2007
Как же мерзко тикают эти часы… Я точно в кабинете психолога? Они действуют на нервы. Как и молчание врача, молоденькой девушки с каре. Она сидит, перелистывая мою карту. Потом откладывает её и с улыбкой начинает диалог. — Вы первый раз на приёме психотерапевта? — Да. — Скажите, вам комфортнее, когда к вам обращаются на «вы» или на «ты»? Не знаю даже. На «ты» я позволяю обращаться к себе только своим друзьям. Но «вы» как будто отдаляет меня от психолога. А я сейчас должна полностью ей довериться. Поэтому выбираю «ты». — Хорошо. Скажите, что вас беспокоит? — ух… с каким интересом она меня разглядывает. — Ну… — глубоко вдыхаю, показывая, что перечень будет долгим. — Апатия, постоянные усталость и грусть, панические атаки с удушьем, суицидальные мысли… Ну, с последними я более-менее справилась. Наверное, это депрессия. — Возможно. Тогда мы начнём издалека. Скажите, какие взаимоотношения были в вашей семье? Почему мне кажется, что это допрос? Хуже интервью. Меня ими в последнее время закидали. — Мама постоянно обвиняла меня в грехах моего биологического отца, отчиму, за которого она вышла только ради денег, было всё равно. А младшие брат и сестра относились ко мне как к служанке, потому что вся работа по дому была на мне… Хороший наборчик. — и когда это я стала такой саркастичной? — Понятно. Вы злитесь на них за это? — Да. Скорее за то, что проявления любви, к тому же скудные, мне доставались только за уборку, мытье посуды и так далее… А это неправильно. Любить надо не за работу… — я сейчас зареву. Меня никогда не любили «просто так». — А у вас уже были отношения? — Были. Я разорвала их сразу, как только он меня ударил. — точно зареву. Не хочу ничего о нём вспоминать! Но правильно ли просто забыть? — Но с ним связано много всего хорошего… — Вы всё ещё его любите? — сочувствующе качнула головой врач. — Ну… Наверное, и да, и нет. Я понимаю, что он пользовался мной, но я всё ещё благодарна ему за помощь… Мы многое вместе прошли. — для нас обоих это были первые отношения. И первая работа в музыкальной группе. Герман слишком сильно на меня повлиял. — Давайте об этом позже… — я не представляю, как жить с этим дальше. Сделать вид, что Гера никогда не было в моей жизни? Неблагодарно, даже по отношению к нему. — Мне нужно собраться с мыслями. — Хорошо. Тогда ваш внешний вид? Ногти такие длинные, пудра, пирсинг… — его стало намного больше. Теперь в каждом крыле носа по два кольца, так ещё и в ушах куча проколов. — вы хотите привлечь к себе внимание, как-то бросить вызов обществу.? — Привлечь внимание я хочу своим творчеством. А внешность… Просто мне нравится так выглядеть. — я бы назвала мои одежду, макияж и украшения уместными. Без них я будто бы не я. — Под настроение походит. — Хорошо… — она кивает, делает пометку в своей тетради. Очки блестят, отражая тёплый свет ламп. Меня в последнее время раздражает свет. Особенно солнечный. Но этот довольно приятный, если не смотреть прямо на лампу. — Каким видом творчества вы занимаетесь? — Музыка. — и, предвещая следующие вопросы, добавляю: — она помогает мне справляться с негативом. Будь то переживания о будущем или мысль о самоубийстве. Благодаря последнему альбому я и выжила. Послушайте. Я думаю, так вы лучше меня поймёте. Я не мастер обсуждать свои чувства с людьми, но выражать их в нотах и стихах умею. — Конечно. И мотивация заниматься музыкой не пропадает? — Нет. Конкретно сейчас писать её нет необходимости, но, возможно, скоро нужно будет от избавиться от чего-то, или что-то переосмыслить. Вы поможете понять это. — С удовольствием. Это очень хорошо, что вы не бросаете творчество. Хм… Вы не против пройти несколько тестов? — Не против, конечно. — сейчас буду угадывать в пятнах картинки. Она открывает ящик стола, что-то в нём ища. Ну вот, опять раздражающий звук. Надо от него отвлечься. Я лежу на мягкой тёплой кушетке. Повсюду спокойствие. И возня врача — совсем незначительный шорох… Протягиваю руку и достаю из вазочки, стоящей на низком столике, конфету. Разворачиваю и кладу в рот. Зубы слипаются от карамели. Перебираю фантик в руках. Складываю из него оригами. Хельга научила. — Журавлик. — говорю я, и психолог поднимает на меня глаза. — Журавлик? — Да. — правда, немного мятый вышел. — Так, что там с тестами? Даёт мне лист с вопросами и вариантами ответов. — Скажите, если возникнут вопросы. — и вновь улыбается. По вариантам уже понятно, к какому результату приведёт их выбор. Отметишь большинство под буквой «а» — ты ещё в относительном порядке, под «б» — выпишут антидепрессанты, а если «в», то собирай вещички и отправляйся в жёлтый дом. Под каждой буквой у меня вышло приблизительно одинаковое количество ответов. Депрессия «средней паршивости». Потом я прошла несколько тестов Роршаха, и почти в каждом пятне мне виделись мифические существа. От несчастных мёртвых душ и танцующих ведьм, до козлиных черепов. Агата бы оценила… Мне дали направление на МРТ, дабы выявить повреждения мозга, которые тоже могли повлиять на моё состояние. Головой я никогда не билась, так что мысленно опровергла предположение врача, но на процедуру пошла. Наверное, я слишком зациклена на собственном представлении о себе и своих проблемах. Потому что не верю, что другие люди способны их понять. Но нужно довериться профессионалам. Самолечение ни к чему хорошему не приведёт. Моё появление в поликлинике сопроводил пробежавший по очереди шёпот. Ничего иного я и не ожидала. Надеюсь, мне не придётся долго здесь сидеть. Но время загустело. Люди передо мной, растеряв суетливость, присущую жителям крупных современных городов, медленно заползали в кабинет, надолго застревали там, и уходили; будто мои депрессия и вялость всех заразила. Тусклый свет, белая плитка и неуютный стерильный коридор могли бы этому поспособствовать. Все звуки здесь очень раздражали. Шаги, чей-то внезапный хриплый кашель, визги ребёнка… Да что его там, расчленяют? Меня за такую истерику сто раз бы отшлёпали. Надежды на то, что ждать осталось совсем немного, улетучились, и я надеваю наушники, включив на плеере какой-то из альбомов «The Cure». Измотанные очередью посетители клиники тоже ищут