***
— Ну, как всё прошло? — спрашивает Катрин, как только я переступаю порог её квартиры. — Ну… — у меня до сих пор трясутся руки. Сердце заполняет уши оглушительным набатом, отчего мне почти не слышно, что происходит вокруг. Ноги подкашиваются, и я падаю в кресло. В глазах немного потемнело. Сквозь мутную пелену я вижу Катрин, протягивающую мне стакан воды. Мои щёки всё ещё горят, и наверное, выглядят очень нездорово румяными. Я была сегодня на студии и решилась принести Вики чай. Она нехотя приняла из моих рук чашку и, отпив немного, сказала, что это был самый отвратительный чай в её жизни. Мне стало невыносимо больно. Словно сердце наполнилось раскалённым железом. Я ведь очень старалась сделать этот чай вкусным! Долистала твиттер Виктории до 2015 года, чтобы убедиться в том, что насыпаю в кружку именно её любимый сорт чая, добавила одну ложечку сахара и дождалась, чтобы напиток не был слишком горячим, но и не остыл. А Принцессе не понравилось. Какой же я друг, если не могу даже порадовать её чаем?! Не помню, как именно я показала, что расстроилась, наверное, сказала что-то, или заплакала. Но после этого Вики резко изменилась в лице: глаза из злых острых щёлочек превратились в два прекрасных круглых озера, поджатые губы удивлённо приоткрылись. Она выглядела растерянной и немного виноватой. — Да ладно, этот чай просто слишком крепкий… Ты ведь старалась, молодец. В следующий раз не клади так много… — а потом… господи… её рука, её изящная мягкая рука коснулась моих волос и потрепала их! Я хватаюсь за голову, за то место, которое недавно гладила Вики. Кажется, я до сих пор чувствую её тепло… — Чудесно… — едва могу говорить. — Виктория самая лучшая… — И не поспоришь. — Кат вставляет мне в руку стакан, но я не могу сжать пальцы и роняю его. Вода разливается по полу. — Ну вот! — А… Я уберу. — звук, с которым стакан ударился об пол будто вернул меня в сознание. — Ну уж нет, я сама. А ты иди на кухню, там как раз ужин готов. — пол Катрин вытерла быстро, а вот стакан мыла несколько минут. Я две недели внимательно наблюдала за Кат: старалась узнать её получше, чтобы потренироваться дружить на ком-то помимо Саши. Потому что Белорукова всё время занимается учёбой, и на разговоры со мной у неё не остаётся времени. Катрин помешана на чистоте. Она протирает руки антисептиком каждые полчаса, поэтому от неё пахнет спиртом. Очень часто умывается и не появляется в общественных местах без маски. Ей трудно заводить общение: иногда девушка пару минут репетирует диалог, прежде чем начать его. А ещё, Кат увлекается мыловарением и продаёт мыло за неплохие деньги. — Будешь салат с курицей? — Катрин нельзя назвать хорошим поваром. Еда у неё получается очень пресной и сухой. Но из-за недавно пережитого волнения в моём желудке ощущается тяжесть. Наверное, нужно поесть. Салат, состоящий из тёртых овощей и пары кусочков курицы, я обильно заправила майонезом. Как хорошо, что Катрин живёт с парнем, который не прочь полакомиться вредной пищей. — Ты сегодня на ночь останешься? — спрашивает Венгер (а именно такая фамилия у Кат), хрумкая салатом. Иногда она похожа на кролика. — Да… — Люба отказывается впускать меня в квартиру, если я прихожу после одиннадцати. Потому что «создаю слишком много шума в прихожей». Как, чёрт возьми, вешанье плаща на крючок может создавать шум?! Поехавшая. Нужно поскорее искать квартиру и съезжать. — Порепетируем? — Ну, можно. — сегодня в Катрин есть что-то непривычное. Точно, одежда! Обычно она носит что-то плотное и длинное, потому что всё время мёрзнет и трясётся как чихуахуа. Но сейчас на девушке футболка. И благодаря короткому рукаву я замечаю синяк на её локте. — А чё у тебя за синяк на руке? — спрашиваю, потому что не нахожу иных тем для диалога. — А, это… — Катрин задумчиво отводит взгляд. — Ну… Упала просто. — теребит край футболки. — Ты не умеешь врать. — тут мне стало интересно, что она скрывает? — Да… Карл меня толкнул. Да если Карл толкнёт Катрин, от неё и мокрого места не останется! — Не специально! Мы сегодня поругались, он выходил из комнаты и случайно пихнул меня в стену. — А почему поругались? — Ему не нравится, что мы проводим мало времени вместе. Я то в колледже, то на студии, то с вами. Ревнивый он у меня. — Катрин зажмурилась и тихонько хихикнула. — Но ты не волнуйся, он мне сегодня позвонил и извинился. Всё хорошо.