает до сих пор. Казалось бы, жизнь наладилась: дети и любимый человек рядом, ему помогают, рисовать новые кровавые рисунки на теле больше не хочется, и, что самое главное — Чимин в этом плане ему доверяет и не прячет ножи и лезвия, а каждый шрам по ночам покрывает нежным поцелуем, не оставляя его ни на минуту. Агенты всё так же их всюду сопровождают, Чимин по будням работает с девяти до шести, в основном сидя на старых делах и других отчётах, и изредка вклинивается в новое дело, уходя с коллегами на операции по задержанию, из-за которых Чонгук каждый раз как на иголках. Но… омега до сих пор не может расслабиться, зная, что его всё ещё законный муж в бегах, и, возможно, ходит где-то рядом, следит и просто выжидает момент. Чонгук не раз на улице ощущал острый взгляд на спине, прожигающий её ненавистью, но резко оборачиваясь, он видел лишь обычных прохожих, либо пустую открытую улицу. Вероятно, что у него появилась паранойя на фоне страха, и он рассказывает об этом своему психологу каждый раз. Женщина эта понимающая, действительно лучшая в своём деле: она даёт ему тесты в своём кабинете и задания на дом, не лечит и не учит, а подталкивает нужными вопросами к тому, чтобы он сам находил ответы, так же много с ним разговаривает за чашкой кофе и советует стоящие для посещения места в Сеуле и за его пределами, чтобы отдохнуть и расслабиться. Уже полтора месяца, как Чонгук к ней ходит, и три недели, как её помощь действительно ценится им и не проходит даром — ему с ней очень повезло, и Чимин рад, что есть огромный прогресс всего за такое короткое время: альфа просто знает, насколько сильно Чонгук хочет вернуться в нормальное русло и стать тем человеком, как и одиннадцать лет назад, разве что, взрослым и уже с другими взглядами на жизнь. — Чем планируешь заняться на ближайших выходных? В кабинете пахнет изящными французскими духами: верхние ноты — молочный кокос, ласкающая стенки носа сладкая ваниль и иланг-иланг; средние ноты — египетский жасмин и древесина; базовые — белоснежный мускус и ваниль с Мадагаскара. Чонгук не мог не поинтересоваться, чем же пахнут эти невероятные духи, и миссис До ему всё о них поведала и даже каким образом приобрела. Просто купила? — нет. Чонгук, познакомившись с ней, сразу понял, что эта женщина по имени До Дасом тридцати двух лет вовсе непростая. Духи она в Египте в споре с продавцом выиграла, но если бы проиграла — вышла бы за него замуж. Та хоть и не замужняя, и не женатая, но за египтянина точно не хотела, не взирая на то, как она сказала, что тот был ничего такой на внешность с толикой неплохой харизмы и при хорошем бизнесе — продажа антиквариата и дорогих французских духов. В конечном итоге, ей повезло, и Дасом даже осталась в плюсе. Подробности спора она сочла оставить в секрете. — Не знаю. Но хотелось бы съездить в Кёнсоль. — Скучаешь по родной провинции? — Очень. Я очень давно там не был. Даже когда родителям Изабель в последний раз отдавал погостить, мама забрала её в Пусане, а я в Сеул вернулся. — Когда ты вообще был там в последний раз? — Оо… прямо к дому я не подъезжал с того самого момента, как родилась дочка. — Ровно столько же времени, а это примерно лет пять-пять с половиной, ты не виделся и с отцом? — Я не мог. И не могу до сих пор. Его прошлое втянуло меня в кошмар на одиннадцать лет, — Чонгук засмотрелся в стоящую на столе горящую свечу. — Давайте не будем об этом, мисс До. Хотя бы не сегодня. — Как скажешь, — Дасом понимающе кивнула и причмокнула губами, сразу же задавая другой вопрос: — Я, кстати, заметила, что ты неплохо поправился. Чимин-ним тебя закармливает или ты сам стараешься? — И то, и другое. Он встаёт на пару часов раньше нужного времени для того, чтобы самому приготовить мне завтрак, и я долгое время ворчал на него, но понимал и понимаю до сих пор, что так нужно, потому что сам я завтраки самому себе не готовлю. Не потому, что я не хочу, а потому что… всё ещё не привык к этому. Раньше я вставал, будил мужа на работу, перебивался чашкой кофе и шёл к детям, а потом либо за учёбу садился, либо другие дела находил, лишь бы не сидеть на месте, а вечером начиналось… — омега тяжело вздыхает, доставая воспоминания, которые постепенно старается запихнуть в огромный ящик. — На фоне этого я забывал нормально питаться, а когда начинал — съеденное тянуло обратно. Сейчас я и сам стараюсь готовить, потому что и детям надо, и Стефану, и Чимину, в общем, — Чонгук весело усмехается, обнажив зубы, — всех надо кормить, да и я этому рад — и нравится, и время убивает. — Стефан вам уже как семья — уже столько о нём услышала. — Хороший человек, и с Изабель нянчится. Та вообще сказала, что подрастёт и выйдет за него замуж. Посмеялись, конечно, а она обиделась: крикнула «правда!» и убежала в комнату, надув губы. — Пусть мечтает, она же ребёнок, — улыбнулась Дасом, поправляя спавшую на глаза чёлку. Чонгук вспоминает этот момент, когда они все сидели за столом, включая даже его маму, и невольно дёргается, потому что всё было немного иначе и даже куда неприятнее, но, более того — именно для него самого.— Вот я вырасту и выйду за Стефана замуж! — гордо поднимает подбородок Изабелла, на что взрослые смеются, а Соён и вовсе не обращает внимания, рубясь в игру на подаренном Чимином телефоне. — Почему смеётесь? Правда! — и обнимает Стефана за шею, сидя у него на коленях. — Когда ты уже вырастешь к этому времени, Стефан будет очень стар, — всё-таки пробурчал Соён, не отрываясь от экрана. — И что? — Ну как что, — улыбаясь, произносит Чонгук, обернувшись и протянув руку к чайнику позади него, — он тебе в отцы годится, милая. — Ну тебя же это не остановило, когда ты вышел замуж за отца! — сердито слетело с уст, и Чонгук, сняв улыбку с лица, от неожиданных слов случайно роняет чайник на пол, ошпаривая себе тыльную сторону ладони. Прямолинейная в Тэхёна Изабелла спрыгивает с чужих колен и покидает кухню в мгновение ока, в то время как за столом воцаряется тишина.