развлечения. И, отвлекаясь от рассматривания информационных плакатов и чтения книг, они бегло кидают взгляд на меня, ухмыляются или наоборот хмурятся. Не нужно обращать на них внимание. Поэтому я откидываюсь на стуле и закрываю глаза. Но два трека спустя кто-то решил нарушить моё спокойствие и потряс за плечо. — М? — снимаю один наушник. — Девушка, — моя внезапная собеседница — женщина среднего возраста, с выпученными глазами, плоским лицом и коротком каре. — Вы мне скажите, зачем вот это всё? Люди приходят в больницу за помощью, а вы так вот пугаете… Можно же было поприличнее одеться… — Ну, не смотрите на меня. — ничего себе. Я могла игнорировать косые взгляды и насмешки, но это верх наглости! Ладно, мне не нужны конфликты. Просто пересяду… — Девушка, ну детям страшно! — правда что-ли? Я как-то не вижу, чтобы мелюзга в очереди меня боялась: вон, сидят, болтают ножками. — Нужно же соблюдать правила приличия! Это я их не соблюдаю?! А трогать незнакомца без разрешения, приставать, это «очень» прилично! — Ох… — как бы её заткнуть? — Никогда бы не подумала, что… непрошенное мнение пахнет нечищенными зубами… — опа! Не ожидала от себя такой колкости! Лицо старой жабы перекосило как от инсульта. — Вы на неё посмотрите! — тётка зло всплеснула руками, и толстый слой тональника на углубившихся от злобы морщинах пошёл трещинами. — Девушка, вы как со старшими разговариваете? — вмешалась женщина, покачивающая на руках деточку. — Не умеете себя вести, так и не выходите из дома! — ребёнок завыл. — Вот, посмотрите! — Он плачет, потому что с такой мамашей нормальным человеком не вырастешь… Теперь на меня скалится вся очередь. Как будто они имеют право на колкости в мой адрес, а я на ответ — нет! Никогда бы не подумала, что злить людей так приятно и весело. Пусть сто раз подумают, прежде чем лезть. Хватит с меня. Надоело проглатывать эти оскорбления, прятаться от грубостей как от тухлых помидоров и камней. Пора выпустить когти. Когда я царапала крышку «гроба», все мои ногти переломались, но к этому дню они отросли так, что уже можно угрожать особо настырным выцарапанными глазами. Я готова к любой словесной перепалке. Но подошла моя очередь идти на процедуру. И в кабинет я направилась победителем, оставив за дверью этих беснующихся крыс.***
Спустя несколько дней хождения по врачам мне поставили выраженную депрессию и прописали таблетки. Название у них сложное, поэтому я, запомнив, что это лекарство «для захвата серотонина», прозвала их улыбашками. Принять их перед выходом из дома было большой ошибкой: несмотря на второй препарат, который должен бороться с побочными эффектами первого, они накрыли меня на полпути на студию. Сижу я в автобусе и вижу, что вся улица за окном трясётся, воздух колеблется как будто в жару. А ведь на дворе — февраль. И в голове у меня тоже: мысли закрутились как снежный вихрь, сквозь шум которого всё воспринимается как во сне. И люди вокруг какие-то… воображаемые. Ведь когда ты представляешь лицо человека, которого видишь не часто, его черты стоят перед глазами размытыми и нечёткими, и ты напрягаешься, пытаясь вспомнить, а так ли он выглядит. Нос, глаза, губы людей в салоне автобуса выглядят неправильно посаженными, расположенными не на своём месте. Мне нужно перестать их разглядывать: а то уже шушукаться начали. Наверное, я выгляжу как наркоманка. Покачивающаяся и вообще не осознающая, что происходит. Интересно, расширились ли у меня зрачки? Тру лицо руками. Непередаваемое ощущение: щёки вроде чувствуют холод ладоней, а ладони тепло щёк, но при этом есть тревожное ощущение, что трогает меня кто-то другой… Может, домой поехать? Нет, Хельга снова переиздаёт мои альбомы. Я должна проконтролировать, чтобы она всё не переврала. Хотя, её перевирание помогло нам заработать и зажить по-человечески. Я сняла квартиру — милую однушку неподалёку от моего любимого кладбища. Хельга же открыла студию: сняла помещение, накупила аппаратуры и наняла персонал. Мы основали лейбл, который Йегер назвала в честь себя любимой: «MisicJager». И его логотип, ружьё стреляющее нотой, за несколько дней разлетелся по рекламным баннерам, листовкам и музыкальным форумам. «Мы — охотники на хорошую музыку! Присоединяйся, и твои треки обязательно выстрелят!». Слоган — чистая правда. Но перед этим музыканту придётся пережить целый шквал бредовейших баек о его творчестве. Хельге бы в писатели… Но перед слушателями она успешно создаёт образ совершенно бескорыстного продюсера, искренне желающего помочь начинающим, «необычным, и от этого имеющим трудности с поиском аудитории» музыкантам. Будь я сторонним наблюдателем, а не частью лейбла, тоже поверила бы. А какую аферу Йегер провернула с моим мерчём… Да, она заставила меня выпустить кружки, блокноты и одежду с моим лого (которое представляет из себя моё прозвище, написанное красивым ажурным шрифтом, со звездой вместо буквы «А») и фотографиями. Это стало источником больших доходов, ведь фанатов у меня прибавилось. Но перед нашей аудиторией Хельга выставила всё так, будто магазины стали продавать мой мерчендайз без разрешения. «Если мы не будем выпускать мерч сами — фанаты найдут его у кого-нибудь другого. Но мы должны сохранить образ святого деятеля искусства, совершенно не заинтересованного в деньгах. Поэтому я придумала легенду о злых торговцах, наживающихся на твоём милом личике, с которыми нам якобы удалось договориться, чтобы тоже получать прибыль с продаж. Последнее — для того, чтобы не портить им репутацию». Как мы тогда поссорились… Я не хочу обманывать фанатов. Легенды ещё ладно: они и сами всё время их сочиняют. Но строить из себя жертву, мол «мы святые, мы против коммерции, но раз уж наши товары ТАК востребованы, мы станем их производить и договоримся с этими воришками авторских прав о взаимовыгодном сотрудничестве» противно. Никто не осудит наше желание заработать на музыке. Все понимают, что это мои единственные доходы, что на них я выпускаю альбомы, и добровольно меня поддерживают. Иначе они бы не покупали пластинки, а скачивали треки с пиратских сайтов. Но Хельгины выкрутасы каждый раз бьют рекорды бессмысленности и лицемерия. Я старалась