- Катрин бегло сменила тему разговора: так, что у вас с Вики там случилось? — Ну я сделала ей чай… — напряжённые мысли о Карле сменяются воспоминаниями о Виктории. Я успела подумать, что такая сильная ревность со стороны бойфренда Кат есть нечто ненормальное, но сейчас это совсем не важно. — Ей не понравился, но за старания меня похвалила… — от Вики пахнет свежей выпечкой, и, вспоминая её, я всегда тяну носом воздух, в надежде уловить тот сладкий уютный аромат… Из коридора донёсся щелчок ключей в замочной скважине. — О, а вот и Карл пришёл! — Кат встала из-за стола и вышла в коридор встречать своего парня. А мне почему-то вновь стало не по себе. Карл — последний человек, с которым я хочу сейчас видеться… Из-за двери послышались грузные шаги и голоса: — Господи, Карлуша! Ты что, пьян? — пищит чуть ли не паникующая Катрин. — Да не-е… — речь пьяных людей всегда вызывает у меня тревогу. Она бессвязна и неразборчива, отчего пьяницу невозможно вывести на нормальный диалог. — Ну, мы с друзьями там выпили по кружечке… — нет, от «кружечки» такого эффекта не бывает! — А как же работа?! Ты сел за руль пьяным?! — Катрин в отчаянии. Судя по кряхтящему голосу она пытается удержать падающего парня на ногах. — Я прнш… отпросилс… — нельзя просто сидеть и слушать это. Я выхожу из кухни и вижу, что Карл стоит на коленях, а девушка держит его под руки и пытается дотащить до спальни. — Сейчас я его спать уложу! — Катрин поворачивается ко мне и улыбается, пытаясь сделать вид, что у неё всё под контролем. Но в панически крутящихся глазах читается испуг. — Э, я не понял… — Карл, который минуту назад представлял из себя обмякшую, не способную стоять биомассу, поднимается на ноги и отодвигает Кат в сторону. — А чё она тут делает? — его болтающаяся рука поднимается и указывает куда-то в мою сторону. — Ка-атрин, ты опять своих подружек привела?! — вялый голос резко перетёк в рык, напоминающий смесь бычьего и медвежьего рёва, и парень обратился уже ко мне: — опять вы нам с Кат жить мешаете?! А где вторая?! Ревность и алкоголь вступили в реакцию. Карл движется на меня, шатаясь и размахивая огромными ручищами. Я цепенею от ужаса, представляя, что эта неадекватная туша может со мной сделать. Мысли становятся хаотичным клубком, из которого невозможно вытянуть решение. Бежать? Защищаться? Звонить в полицию? Лицо Карла покраснело, а вены под вспотевшей кожей набухли и запульсировали. Рот как-то неестественно искривился. В глазах этого пьяного животного невозможно различить ни одного признака интеллекта, что пугает ещё сильнее: пытаться отговорить его от нападения бесполезно. Это больше не способный на мышление человек, а существо, ведомое инстинктом устранить соперника, рождённым из навязчивого желания присвоить себе девушку. — Катрин моя! — орёт он, сокращая расстояние между нами, а я в силах лишь отступать маленькими шажками. — Карлуша, успокойся! Умоляю, иди спа… — внезапно возникнувшая между нами Катрин не успевает даже завершить фразу: Карл бьёт наотмашь и попадает ей прям по лицу. Хруст, который издал нос девушки, резко оборвавшийся крик и кровь, брызнувшая словно из пульверизатора, вернули мне ясность ума. Кажется, что по лицу получила я, а не моя подруга. Нужно немедленно что-то предпринять. До входной двери не добраться: между мной и ней Карл. Остаётся драться. Парень делает резкий рывок в мою сторону, а я хватаю за лямку первый попавшийся предмет — какую-то тяжёлую сумку. Замахиваюсь и… Кажется, что всё тело заполнилось