Чонгук нисколько не обижен на свою дочь из-за этой фразы, и хоть она кольнула его в самое сердце, он всё же понимает, что Изабель просто ребёнок, и как жизни своего папы не знает, так и вообще не всегда думает, что именно говорит — это нормально, к тому же, прямолинейность у неё действительно в отца. А ещё Чонгук понимает, что она по тому скучает, несмотря на то, что видела немало плохих моментов: от обычных родительских ссор на повышенных тонах до их драк. Честно — он не представляет реакции Изабель на новость о том, что в скором времени, стоит агентам поймать Тэхёна и его друзей, она больше никогда в жизни его не увидит, ибо даже посещения с родными, как сказал начальник Чимина — Ким Богом, вряд ли ему позволят: лишь перед тем, вне зависимости от приговора, как его увезут, дети смогут увидеть его либо в суде, либо единственным посещением после взятия под стражу основательно. И всё, и на этом точка. Судя по списку провёрнутых троицей Ким дел, их либо приговорят к пожизненному в строжайшем режиме без возможности видеть солнце, либо упекут в психушку до скончания дней, но уже это, скорее всего, отнесется именно к Ким Тэхёну. Минут двадцать до окончания сеанса Чонгук болтает с Дасом о своих детях, ещё пять они тратят на прогулку до старбакса и там расходятся — женщина за кофе и сэндвичем, парень же ловит такси и доезжает до дома, у которого на площадке видит Стефана и Изабель, качающуюся на качелях.***
RY X — Berlin
Когда Чимин задерживается на работе — Чонгук себе места не находит. И ладно, если бы тот отправлял сообщения о том, что задержится, но телефон молчит, а сам альфа трубку не берёт. Дети поужинали, как и Стефан, который на диване сопит в две дырочки: умаялся от игр с детьми и прилёг, не заметив, как уснул, а омега и не тревожит его, ибо незачем. Он негромко включает телевизор и садится в кресло, прежде проверив и удостоверившись, что дети в соседней комнате действительно заснули. За перелистыванием каналов даже не сразу замечает, как дверь в прихожей открывается после ввода пароля, и только когда очень громко хлопает, судя по всему, специально, вскакивает с места. — Мне казалось, ты здесь для того, чтобы следить за жертвой самого опасного на данный момент преступника, а не слюни на подушку пускать, — в приглушённом строгом голосе Чонгук узнаёт Чимина и сразу выходит из комнаты успокоить его, представляя, что сейчас будет. — Ты думаешь, что одно твоё присутствие уже защищает?! — Чимин, не надо. Это я его не разбудил. Он просто ждал тебя и задремал, — сходу начинает омега, устало кутаясь в кардиган. — Ты же знаешь, что он всё равно чутко спит. Кажется, альфа хотел возразить, но по его виду понятно, что он устал не меньше и ему сейчас просто не нужны какие-либо споры. Он откладывает разговор с коллегой до следующей недели, так как завтра начинаются выходные, и отпускает его домой, и после того, как дверь щёлкает замком, ставит её на сигнализацию, которую им подключило агентство по совету интерпола. Чонгук не лезет, молча наблюдает за тем, как тот убирает из карманов все свои вещи, выкладывает пистолет, кладя его под подушку в спальне, и, взяв полотенце, без лишних слов закрывается в ванной. Омеге не обидно, что тот его не поцеловал и даже не обнял — он всё понимает и нередко винит самого себя в том, насколько его альфа устаёт, и ведь если бы не Чонгук, то и друзья того были бы живы, и сам Чимин не изводил бы себя этими поисками и работой, на которую изначально возвращаться не хотел: даже похудел знатно, и это Чонгука сильно тревожит, хотя он не раз пытался со старшим поговорить — бесполезно. Пропустив ночную прохладу через приоткрытое окно, за которым зима сменилась дождливой весной, Чонгук ложится в кровать, сняв халат, и надеется, что Чимин догадается закрыть окно при выходе из душа. Глядя на полную луну, медленно и плавно поднимающуюся из-за иссиня-чёрного горизонта, уже усыпанного звёздами, коих еле видно, он даже не замечает, как проходит время и вода за дверью в ванной стихает. Он не видит, лёжа к ней спиной и лицом к окну, но альфа явно выходит в одном полотенце, открывающим ямочки Венеры на пояснице и тазовые косточки спереди, и слышит, как тот, шмыгнув носом, подходит к шкафу, очевидно надевая нижнее белье. Чонгук прикрывает веки, хотя спать ему несильно-то и хочется, слышит щелчок закрываемого окна и почти сразу открывает, когда позади прижимается горячее после контрастного душа тело, а к виску пухлые, слегка покусанные губы. — Прости. — За что? — За то, что на Стефана сорвался при тебе. Но ты должен понимать, что я прав. — Я понимаю, но криками проблему не решить, — Чонгук кладёт свою ладонь поверх чужой, что пригрелась на его животе и гладит кожу через тонкое одеяло. — Знаю. Просто устал немного. — Расскажешь, как на работе? — Да как… всё по-старому, ничего нового. Другие дела сыплются горой, но мне из них дают всего лишь парочку. На данный момент розыском Ким занят интерпол, но эти ублюдки очень хорошо залегли. А недавно жена Ким Намджуна явилась в агентство в слезах: не понимает, где её муж и в чём его обвиняют. Мы ей все обвинения предъявили, так она истерику устроила, пришлось скорую вызывать. — Она всё это время была не в курсе? — Не интересовалась. Говорила, что его розыск — это бред собачий, и в чём бы мы его не обвиняли — всё ложь. То ли до дури влюблённая, то ли наивная. Хотя, одно другому не мешает, когда дело касается любви. Чонгук стих. Но через минуту всё же решил спросить: — Это же не был камень в мой огород? — В смысле? — сначала альфа не понял, а потом дошло. — Брось, Гук~и, конечно нет. Не думал, что тебя это заденет. Прости. — Нет, ты прости. Я вижу подвох там, где его нет, потому что внутри себя сам понимаю, насколько сильно когда-то ошибся. Мы с Дасом-нуной обсуждали это, и она действительно сказала, что мне просто нужно избавиться от этих мыслей и принять то, что произошло. Я стараюсь, правда, — развернувшись в чужих объятьях, тихо произносит омега и целует старшего в пунцовый нос. — Я рад. Кстати, совсем забыл спросить: поехали в Кёнсоль к морю завтра? Чонгук замирает, не дышит даже. — Я слышал, вы с детьми разговаривали об этом, и они уже хотят проведать дедушку с бабушкой, так что, почему нет? Надо было ещё раньше спросить, конечно, но я совсем забылся. — Где ты хочешь остановиться? У моих- — Нет, малыш, у твоих точно нет. Я же знаю, как ты к этому относишься. Моим мешать тоже не хочется, поэтому я снял у кое-кого коттедж на несколько дней. — Это у кого же? — Помнишь близнецов, моих бывших друзей, с которыми была неприятная история? — Чонгук угукает, и альфа продолжает: — Так вот, недавно с Джухёком увиделся, он моделью работает уже лет одиннадцать, у него сын есть. — Неожиданно… а второй? — Джоншин, оказалось, погиб — его дальнобойщик сбил. Я поподробнее расскажу завтра. — Ещё более неожиданно. Ладно. Да, хорошо, я бы очень хотел уехать от городской суеты в тихое место. Коттедж прямо на берегу? — глаза Чонгука загораются, и Чимин клянётся — это лучшее, что он сейчас видит. — Да, под лесом на левом берегу находится. Там прямо у залива между скал, где ещё много цветных рифов. — О, я знаю! Мы же часто там гуляли, а потом меня мама ругала, что это безумно далеко и опасно, — внезапно вспомнив те моменты, омегу настигает ностальгия. Чимин произносит протяжное «да~» и отвечает на нежный поцелуй младшего, что вскоре перебирается ловким движением на его бёдра и развязно целует с языком, прикусывая пухлую мякоть. Сердцебиение учащается после произнесённых омегой последующих слов: — Хочу тебя…Chase Atlantic — Right Here
