_____
Место Ноб выбрал отличное — глубокий, но не слишком, овражек, по топкому дну которого бежал ручеёк, впадающий в реку. По краям овражка росли раскидистые кусты. Сквозь просветы между зелёных ветвей прекрасно просматривался речной берег, на котором деревенские девки стирали тряпьё. Чтобы не намочить одежду, они разделись до панталон. Ноб зачарованно смотрел, как трясутся их сиськи, когда они растирают в руках рубахи и штаны, склоняются над бурным течением и полощут простыни. Промокши в речной воде, девичьи панталоны стали почти прозрачными, облепили мягкие розовые попки молодух и огромные жирные жопы баб постарше. Одна женщина стояла лицом в ту сторону, где спрятался Ноб, и парень увидел чёрное пятно в её промежности — сквозь панталоны виднелись заросли лобковых волос. «Ну что за напасть? — возмущался Ноб. — Кому сдались эти дурацкие кудри, скрывающие самое интересное? Почему природа устроила так, что у детей там всё чистенькое и голенькое, а когда мы взрослеем, и нам начинает хотеться трахаться — на тебе! Гадость какая!» Однако на безрыбье и рак рыба. Штаны Ноба встопорщились, и он извлёк из них своё хозяйство, тоже, надо признать, довольно волосатое: лобок и большие яйца покрывали огненно-рыжие кучеряшки, растущие даже вокруг основания ствола. — Как же бабу хочется, — тихонько пыхтел Ноб, наяривая на ничего не подозревающих полуголых прачек. — Настоящую, живую, тёплую, чтоб внутри горячо-горячо… Хочу, хочу, хочу… Обуянный похотью, несколько секунд Ноб всерьёз рассматривал возможность проковырять пальцами дырочку в стенке оврага и оприходовать её. Но здравый смысл взял верх: в земле полно мерзких белёсых жучков и червячков — чего доброго заползут в член, — а то и вообще можно оцарапаться об острый камешек. Ноб берёг и лелеял свои причиндалы, надеясь когда-нибудь употребить-таки их по главному назначению. Вдруг мощная рука схватила парня за шкирку и развернула к себе. Перед Нобом стояла его матушка — дородная щекастая крестьянка в буром платье, жёлтом чепце и переднике, под которым проступали очертания отвисших доек. — Вот ты где, неслух проклятый! — воскликнула женщина. — Я его грядки полоть послала, а он сбежал и за девками подсекает! Ну-ка, покажи, что ты там прячешь… Ноб так возбудился на прачек, что даже явление грозной матери не заставило его член упасть. Стоя перед родительницей, он ссутулился и сжимал ладонями скользкую от смазки головку. Мать отдёрнула его руки и посмотрела на красный ствол, настырно подёргивающийся, требующий, чтобы его додрочили до конца. — Ах ты негодник! — взревела крестьянка. — Развратник поганый, как твой беспутный отец! Обрюхатил меня да и бросил на сносях, сбежал с городской прошмандовкой! Ох, надо было извести тебя, пока ты был плодом! Нет, ты посмотри на него! На родную мать хрен подымает! Извращенец! — Не на тебя, матушка… — промямлил Ноб. — А вот тебе! — женщина схватила хворостину и хлестнула сына по причиндалам. — Вот тебе, гнилое семя! Я тебя отучу рукоблудить-то! Получай! Ноб сгибался и корчился, укрывая своего дитятю от ударов, но иной раз ветка всё же попадала в цель. Член дрыгался, раскраснелся пуще прежнего, изнывал от щипучей боли, но и не думал опадать. Он лишь крепчал и рос, и Ноб испугался, что сейчас он лопнет и окатит матушку всей кровью, которая в нём скопилась… и в то же время пареньку нравились эти острые ощущения. Пусть родная мать, пусть ругается, пусть лупит хворостиной, но впервые в жизни Ноба женщина уделяла внимание его стоящему достоинству. Кипучая смесь боли, стыда