бурлящей, прожигающей желчью. Я уже испытывала это чувство. Когда ссорилась с мамой, когда отчитывала Катрин за падение со сцены… Но сильнее всего — во время драки с Зоей. Тогда горячая злость вытеснила из моей головы способность думать о последствиях, и была настолько сильна, что я не смогла её контролировать. Но в остальное время я держала ненависть к окружающим в себе. Желчь накапливалась во мне постоянно: после каждого оскорбления, после каждого провала… И сейчас она вскипела с новой силой от сладкого осознания, что я наконец могу всю её выплеснуть. Обрушиваю на голову Карла резкий и сильный удар, от которого содержимое сумки жалобно хрустит, а ноги парня подкашиваются. Но он ещё в сознании. Я бью ещё. И ещё! И могу ударить столько раз, сколько захочу! Я мечтала сделать такое с каждым обидчиком, со всеми, кто стоял на моём пути. Представляю лица одноклассников, участвовавших в травле надо мной, учителей, не желавших ничего с ней сделать, мамы, чьё равнодушие вредило ещё сильнее, и бью. А потом на ум приходят люди, причинившие боль Виктории. Я не знаю ни их имён, ни лиц, но ненавижу всем сердцем. Они заслуживают находиться на месте Карла. Я отыграюсь на нём за всю боль, что нам с Принцессой пришлось вынести, и останусь безнаказанной! Я ведь жертва, я ведь защищаю себя и подругу… Жаль, что в моих руках не топор. Продолжаю с силой опускать сумку на упавшее обессилившее тело парня. Хочу, чтобы его зубы разлетелись по всей комнате, чтобы мозги вытекли на пол… Жаль, что он без сознания. Жаль, что не кричит, моля о пощаде… — Яна! Яна! — кто-то хватает меня за руку и оттаскивает от туши. Хочу ударить его локтем: никто не смеет мне мешать! Но во время понимаю, что тонкие ручки, обхватившие моё предплечье, принадлежат Катрин. — А? — сердце бьётся тяжело и отрывисто. Мне тяжело глотать воздух, хочется обессиленно прилечь и отдышаться. Обильно вспотевшая кожа словно горит. — Кат? Ты как? — поворачиваюсь к девушке. Она прикрывает кровоточащий нос рукой, но её ладошка дрожит, отчего красные капли брызжут в разные стороны. — Яна, мне больно, мне страшно! А что Карл?! Яна! Яна!!! — в панике тараторит Кат. Она стоит на полусогнутых коленях, со свистом выплёвывая из разомкнутых губ воздух. Девушка напоминает маленького перепуганного зверька: если загонять мышку или кролика, их сердце будет стучать так часто, словно готово разорваться. — Так… — я немного прихожу в себя. А что за предмет в моих руках? Чем я только что дубасила Карла? Моя рука до боли в пальцах и ладони стискивает лямку чехла с гитарой. Чёрт… Инструмент вряд ли переживёт такое. Пытаюсь открыть чехол, но пальцы дрожат, а молния застревает. Ладно, потом этим займусь. Сейчас нужно позвонить в полицию. Внезапно Карл дёргается и издаёт гортанный хриплый рык. Его шатающееся тело поднимается и делает выпад в нашу сторону. Я замахиваюсь чехлом, метя в голову, но парень бьёт по моему оружию с такой яростью, что оно вылетает из рук и падает в несколько метрах от нас. Вся сила, напитавшая мои конечности минутой ранее, испарилась, и я даже не смогла крепко сжать лямку. Ублюдок. Надо было сильнее бить. Кат встаёт между мной и Карлом, вереща что-то, чтобы его успокоить, но я понимаю, что это бесполезно. Хватаю подругу за шкирку и тащу в кухню. Я снова на грани паники от непонимания, что теперь делать. Ноги стали будто ватными. Руки трясутся, а перед глазами появилась мутная пелена слёз. Всё происходит словно в отдалении. У меня получается схватить ручку двери и потянуть её на себя. Раздаётся хлопок. Отлично. Теперь нужно запереться. Не думаю, что Карл сможет выбить дверь. Моя рука хаотично шарит по гладкой деревянной в попытке нащупать замок. Вот он. Но повернуть его мне что-то мешает. Я будто нахожусь в кошмарном сне. Карл с рыком тянет дверь на себя, да так сильно, что она чуть не срывается с петель. Бежать теперь некуда. Огромное безумное чудовище преградило нам выход из кухни. Можно