Тело альфы реагирует мгновенно, посылая приятные волны в пах, на котором, даже не сняв боксеры, медленно раскачивается омега, елозя ладонями по грудным напрягшимся мышцам. За пару прошедших месяцев они хорошо изучили тела друг друга именно в плане секса, ибо когда ещё были подростками, изучали лишь мануальные и оральные ласки, поэтому теперь Чонгук знает, как и себя возбудить, и своего альфу, что уже хватается за его бёдра и направляет его грубее, очевидно кайфуя. Когда-то они считали петтинг подростковой забавой, но с возрастом оба поняли, что это такая же часть прелюдий, причём, достаточно действенная. Чонгук же кайфует не меньше, закатывая глаза, но понимает, что мало, поэтому стягивает нижнее бельё с обоих и сразу высоко стонет от вторжения двух чужих пальцев, затыкая рот своей ладонью: нельзя, чтобы дети услышали. — Я смотрю, ты развлекался сегодня? — пальцы проходят слишком легко, Чимин абсолютно не ожидал такого, но он действительно рад, что младший после всего не закрывается и может доставить удовольствие самому себе. Как тот говорил — из-за Тэхёна Чонгук ненавидел своё тело и даже в одиночку притрагиваться к самому себе не мог. — Только у-утром, — на выдохе омега споткнулся на слове, когда Чимин задел простату лёгким движением указательного пальца, и немного качнулся вперёд, припав к чужим губам. Одна рука зарывается в густые недавно покрашенные у альфы в русый цвет волосы, другой же тянется к своей подушке, из-под которой достаёт небольшой бутылёк съедобной смазки со вкусом черники и энергетика. Омега настолько быстро действует, что Чимин только моргнул, а тот уже щедро капает жидкость на его член и ловко вбирает в рот половину, помогая себе ладонью у основания. Он не думал, что за секунду сможет потеряться в пространстве от того, насколько сильно начинает пульсировать орган в плену горячих губ, умело двигающихся по головке, задевая языком уретру, и ему буквально, кажется, сносит крышу. Чонгук редко за два месяца делал ему минет из-за неприятных отголосков прошлого и сразу задыхался от воспоминаний, в которых Тэхён, не думая о последствиях, засаживал на всю длину, заставляя выворачивать желудок. Чимин сам не просил — ему было всё равно, но омега иногда пытался сам, а теперь и вовсе старается, кажется, даже не для самого альфы, а для себя, чтобы побороть свой страх. И Чимин не против, хвалит его, приглушённо стеная и поглаживая волосы, не смея за них хвататься. В какой-то момент внутри возникает очередной вибрирующий скачок в грудной клетке, но он умело его глушит высоким стоном и старается не показывать, что он болезненный, дабы не пугать младшего. В голос посетовав на то, что Чонгук слишком хорошо это делает и он может скоро кончить, альфа просит его остановиться и вернуться обратно в ту же позу. Чонгук с влажными раскраневшимися губами и глазами, но довольный, чем радует Чимина, и позволяет поцеловать себя глубоко и с нажимом, как оба любят. Он тщательно вылизывает его рот, не брезгуя глотать чужую слюну со вкусом ягодной смазки и, скорее всего, смешанной со своей, но этого уже не чувствует. «Люблю тебя» бьёт губы приятным током, и альфа повторяет их, перекладывая с тяжёлым дыханием на чужую разгоряченную шею, с которой стекают капельки пота. Беспорядочные мокрые поцелуи сыплются горой, — что со стороны одного партнёра, что с другого. Слова о любви отпечатываются на каждой частичке горячей кожи, в частности — на метке младшего, которую альфа обновляет при каждом соитии, будто боится, что исчезнет. Мокрые от пота волосы на лице Гука Чимин убирает мягким движением пальцев, вновь присасываясь к пульсирующей жилке на шее, глубоко толкаясь пальцами в горячее нутро. На растяжку долго времени тратить без надобности, о чём говорит Чонгук, сразу направляя головку к требующей заполнения дырочке, и, прикусив нижнюю губу, плавно опускается глубже. От распирающей тесноты кружит голову как от алкоголя, к которому он больше не притрагивается и даже мельком старается не смотреть, да и незачем, когда пьянит любимый человек, держащий его за руку. У Чонгука выдохи хриплые, стоны удовольствия фальцетом, но тихие, чтобы ненароком детей не разбудить, обнажённое тело только для одного, что талию по-собственнически сжимает, двигая взад-вперёд, а глаза горят страстью и желанием, которые он всецело отдаёт, нисколько не жалея. В его теле приятные электрические импульсы после каждого толчка, не то слабость, не то резкая сила, когда Чимин трахает с оттяжкой и хочется сильнее и грубее, но при нежности он вдруг рассыпается на миллионы атомов. Альфа чередует её с грубостью, и это чертовски заводит и заставляет желать большего, что Чонгук решает исполнить самостоятельно. Он просит старшего подогнуть колени, убирает чужие руки со своей талии и фиксирует у того над головой, прижимая к подушке, и крепко держит. Не отрывая глаз от горящих напротив, омега чувствует какой-то дьявольский прилив жгучей страсти и постепенно, двигаясь самостоятельно, наращивает амплитуду грубых толчков, ощущая внизу живота сжимающийся комок скорого оргазма. Ему чертовски мало надо, чтобы кончить, но до этого он испытывает море эмоций и наслаждения в процессе, которому отдаётся с лихвой. Со смачными хлопками опускается до основания и возвратно-поступательными движениями буквально трахает самого себя, словно одичав. Именно сегодня ему вдруг мало, даже не столько секса, сколько своего альфы, которого за шею кусает, видимо внутренне желая сожрать — не иначе, но тому, кажется, только в радость. Чимин стонет хрипло, быстро, дышит обрывисто от того, насколько быстр и безумен этой ночью Чонгук, но ему это чертовски нравится. Когда тот голову назад запрокидывает и его в запястьях с красными отпечатками руки отпускает, опираясь о тяжело подымающуюся крепкую грудь, альфа, чувствуя, что скоро взорвётся, грубо хватает чужие бёдра, останавливая, и тут же резко впечатывает в себя, вкушая протяжный высокий стон — в самое-самое место попал. Жарко выдыхая, Чимин еле сдерживает себя от желания до боли сжать за эти месяцы поправившееся в весе тело, потому что знает, что останутся синяки, но от шлепка по ягодице не отказывается, тут же приземляя ладонь к коже и наслаждаясь выражением лица напротив. Омега наклоняется к нему вплотную, грудь к груди, соскальзывая с каменного члена, и уверенно-щекочуще тяжело шепчет на ухо: — Я хочу жёстче… И после скулящего «пожалуйста» на прищурившийся взгляд Чимина, он переворачивает омегу в коленно-локтевую, не смея отказать в столь приятной просьбе, потому что и сам любит гораздо грубее. Он вбивается в омегу с оттяжкой, но с силой впечатываясь по основание, держит его одной рукой за плечо, другой за бок, и периодически отвешивает шлепки по уже раскрасневшейся коже. У Чонгука колени дрожат, стоны впитываются в подушку, но, откровенно говоря, вообще хочется кричать от того, насколько ему хорошо, даже к своему ноющему члену не притрагивается, который об живот бьётся, потому что его и так распирает от дикого удовольствия. Если поднимет лицо от подушки, уверен, та будет пропитана его слезами и слюнями. Впервые у него такой жёсткий и одновременно желанный секс с любимым человеком, и осознание сия факта кроет его во всех смыслах, будто наркотик. Он даже не