держаться. Всё-таки Хельге нужно обеспечивать семью. Но можно же зарабатывать без обмана! А вот и моя остановка. Чёрт, я запуталась в юбке и чуть не упала. Надеюсь, дойду до студии, ничего себе не сломав. В первый раз я заблудилась, ища её по дворам и закоулкам. А сейчас мне так трудно соображать, что я, наверное, снова забреду не туда. А нет… Спустя пять минут брожения между сгрудившимися домами и магазинами я наконец увидела знакомую вывеску. Раньше здесь находилась нотариальная контора. Только получив документы о владении недвижимостью, Хельга принялась за ремонт. Захотела сделать что-то «неформально-дерзкое, стильное, настраивающее на творческий лад», и до сих пор не закончила. Стены выкрашены лишь на половину: чёрный цвет пока не вытеснил душно-серый. Но ламинат уже сменили, и даже купили мебель, которую пришлось закрыть плёнкой. В комнатах звукозаписи появилось всё необходимое оборудование, но до их декора ещё не дошло. Хельга встречает меня в прихожей. Как она изменилась за это, казалось бы, короткое время… На девушке больше нет пёстрой одежды, цепляющей взгляд, как самые яркие рекламные щиты. В прошлый интерьер её костюм, состоящий из серых пиджака и юбки идеально бы вписался. Волосы, не утратившие длины, стали прямее, косы — туже. Но несколько ярких акцентов она всё же оставила: красные туфли, галстук, ногти и помада. Йегер как будто сошла с удачного логотипа: состоит как из правильных фигур, стильно подобраны цвета. Макияж скрывает потускневшую от нехватки воздуха и солнечного света кожу (но до моей бледности ей ещё далеко), глаза безэмоционально уставлены в ноутбук, который она держит, оперев на предплечье, и в котором продолжает набирать текст второй рукой. — Виктория… — говорит она с длинными паузами, то и дело отвлекаясь на работу. — Добрый день… Там к тебе… — клацанье клавиш. — пришли, хотят обсудить… идём. Чего? Кто ко мне пришёл, и что хочет обсудить? Наверное, очередное интервью. Им стоило написать на почту лейбла, а не заявляться сюда без предупреждения. — Я не хочу никого видеть. — им только дай повод обо мне наврать. А про «заторможенность и расширенные зрачки» можно много интересного придумать. Я уже вижу эти заголовки: «Музыканты, пишущие под веществами!». — Ну так ему и скажи. Говорит, твой знакомый. — Хельга легонько кивнула в сторону кабинета и, не дав мне отказаться, развернулась и пошла туда. Что же это за знакомый? Кто-то из школы? Или… (моё воображение нарисовало три силуэта)… нет. Не хочу видеть никого из них! Откажусь разговаривать, если это… даже имена их произносить неприятно. Точнее, даже их думать. Стены узкого коридора пошатываются. Это или очередная галлюцинация, либо шатаюсь я. А вот Хельга идёт ровно. От всего в ней: фигуры, движений, голоса, веет серьёзностью. С такими как она не спорят в очереди. Такими как она гордятся родители… Йегер нажимает на ручку, старая (сменить её ещё не успели) дверь скрипит я заглядываю в кабинет… и хочу тут же спрятаться за спину подруги. Герман. Сидит на диване, широко расставив ноги. На первый взгляд, совсем не изменился с нашей последней встречи: такой же растрёпанный, в грубой короткой куртке, с комьями грязи на ботинках, твёрдыми, торчащими из-за лака волосами. Разве что подбородок потемнел из-за пробившейся щетины. Я бы сказала, что она сделала его визуально старше, если бы не приобретённая худоба, из-за которой голова моего бывшего друга стала казаться большой, фигура — по-подростковому нескладной. — Вики! — заметив меня, он вскочил с дивана, широко раскинув руки. В одной из них — букет красных роз. — Вики, о, сколько лет, сколько зим! Его прищуренный взгляд, осматривающий меня сверху вниз, широкая улыбка, позволяющая рассмотреть ровные зубы и выделяющиеся среди них острые клыки… всё это так сочетается и с оранжевым (медово-апельсиновым) небом, и с тёмным вечерним, смешанным с далёкими городскими огнями, со смехом, шипением шампанского, гитарными аккордами, запахом сигарет… Сердце вздрогнуло, будто встретив дорогого друга. Ведь это Герман помог моему таланту к музыке проявиться… Он один из самых важных людей в моей жизни, и видеть причину переломного момента моей жизни — так странно… Потому что я долгое время пыталась о нём забыть. Его руки потянулись ко мне. Я помню эти ладони. Шершавые, но очень нежные… и способные за секунду стать твёрже камня. Какого чёрта я так размякла?! Он бил меня. Два раза. А что ещё хуже — все его ласковые слова, все забота и любовь были ложью. Хочу надавать самой себе пощёчин. Нельзя снова повестись на его уловки. — Что тебе надо? — моему взгляду не хватает твёрдости и злобы. Я слишком нервничаю. К тому же, из-за таблеток нужные слова никак в голову не приходят… Поэтому, когда Хельга садится за стол, я встаю максимально близко к ней, чтобы скрыться от парня за кучей папок и бумаг, коими завалено её рабочее место. Йегер старается поддерживать в кабинете порядок, но когда работа кипит — забывает о нём. — Вики, неужто ты не рада меня видеть? — отлично отыгрывает удивление. — Брось, нам с тобой столько всего надо обсудить… Я хотел извиниться, но ты не брала трубку. Давай забудем обо всём? Вики-и? — О чём забудем? Ты п-поднял на меня руку… — голос дрогнул. О нет… Глубоко, но тихо вдыхаю, пытаюсь придать словам как можно больше твёрдости. — Обманывал меня. Использовал… — не могу говорить длинными фразами. Нужно как можно скорее прекратить разговор, а то воздух закончится, и я не смогу вдохнуть бесшумно, не выдав своего волнения… — В общем, иди к чёрту, я не хочу тебя видеть! — Виктория… — в притворно-ласковом голосе прорезалось злое шипение. Герман шумно потянул носом воздух, чтобы успокоиться. Мы пытаемся друг друга обмануть. Он — заманить в ловушку дружелюбием и нежностью. Я — защититься злобой. Сложно сказать, кто первый сломается. Даже если Герман — у него всё ещё будет шанс мной манипулировать. Я не выдержу его криков и обвинений. Я… Всё ещё люблю его? Сама не могу понять. Я очень хочу вернуться в то время… Когда мы были друг для друга всем. Мечтой, будущим, уверенностью… Глаза защипали слёзы. Если Герман это увидит — бросится обнимать и гладить, утешать самыми тёплыми