попробовать вытащить нож из ящика со столовыми приборами. Нет, пьяная горилла находится к нему ближе чем я. А вдруг, увидев мою попытку приблизиться к шкафу, он сам решит достать нож? Или не сообразит? Но пока я об этом думала, тварь уже перекрыла собой путь к ящику. По коже пробегает холод. Но не от страха. Точно. Позади нас окно! И как я сразу не сообразила? Рука тянется к пластиковой ручке и распахивает форточку. Мы спасены. Толкаю из окна Катрин, а затем вываливаюсь на улицу сама. Снег кажется мягкой кроватью. Хочется облегчённо выдохнуть. Всё закончилось… Или нет? Мысль о том, что Карл может вылезли за нами, поднимает меня на ноги. Катрин тоже пытается встать, держась за голову, но шатается и снова падает в небольшой сугроб. Видимо, неудачно приземлилась, и даже снег не смог смягчить удар. Кат в сознании, но идти не может. Наверное, из-за головокружения. Тогда я хватаю девушку под руки и тащу прочь. Бежать. Нужно бежать. Не важно, в какую сторону, лишь бы подальше от этого дома. Но из-за веса подруги я едва переставляю ноги — они будто вязнут в зыбучем песке. Что есть мочи толкаю Венгер в спину. Она пробегает несколько шагов, перебирая ножками, чтобы не упасть, но потом снова сползает вниз. Поднимаю девушку, несколько метров волочу, словно мешок, а потом снова подталкиваю бежать. Я не знаю, сколько проходит времени. Кажется, что мы идём вечность. Липкий снег, кружащийся в воздухе, лезет мне в глаза, отчего всё вокруг становится блёклым и неразборчивым. Только сейчас я начала ощущать холод. Нужно срочно найти укрытие, а то мы с Кат замёрзнем. Не знаю, кому из нас хуже: на Катрин футболка и шорты, а я одета в водолазку и джинсы. Но она хотя бы в обуви, потому что в Германии мало кто ходит по дому босиком. А я сняла ботинки, оставив их дома у Кат, и теперь мёрзну в промокших носках. Кажется, что иду не по снегу, а по битому стеклу, и ноги уже начинают неметь. Что делать?! Телефоны мы оставили в квартире. Метро уже закрыто. А на улице нет ни души: сейчас примерно час ночи. Остаётся только позвонить в чью-нибудь квартиру и попросить помощи. Да кто откроет в такое позднее время?! Где мы вообще находимся?! Осматриваюсь, но не вижу ничего, кроме светящихся окон домов вокруг. Все они кажутся одинаковыми, словно я вновь оказалась в родном городе, где все дома идентичны. Пожалуйста, хоть один отличный знак, чтобы понять, где мы! Снежинки кружатся, сверкая в свете фонарей. Он льётся отовсюду, но не способен указать нам путь. Только рябит перед глазами разными цветами: белым, оранжевым, фиолетовым, жёлтым… Фиолетовым?! Да это и не фонарь вовсе, а окно вдалеке! Я уже видела его раньше! Фиолетовое свечение пробивается сквозь белую пелену, словно луч маяка, стремящийся указать дорогу затерявшимся в море кораблям. Теперь я знаю, где искать спасение, и на душе становится так тепло, что никакой холод не может меня ослабить. Мы приближаемся к нужному дому. А ведь Виктория и Катрин живут далеко друг от друга. Неужели, мы шли больше часа? Тогда лёгкой простудой нам не отделаться… Набираю код домофона. Это получается с большим трудом: пальцы меня не слушаются, то и дело промахиваются, или в них не хватает силы нажать на нужную кнопку. Наконец раздаются гудки. Они идут минуту, две… Но ответа не следует. Виктория точно дома. И точно не спит! Наверное, не открывает, потому что не хочет никого видеть. Снова набираю нужную комбинацию цифр. И ещё раз. И ещё. С каждой минутой во мне зарождается всё более сильное отчаяние, но оно исчезает, как только динамик шумит и из него доносится грубое: — Кого там, нахрен, принесло?! — Виктория… — губы вяло шевелятся, но слова не слышны. У меня нет сил говорить. Но если я промолчу, Вики положит трубку. Набираю в горящие от холода лёгкие побольше воздуха и делаю отчаянный рывок: — Вики! Пожалуйста, откройте! Нам нужна помощь! Домофон пищит. Мы с Кат хватаем тяжёлую дверь за ручку и тянем на себя. Она поддаётся. Мы вваливаемся в тёплый подъезд.***