сразу понимает, что кончает, потому что вырвавшийся в эту же подушку крик со стоном на пике удовольствия заглушает даже действия. Тело охватывает приятной, но сильной судорогой, сердце в грудной клетке лихорадочно бьётся будто об кости — безумное, максимальное безумное чувство. Омега с силой сжимает всё ещё находящийся в нём член, и когда постепенно начинает расслабляться, лихорадочно дыша, Чимин решает догнать себя всё так же, стимулируя чужую простату, и заодно узнает — понравится ли это Чонгуку, но перед этим всё же спрашивает. С согласием на чужих, еле шевелящихся устах, он постепенно аккуратно начинает двигаться, и хоть получается тяжело — из-за стимуляции омега его сжимает, ибо это боль, граничащая с удовольствием, — это помогает ему быстрее прийти к разрядке. — О б-боже, Чимин… — когда альфа ускоряется, стонет Чонгук, и когда тот решает выйти из него, останавливает, приподнявшись на одном локте, а другой рукой хватает старшего за бедро, не позволяя. — Что?.. Почему? — Позволь сцепку. — Но, — Чимин зажмуривается, толкнувшись, и с рыком кончает. — Чонгук, ты же- — Я хочу попробовать, — он болезненно стонет от набухающего узла, и хоть сил говорить нет, всё же хрипло выдаёт: — Доктор сказал, что если я буду хорошо за собой следить и обследоваться у врачей, то от другого человека я смогу родить без угроз своей жизни. — Боже, малыш… Я с ума с тобой сойду, — упав лбом на чужую спину, альфа аккуратно кладёт младшего на живот, не разрывая сцепку, и чтобы сильно не давить, приподнимается над ним на локтях, целуя в загривок. — Почему ты мне раньше не сказал? — Сюрприз? — хохочет. — Удался, — подхватывает. — Болит? Чонгук мотает головой, хоть и врёт: сцепка — это всегда мало приятного. Чимин его и без слов, и с враньём, кажется, понимает, потому что тело покрывает хаотичным поцелуями, оглаживает ладонями разгорячённую кожу и успокаивающие слова шепчет, из-за которых парень тает, как масло на сковородке. Очевидно, это лучшая его ночь за последнее время. — Я люблю тебя. — И я тебя, — взаимностью скрепляет на тонких губах, — никогда в этом не сомневайся. Я — это ты. — Ты — это я. И больше без лишних слов.***
Lana Del Rey — Yosemite
В самой отдыхающей зоне в Кёнсоль у моря на левом побережье Чонгук не был никогда, лишь издалека видел, как отдыхают приезжающие, а сам к рифам нырял с Чимином, да с другими ребятами. Поэтому, когда тот подвозит их к самому дому, он ахает. Леса на этом берегу негустые, там, в основном, парк и площадки для детей, а самих домов не так уж и много, и приобретают здесь недвижимость исключительно для других на съём, и это очень эффективно в летне-осеннее время в особенности, хотя и зимой здесь тоже красиво. Жить, например, здесь трудно за счёт того, что цивилизация довольно далеко, ближайший продуктовый аж в нескольких милях отсюда в самой провинции, где живут непосредственно люди, а так же добираться на машине сюда сложно из-за скалистой дороги, на которой не раз сдувались колеса у машин. Но жить, Чонгук уверен, очень приятно, ибо здесь тихо, не стоит вонь от выхлопных газов, как в городе, уютно и спокойно. Чимин выбрал удачное время съездить сюда, потому что весной, обычно, народу здесь не бывает: от силы пара домиков лишь заняты, и всё. В машине их трясёт из-за огромных камней, возникающих на пути, и несмотря на то, что дорога часто очищается от них — те каким-то образом оказываются на ней снова: Чонгука в детстве байками кормили, мол, это место, как «Долина смерти», — высохшее озеро Рейстрэк-Плайя, где камни двигаются без посторонней помощи, поэтому он и не решался бегать сюда с ребятами, а один — в особенности. Они подъезжают к двухэтажному четырехкорпусному дому небольших размеров: он не выглядит богато, как все остальные чуть дальше, но именно этим нравится омеге намного больше, ибо выглядит уютно и не вычурно; тем не менее, отделка у него на высоте, а интерьер уже отсюда чувствуется приятным и не режущим глаз — Чонгуку это действительно всегда важно. Выходя из машины, он просит детей не баловаться, иначе споткнутся о камни и разобьются, и вдыхает полной грудью чистый воздух с примесью исключительно живицы растущей здесь хвои и моря. Похоже на сказку. Чужие руки обнимают его за талию, на плечо мостится подбородок альфы. — Тебе здесь нравится? — Очень. Уютно и спокойно. На сколько мы тут? — Плюс-минус три дня. На третий, скорее всего, уже уедем. — Думаешь, это хорошая была идея — не брать с собой Стефана? — Переживаешь? — А ты нет? Знаешь же, как неожиданно всё может пойти не так. — Знаю, но нельзя вечно жить в страхе. Бывает и такое, что невозможно поймать преступника, как ни крути, что ни предпринимай: если он умён и знает, как прятаться, то его могут и не найти даже спустя десять лет. — Не подбадриваешь, — угрюмо хохотнул омега. — Прости, не умею врать, — шёпотом на ухо, а после поцелуем. — Да ладно, я всё равно всё понимаю. Чимин устремляет взор в даль, играющую красками: без единого облачка светло-голубое небо с палящим солнцем, хвойные леса, тянущиеся по периметру левого берега, и лазурный чистый залив, в который так и тянет окунуться. Чонгук прикрывает глаза ладонью козырьком из-за режущего света, и Чимин обходит его с солнечной стороны, закрывая будто щитом. На чужое хихиканье улыбается радостно и мысленно молится на то, чтобы чужая улыбка никогда не гасла. — Чимин-оппа! Соён мне на качелях не даёт покачаться! — Столкни его, я разрешаю, — в шутку говорит Чимин, а Изабель принимает всерьёз и мгновенно убегает: через пару минут слышится возня и звук падения на гравий. Чонгук хмурится, смотря на альфу. — А вы с ней, я смотрю, успели хорошо сдружиться. Не помню, чтобы за это время она к тебе обращалась за чем-либо. — Около полутора недель назад ей кошмар приснился, вы с Соёном тогда у Ыну ночевали, и я пришёл к ней, успокоил и пару историй рассказал. С тех пор она часто ко мне бегает. Доверяет, наверное. Я рад. А как дело касается их перебранок с братом, так я первый советчик, — смеётся Чимин, за что получает кулаком по плечу и наигранно возмущается, потирая ушибленное место: — За что? — Учишь её всякому, прям как Ыну, что б его. И тебя. — Не злись, малыш, — тот целует его в лоб. — Лучше пошли разъединим их, а то в залив друг друга скинут.***
Чимин открывает данным Джу ключом входную дверь флигеля и впускает внутрь Чонгука, следом затаскивая пару чемоданов; дети протискиваются между ними и сразу начинают беситься ещё хлеще, едва не наворачивая стулья и столы, за что получают от Чонгука строгое замечание. Сам же омега, пока старший разбирается с замком в двери и ключами от неё, решает осмотреться. Малой, соединённой с домом оказывается летняя веранда с круглым столом из красного дуба для чаепития: вид открывается обалденный — не только на залив, но и на игровые зоны на заднем дворе, плюс — горы. Что ещё больше удивляет на этой веранде — низкий подоконник у огромного окна с кучей пледов на нём: Чонгук по юношеству часто мечтал о таком уютном местечке, чтобы смотреть на звёзды обсидиановыми ночами. Вход через летку ведёт в следующий корпус чуть больше — там игровая площадка прямо в самом доме: бильярдный стол в близи находящимся мини-баром, в котором даже присутствует алкоголь — виски, коньяк, красное вино, на то же удивление — любимое Чонгука; совсем рядом зона для детей, явно чтобы под надзором старших были: там разного рода игрушки для мальчиков и для