На краю

      — Что ты имеешь в виду? — уточнила Лукина, прищуриваясь с неким недоверием.       — Все эти разговоры на индивидуальных занятиях, уклоняющиеся от темы высшей математики. Избыток доверия, хотя помните, Лаура Альбертовна, что было ДО? Мы ведь боролись. Каждая сама за себя. И готовы были съесть друг друга с потрохами, разве нет? — парировала Третьякова, плавно расхаживая по кабинету. И, остановившись лицом к лицу с женщиной, девушка в конце концов выдала: — Но я не могу сказать, что мне это не нравится. Вы разожгли фитиль доверия, а реакция, боюсь, неизбежна.       — Маш, я…       — Я понимаю, — перебила Мария, скрещивая руки на груди. Страх будто сковал тело. Самым сложным сейчас было сказать и передать именно то, что чувствует девушка. И как она ощущает. Как переносит и хранит под сердцем. Лаура непроизвольно сжимала челюсть раз за разом, явно боясь разрушить столь тёплую связь, но с другой стороны понимая: это неизбежно. Разговор состоялся бы в любом случае, и чем раньше – тем лучше, однако обе осознанно переносили его дальше и дальше, вплоть до лучших времён. — Вы… Больше, чем симпатичны мне. Как человек. И как женщина тоже, — последнее Третьякова проговорила полушепотом. Молчание. Долгое. И уже изрядно затянувшееся. Девушка подняла взгляд на Лукину. Та, погрузившись в себя и мысли, думает. О чем, увы, нельзя понять. Никакого намёка. Ни единого.       — Не уверена, что могу ответить тебе взаимностью, — нехотя проговорила Лукина, отдавая себе отчёт о том, что ее слова здорово ранят девушку. Однако иначе вовсе нельзя: их не поймут, а что самое страшное – не примут. Даже если великая любовь, хотя, со стороны Лауры скорее безумная симпатия, неумело и шаг за шагом перебирающаяся в более "правильное" русло. — Прости, что так… Нелепо всё вышло.       Мария, не желая больше что-либо слышать, как и, впрочем-то, говорить, быстрым шагом направляется прочь из кабинета директора. Не проходит и минуты, как слёзы подступают к глазам, и девушке становится абсолютно всё равно, где она находится и каковы последствия от истерик. Лукина, тяжело выдохнув, уперлась руками в стол. Виски пульсировали, словно в них ударяли также, как ударяют в позолоченные колокола. Зажмурив глаза, женщина схватилась за голову, впиваясь пальцами в шелковистые волосы. Несколько прядей тут же спали на глаза. Всё покрылось пеленой, и в мыслях витал только один вопрос: что же будет, что же впереди?       Две недели спустя.       Возникшая в кабинете ситуация безусловно повлияла на взаимоотношения Лауры и Марии. Теперь они обходили друг друга стороной при любой случайно выпавшей возможности. Благо в последние дни особой нужды в этом не было: Лукина стала появляться в учебном заведении все реже, а высшую математику заменяли практиканты из институтов. Третьякова, слушая их лекции, ловила себя на мысли, что знает предмет гораздо лучше, и справилась бы безупречно. Только кредит доверия ограничен, а стало быть, такую вольность девушке никто не позволит. Оставалось только смиряться. Да и в эти же самые последние дни, Марию все больше переполняло чувство, словно что-то идёт не так, как должно. Она себе обьяснить не могла. Лишь подчинялась чувствам, затуманивающим разум. Однако лишь одна ночь перевернула все с ног на голову и, вероятно, в обратной последовательности…       Ночь. Второй час.       Третьякова не так давно вернулась в остывшую постель. Дома чертовски холодно, ведь плавно наступает декабрь, и обычные камины уже не спасают. Девушка пытается хоть как-то согреться под вязаным пледом, подаренным любимой бабушкой. Более-менее удаётся, однако мысли совершенно не позволяют погрузиться в сон. Мария думает. Неосознанно, но думает о Лауре. Как она там, все ли в порядке, да и вообще… Жива ли? Пожалуй, последний вопрос интересовал в большей степени. Вдруг стало плевать, какое отношение у Лукиной сложилась к ученице. Главное, чтобы всё было хорошо или, по крайней мере, приближённо к тому. Третьякова уже и сама не знает, насколько все плохо, и в какую ловушку себя завела. Из мыслей девушку выводит только громкий дверной звонок, разливающийся по всему коридору и плавно проникающий во все комнаты.       