Я не помню, как у нас хватило сил подняться на пятый этаж, и как Виктория отреагировала на наш визит. Последние несколько минут отпечатались в моей памяти каким-то мельтешением и невнятным шумом. Но сейчас восприятие приходит в норму: я понимаю, что сижу на диване, завёрнутая в пушистый плед. Рядом, под тем же пледом, в истерике плачет Катрин. Нижняя часть её лица полностью залита кровью. — Что произошло? — в комнате появляется Виктория с какой-то глубокой тарелкой и полотенцем. Не могу понять, какую эмоцию выражает её лицо: что-то похожее на злобу вперемешку с беспокойством. Кат и двух слов связать не может, поэтому говорю я: — Карл напился… Напал на нас… — — Карл?! — Вики протягивает Катрин миску, от воды в которой идёт почти прозрачный пар. Девушка берёт полотенце, пытается макнуть её в тарелку, но роняет на пол. — Парень её. Глаза Виктории быстро забегали. Она растеряна, и не понимает, что делать, так же, как и мы. — А… Ну… Надо позвонить в скорую… — выдавливает из себя девушка, не придумав что-то ещё. Но потом добавляет: — и родителям твоим. Они могут приехать? — Нет! — фраза про родителей заставила Кат подпрыгнуть на месте и запаниковать ещё сильнее. — Только не им! Я не могу вернуться домой!. Брови Виктории, только что напряжённо сведённые друг к другу под острым углом, резко подскакивают почти до самого лба. Её глаза становятся круглыми и испуганными, словно видят не нас, а что-то тревожное, заставляющее Вики вздрогнуть и оцепенеть. — Кат, у тебя же кузина есть! — в другой ситуации я бы не вспомнила, что девушка об этом говорила. Но сейчас мысль о сестре Катрин вонзилась в моё сознание острым гвоздём, потому что является выходом. — Позвоним ей? — А, да… Можно… Виктория резко приходит в себя. Она берёт с тумбы мобильник и тихо, серьёзно произносит: — Диктуй. Кат запинается, но всё же называет несколько цифр. Шпильман набирает номер, но разговор уже не достигает моих ушей: я падаю на диван. Замечаю, что Катрин ложится рядом, не в силах больше сидеть. Мы в безопасности. Вики рядом. Она сильная. Она защитит. Моё измученное сознание тонет в ласковой, успокаивающей темноте.***
Pov Катрин
— Мышонок! Не сиди у окна, ты же простынешь! — чувствую, как крепкие руки хватают меня за талию и снимают с подоконника. — А если бы ты выпала? — Но форточка же закрыта… — Не спорь, солнце. — пухлый палец касается моих губ. — Пойдём-ка лучше, погуляем. На улицу мы выходим только в хорошую погоду. Вот и сегодня не ветренно, а солнце припекает, из-за чего мне на голову натянули белую панамку. — Не пойдём туда. — я тянусь в сторону площадки. Мою ладонь сжимают ещё крепче. — С качелей можно упасть, и горка слишком высокая. Помнишь, как в детстве ты упала с лесенки? — об этом мне говорят каждый раз, когда я смотрю в сторону шведской стенки. Мы идём по аллее, разговаривая о видах птиц, деревьев, и пытаемся найти на них белок. Так почти каждый день. Мне скучно. Я иду, переставляя ноги «косичкой». — Катрин, осторожнее! Ты можешь упасть! Вижу ларёк с вкусняшками. — Нет, мороженное тебе нельзя. Ты недавно болела. И сахарную вату. Можно испортить зубы. Мышонок, потерпи до дома, там есть вкусный куриный суп и котлетка с пюрешкой! — а так же салат из тёртых овощей и тёплый компот. Сижу за пианино. Быстро перебираю пальцами по клавишам. После нескольких часов игры они немного болят, но я об этом молчу. Боль несерьёзная, совсем не мешает. Но музицировать мне могут запретить. — Мышонок, какая же ты талантливая! — хлопает мне. — Ой, осторожно! Не прижми пальчики крышкой! — вновь берёт меня за руку. Гладит ладонь. — Пальчики мои сладенькие, пальчики мои красивые… — Целует их. Мне липко, горячо. Кожа словно тает. Так было в детстве, так и в мои семнадцать. Я часто болею. Ежемесячные простуды — для меня обычное дело. — А не будь рядом я, ты бы ещё чаще болела… — практически каждый мой кашель сопровождён этой