девочек, детские журналы и альбомы с красками. Присоединённый к основному дому флигель — это кухня-тире-прихожая с наличием мангала для шашлыков в углу и печи для самгепсаля, чему Изабелла, когда увидит, точно обрадуется и заставит их с Чимином пожарить ей свинину. Так же здесь присутствует немного хлама и уличные игры по типу бадминтона, волейбольный и футбольный мячи и пара настольных в коробках с картинками. В самом большом двухэтажном корпусе на первом — гостиная с домашним кинотеатром и нереально огромным мягким ковром, прямоугольником покрывающим пол посередине, на втором — двойная спальня, словно для них сделанная: в одной комнате двухъярусная кровать и всё те же игрушки для детей с наличием компьютерного стола без самого компьютера, но с кучей книг; в другой, через которую ведёт ванная, находящаяся прямо между двумя комнатами, двуспальная кровать для взрослых, несколько полок с книгами над ней, зеркальный шкаф для вещей сбоку от входа, чистый письменный стол с парой стульев, разного рода дополняющий интересный декор и… зеркала. Чонгук не сразу заметил эту деталь, но стоило присмотреться и поднять взгляд в потолок — его передёрнуло, а сердце забилось в несколько раз чаще. Потолок, как и в том доме Тэхёна, имеет зеркальную поверхность, хотя в комнате для детей тот деревянный с утеплённым покрытием и даже имеет окно; шкаф для вещей полностью отражающий со всех сторон, находится прямо перед кроватью, над письменным столом так же висит зеркало в деревянной резной оправе. Чонгук чувствует приступ удушья как от удавки на шее. Воздуха резко категорически становится не хватать, глаза горят слезами, к лицу подступает пульсирующий жар, и омега даже не замечает, как его складывает пополам, а колени в сию же секунду глухо бьются о деревянный пол. Он пытается втянуть в лёгкие воздух, но его словно перекрывает какая-то перегородка поперёк горла. Хочется закричать, но крик тошнотворным комком застревает там же, без возможности вырваться наружу, и будто раздирает ему лёгкие изнутри. Внезапно от пола его отрывают чьи-то руки — в таком состоянии он даже не думает — Чимин не Чимин, даже будь тот же Тэхён, кажется, ему было бы всё равно, а чужие феромоны он вдохнуть, как бы ни старался, не в силах. Из плывущей в глазах комнаты его уводят и пытаются привести в чувство, и только после холодных брызг воды, Чонгук может нормально вдохнуть, а после успокаивающих объятий родного человека и вовсе постепенно прийти в себя. — Гук~и, Чонгук… — обхватив чужое пылающее огнём лицо холодными ладонями, Чимин заглядывает в испуганные глаза и как мантру шепчет имя омеги, стараясь тем самым показать, что тот не один. — Чонгук~и, малыш, я здесь, тшшш, — он целует его в лоб, смачно прижимаясь губами к коже, и вновь обнимает дрожащее тело, поглаживая младшего по спине. — Я рядом, любимый, я рядом… Постепенно мир вокруг Чонгука приобретает краски и очертания, но осадок прошлого в душе отныне не позволит ему зайти в эту комнату ещё раз…***
emmit fenn — blinded
Чимин ожидаемо корит себя за то, что не съездил сюда посмотреть дом заранее и у Джухёка даже не поинтересовался о наличии зеркал в доме: ещё когда в Сеуле квартиру выбирал — тщательно осматривал каждую, чтобы как максимум было одно зеркало — в ванной. Вопрос, конечно, мог бы для Джу показаться странным, но если это для Чонгука — ему всё равно. Последний, успокоившись и налюбовавшись каждой картиной в доме, коих здесь мама не горюй, потому что прошлый владелец был художником, занялся готовкой в кухне с Изабель, Чимин же разводит с Соёном мангал на улице, одновременно давая советы, как это делать. В таком темпе, каждый занявшись каким-то делом, встречают закат в оттенках малинового йогурта, и Изабелла, сведя параллель и облизнувшись, сразу его захотела съесть и побежала к холодильнику: творческая натура её в Чонгука — во всём видит прекрасное. Как-то он хотел отдать её в художественный, но Тэхён не позволил, мол, одного художника, то бишь самого Чонгука, в семье и так хватает: в итоге ссоры его чуть не выкинули из окна, и омега перестал перечить, хотя Изабель новость о художественной школе приняла с большой радостью, ибо ей нравилось рисовать и вышивать. Сейчас из-за Тэхёна она даже в садик не может ходить, как и Соён в школу, в которую уже рвётся. Поверх плеч его укрывают тёплым пледом и нежно целуют в висок. — Ты, как обычно, читаешь мои мысли, — добродушно усмехнулся Гук. — Спасибо. — Не за что. Перед сном выпьешь горячее имбирное молоко, ладно? — Хорошо, — омега смотрит на качающихся на качелях детей и как-то тяжко вздыхает, словно на груди находится какой-то груз. — Где ты постелил? — В гостиной, конечно. — Прости, что напугал тебя… Это было очень неожиданно, я растерялся и не смог проконтролировать приступ. — Приступ не контролируется, и ты это знаешь, это во-первых, — Чимин пододвигает свой стул к нему и садится сбоку, обнимая омегу за плечи, — а во-вторых, не смей за это извиняться. — Ну… всё равно. — Без «всё равно», — отрезает альфа, и Чонгук замолкает, поджав губы: ему действительно немного неловко за этот случай ранее, хоть и понимает, что в нём не виноват. Вскоре к ним прибегает запыхавшийся Соён и самостоятельно накладывает себе в тарелку прожаренное до корочки, как они вчетвером, оказалось, любят, мясо, и садится за стол. — Пап, а не знаешь, что там в гостиной под ковром? — Эм… пол? — Там, кажется, не просто пол, — задумчиво говорит Соён. — Под эти ковром пол немного будто впадает вниз. Я где-то видел, что так обычно маскируют либо подвал, либо бассейн… но не помню, где… — он отчётливо помнит только то, что точно видел подобную конструкцию где-то на рисунках. — Ну, может ты прав. Сестра тебя уморила? — тот кивает, набивая рот и хватая стакан с водой, а когда делает глоток — всё содержимое изо рта тут же вываливается на землю, а Соён заходится сильным кашлем. Старшие испуганно подскакивают со своих мест и срываются к нему, спрашивая, в чём дело, и Чимин, посмотрев на стаканы, понимает, тут же хлопая себя по лбу за невнимательность: он же пересел к Чонгуку, оставив свой стакан с соджу на том же месте на столе, на которое сел ребёнок. — Ну вот, это вам обоим урок. Чимин внимательнее в следующий раз будет, а ты не будешь хватать всё, что под руку попадётся. Так ведь и отраву выпить можно, — спокойно говорит Чонгук, поя сына водой. — Ты в порядке? — Да. Не думал, что попробую свой первый алкоголь в десять лет, — смеётся Соён. — Я вообще в шесть — папа рассказывал, — вдруг вспомнил Чимин. — Это когда ты подумал, что папа принёс тебе сок, и за его спиной открыл его и начал пить? Чимин кивает, улыбаясь, Чонгук же садит сына обратно, наливая в другой стакан нормальный апельсиновый сок. — Там же гранат был нарисован, вот я и подумал. — Пап, хён, а как вы познакомились? — вдруг интересуется Соён, и старшие переглядываются. — Ну, мы в школе познакомились. Я только-только в начальную пришёл, Чимин уже в среднем классе учился. Тебе тогда было… — задумавшись, прищуривается омега, поворачиваясь к старшему с вопросом в глазах. — Просто пять лет прибавь к своим семи. — И вы влюбились? Чонгук улыбается, коротко кивнув, и в тот момент к ним подбегает Изабелла. — И сейчас друг друга любите? Соён хоть и понял уже всё — Чонгук это видит, но стоит ли ему и дочери признаваться в этом, ведь у детей всё ещё есть отец, и, возможно, им за него обидно станет: что бы там ни было, какие