словами. И я пропала. — Почему ты так со мной? Я ведь твой друг… Я хочу наладить наши прекрасные отношения. Чего ты боишься? «Прекрасные?» Разве могут быть отношения, закончившиеся побоями, прекрасными?! Я и слога произнести не могу. Он услышит, что я плачу. Каждая секунда тишины — вечность мучительного ожидания, предположений того, что он ответит. — Молчишь? Вики, я не с папками пришёл говорить. — Хельга потянулась к ним, чтобы убрать, но мой отчаянный кивок её остановил. — Я, вообще-то, хочу поздравить тебя. О твоей музыке сочиняют легенды. Ты культовый исполнитель. Тебя ждёт великое будущее. Скажи, как ты отнесёшься к сотрудничеству? Как в старые-добрые, м? Так вот зачем он пришёл! Уже не скрывает этого! — Хочешь прославиться за счёт работы со мной?! — резким рывком я огибаю стол и встаю напротив него. Его глаза… Красные, будто налитые кровью, но при этом спокойные. Он уверен, что добьётся своего, и от этого мне страшно. А в моих глазах сверкают блики. Изо всех сил хмурюсь, чтобы Герман подумал, что это — блики ярости. — Иди ты к чёрту! — хватаю со стола папку и изо всех сил швыряю в Гера. Да чтоб её острый угол пробил его поганую голову! Парень уворачивается, и папка под удивлённый возглас Хельги врезается в стену. Её кольца разжимаются и все листы с какими-то цифрами разлетаются по полу. Следующий снаряд, блокнот на кольцах, поражает цель. — Сука! Чёртова сука!!! — страшно, по-звериному ревёт парень, потирая ушибленный лоб. — Да тебе в психушку надо! Я пришёл мириться, а она набросилась!!! — букет роз летит мне в лицо. Я не успеваю прикрыть его руками или увернуться: таблетки, от которых я, казалось, только что протрезвела, ударили в голову волной тошноты и отрешённости. Я перестала понимать, что происходит… Что-то больно царапает кожу. Отовсюду доносятся злые голоса. Кто-то хватает меня за плечи и швыряет на стул. — Немедленно покиньте студию, иначе мы вызовем полицию! — Вызывайте! Чтобы эту неадекватную закрыли в изоляторе! Она хотела меня убить! Виктория, сволочь, как ты смеешь так ко мне относиться?! Неблагодарная!!! — это что, слова моей мамы? Почему голос Германа на мгновение смешался с её?! — Да если бы не я, ты бы не написала ни одной чёртовой песни! Я хотел по-хорошему. Но теперь я разрушу тебе жизнь! Запомни, шлюха, я… — Пошёл вон, козёл! — Хельга хватает что-то длинное… ох, перед глазами всё плывёт… кажется, швабру, и бьёт парня по плечам и животу. — Ещё раз здесь появишься, вызову копов, придурок! Сколько ругани и агрессии. Две огромные фигуры сливаются в одну в жестокой борьбе, а я, маленькая, могу лишь давиться воздухом и рыдать… Прямо как в один мой день рождения, когда дядя напился и начал бросаться на всех с ножом. Отчим, тоже нетрезвый, ввязался в драку. Я… Снова сижу за столом на нашей кухне. Зажимаюсь от страха в угол. От истерических криков, плача маленьких Мотильды и Арнольда, звука ударов, мата, хрипов, запаха крови, мелькающих силуэтов становится дурно. Паника прошибает с ног до головы сильной дрожью, опора исчезает, и я куда-то падаю… В горле — кисло. Плачу и кашляю одновременно. Кто-то поднимает меня вверх, снова усаживает на стул. — Вики, всё хорошо! Он ушёл! — звучит то очень далеко, то прямо внутри головы. — Попей, попей… — губы обхватывают холодный край стакана, от воды становится легче. Выходит немного перевести дыхание. — Чёртовы таблетки… От них всё время тошнит… — провожу рукой по лбу. Мокрый. Постепенно пятна становятся предметами, гул разделяется на отдельные, привычные звуки. — Вики, прости, — Хельга неловко отворачивается от меня, снова, пытаясь скрыть виноватые глаза, переводит взгляд на экран ноутбука. — Я не знала, что это и есть Герман… А так, никогда бы не пустила его сюда. — из-за моих рассказов Йегер считает Гера настоящим монстром. — Ничего… Надеюсь, он отстанет, и всё будет спокойно. Наивная. Не успели мы и полчаса спокойно проработать, как зазвонил телефон. — Да, лейбл и студия MisicJager, слушаю. — Хельга взяла трубку. Пока она отвечает на все звонки сама, но хочет нанять секретаря. Мне кажется, это слишком для такого маленького бизнеса, как наш. — Здравствуйте, — знакомый голос. — это Star FM Berlin? А поставьте, пожалуйста, песню «Виктория, чтоб ты сдохла тварь»! — Вы ошиблись номером. — Йегер с грохотом повесила трубку. — Посмотри на него! Хочет сесть за телефонный терроризм? — Не важно… — я устало потёрла виски пальцами. — Давай продолжим. Нам нужно придумать дизайн вереиздания пинилов… Переиздания винилов. — не хочу думать о Германе, пусть эта встреча и оставила на сердце тяжесть и давящую боль… Потом всё обдумаю. Звонки не прекратились. Грёбаный «радиолюбитель» попросил вывести в эфир группу «Расчленённая Виктория Шпильман», потом включил стоны из порно. А ближе к вечеру стали поступать звонки с разных номеров, владельцы которых просили снять девушку на вечер. Видимо, Герман разместил наш номер на сайте ночных бабочек. Отключить звонилку или просто не отвечать нельзя. В любой момент нам могут позвонить по поводу доставки мебели или нашего сотрудничества с музыкальными магазинами. — Слушаю… — Хельга в очередной берёт трубку, устало опираясь на неё щекой. — Здравствуйте… — неуверенно звучит из динамика. Этот голос я тоже узнаю. Тихий, почти дрожащий. Скачущий от сиплой мягкости к писку. — Позовите, пожалуйста, Викторию. — Дай сюда. — телефон ложится в мою ладонь и я подношу его к уху. — Эри, алло. Эри тоже достаётся от Германа. Как он ругал сиблинга, когда тот за меня заступился! Вот дура, только что это поняла! — Виктория, я бы хотел…а, с тобой встретиться. Т-ты не против? Завтра утром? — волнуется. Понятно по сбитому дыханию. Слышу какой-то шёпот. Рядом с ним Герман. Эри влетит, если у него не получится меня уговорить. — В Трептов-парке. — Хорошо. Я приду. Только при условии, что там не будет Германа. — Не будет! — представляю, как Эри с радостью и облегчением кивает головой. — Только ты и я. В девять? — Хорошо. — нужно быть готовой к тому, что Гер тоже явится. Страшно. Но я должна выстоять и спасти Эри. Я слишком долго бездействовала. Чем я лучше тех, кто игнорировал издевательства надо мной в школе? Нельзя упустить этот шанс, иначе я возненавижу себя ещё сильнее. И снова думаю только о себе. Не об Эри. А о том, как буду к себе относиться, если не вмешаюсь… Так, сейчас это не важно. Главное — помочь человеку. Уже потом я буду просить у Эри прощения. И за долгое безразличие, и за эгоизм. — Договорились.***