фразой. Мне нельзя фастфуд и почти всё сладкое. Слишком холодную и слишком горячую пищу. Острое. Желудок-то у меня слабый. Под запретом прогулки в одиночестве и любой спорт. Ведь я могу пораниться. Общаться можно только с родственниками, которые изредка приходят в гости. С детьми во дворе — не играть даже под присмотром. Ведь они «только что копались в песке. Тебя точно испачкают и чём-нибудь заразят!» Телевизор я смотрю лишь пол часа в сутки, чтобы не испортить глаза. На телефоне, который тоже дают редко, стоит родительский контроль. «Соцсети могут навредить твоей психике!» В школу я не хожу. Мой учитель — мама. И лучшая подруга тоже мама. Мы всё делаем вместе. Кроме игры на фортепиано. Хотя она меня ей научила: до моего рождения мама играла в театральном оркестре. Сперва я исполняла чужие произведения. Потом стала писать свои. — Эта песня про толстого пушистого кота. — с улыбкой вру я маме. На самом деле — мелодия вдохновлена огромным двойным гамбургером. Я никогда его не пробовала, но видела в рекламе и в кафе. Как восхитительно он пах! А другая песня — про ролики. Ещё одна — про неформала, при виде которого мама закрыла мне глаза. А моя любимая — про общение с друзьями. У меня никогда их не было, но именно о них я мечтаю сильнее всего. Хоть я и на домашнем обучении, но всё равно привязана к одной школе. И экзамены мне придётся сдавать. Поэтому я упросила маму позволить мне ходить в школу последний год. Упросила с боем. Мама долго отговаривала меня, но потом вмешался отец. Он всегда пропадает на работе, почти не бывая дома. Отношения у них с мамой натянутые. Однажды я услышала, как они ругаются. Мама кричала, что отнимет у него через суд всё, если он попробует уйти из семьи. «Девочке ведь нужна полноценная семья!» Папа уговорил её пустить меня в школу. Провожая меня первого сентября, она плакала. Мама вообще часто плачет. То я растрогаю её чем-то, то напугаю очередной болячкой… А ещё у мамы в комнате стоит детская кроватка. По вечерам она часто сидит у её изголовья, не сдерживая слёз. У меня должна была быть старшая сестрёнка. Но она родилась мёртвой. В школе тяжёло. Не только потому что для меня в новинку общаться с учителями и сверстниками. Я не могу отделаться от тревоги. Вокруг меня — сплошь вирусы! Каждая поверхность кишит микробами. Я всегда ношу маску и перчатки. Судя по ухмылкам моих одноклассников и их переглядкам — меня считают странной. Я не хочу быть белой вороной. Может… Мама преувеличивает? Все ходят без защиты, и никто не болеет. Если я сниму её хоть на минуту… Ничего же не будет? Кладу маску и перчатки в портфель. Дышать стало легче. И руки не потеют. В классе пахнет деревом, бумагой и замазкой. Ручка гладкая и холодная. Тетрадь приятная на ощупь. Начинается урок. Вижу, как моя одноклассница сплёвывает жвачку и лепит её на парту снизу. Сколько микробов из её рта попало на стол? А вдруг и под моей партой столько же мерзких пережёванных засохших комков? Как сильно испачкались мои руки?! Кто-то кашлянул. Я дышу вирусами. Они повсюду. И уже заполнили мои лёгкие. Нужно надеть маску! Но как я понесу к лицу то, чего касалась грязными руками?! Дальше я не помню. Но по словам учительницы, у меня случился нервный срыв. Я плакала и задыхалась. Мама, узнав об этом, оставила меня дома ещё на два месяца. Потом я снова вырвалась на свободу благодаря близящимся полугодовым экзаменам. Класс делал вид, что до моего присутствия им нет дела. Но краем глаза я замечала, как они хихикают и пародируют мою паническую атаку. Всё из-за неё. Мама с детства внушала мне, что повсюду грязь и вирусы. Что я умру от одного только контакта с окружающей средой. Теперь я понимаю, что это ложь: моё здоровье не пошатнулось. Но даже держа в голове, что ничего не случится, я не могу заставить себя снять маску и прекратить поливать всё подряд антисептиком. Из-за мамы на меня постоянно пялятся как на прокажённую. Из-за мамы я чувствую себя