бы ситуации ни случались — Тэхён всё ещё их родитель, и они его любят. Отвечать, слава богу, не пришлось, потому что Изабель вдруг зевает и просится спать, а в кровать без папы или брата она ни за что не ложится. Чонгук уводит её, перед этим попросив альфу присмотреть за сыном, и они скрываются в доме. — Хён, может, хоть ты скажешь? — А чё тебе сказать, — усмехается Чимин, наливая себе соджу в промытый водой стакан: рюмок, к сожалению, в доме не оказалось, а за тумблерами ему идти было лень. — Я же не маленький уже. Ну, относительно. — Во какие слова знаешь. Ну раз не маленький, относительно, — с улыбкой сделав акцент на последнем слове, — то ты и сам уже понял. — Ну, я от тебя хочу услышать. Ты же любишь папу? — Больше всего на свете. — Тогда не бросай его, — с мольбой в глазах просит мальчик. — С тобой он очень счастлив, я вижу. Не бросать… Конечно же, Чимин никогда по собственной воле не бросит своего омегу, но вот насчёт «не оставлять» — не может обещать даже самому себе. Он действительно не ляжет на операционный стол, пока троицу Ким не поймают, но вот когда это случится и случится ли вообще — неизвестно. Оставить его с детьми на присмотр агентов он не может, и хоть то, что сам он рядом с ними — не гарант безопасности, так Чимин хотя бы знает, что Чонгук при нём, а не где-то. В очередной раз, когда он подносит стакан с соджу к красным от острого соуса губам, одёргивает себя, вспоминая о том, что с этим ему нужно быть крайне аккуратным — не только из-за болезни, о которой Чонгук всё ещё не в курсе, но и в целях безопасности, ибо алкоголь делает его уязвимым, несмотря на то, что он за эти года научился пить и контролировать это. К слову, о болезни: всякий раз, стоит Чимину пересечься с лучшим другом Гука, тот постоянно смотрит на него исподлобья, тем самым говоря, что альфа идиот, раз до сих пор не рассказал младшему об опухоли. Но Чимин просто не может, зная, как отреагирует Чонгук. Последний сразу же будет отправлять его на лечение, не взирая на свою ситуацию и то, как отсутствие Чимина может на всё повлиять. И сам Ыну, вроде бы, понимает это, но ему за друга обидно, ведь если его альфы вдруг не станет — неизвестно, что с ним случится, ибо любовь к Чимину всегда была якорем: либо спасёт, либо на дно потянет, но сам же альфа — как спасательный круг. Не станет круга — и Чонгук на дно пойдёт. — Никогда не брошу, — отставляет стакан в сторону альфа и Соёну улыбается.***
Кто бы знал, что отдых на природе заставляет проспать намного дольше и даже пропустить будильник. Чонгук вот даже близко не предполагал, и сейчас сетует на то, что время уже два часа дня, а они только-только проснулись, хотя хотели сходить в горы. Чимин, лёжа в тёплой, хоть и не очень мягкой постели, потому что это диван, вполуха слушает чужие ворчания и даже глаз не открывает: сознание пусть и проснулось, зато тело всё ещё спит. Но в итоге он получает подушкой по лицу и тут же соскакивает с места, протирая глаза. Чонгук уходит наверх будить детей, а альфа, широко и громко зевая, идёт на кухню выпить воды; по возвращению в гостиную обязательно проверяет телефон на сообщения от агентства, но видит лишь одно от Джухёка, спрашивающего, как дела. Напечатать ответ альфа не успевает — тот звонит ему сам. — Слушаю, — хриплым по пробуждению голосом. — Хотел сказать «добрый день», но судя по всему, только «доброе утро», — Джу усмехается, тут же называя его стариком и спрашивая, чего такой недовольный. — Да заткнись. Мы чутка проспали поход в горы, сейчас меня ждёт промывка мозгов. — Дай угадаю: ты забыл поставить будильник, а Чонгук пока что думает, что вы просто его не услышали, верно? — Верно, — предельно серьёзно отвечает Чимин, засмотревшись в одну точку, но вскоре смягчается и спрашивает: — А ты чего звонишь в… блять, хотелось спросить «в такую рань». Ладно, так чё звонишь? — А~, да поинтересоваться, как вы там, да сказать, что я в Кёнсоль еду к родителям, думал, встретимся, если есть возможность. — Даже не знаю… Посмотрим ближе к вечеру. — Без проблем, буду ждать. Джухёк отключается, и Чимин поворачивается к спускающемуся с лестницы омеге. — Все походы отменяются, Соён отравился.***
Чонгук прикрывает в комнате дверь, тяжело вздыхая и в очередной раз спускаясь вниз, но на этот раз уже к Чимину: до этого он бегал туда-сюда за водой для сына и с нечто похожим и на ведро и на лейку одновременно, ибо рвало того абсолютно не по-детски. Сейчас, вроде, жар более менее спал, но есть одна проблема: в коттедже отсутствуют лекарства, которые очень бы пригодились. — Как знал, что пулькоги не стоило брать в магазине. Может, съездишь в центр в аптеку? — Во-первых, как я могу вас оставить? А во-вторых, можно же просто увезти его к твоим родителям. Твоя мама при мне уже лечила Соёна. Самолечением в этом месте заниматься — такое себе, а там хотя бы и больница есть. — Чимин, проблема в том, что его по дороге ещё больше укачает, и станет гораздо хуже, чем было полчаса назад. Самый оптимальный вариант — это съездить за лекарствами. Я за руль не сяду, после той аварии боюсь, да и мне в Кёнсоль появляться, сам знаешь, нежелательно. Чимин волнительно вздыхает, потирая переносицу, потому что оставлять омегу с детьми в этом доме — не самая разумная идея, несмотря на то, что никто даже не знает, где именно они сейчас находятся. Он не простит себе, если что-то случится, однако и предчувствия нет никакого, что более менее, но обнадёживает, и альфа соглашается, понимая, что Чонгук прав, и Соён действительно не выдержит поездку до больницы, а до неё минут сорок как минимум. Сам Джухёк в Кёнсоль приедет тоже нескоро, так что просить его нет смысла, и если Чимин поднажмёт, то и за двадцать минут до туда вполне управится. Чтобы не терять время, он спускается в подземный гараж, снимая машину с блокировки, но вспоминает, что забыл бумажник, и снова бежит наверх, прихватив и телефон, на который Чонгук обещал звонить. Чимин так же просит его пообещать, что из дома омега с сыном ни ногой, и тот клянется на мизинчиках, целуя альфу в губы и сразу закрывая за ним дверь, а вскоре и все остальные. Альфа, заведя машину, резко срывается с места, не забывая притормаживать на слишком крупном гравии, и вскоре, прибавив газу, выезжает на основную полосу, ведущую в центр. Машины, ожидаемо, по пути встречаются редко: мужчину сопровождают лишь красивые пейзажи за окном и высоченные деревья вдоль трассы. Он читает пришедшее от Чонгука сообщение, в котором тот просит купить те или иные лекарства в обязательном порядке, и решает позвонить своему папе. Стрелка на спидометре дёргано передвинулась на сто тридцать. После нескольких гудков трубку снимают, а на фоне слышен чей-то смех, да не один: — Привет, родной мой. — Привет, пап. Слушай, у меня к тебе такой вопрос: что помогает при отравлении? — Ты отравился что ли? — с весёлого тон сменяется обеспокоенным. — Не я. Просто скажи, потом объясню. — Ну, для начала нужно очистить желудок: для этого нужно выпить сорбенты и обязательно обильное питье. В течение первых суток желательны фруктовые отвары, но не еда — ни в коем случае. Потом можно подавать овощные супы или некрепкие бульоны. Чтобы желудку стало легче после очистки, можно выпить обволакивающий препарат — их много, в аптеке надо узнавать, что лучше. Жирные, копчёные и солёные блюда в течение нескольких дней, как газированные напитки и кофе, противопоказаны. Если через пару