и похоти затуманивала разум. Ноб смело выпрямился и выдвинул бёдра вперёд, подставляя вздыбленный каменно-твёрдый член с пунцовой головкой под новые удары. Озлившаяся от такой наглости мать занесла руку с веткой, но не успела стегануть, как мимо её уха пролетела белая струя. На листьях кустарника у неё за спиной повисли тягучие мутные нити спермы. — Спасибо, матушка, — осклабился Ноб; у него дрожали колени, член сокращался, постепенно сжимаясь. — Так я ещё в жизни не кончал. — Охальник! — вскричала крестьянка, проворно подскочила к сыну вплотную и схватила его за причиндалы, сграбастав разом пенис и яички. — Ай-ай-ай! — завопил Ноб, вновь сгибаясь от боли. — Я тебя чего искала-то, — сказала мать новым тоном — спокойным и зловещим, отчего спину паренька продрал озноб. — Грядки — пёс с ними. Тут колдун явился, подавай ему кого-нить из нашенских в ученики. Я тебя сейчас к нему отведу, представлю, а ты произведи на него хорошее впечатление, чтоб он тебя забрал да уму-разуму научил. Хоть к какому-нибудь делу приставлен будешь, за голову возьмёшься. А колдуны-то, слышно, богатые, так что когда деньгами разживёшься, и меня не забывай — я ж чай осьмнадцать годков тебя растила, кормила… А если не возьмёт тебя колдун… — мать сжала хозяйство сына крепко-крепко, — оторву тебе весь твой срам, чтоб он тебя от работы не отвлекал. Усёк? Онемев от ужаса, Ноб судорожно закивал. Мать выпустила его достоинство, он подтянул портки и поплёлся за нею к деревне._____
У избы сельского старосты стояла высокая фигура в чёрном плаще. Из-под опущенного капюшона свисали длинные седые пряди. Неохотно шаркая грязными босыми ступнями по утоптанной земляной тропинке, Ноб горько вздохнул: «Ну вот, запихнут меня в каземат к какому-то унылому старику. Чегой-то, правда, палки у него нет. Видать, он ещё крепкий. Хотя разве не все волшебники ходят с посохом?» Вокруг колдуна столпились селяне, на их лицах читались благоговейный страх и оторопь. Седобородый староста стоял на крыльце и, непрестанно бия поклоны, причитал: — Уж не взыщите, мы люди простые, нам колдунства-то не надобно, да мы, небось, и непригодны к ентим вашим Наивысшим Искусствам. Вот разве только Ноб наш, оболтус, с вами пойти согласится. Сейчас матушка его отыщет да вам приведёт, обождите, не извольте гневаться. Мать раздвинула толпу мощными ручищами и толкнула Ноба к колдуну. Тот повернулся, откинул капюшон и повёл узкими плечами, отбрасывая плащ за спину. Ноб обмер, ибо над ним возвышался вовсе не старик и вообще не мужчина, а прекрасная молодая женщина… Или не молодая. Паренёк слыхал, что все эти разномастные заграничные эльфы — лесные, морские, высшие, низшие, светлые, тёмные и серо-буро-малиновые в крапинку — живут подольше людей, притом почти не старея. По плечам эльфийки рассыпались вьющиеся белые волосы, сверкающие под летним солнцем, словно снег, разделённые на прямой пробор, схваченные серебристой диадемой. Их слепящее сияние обрамляло вытянутое узкое личико с точёными бровями, тонким прямым носом и острым подбородком. Губы были чувственно-пухлыми и чёрными, будто перемазанными углём, кожа — пепельно-серой. Прищуренные глаза с розовыми белками и рубиновыми радужками смотрели холодно и оценивающе. Уши — совершенно без мочек, а сверху заострены. Но главное — фигура! С деревенскими девками ведь как? Если стройная, то плоскодонка, подержаться не за что. Если грудастая, то когда минует юность (а случается это быстро), резко превращается в обрюзгшую жирную бабищу с отвисшими сиськами и дряблым