прокажённой, если вымою руки девять, а не десять раз! Из-за неё я не могу наладить ни с кем общение. Из-за её постоянной опеки не умею завязывать шнурки в семнадцать-то лет! Я просто её ненавижу. Мне запретили общаться с одноклассниками. А от неформалов, коих в моей школе предостаточно, наказали держаться подальше. Но как мама узнает, если я нарушу запрет? Пока никак. Карл — тот ещё двоечник и разгильдяй. Я вызвалась помочь ему с математикой (у меня-то по всем предметам пять). Так мы и подружились. Сперва общались только по учёбе, потом стали сбегать с уроков и вместе гулять. Карл, большое ему спасибо, нашёл незаметный способ снять родительский контроль с моего телефона. В интернете я нашла множество интересных фильмов и книг. Увидь их мама, тут же упала бы в обморок. Она не переносит ужастики, а я напротив подсела на истории о маньяках, расчленёнке, монстрах и призраках. Музыка мне понравилась тяжёлая. Энергичная, яростная… Чтоб гитары визжали, барабаны напоминали отбойный молоток, а вокал — рев бешенного животного. Хочу научиться скримить и попасть в такую группу. Сюрприз для мамочки назначен на моё восемнадцатилетие. Уже не терпится увидеть её лицо, когда я включу песню про кромсание кишок бензопилой! Жаль, что мне пока тяжело смотреть подобные сцены в фильмах. Тошнить начинает. …А потом… Я сожру большущий бургер с острым соусом. Я уже пробовала такие. Немного заболел живот. Но ничего, я привыкну, если буду чаще есть фастфуд. Его принесёт Карл. Он — гвоздь программы. Пусть мама только попробует не пустить его на праздник. Ох, как же её напугает его огромный ирокез, неопрятная одежда и сигареты! Я, кстати, пробовала курить. Потом долго не могла отдышаться… Но всё произошло днём раньше. Я решила вытереть пыль. Первый раз за всю жизнь: мама не позволяла мне прикасаться к грязи и дезинфицировала комнату хлеще чем в больнице. Я встала на стул, чтобы дотянуться до верхних полок. Не люблю свой рост. Из-за него я выгляжу лет на десять. Надо бы купить ботинки на платформе… А что за это за блестящий шарик на шкафу? С какой-то линзой, мигает ещё… Камера! Я вновь ощутила удушье. Такой гадкий, похожий на разбухшее тесто ком в горле. Глаза защипало. Недавно я ела запрешённые сухарики в комнате. От мысли, что мать в любой момент может увидеть запись с камеры и обо всём узнать, сердце будто упало… А вдруг она прямо сейчас сидит за компьютером и просматривает видео? Или уже идёт ко мне с расспросами и мерзким хныканьем?! Меня будут контролировать ещё сильнее. Никакой школы, вкусной еды, музыки, Карла, свободы… Того, что словно смахнуло с меня пыль. Я никогда не была одна. Каждое моё действие контролировалось. Вот почему мать прибегала ко мне, как только я залезала на подоконник или качалась на стуле… А где-нибудь в ещё есть камеры? Вдруг в ванной?! Мерзко, как же это мерзко! Даже в пот бросает. Её мягкие руки всё ещё обвивают меня. Прижимают к рыхлому животу. Плоть пытается окружить меня и вернуть в утробу. Я нашла мать на кухне. Швырнула ей в лицо камеру и закричала благим матом. Я репетировала речь о том, что уже взрослая, ко дню рождения, но забыла всё от злости. Я хрипела, запиналась, чуть не плакала. Со стороны это наверняка выглядело нелепо. Я не поставила перешедшую границы мать на место, а закатила жалкую истерику. Но её реакцией я довольна. Когда я сказала, что уеду к Карлу (ему купили квартиру и выгнали из дома в восемнадцать), мать упала мне в ноги и умоляла остаться. Давила, что я без неё не справлюсь… …и вот сейчас мне предложили вернуться домой. Я не справилась с буйством Карла. Я не нашла достаточно экстремальную группу — «Ни такая как все» — лишь промежуточный этап. Я не смогла избавиться от нервных привычек, вложенных матерью, и не привыкла к тяжёлой еде. Даже зарабатывать не начала: деньги на инструмент и еду мне слал отец. Неужели я и правда не способна жить без родителей?! Неужели я всего лишь «мамин мышонок»?