Влажный ветер пробирает до костей. Сильнее кутаюсь в пальто. В кармане сжимаю перцовый баллончик. Хожу туда-сюда поперёк дороги. То и дело поглядываю на непринуждённо стоящих среди голых деревьев Хельгу и Владека. Последний сильно возмужал, и точно справится с Гером, если он придёт. Герман неадекватный. От него можно ожидать чего угодно. Хельга долго отговаривала меня от встречи. Даже история Эри её не тронула. Йегер стала очень холодно относиться к незнакомым людям, так, будто никакой ценности их жизни не имеют. Но через час споров согласилась меня отпустить, под тщательным присмотром. И даже взяла молоток. Зачем такая перестраховка? В парке есть люди, пусть и немного. Плюс Владек и перцовка. Интересно, станет ли Хельга такой же равнодушной по отношению ко мне? Вдруг она начнёт относиться ко мне как к выгодному способу заработка, а не как к близкому человеку? Вот как обман Гера меня отравил. Даже лучшую подругу подозреваю. Или может, дело в том, что образ чопорной бизнес-леди, созданный для продуктивности, постепенно постепенно становится частью её личности? Дойдёт ли до такого, что желание денег полностью вытеснит а ней все чувства, а не просто запрёт их на время работы, чтобы сосредоточиться на цели и не поддаваться мешающим эмоциям? Вижу знакомую фигурку у входа в парк. Тоненькую, нескладную, быстро-быстро бегущую ко мне и машущую рукой. Машу в ответ. Мысленно повторяю, о чём и как хочу поговорить с Эри. Я так волнуюсь… — Привет! — мы сближаемся, и у меня внутри всё сжимается от его вида… Под глазами — мешки, бледные губы обкусаны и все в корках… На скуле, под тонким слоем наспех нанесённой пудры — лилово-желтоватое пятно. Я убью Германа. — Привет, — резко рвусь вперёд и хватаю Эри за плечи. Ох, чёрт, даже под несколькими слоями одежды я чувствую выпирающие острые кости. Как же он похудел… — слушай, Герман, он… тебя не бьёт? — блин, надо бы зайти издалека, аккуратно подвести к этому разговор. Но меня холодным потом прошибает от гнева и вины! Не могу тянуть и сдерживаться! — Э? — в больших, устало прикрытых глазах мелькнуло смятение, и Эри быстро отвёл взгляд. — О чём ты? Мы идеально ладим с братом… — да я же почувствовала, как ты затрясся от одного этого предложения! Значит боишься, что об этом узнают! — С чего ты взяла? Герман замечательный, — и, судя по в миг приподнявшимся уголкам губ, встрепенувшимся ресницам, Эри действительно так считает. Одно упоминание Гера — и он цветёт. — Почему ты его прогнала? Он хотел помочь тебе с альбомом… У тебя ведь нет постоянной команды музыкантов? Почему нет? — Потому что он — грёбаный абьюзер! — трясу друга за плечи. — Ты ведь помнишь… — неприятно даже мысленно возвращаться в тот подъезд. Видеть злого Гера, слышать его крик, мерзкий треск старой лампы, грозу, ощущать запах крови… Но я должна вспомнить, что именно он сказал Эри. — Ты встал на мою сторону, и всё! Он… сразу заговорил про нового барабанщика. Герман манипулирует тобой, ругает за малейшую ошибку… Это же не нормально! Откуда у тебя синяк?! Чувствую удар ладонями в грудь. Но у Эри недостаточно сил, чтобы оттолкнуть меня и освободиться. — Может, он и ударил меня… Но это было заслуженно! — в тёмных, «щенячьих» глазах вспыхнули крупные блики. На ресницах проступила влага. — Я плохо выступил…а на концерте и подвела его. И я всё равно люблю Германа! Он сделал для меня слишком много, он — моё всё… — к слезам добавился нездоровый, икающий смех. Эри всегда стеснялся его из-за сильных колебаний голоса, поэтому реагировал на все шутки широкой, детской улыбкой… Как же мне жаль, что этот урод — твой единственный друг, что ты можешь рассчитывать только на его поддержку… И то не искреннюю. Неужели во всём мире нет человека, способного принять и понять тебя? Неужели я настолько ужасна, что поняла это только сейчас? Я… была одержима Гером и ничего вокруг не замечала. Я была такой-же. Но раз мы так похожи, то и ты сможешь избавиться от этой привязанности! Пытаюсь обнять Эри, но он снова, теперь изо всех сил толкает меня. Я чуть не падаю на землю и отстраняюсь. — Как ты смеешь его обижать?! Он ведь столько для тебя сделал… — Ты думаешь, я не задаю себе этот вопрос?! — теперь и я рыдаю… — Мне стыдно злиться на него… Поэтому я стараюсь вообще о нём не думать. Как можно ненавидеть человека, который подарил тебе самые счастливые воспоминания? — в моей жизни просто не было дней лучше тех, что я провела с Гером… — Вот и я о том же… — Эри вытер глаза рукавом. На фиолетовой ткани появился тёмный след туши. — Постарайся его простить. Все ведь иногда ошибаются… А вдруг, он прав, и дело во мне? Из-за меня Агату (интересно, как она сейчас?) забрала полиция, вот я и получила по заслугам. Может… вернуться к Геру? И в моей жизни снова будет весёлые дружеские посиделки, тёплые объятья, понимание? Какого чёрта я вообще о таком думаю?! Герман меня использовал. Фантазии о его любви затмевают здравый смысл. Никакого прощения. Я должна раз и навсегда вырвать из себя эту привязанность. — Ошибаются… Кулаком в нос. Эри, уходи от него. — кажется, я не смогу быстро переубедить его. — Он такое устроил, когда я ему отказала. И мне кажется, звонки с оскорблениями, — не самое страшное, на что он способен. Поживёшь у меня… Квартира маленькая, но места хватит… — Нет. — резко и твёрдо. Эри никогда так не рявкал. — Я не брошу брата. — Подумай. А я, ладно уж, подумаю, вернуться ли к вам. — врать мне, конечно, стыдно, но иначе никак. Эри просиял. Аж хвостики на голове распушились! Он так хочет обрадовать Гера… — Хорошо. Тогда позвони, если решишь. — Ладно. Эри напомнил мне номер их домашнего телефона. Но я не пока не буду давать свой. Если Герман его узнает — прощай тишина. Автоопределителя у них, слава богу, нет. Придя домой, я позвонила Эри. Он продолжил заманивать меня в ловушку Гера. «Вики, прости его! Знаешь, из-за моего