Мария ворчит, поднимаясь с кровати, и, укутавшись в плед едва ли не с головой, придерживает его рукой и выходит из спальни, плетясь к двери. Попутно девушка бросает взгляд на будильник и ловит себя на мысли, что кто бы ни пришёл – уничтожит сразу же, причём без разбора. Или покроет благим матом. По меньшей мере. Мысли сменяются чрезвычайно быстро, и к ручке Третьякова тянется, держа в голове совершенно иное: «Лишь бы от громких звуков не проснулась мать». Дверь открывается с натужным скрипом...       Удивлению Марии, кажется, совершенно нет придела. Пальцы рук расслабляются как-то сами собой, и плед тотчас оказывается на полу. На весь подъезд, обладающий, очевидно, чудесной акустикой, раздаётся весьма громкий всхлип, и Лаура, смахнув слёзы с глаз, спрашивает:       — Прости... Я войду? — сейчас женщину освещает лишь тусклый потолочный свет. По классике – желтый, но в воображении Третьяковой примерно вырисовывается нынешний образ Лукиной. Ее манера речи сейчас… Совершенно иная. Хочется прижать к себе и согреть в тёплых объятиях. Забыть обо всем, что они ранее наговорили друг другу, и наконец почувствовать нежную хватку. Только планы девушки прерывает Татьяна.       — А вы чего тут? — полушепотом спрашивает мать, пытаясь разглядеть, кого там принесло на ночь глядя. Женихи или… Кто "покруче"? — Лаура Альбертовна? — возмутилась Татьяна. Сон вмиг отступил, и брови матери вмиг поползли выше.       — Да, Татьяна Викторовна, я,— отвечает Лукина и тут же спешит оправдаться, но Третьякова перебивает, обращаясь к матери:       — Мам… Я разберусь. Иди спать, утром на работу. Да? — парирует Мария, насильно разворачивая Татьяну спиной к дамам и отправляя обратно в ее спальню. Мать ворчит, но уходит, громко хлопая за собой дверью. Третьякова, вновь переключив внимание на преподавательницу, проговаривает: — Проходите конечно, — и улыбается, пусть и вымученно. Лукина сделала широкий шаг в квартиру и, закрыв за собой дверь, принялась стягивать пальто. Щёлкнув выключатель, девушка зажгла свет в коридоре. Взглянув на женщину, Мария ахнула: разбитая губа ее уже не удивила, но кровоточащий нос и синяки под глазами… С желанием прижаться к Лауре становилось бороться все тяжелее. Ей явно нужна поддержка, но словесной тут не поможешь – и без того понятно. — Опять муж? — растерянно спрашивает девушка, аккуратно касаясь пальцами подбородка женщины и разворачивая ее лицо к себе другой стороной. Лукина прошипела, и Третьякова миг отдернула руку, не желая причинять вред. Преподавательница в ответ сохраняет благородное молчание, хотя оно в данной ситуации весьма красноречиво. — Проходите на кухню, я обработаю, — продолжила девушка, направляясь в другую комнату, но стоило сделать шаг, как Лаура потянула ученицу обратно. Мария тут же оказалась нос к носу с женщиной, смотря в ее бездонные глаза, наполненные болью. Даже не привычной опустошенностью. Болью.       — Маш, только одна просьба. Обещай, что выполнишь, — хрипит Лукина. Она явно кричала. Сильно и долго. Оттого и сорванный голос, а связки явно стоит показать соответствующему врачу. Только женщина явно не пойдёт. Гордая. И упёртая, как осел. С ней нелегко, но без неё – ещё хуже.       — Обещаю, — твёрдо отвечает Третьякова, не раздумывая ни минуты и сжимая запястье преподавательницы. Девушка сейчас в действительности готова пойти на всё, лишь бы женщина улыбнулась. Хоть на миг. Хоть простой ухмылкой или слабой улыбкой, не значащей ничего для других.       — Никакой помощи с твоей стороны. Только моральная поддержка. Мне не пять лет, лицо умыть в состоянии. Поняла? — проговаривает Лаура, едва жмурясь от постепенно проходящей боли.       — Это скорее приказ, нежели просьба, Лаура Альбертовна, — заметила Мария, разглядывая ранения женщины. В голове различные версии произошедшего: от нейтральных до самых ужасных, заставляющих пускать рой мурашек по коже.       — Я и попросить могу, если надо, — бросила Лукина, с неким вызовом вглядываясь в глаза девушки.       — Будьте так любезны. Поступите так, как поступают люди, — съязвила Третьякова, тут же прикусывая свой язык и явно затрудняясь ответить, сколько раз женщина ей помогла.       — А я тебе что, черт из табакерки? — возмутилась Лаура. — Хотя плевать, — продолжила женщина, не дожидаясь ответа. Ледяные пальцы преподавательницы ловко обхватили лицо Марии, вглядываясь в черты лица. Глаза, увидевшие на своём пути столько, сколько и врагу не пожелаешь, вздернутый, до жути любопытный нос и… Аккуратные губы, ставшие обьектом, а вместе с тем – целью Лукиной. Третьякова слегка наклонила голову набок, с интересом разглядывая преподавательницу. Глаза Лауры сейчас приобрели некий сероватый оттенок, однако оттого женщина выглядела только прекраснее. Мария улыбнулась. Лукина, игнорируя, впилась в губы девушки. Грубо. Однако только так, как умела. Третьякова попыталась перевести все в более романтичное русло, но, осознав ситуацию целиком, разорвала поцелуй. — Моя просьба весьма прозрачна?       — Да, — ответила Мария. Несмотря на некую нежность, в душе все же остался едкий осадок, который, увы, стереть никак не получалось. — А теперь рассказывайте, что произошло такого, заставившего вас придти сюда.       — Утром. Сейчас, боюсь, мне слишком… Больно, — проговорила Лукина, зажмуривая глаза. — Если можно, я останусь у вас на одну ночь. Утром сразу же уеду.       — Не переживайте на этот счёт, — потеплела Третьякова, улыбаясь. — Оставайтесь на столько, сколько необходимо.       — А… Мать? — растерянно спросила женщина.       — Она меня любит, а следовательно, поймёт, — ответила девушка. Виски вновь пробили три удара, и Лаура схватилась руками за голову, обессилено скатываясь вниз по стене и усаживаясь на пол. Мария тут же оказалась рядом, пытаясь чем-то помочь преподавательнице, но та лишь закрыла глаза ладонями. Нет слез. И слов тоже. Они тихо сидят на полу, и всё, что Третьякова сейчас может делать – аккуратно поглаживать Лукину по спине рукой. — Лаура… Давай отдохнёшь, а потом поговорим? — прошептала Мария. Женщина тут же перевела взгляд на ученицу и, кивнув в ответ, поднялась с пола, подавая руку девушке. Третьякова любезностью воспользовалась, и вместе дамы направились в спальню. Мария, выдав Лукиной постельное белье и показав весьма удобный диван в зале, пожелала спокойной ночи, удаляясь обратно в ложе.       — Спасибо, — еле слышно проговорила Лаура девушке вслед, расстилая новый, ещё даже не распакованный комплект. Закрыв дверь в зале, женщина легла на диван, стягивая с глаз очки и оставляя их на холодном паркете. Лукиной даже не верилось, что всё кончилось. Весь ужас уже позади, остались лишь некоторые детали, на решение которых уйдёт не столь значительная масса времени. В некоторые вещи ещё попросту не верилось, а потому, закрыв глаза, женщина спокойно погрузилась в царство Морфея, за ночь так и не увидев ни единого беспокойного сновидения.       Утро началось с солнечных лучей, отчаянно пробивающихся сквозь светлые шторы, и распространяющихся, порядком, везде. Лаура, открыв глаза и недовольно пробурчав что-то несуразное себе под нос, надела очки. Входная дверь хлопала уже пару раз – женщина даже удосужилась посчитать. Но не было никаких гарантий, что Лукина в квартире одна. Поднявшись с постели, Лаура потянулась. Кости, намекая на весьма игривый возраст, прохрустели, и женщина невольно дёрнулась. Решив, что разминки достаточно, аккуратно открыла дверь, выходя из зала. За соседей стенкой, что отделяла ложе Лукиной от кухни, кто-то торопливо стучал ложкой по тарелке, явно завтракая. Ловким движением руки поправив шевелюру, Лаура вошла в соседнюю комнату, заставая Третьякову, облокотившуюся о подоконник, с чашкой каши в руках.       — Привет, — проговорила Лукина, закрывая за собой дверь. Уперевшись в неё спиной, женщина скрестила руки на груди, оглядывая Марию: кажется, она уже опоздала, однако ее это не особо волнует. Гораздо важнее размеренное питание. — Задерживаешься, — заметила Лаура, сверившись с настенными часами, тикающими настолько громко, что звук неприятно отдавал в виски, отзываясь пульсирующей болью.       — Доброе утро. Если оно, конечно, таковым бывает, — парировала Третьякова, доедая завтрак. — Знаю. Но первым высшая математика, а я на неё идти совершенно не хочу, — отойдя от подоконника, девушка приблизилась к раковине, открывая прохладную воду. Пара движений – и тарелка с ложкой вновь чистые.       — Совсем плохие практикантки? — спросила Лукина с некой тенью досады: выбирала то она их сама, даже не имея на руках рекомендательных писем и каких-либо сведений о достижениях в институте. Следовательно, ошибка исключительно ее. Мария, развернувшись лицом к женщине, заглянула в глаза, откровенно выдавая:       — Честно? Хуже я ещё не видела. Были у нас две француженки в прошлом году. Вообще чудесные. А эти… Хотелось иной раз встать и самой урок провести, — заключила Третьякова, скрещивая руки на груди, подобно преподавательнице. Лукина тихо хмыкает себе под нос, устремляя взгляд в окно, словно оценивая, что же там с погодой. На удивление, солнечно, а вот в душе… Паршиво, как ни крути. Мария вдруг оказалась ближе и, взяв женщину за руку, прошептала: — Лаура, что с тобой происходит?       — Обсудим позже? Тебе пора бежать, — соскользнула с темы Лукина, всеми способами избегая зрительного контакта с девушкой. Третьякова насильно развернула преподавательницу к себе лицом, заглядывая в глаза. Они вновь приобрели привычный голубой оттенок, ставший родным.       — Я понимаю, что тебе больно, но прошу… Не избегай меня и наших разговоров, — прошептала девушка, обнимая Лауру. Та обняла в ответ, утыкаясь носом в блондинистые волосы Марии.       — Не буду. По крайней мере, постараюсь, — еле слышно ответила Лукина, невесомо касаясь губами макушки девушки. Третьякова, подняв голову и вновь встретившись с взглядом женщины, спросила:       — Когда на работу выходите, Лаура Альбертовна? — девушка улыбнулась, аккуратно, едва касаясь, проводя пальчиком по щеке преподавательницы. — Умыться бы тебе, кровь под носом до сих пор…       — Завтра, — ответила Лукина, игнорируя замечание и пытаясь освободиться от объятий ученицы. Мария, кивнув, открыла дверь и, выйдя в коридор, оставила женщину наедине с самой собой. Лауре это сейчас в действительности необходимо. Однако времени на самокопание нет, поэтому, дождавшись пока девушка уйдёт на учебу, Лукина закрыла дверь, позаимствовав ключи у соседей, и уехала по личным делам, о которых, разумеется, не удосужилась доложить кому-либо.       Вторая ночь, схожая с предыдущей: женщина возвращается крайне поздно, заставляя Третьякову нервничать, хотя это и без того ясно, словно Божий день. Дамы вновь встречаются в коридоре, и Лаура вновь игнорирует помощь девушки, закрываясь в зале. Благо кровь все же удосужилась стереть, хотя на ее фоне смотрелась бы выгоднее. Однако Мария не сдаётся, проникая в комнату почти сразу же. Захлопнув за собой дверь, девушка подошла к Лукиной. Та уже собиралась ложиться, но, заметив Третьякову, встала по стойке смирно, как оловянный солдатик.       — Ты ведь обещала, — начинает Мария с некой досадой. Верит. Безусловно верит, но уже с трудом. — Обещала не игнорировать меня. Я не могу забыть про твои проблемы. Особенно когда ты, Лаура, в таком состоянии. Ты понимаешь?       — Я понимаю. И ты пойми наконец, что всему есть своё время, — отчеканивает Лукина, усаживаясь на постель и упираясь локтями в колени. Обхватив пальцами шею, женщина зажмурила глаза, но лишь на миг, после чего вновь перевела взгляд на ученицу. — Я устала, Маша. И хочу спать.       — Пока не расскажешь, что случилось – с места не сдвинусь, — бросает Третьякова, параллельно садясь рядом с преподавательницей. Девушку совершенно сейчас не волнует, что собеседница думает о происходящем, хотя и так ясно: не в положительном ключе – это точно. Лаура тяжело вздыхает и молчит с минуту. Ей трудно. Слишком трудно полоснуть ножом по открытой ране. Но, собрав волю в кулак, парирует:       — Егор… Умер, — голос вновь становится хриплым, и женщина, зарывшись пальцами в волосы, сжимает их до такой степени, что пара прядей остаётся в руках.