задом. Эльфийская колдунья была не такова. Под плащом она носила чёрное платье, длинное, полностью закрывающее шею и грудь, зато облегающее, отлично подчёркивающее титьки, огромные, но ничуть не отвисшие, на вид упругие, как кожаные мячи. Ниже ткань облепляла плоский животик и осиную талию. Слева и справа в платье были длинные вырезы, являющие миру крутые бёдра и стройные ножки в ботфортах до колен. Ноб приметил, что из-под верхнего края вырезов виднеются белые каёмочки — не бесформенных панталон, а маленьких трусиков, плотно прилегающих к попке и киске. Едва в портках Ноба кое-что зашевелилось, тёмная эльфийка заговорила. Голос её был мелодичен, но неожиданно низок: — Стало быть, ты Ноб, которого мне прочат в ученики. Грамотен? — Да, госпожа, — ответил парень, вежливо поклонившись. Теперь он хотел произвести на колдунью хорошее впечатление уже не только, чтобы избежать гнева матери, но и в надежде, что сожительство с этакой красоткой принесёт свои плоды. Впрочем, всему своё время. Покамест надо сойти за толкового разумного юношу, достойного стать учеником чародейки. Ноб развил мысль: — Был у нас один дохтур с городу, так он меня и других ребятишек и читать, и считать выучил. Он говорил, что наставнику потребно заинтересовать ученика, ибо ежели учёба в радость, то и знания впрок пойдут. Он нас даже на горох не ставил и розгами не бил. — Его потом на костре сожгли, — презрительно фыркнула мать Ноба. — Чтоб молодёжь нашу не развращал. А то ишь чего удумал: учёба — в радость! Учёба — такой же труд, как и любой другой. А где видано, чтобы труд в радость был? Труд — он тяжёлый, а коли не тяжёлый, то и не труд это, а бесплодное баловство. Словом, сынишка мой смышлёный, но с ним надо построже, дабы не обленился. — Учту, — сказала эльфийка без выражения, так что Ноб не понял, чьими методами она собирается его учить: матери или доброго дохтура? — Меня зовут Нуария. Готов жить со мной вдали от родни и посвятить себя учёбе, Ноб? — Да, госпожа, — вновь поклонился парень. — Почту за честь. — Тогда отправляемся. — Так сразу? — всполошилсь мать. — А погодите маленько, я пирожков вам в дорогу испеку, да и сынишке вещички собрать надобно. Нет, всё-таки она на свой лад любила сына и заботилась о нём. — Я обеспечу Ноба всем необходимым, — покачала головой Нуария. — А дороги… — она горделиво усмехнулась, — у чародеев они короче, чем у простецов. Платье Нуарии было подпоясано двумя кожаными ремешками, скрещенными буквой «Х» чуть ниже пупка. Слева, постукивая о соблазнительное бедро, болтались короткие ножны с кинжалом. Справа висела на цепочке внушительных размеров книга. Колдунья взяла её, отщёлкнула замок на толстом переплёте, инкрустированном самоцветами. Раскрыла — и поднявшийся внезапно ветер перелистнул страницы. Ветер резко стих, Нуария заводила длинным серым пальцем по письменам, беззвучно зашевелила чёрными губами — и воздух слева от неё разверзся, будто порвавшись. Крестьяне испуганно загомонили. Староста спрятался в избу. Нуария захлопнула книгу и вновь повесила её на бедро. Шагнула одной ногой в рваную щель портала, протянула Нобу изящную длинную руку: — Не страшись, человек. Привыкай к чудесам. — Как прикажете, госпожа Нуария, — очарованно пробормотал Ноб и полез в щель колдуньи… то есть, в щель, созданную колдуньей. От восторга перед волшебством и предвкушения житья под одной крышей с роскошной нечеловечески-красивой женщиной у паренька путались мысли. — В добрый путь, сынок, — прошептала мать ему в спину; по щекам крестьянки ползли слёзы.