пола над ним тоже издевались в школе. Но он меня простил. Значит, и его поступки заслуживают прощения…» Когда речь зашла о жестоких одноклассниках, Эри упомянул, как Герман обещал «стать всемирно известным и утереть их обидчикам нос». Это в очередной раз доказало, что мы не сможем сотрудничать. Гер занимается творчеством ради мести. А искусство не должно приносить кому-то вред. Потом заговорили об Агате. Она снова сбежала из дома. Связалась с компанией «сатанистов» и была арестована за попытку поджога церкви. На самом деле, не все течения сатанизма не подразумевают ненависть к другим религиям, и не все связаны с приношением в жертву животных, с оргиями и прочими аморальными вещами, о которых Агата всё время нам рассказывала. . Она даже в нём не разобралась, но выпендривалась знатно. И вот к чему это привело. Надеюсь, срок не будет большим: Агата несовершеннолетняя, и никто не пострадал. Но… Мне жаль, что я не попыталась ей помочь. Я могла бы попробовать связаться с ней, поддержать, узнать, почему она бежит от родителей… Эри же злорадствовал. Вернее, изображал злорадство, потакая Геру. Мерзость. А ведь я тоже испытывала к Агате ненависть. К Агате, которой, нужна была поддержка… Я не буду оправдывать себя тем, что это мне навязал Герман. Сама дура, надо было смотреть, в кого влюбляюсь. Но Эри я не могу винить. Ему приходится хуже. Для него Герман — брат, а не дурацкая влюблённость. Родственников не выбирают. Его нужно срочно спасать. После трёхчасовая беседы каждый остался при своём. Я повесила трубку, но через пять минут телефон разразился звоном. Неужели, Герман таки узнал мой номер?! Чёрт, чёрт… Надо срочно его менять. — Алло. — говорю так грубо, как только могу. Та же интонация, что и в поликлинике. Надо бы жёстче. — Алло, Вик-ктория? — не могу распознать голос из-за эха динамика. Но он очень мне знаком. — Вики? — это же… мама! Вот уж кого я не ожидала услышать! Почему она такая грустная? — Да, э-э… Привет? — я так растеряна, что едва подбираю слова. Мы не общались около года. Что ей нужно? Бесплатная домработница? — В общем… — всхлип. — Папа умер.***
Я не смогла отказаться прийти на похороны. Пусть отчим меня ненавидел, но до шестнадцати лет я жила за его счёт. И мама так душераздирающе плакала… Не могу же я её бросить. Наверное, я ошиблась, думая, что они женаты из-за денег. Если мама правда его любила, это сильный удар для неё… Я не спала всю ночь, пытаясь представить нашу встречу. Вот я прихожу ко входу на кладбище… Вижу маму, близнецов, других родственников отчима. И что я им скажу? «Сочувствую?» А они смотрят на меня косо, как на предателя. «Явилась! Да ты ему даже не дочь, что ты здесь делаешь?» Нужна ли я там? Я хочу поддержать маму, но смерть отчима меня совершенно не расстроила. Размышляя об уходе из дома, я пару раз ловила себя на мысли, что желаю ему смерти. Я шестнадцать лет жила в постоянном страхе наказаний и побоев. А как он однажды прошёл по мне ремнём… Снова плакать хочется. Наверное, я ужасный человек, раз думаю так о том, кто давал мне крышу над головой? Может, это компенсирует ужасное отношение ко мне? Я не понимаю… Что я должна к нему чувствовать?! А к маме? Для неё я была лишь нежеланным последствием неудачных отношений, но ведь она дала мне жизнь… Я должна проглотить старые обиды, по крайней мере, на этот день. Постараюсь наладить с мамой отношения. Она не бесчувственное чудовище, коим мне удобно её видеть, чтобы отрицать нашу связь. Ей плохо, я постараюсь понять её, и почему она так со мной поступала… Утром я встала разбитая и вялая. На улице ещё совсем темно. Самое подходящее время, чтобы сидеть под тёплым пледом с чашкой чая, читая книгу или смотря сериал. Или спать. Но мне нужно ехать на другой конец города по морозу. Сегодня не буду принимать таблетки: ещё ляпну что-нибудь неуместное, перестав соображать. Быстро одеваюсь. Простая длинная юбка, тёплый свитер, плащ. Всё чёрное. Наношу лёгкий макияж: белая пудра и неброская подводка. А то ещё подумают, что хоронить нужно меня. Завтракать не хочется. Кроме горячего чая ничего не лезет в горло. Наверное, поесть мне удастся только в середине дня, на поминках, да и то, если пища там будет съедобная. Возьму пирожки, погрызть по дороге. Вот я в автобусе. Успела заснуть несколько раз. Ещё не рассвело, а я уже жду конца дня. Музыка в наушниках грохочет где-то на заднем плане, смешиваясь с рёвом мотора. За окном мелькают заснеженные деревья. И почему мама выбрала кладбище в пригороде? Есть ведь ближе к дому. Небо медленно покраснело, затем приобретя блёкло-жёлтый оттенок. Я еду полтора часа… Значит, скоро буду на месте. О, вон и ворота кладбища видно. Какие-то они ветхие, простенькие. Не то, что на моём любимом: те высокие, в кованных узорах. Они похожи на портал в готический фильм о вампирах. Выхожу на улицу. Мороз не сильный, но из-за ветра кажется, что я вот-вот покроюсь ледяной коркой. Пошёл снег, и из-за густых серых туч стало темнее. Открываю зонт. Под ним намного уютнее, и на миг моё волнение ослабло, будто купол надо мною не из тонкой ткани, а из пуленепробиваемого металла… Вижу кучку людей у лавки с венками. Все в чёрном, только у одной девочки розовая сумка. Очень мне знакомая… Это же Мотильда! Значит, остальные родственники там же. Сердце колотится так сильно, что я чувствую пульс в кончиках пальцев. Так, Вики, соберись. Когда увидишь маму, скажи: «Привет, ну ты как?» а там, как пойдёт. Приближаюсь к собравшимся. И откуда столько народу? Видимо, кроме родственников, тут ещё и коллеги умершего. Все тихо что-то обсуждают, и я не могу вытянуть ни единого слова из этого гула. Скрип снега под моим ботинком заставляет Мотильду любопытно повернуть ко мне голову. Она стала ещё полнее, но при этом симпатичнее. Сестрёнка в свои тринадцать выглядит моей ровесницей. Дело не в росте, (я выше всех присутствующих), а в хорошо подобранной одежде, макияже, в котором особенно заметны синие тени, и спокойным выражении лица. — О, Вики, — она грустно, но смиренно взглянула на меня. Давно не виделись. — Вики! — женщина, стоящая рядом с Мотильдой, резко поворачивается ко мне. Мама… Я сперва её и не узнала. Её