На краю

      Дни в новой школе летели неумолимо, вовсе не зная своего счёта, но никто так и не смог ответить на столь банальный вопрос: сколько времени нужно, дабы адаптироваться в новом коллективе? Даже мать, настоявшая на глобальных переменах. Ни один.       Успеваемость Марии стремительно катилась в бездну на фоне всего происходящего. Девушка не могла. Не могла просто смириться с потерей и удручающими обстоятельствами. Не могла влиться в работу и новый коллектив, как бы ни пыталась, как бы ни хотела. Банальная замкнутость в себе не позволяла сполна ощутить новую жизнь, расцветающую вовсю. Иной раз казалось, что страх, на полной скорости мчащийся по кругу, словно электричка, уже не остановит никто. Либо хотелось в это верить, покрывая волнение фальшивыми поводами. В любом случае, девушка не требовала помощи и не искала ее. Уже было комфортно находиться в таком состоянии. Некомфортно было, пожалуй, только Татьяне – матери, отчаянно пытающейся вытянуть дочь из такого состояния.       Сегодня женщина ушла гораздо раньше Третьяковой, что наводило на определенные мысли, однако, как быстро они появлялись – в подобном же темпе и исчезали, оставляя за собой лишь осадочек в виде комка нервов: мать же все-таки! Пусть и жили они теперь так, будто до того не общались полжизни, как дальние родственники, знавшие друг о друге. А теперь нате – существуйте на одной территории. Только не поубивайте, что ли...       Сполна осознав, что прогулять – сомнительный вариант, да и дома тереться охота: все вокруг навевает воспоминания об отце; девушка таки поднимается с едва ли тёплой постели, потягиваясь и распахивая темно-коричневые шторы. Солнечные лучи тут же врываются в спальню, отчего Мария невольно щурится и спешит удалиться в ванную.       Прохладный душ помогает лучше любого сеанса у дорогого психолога, смывая все ненужные и тревожные раздумья. Третьякова даже ловит себя на мысли, что терпеть не может психологов: что или кто может быть хуже человека, отчаянно пытающегося залезть тебе в голову, особенно в тот момент, когда ты того искренне не жаждешь всей душой? Докучнее только, пожалуй, школьный, получивший диплом где-то в переходе. Вопросы по типу «Что тебя тревожит» и «Какой мотив» – въелись в корку мозга, не оставляя там ничего кроме. А должна была там быть, по меньшей мере, высшая математика, по расписанию находящаяся сегодня первой. Целых две лекции. Кто вообще любит четверг?       Время летит бешено, и Мария замечает это увы не сразу, вылезая из душа лишь тогда, когда, случайно покосившись на дисплей телефона сквозь дверцы душа, покрывшиеся конденсатом, замечает, что до начала занятий осталось всего лишь тридцать минут. Вытерев мокрое тело насухо, девушка буквально вылетает из ванной комнаты, находу соображая, что надеть. Облачившись в школьную форму, составленной из банальных серых брюк, жилета и рубашки, Третьякова нехотя забирает со стола завтрак в контейнере ранее приготовленный матерью, точно зная: собаки возле дома сегодня на славу подкрепятся. Девушка редко ест последнее время. Только пьёт воду и теряет килограммы, и ее это вовсе не смущает. Мать волнуется, но так загадочно, как только она умеет: лишь подкладывает завтраки, прекрасно зная, что дочь их есть не будет. Собственно, на что ещё надеяться?       На сбор пробок с половины города времени не остаётся, а потому Мария вызывает такси, успевая на занятия буквально впритык. Остаётся время даже на гардеробную, где уже совершенно пусто, как и всегда в это время. И, сняв пальто, повесив его в личный шкафчик, девушка хлопает дверцей, проворачивая ключик, и направляется на третий этаж. Вот-вот прозвенит звонок, а потому Третьякова без стука врывается кабинет, заставая весьма внушительную картину: мать и Лукина – куда живописнее? Обе оборачиваются, устремляя взор и внимание на вошедшую девушку.       — Какие люди, — начинает Лаура, ухмыляясь и поднимаясь с кресла. Скрестив руки на груди, преподавательница подошла к Марии, пристально разглядывая черты ее лица. — Очень вовремя, Мария Владимировна, — женщина ударяет по живому. Ну ничего. Девушка явно знает, чем ответить.       — Тогда я пойду, — проговорила Третьякова, уже было разворачиваясь и собираясь выходить, как вдруг Лукина хватает ее за руку, потягивая на себя. Девушка вмиг оказывается лицом к лицу с женщиной и нервно сглатывает, немного покосившись на мать. Та молча наблюдала, изредка покачивая головой.       — Я тебя не отпускала, — пояснила Лаура, ухмыляясь ещё пуще прежнего. — Что ж, Татьяна Викторовна, я думаю, мы услышали друг друга.       — Спасибо, Лаура Альбертовна, — подала голос мать и, поцеловав Марию в макушку, удалилась из кабинета, вслед бросая через плечо: — Всех благ. Будь умницей, — проговорила женщина напоследок.       Оставшись наедине, дамы переглянулись. Третьякова – с опаской, Лукина – с неколебимым чувством собственного достоинства. Казалось, что она действительно пуленепробиваема. Но очень хотелось бы, чтобы это оказалось неправдой. Хотелось найти тот самый фитилёк, который ещё можно разжечь. Да так, чтоб полыхал. Девушка ещё толком не знает преподавательницу, но уже извлекла некую мораль: легко не будет.       — О чем вы говорили? М?! — возмущается Мария полушепотом, едва ли не срываясь на крик. Женщина не располагает к себе доверием, а следовательно, нет никаких гарантий, что с матерью они говорили адекватно. По-людски. И аргумент «Взрослым договориться проще» в пользу Лауры – уже не работает.       — Успокойся для начала, — бросила Лукина, удаляясь за огромный шкаф из тёмного дерева. Выглядит пугающе, и Третьякова не сразу понимает: как вообще умудрилась его не заметить? Но, прокрутив в голове момент входа в кабинет, все осознала. Следующие минуты две Мария проводит в мнимом одиночестве, пока женщина гремит посудой за шкафом, и пристально разглядывает кабинет. На подоконнике –расцветающие кактусы с желтыми и розовыми цветами, на полу – две здоровенных вазы, забитые цветами донельзя. Очевидно, подаренными на первыми сентября. Либо девушка чего-то не понимает, либо дети в действительности ее любят, или, во всяком случае, уважают. Иного объяснения для обилия цветов, увы, не было. — Иди сюда, — кричит Лаура, выглядывая из-за шкафа, но вмиг ныряя обратно. Мария, ворча прошла в конец кабинета, поворачивая. Ее взору открылся небольшой столик с двумя стульями. На столе – стеклянный чайник, солонка сахара и две фарфоровые чашки. — Садись, — скомандовала Лукина, кивая на один из стульев. Третьякова села, но не спускала глаз с преподавательницы, пристально наблюдая. Ее движения плавны, совсем не схожи с теми, что на занятиях при полном кабинете народу. Лаура заняла место напротив, разливая горячий чай по кружкам. Заключив одну из чашек в руки, Мария сделала маленький глоток. Напиток приятно обжег горло. — О тебе говорили, — продолжила Лукина, следуя примеру ученицы и делая глоток.       — А конкретнее? — терпеливо намекнула Третьякова, прощупав некий контакт и осознав, что с этой женщиной торопиться явно не стоит. Иначе обернётся это всё... Недёшево, мягко говоря. Лаура, закатив глаза, усмехнулась и сделала ещё один глоток чая, а затем все же ответила:       — О жизни, успеваемости в частности. Как собираешься закрывать неудовлетворительные оценки по моему предмету? — вопрос с подвохом – очевидно любимая ловушка Лукиной, когда-либо существующая. В вопросе все же есть доля усмешки. Женщина издевается. Ей плевать на чужие проблемы, как и остальным – Третьякова успевает сделать этот вывод. Но плевать ли? Да и с чего постороннего человека вообще должно колыхать твоё душевное и моральные состояния? Наверняка такие, как она, думают, что у одиннадцатиклассников (как и у детей помладше) проблем и вовсе быть не может. Кроме учебы, разумеется. Но Мария, увы, ещё даже не подозревает, насколько ошибается. — Маша, приём, — выдергивает Лаура из мыслей, пару раз проводя рукой перед глазами девушки.       — А? Да. Собираюсь. А как? — растерянно спрашивает Третьякова, с опаской вглядываясь в глаза преподавательницы. Голубые… Словно океан, в котором хочется тонуть, не умея плавать. Говорят, они – зеркало души, и, стало быть, не так уж все и паршиво.       — Позже обсудим. Все, хватит чаи гонять, уже занятие по расписанию. Допивай и приходи в двадцатый кабинет, ты ошиблась дверью, — парирует Лукина, поднимаясь и попутно забирая за собой пустую чашку. Вымыв ее и вытерев насухо, женщина убирает туда, откуда достала и, выйдя из-за шкафа, забирает личные вещи, покидая кабинет. Мария тяжело вздыхает, делая сразу несколько больших глотков, и, проделав с чашкой то же самое, догоняет преподавательницу.       Благо извиняться сотню раз не приходится, и Лаура впускает ученицу в кабинет без излишних упрёков. Неужели мать рассказала ей все, что девушка так старалась утаить? В любом случае, уже все становится неважным, и Третьякова, на удивление самой себе же, погружается в учебный процесс с головой, внимательно слушая и внимая каждое слово Лукиной. А уже вечером женщина спешит напомнить, что завтра состоится их первая встреча наедине. Причём на территории Марии…