дней лихорадка, диарея или рвота не пройдут — срочно к врачу. — А энтеросгель и линекс детям подойдёт? — вспоминает прописанные в сообщении Чонгуком препараты. — Да, конечно. Но это если рвота будет продолжаться. Какой-то ребёнок отравился? — Пап, я позже всё расскажу. А ты с кем там? — Да вот Джухёк к нам на чай зашел, сидим, разговариваем. — Джухёк?.. — он уже приехал? — Неожиданно. Я после аптеки к вам заеду. — Чт… ты в Кёнсоль?! — Да, мы тут отдыхаем, — Чимин тут же прикусывает язык, потому что знает, что папа сразу обо всем догадается, и не промахивается. — Ты, Чонгук, и его ребёнок? — Кхм… да. — Ладно, я тебя жду, потом расскажешь, — и бросает трубку. Чимин поджимает губы и несильно бьёт ладонью по рулю, понимая, что его родитель обиделся, и оно не удивительно должно быть: альфа ни слова о всей ситуации ему не сказал, хотя всегда каждую мелочь доверял, да ещё и не предупредил, что в Кёнсоль вернулся. Разговор будет долгий, но не сегодня: Чимин задержаться у родителей не может — просто фрукты для отвара возьмёт и рванёт в коттедж. Короткий шум позади заставляет Чимина нахмуриться: с сидения будто что-то упало, хотя он не тормозил, да и сидение, когда он садился, было чистое. Посмотрев на пустую впереди трассу, он разворачивается и внезапно кричит от испуга, когда перед его лицом неожиданно выскакивает другое. Руль дёргается в сторону, Чимин едва успевает затормозить и не улететь в кювет, а на такой скорости, которую не сбавлял, он бы перевернулся раз десять и всмятку. И не только он… Когда машина тормозит с громким свистом, альфа ставит режим парковки и резко разворачивается, зло смотря на вцепившуюся в сидение испуганную Изабель с огромными глазами-пуговками, которая сама едва не улетела в лобовое при остановке машины: Чимин бы даже не успел её поймать. — Чёрт… Изабель! Что ты тут делаешь?! Та смотрит подбитым щенком, сдерживает на глазах слёзы: ну конечно, и в аварию чуть не попала, и чужой человек наорал — как тут не заплакать? Чимин извиняется и хватает телефон, который разрывает входящий от Чонгука, и принимает вызов. — Чимин! Изабелла- — У меня… — вздыхает он, оборвав омегу почти на полуслове. — Что?.. Почему она у тебя? Когда ты успел её забрать? Зачем? — Погоди-погоди, остановись, прошу. Я её не забирал — она сама залезла в машину и до чёртиков сейчас меня напугала буквально перед твоим звонком. — Господи… Вы не разбились?! — Нет, успокойся, я успел затормозить. — Включи на громкую или дай ей трубку. — Нет, Чонгук, она и так очень сильно напугана, и я со страху от неожиданности даже успел на неё крикнуть, — Чимин сильно жмурится, сжимая толстовку в районе груди — на этот раз боль куда сильнее, чему поспособствовала данная ситуация. — Ладно, ладно… — Я съезжу с ней в город, скоро вернёмся. Просто я потеряю больше времени, если сейчас вернусь. — Я понимаю, да. Ладно, езжайте. Будьте аккуратны, пожалуйста. Чимин убирает телефон, когда младший кладёт трубку, и поворачивается к уже успокоившейся, но шмыгающей носом девочке. — Ты когда и зачем сюда залезла, принцесса? — Я хотела с тобой в город, но папа бы не разрешил, поэтому спряталась между сидениями, когда ты ушёл за кошельком. — И ты решила напугать нас обоих, — констатирует факт. — Прости… Папа сильно зол? — Не так что бы, но… Ладно, всё будет хорошо. Пристегнись, пожалуйста, и никогда больше не смей так пугать людей, особенно на дороге, где это в разы опаснее. Нам повезло, что по встречной и позади нас никого не было. Изабелла извиняется и пристёгивается, тихо ожидая, когда они стартанут.***
Joel P West — Is This What You Wanted?
— Сейчас мы приехали к моей семье, но пока я не могу тебя с ними познакомить, поэтому, можешь ли ты остаться в машине? Чимин после аптеки, как и планировал, заехал в родную обитель и припарковался на заднем дворе чуть дальше от дома, чтобы родители девочку в машине вдруг не увидели. — Я буквально туда и обратно, ладно? — Хорошо, обещаю, что не выйду, — ребёнок распаковывает купленную старшим шоколадку и сразу забивает обе щеки. Кивнув, альфа слегка хлопает дверцей и срывается с места к дому, где его радушно принимает лишь папа, а альфы же, как тот сказал, вышли куда-то покурить. — Пап, у меня нет особо времени, поэтому мог бы ты мне дать фруктов для отвара? На обратном пути мы заедем к тебе, и я всё расскажу, обещаю. — Конечно, дорогой, подожди здесь. Честно говоря, Чимину с отцом сталкиваться не очень хочется, поэтому он стоит как на иголках, сильно нервничая. Но вскоре папа выносит ему пакет фруктов: от груш до ранеток, собранных с их сада, и, поцеловав его в макушку, он спешно выбегает из дома на задний двор, тут же матерясь себе под нос: вышедшая из машины Изабель гладит чью-то собаку, пристально и как-то слишком серьёзно смотря куда-то вдаль. Чимин прослеживает её взгляд, увидев у гаража отца и Джухёка, и быстро подходит к машине, кладя пакет с фруктами на заднее сидение. — Изи~, садись в машину. — Оппа, — как-то осторожно его зовёт она, — а я помню того дядю. — Какого? — У которого длинный хвостик. Он с отцом и дядей Сокджином забирали нас от бабушки тогда. — Чт… Чимин понимает. Джоншин никогда не мечтал о семье — это был Джухёк. Тот всегда стоял на своём и твердил, что ему важнее карьера, в отличие от Джу, который желал жениться на длинноволосой красавице. Только Джоншин любил готовить и разбирался в кулинарии лучше, нежели чем его брат. У Джухёка от рождения родимое пятно на шее, которое сложно не заметить, и которого не было у человека, что тогда сидел напротив Чимина в кафе. Почему он сразу не догадался? Джухёк никогда бы не извинился за своего брата и за его же ошибки прошлого. Только Джоншин знал о том, что Чимин вечно забывал ставить будильники, что делает и по сей день. С отцом разговаривает не Джухёк — Джоншин. — Изабель, быстро в машину. Сейчас же! Та резко подрывается с места, напугав собаку, что тут же ринулась прочь, а Чимин обходит автомобиль по кругу к водительскому, вот только его за спиной его кличут по старому погонялу — «Пятая позиция», и Чимин спокойно разворачивается, тихо стиснув зубы: нельзя показывать того, что он всё знает. Отец к нему не подходит, вообще, видать, не знает, что Чимин здесь, и на горизонте его уже не видно — в доме скрылся, а вот***
— Как себя чувствуешь? — Чонгук прикасается губами к бледному, как поганка, лбу сына, задерживаясь на несколько секунд, и досадно вздыхает, понимая, что поганая температура тридцать семь и восемь всё ещё держится, сводя их обоих с ума: Соёна от жара и плохого самочувствия, Чонгука от ситуации в целом. — Не переживай, пап. Ыну-хён говорил, что я бронированный, — смеётся ребёнок. Тут уж не поспоришь даже с Ыну, потому что Соёна кроме его астмы ничто не берёт, а если он и умудряется заболеть, то исключительно на день-два, и отпускает. Организм, видать, крепкий. А сколько раз он что-нибудь себе ломал — не счесть, но при этом ни разу не пикнул и не пожаловался. — Бронированный не бронированный, а я всё равно переживаю, — тепло улыбнувшись, поправляет Чонгук ему взмокшую от пота чёлку, потом вовсе убирая её в сторону. — Может, тебе что-нибудь принести? — Ты же сказал, что мне нельзя кушать. — Кушать нет, а вот чай без сахара выпить можно, если хочешь. — Давай, надоела уже вода. — Тогда жди. Ингалятор на столе, если что, — Чонгук берёт с собой телефон и прикрывает дверь, одновременно принимая входящий вызов от Ыну. — Алло? — Как