кожа, заметно состарившаяся, стала куда более смуглой чем раньше. Ослепительно белые волосы поредели, но это не помешало женщине завить их так, словно её шевелюра пышная, как у голливудской актрисы. А губы похожи на два вареника. Будь она на двадцать лет моложе, отбоя бы не было от ухажёров. А так… Ладно, имеет право выглядеть как хочет. Не мне осуждать человека за внешность. — Ты, э… — из-за тонны пластики прочесть её эмоции оказалось невозможно: мимика стала деревянной. Но интонация дала мне понять, что мама неприятно удивлена. — Изменилась. — наверное, она надеялась, что фаза «скелеты-кости-смерть-кладбища-черепа» у меня прошла, и я стала похожа на человека. — Ты тоже. — и это встреча матери и дочери после годовой разлуки! У нас аж зубы от раздражения скрипят. — Так, пойдёмте уже… — мама с какой-то неестественной грустью поманила людей, которых я насчитала около двадцати, и которые тщательно перебирали искусственные цветы, за собой. Только сейчас я заметила что предмет в её руках, на который я сперва не обратила внимания, приняв его за очередной модный клатч, на самом деле урна. Ахах, неловко вышло… Наша процессия двинулась вдоль рядов могил с бедненькими, простыми надгробиями. Странно, что для такого богатого человека выбрали такое дешёвое кладбище. Сегодня на нём много людей. Я будто попала в свою естественную среду обитания. Здесь все смотрят на меня с равнодушием, редко — с сочувствием, но не с насмешкой и злобой. Я идеально вписываюсь в атмосферу этого места. Может, мне стоит держаться подальше от городской среды и обустроить себе здесь уютный склеп? Ходил какой-то слух о том, что я живу в склепе. Какая-то старушка (кажется, тётя отчима) поскользнулась и упала бы, если бы её во время не поддержали. Надо посыпать дорожку солью, песком или… мой взгляд упёрся в урну. Какого хрена мне смешно?! Это уже слишком аморальная шутка. Хотя Герман и Агата оценили бы. И Арнольд, не принадлежи прах в урне его отцу. Кстати, а где Арнольд? Я не вижу его здесь. Мы дошли до нужного места. Дыра для урны уже вырыта. И камень с двумя датами установлен. Наши тени уныло падают на снег. Моя — самая высокая, угловатая. Вытягиваю руку и смотрю, как по белой земле расползается пятно в форме костлявой когтистой лапищи. Словно над плотной кучкой скорбящих нависла сама смерть с косой, замаскированной под зонт. Опустили урну. Наверное, мои обиды на него тоже стоит оставить в этой крошечной лунке… К нам подошёл засуетившийся работник кладбища, предложил помощь в погребении умершего. Мама твёрдо отказалась и, выхватив у него лопату, принялась активно закапывать урну. — Э… — из толпы осторожно выглянула низкая коренастая женщина. Сестра отчима. Она была на паре семейных застолий. — А ты… Положила в урну часы? Часы? Ах да, речь об очень дорогих наручных часах, которые отчиму подарил какой-то «большой человек». Даже любопытному Арнольду он не разрешал их брать, говоря, что «заберёт это сокровище в могилу». — Да, положила. — мама резко, как-то нервно кивнула. — Правда? — нахмурилась Мотти. — Утром они лежали у тебя на столе. Ты не брала их с собой. — То есть ты захапала часы себе? — тётя зло, но, видимо, ожидав такое, закатила глаза. — Он же просил похоронить их с ним! Это даже в его завещании прописано было! — Какая разница?! — рявкнула на неё мать, чем заставила нашу «компанию» захныкать или возмущённо заохать. — Он уже мёртв, ему часы не нуж-ны! А нам с детьми нужно жить на что-то… — Он оставил тебе квартиру и несколько банковских счетов! Ответ «мамули» я пропустила мимо ушей. Значит, её переживания были ложью. Она никогда не любила мужа. Ей нужны были только деньги. Даже на кладбище решила сэкономить. И на гробу: отчим был тучным человеком (к слову, именно лишний вес стал причиной инфаркта) и за подходящий по размеру гроб пришлось бы доплатить. Поэтому она выбрала кремацию. Спасибо, что хоть на урну потратилась. А не зарыла его посреди поля в ветхом деревянном ящике… — Кошмар. — шикнула Мотильда, натягивая на глаза шапку. — И не говори… — неужели мы с сестрой в чём-то согласны?! — Как она меня достала. — голос Мотти дрогнул. Она искренне переживает из-за смерти отца. А мать, вместо поддержки, ругается с остальными родственниками из-за грёбаных часов. — Съе… зжай от неё при первой же возможности. — Так и поступлю. — длинные фразы из неё не вытянешь. А в детстве она любила поболтать. — Слушай… А где Арнольд? — В дурке, ой то есть… В наркологии. Кололся какой-то дрянью со своими дружками… Кололся… Наркотики ведь ужасно влияют на здоровье и психику. А ведь начинается это с таблеток и белых порошков… Пакет с которыми я однажды нашла у Арни под кроватью. А если бы я рассказала о нём родителям, зашло бы это настолько далеко? Неужели в наркомании Арнольда… виновата я? — Вик, ты чего? — сестра нервно дёрнула меня за рукав. — А? — меня начало трясти и шатать, поэтому я инстинктивно расставила руки, чем взволновала Мотильду. — Всё в порядке… — на самом деле нет. Но рассказать ей о том, что я могла бы спасти Арнольда от этой страшной болезни я не могу. Мотти и так плохо, а сейчас я единственный человек, поддерживающий её. Не хочу с ней ссориться. — Всё в порядке, просто от голода голова кружится. Может, найдём какое-нибудь кафе? Тебе ведь тоже не нравится слушать эти… — не знаю, как назвать ссору гостей, сейчас разделившихся на две группы: одни поддерживают маму, другие же нет. — …вопли. У меня от них в ушах звенит. — Я бы с радостью, но поблизости нет кафе. Мама не пустит и разозлится, если уйду без разрешения. Она в последнее время очень сердитая. Вот как сейчас. А обзванивая родственников, изображала траур… — Видимо, разнервничалась и вышла из образа. — а притворялась она… больше десяти лет. Отчим любил близнецов, вот она и строила любящую маму, чтобы не ссориться с ним. А на меня ему было плевать. И со мной она была настоящей. Теперь отчима нет. Мотильда, как же тебе будет тяжело… — Дай мне свой номер. У тебя ведь есть мобильный? — сестра кивнула. — Поболтаем вечером. — попытаюсь её поддержать. — Мотильда!!! — от визга матери с деревьев послетали испуганные птицы. — Мы идём домой! Иди сюда! — никто так и не отстоял свою правоту. Конфликт закончился её побегом. — Да, сейчас… — Мотти устало взглянула на меня. Продиктовала номер и, коротко попрощавшись, пошла к матери. — Пока… — машу сестре рукой. Мама подняла взгляд на меня. Так, сейчас попробует заговорить со мной… А я не сдержусь и нахамлю, чем расстрою Мотильду. Лучше просто уйти. Поэтому я раскрываю зонт, показывая, что любые попытки заговорить отскочат от него, словно капли, и уверенно шагаю к выходу с кладбища.***