дела, семейка? — Пока относительно. Соён траванулся пулькоги из магазина. — Айщ, вот бедолага, — на фоне что-то или даже кто-то падает, и Ыну матерится себе под нос. — Соль рассыпал, неряха. Чонгук хмурится: мама всё детство боялась рассыпать соль в доме, ибо примета плохая, и он забрал это от неё, тотчас же начав беспокоиться, но слов не говорит, так как Ыну бесит его поверье в эти приметы. — Пытаюсь приготовить Сонхва суп из водорослей, поэтому позвонил спросить: с чем вкуснее — с тунцом или говядиной? — Ты и готовка? — искренне удивляется Чонгук. Он спускается в кухню и ставит чайник подогреваться. — С консервированным тунцом вкуснее, я считаю. Тебя подменили что ли? — Ой, брось. Я готовлю, просто очень редко и не всегда вкусно, но всё же хоть что-то, да получается. И, кстати, ещё хотел сказать, что у меня для тебя новость. Как ты знаешь, у нас с Сонхва отношения перешли в более близкие, и я уже как несколько месяцев с того момента в порту стал более теплее к нему. — Ну? — Чонгук облокачивается ладонью о стол, скрестив ноги и покусывая губы с привычки. — Так вот: я жду ребёнка. Рот безвольно раскрывается сам по себе, омега по привычке начинает залипать на одну точку, обрабатывая информацию, и только после того, как друг вызывает его на землю — одёргивает себя и чувствует, словно он рыба на суше. — А… я… чёрт, нет, я очень рад за тебя, правда! Просто, помнится мне, ты не хотел ребёнка, вот я и застыл, удивился. — Очень сильно, видимо, удивился, — хохотнул Ыну, что-то поджаривая на сковороде, судя по шипению масла, — завис аж на сорок секунд. И нет, я не считал, просто рядом таймер на рисоварке. — И ты решил родить? — Мы ещё не обсуждали это с Сонхва, однако я не зря сказал тебе, что именно жду ребёнка, а не просто «я беременный». Я действительно хотел бы родить. Не знаю, что поменяло моё мнение, просто… просто вот так. — Главное не пожалей ровно тогда, когда станет поздно. Зная тебя — ты можешь. Я всё ещё помню, как ты сильно сомневался в той поездке в Италию и всё-таки не полетел, а потом целый месяц ныл об этом. — У меня были весомые причины сомневаться. — Ну так я тебе про это же. — Туше. Нет, я уже неделю как уверен в своём выборе. — Ты больше недели назад узнал о своей беременности и даже мне не сказал? — возмущённо срывает с губ. Когда чайник закипает, Чонгук достаёт из шкафчика френч-пресс, так удачно здесь находившийся, кукурузный чай и засыпает его туда, заливая кипятком. — Мне нужно было принять-разобрать-смириться-подумать и так далее. — Да ладно, я понимаю. Мужу когда скажешь? — Блять, сейчас сгорит всё нахуй, — злится омега на том конце провода. — Пока не знаю. Слушай, давай я перезвоню тебе позже? — Вы с Сонхва стоите друг друга, — хохочет Чонгук и выглядывает из-за кухни в открытую дверь, ведущую в гостиную, откуда доносится мелодия игры на телефоне сына: видимо, тот спустился вниз. — Давай, созвонимся ещё. Ыну кладёт трубку, прошипев очередные ругательства, а Чонгук берёт френч-пресс с кружкой, перед этим положив телефон в задний карман джинс, и с лёгкой улыбкой, радуясь за друга, идёт в сторону гостиной. — Соён, ты зачем с постели встал? — он заходит в гостиную и хмурится: сына нигде нет, а включённая на лежачем на столе телефоне игра никем не тронута. Чонгук разворачивается влево, в сторону лестницы, и роняет френч на пол, чувствуя, как обжигает кипяток его голую щиколотку. Страх электрическими нитями обвивает горло. — Тэхён… — Скучал по мне? — недобро скалится альфа, занося левую руку. Боль сковывает лицо, оглушает мир вокруг, а резко наступившая темнота накрывает глаза плотным полотном.***
Starset — Die For You
*Сейчас*
Отчаянный рычащий стон замирает, оборвавшись и не слетев с уст, когда краем уха Чонгук слышит аккорд нот приближающегося товарного поезда. Сердце с громким грохотом упало на дно желудка. Машина на рельсах стоит лишь передом, Чонгука заденет сильно, но не настолько всмятку, как его любимого человека, до которого докричаться невозможно, словно в чужих венах течёт сильнодействующее снотворное. Он пинается, вперемешку с рыданиями кричит не своим голосом, окоченевшими от ночного холода руками со всей силы оттягивает от себя ремень, но понимает, что не убрав вилку из замка — он из-за наручников не освободится. Не за себя глотку рвёт — за того, кто мгновенно с жизнью расстанется, стоит товарняку соприкоснуться с машиной. — Чимин! Пожалуйста, очнись! — хрипло рыдает, срывая голос. Слёзы словно дождевые крупные капли по горящему будто огнём лицу стекают, смешиваясь с кровью у рта. — Пак Чимин!!! В боковом поле зрения появляются далёкие мигающие огни. Дыхание спирает. Тяжёлое осознание конца, потерянность и сожаление накрывают Чонгука с головой. Он поворачивает лицо вправо, дотягивается руками за крепление ремня сбоку и, схватившись за него, с утробным криком тянет вниз, пытаясь его сорвать. Но жизнь — не сказка, и ремень безопасности на то и называется так, что из него не выбраться, а если заклинило, то не сломать. Омега роняет лицо в ладони, которыми вскоре сжимает окрашенные недавно в блонд волосы на голове, и, подняв голову, заплывшими от слёз глазами смотрит на спящего альфу, чья голова от его трясок упала на другое плечо. — Я так люблю тебя… Прости меня… Прости, что из-за меня ты страдаешь. Но тому извинения никуда не вписались, оно и понятно, однако Чонгук не может промолчать. Поезд приближается, усердно сигналя, чтобы водитель на стоящих поперек рельсах сдвинулся, иначе произойдёт непоправимое, но водитель не может… Чонгук смотрит прямо на приближение огромного товарняка, и когда глаза ослепляют огромные яркие огни — закрывает веки, принимая свою участь. 3, 2, 1… Машину уносит куда-то назад, Чонгук впечатывается спиной в сидение, перед этим врезавшись грудью в сильно сжимающий его ремень, но уши ударом не оглушает, — его не следует вовсе. Ни сейчас, ни через минуту, ни через две. Дрожа каждой частью тела, омега открывает глаза, смотря через лобовое, как проносится мимо товарняк. Их спасли? Кто? От резкого удара в стекло со своей стороны он внезапно вскрикивает от испуга, и в освещённой лишь полной луной темноте видит насмехающееся лицо Тэхёна, что приложился к нему лбом. Вскоре дверца открывается, и Чонгук, тяжело и дрожа дыша, наблюдает за тем, как тот достает из кармана нож и перерезает его ремень, полностью освобождая от этой оковы, помимо наручников, что до крови натерли исполосованную прошлым кожу. Чонгук на боль физическую внимания не обращает, чувствует лишь моральную. Выражение «вся жизнь перед глазами пронеслась» отныне стала ему родной. Не дёргаясь из-за парализовавшего его страха, парень позволяет вытащить себя за талию из машины, краем глаза увидев, что Чимина кто-то вытаскивает одновременно с ним, и переведя взгляд вправо, видит позади их машины черный минивэн и крепкий трос, который был прикреплён к ним позади. Это была игра… Игра сумасшедшего. — Думал, я захочу вас убить? — Тэхён усмехается, прикасаясь указательным пальцем к спавшей на лицо светлой прядке, тут же убирая её за чонгуково ухо. — О нет, милый, я вас буду мучить. Игра началась. Он максимально грубо хватает омегу за шею, прижимая парализованное тело к машине, и, не брезгуя ни кровью, ни слезами вперемешку со слюнями, целует, глубоко засовывая язык по гланды. Блевануть бы, да только нечем. Сопротивления бесполезны.Ты бежишь от прошлого, но прошлое бежит к тебе. taesatan.