Блять, блять, блять! Ну почему я такая тупая?! Ну почему я не могу понять, когда человеку требуется помощь?! Эри, Агата, Арнольд… Сколько ещё людей пострадают из-за моей недальновидности?! А ещё и смею ныть, что меня никто не понимает и не хочет помочь… Глупая эгоистка! Всю дорогу домой я прорыдала в грёбаном автобусе. Хорошо, что людей было мало и меня все игнорировали. Не знаю, как бы я себя повела, поняв, что ко мне отнеслись неравнодушно… Придя домой я бы, наверное, легла бы в кровать и ревела бы целый день. Но звонок Хельги слегка меня взбодрил. Ей нужна помощь с тестом нескольких новых микрофонов. Я согласилась приехать на студию и записать короткую песню. Разве я имею право отказывать человеку, которому могу помочь? Пусть это и такая мелочь… Вот и нужная остановка. Не заблудиться бы по дороге в этот раз… Хотя для этого появилось больше условий: разбушевалась метель, и дальше своего носа… нет, неудачная аксиома. «Дальше моего носа» — это приличное расстояние. Не важно… Мерзкая снежная крошка остро врезается в кожу. Даже глаза не открыть. Одежда и волосы потяжелели от налипшей влаги. И зонт не помогает: ветер то выворачивает его, то почти вырывает из рук. Мне изредка удаётся разомкнуть веки. Знакомые вывески мелькают по сторонам. Я иду верно… Да, вот оно, здание студии… Вижу какой-то силуэт на его крыльце. Знакомые лохматые волосы… Его здесь не хватало! Как мне себя вести? Игнорируя, пройти мимо, или наорать? — О, — парень, будто удивившись мне, вскинул брови. Да ладно, небось несколько часов меня поджидал. — Вики… Я это, пришёл закопать топор войны… — А теперь раскопай его и всади себе в башку! Ты меня достал! — истерика внезапно взорвалась внутри меня. — И отстань от Эри, ублюдок… — последнее слово нелепо просвистело где-то у меня в горле. Воздух кончился. Давно я так ни на кого не орала. — Да ты о чём вообще? — Герман нахмурился, наморщил нос, но тут же исправился, скрыв злость за дружелюбным недоумением. — Признаю, тогда я повёл себя несколько заносчиво… — Заносчиво?! Ты мне угрожал! Обозвал шлюхой… Катись куда подальше… — зонт в моей руке с громким звуком опустился на его голову. Упс… Я, наверное, переборщила… Герман взвыл, схватившись за ушибленное место. — Сволочь!!! Да я тебя засужу! Знаешь, какие сроки дают за избиение?! — А за преследование, угрозы и телефонный терроризм?! — последняя его фраза заставила меня вздрогнуть. А если он и правда обратится в полицию? Нет, нужно сделать всё, чтобы побоялся иметь дело с копами. — Звонки записаны. — на самом деле нет. Надеюсь, у меня выходит блефовать. Но, в любом случае, Хельга подтвердит. — Гадина… Ты у меня ещё попляшешь! — Герман взмахнул кулаком. Я увернулась. У меня прекрасная реакция на резкие движения. Парень, громко, зло топнув, шагнул на лестницу, поскользнулся и съехал вниз по ступеням. Чёрт, он же мог удариться… Так, почему я опять о нём переживаю? Дайс резко вскочил на ноги и, с трудом балансируя на скользком снегу, повернулся ко мне. — Ай! Стерва! — но, видимо поняв, что сейчас он выглядит слишком жалко и комично, чтобы мне угрожать, Гер, зло бурча, отправился восвояси. Как же меня это всё достало! Я, чёрт возьми, ненавижу людей! Сегодня уже двое пытались обмануть меня: Герман и мама. Первый — для материальной выгоды. Вторая — для создания образа бедной вдовушки перед родственниками. И ей я сочувствовала… И их обоих я хотела простить. Нет, я больше не куплюсь. Если бы они искренние хотели загладить передо мной вину, я бы простила. Но вместо раскаяния — один обман. И всё же, что-то во мне мерзким скрипом твердит, что я не права. Ведь это самые важные люди в моей жизни. Мама её мне подарила. Герман — подтолкнул к занятью музыкой. Нельзя сделать вид, что их никогда не существовало. Я всё ещё благодаря им за множество вещей… Кажется, пришло время для нового альбома.***
«Вдали ото всех людских поселений, маленьких деревень и крупных городов, стоял величественный и мрачный замок. Башни его, казалось, возвышались над пиками гор, но в комнаты редко проникал солнечный свет. Замок был полон золота и драгоценных камней, и как бы прекрасны и дороги эти сокровища не были, они источали лишь холод. В замке жила Принцесса. Она знала наизусть каждый закуток своей обители, каждый коридор и комната отпечатались в её памяти так хорошо, что она могла бы с закрытыми глазами пройти по всему строению и указать, где что находится. Ведь замок, окружённый лесом и горами, она покидала редко. Только по крупным праздникам она выходила в ближайший город. А причиной тому был хозяин этого огромного склепа. Четырёхглавый Дракон.» Как же сложно класть на стихотворные размеры прозу. Наверное, мне не следовало сперва писать сказку, а сразу сочинять лирику. «Дракон жил в самом глубоком подземелье дворца, что спускалось ниже многих горных пород, обходя могилы. Он целыми днями пересчитывал золото, на котором любил лежать. И богатство его всё преумножались: легенды о маленькой принцессе расходились по всей планете, и знатные рыцари постоянно приезжали к замку на своих белоснежных скакунах. Дракон отнимал всё их состояние. Принцесса хотела уйти. Её манили просторы полей и гор, огромное небо и человеческое общение. Серые, как призраки, слуги не следили за ней, да и ограду замка она могла с лёгкостью миновать, пройдя сквозь толстые решётки на воротах. Но бежать ей не давало одно. Привязанность. «Ну как же я могу бросить моего милого Дракона? Он взял меня под крыло, когда мои настоящие руки родители умерли. Окружил дорогими украшениями, платьями и кушаньями, позволил занять самую большую комнату в самой высокой башне…» И пусть Принцесса понимала, что зверь использует её как приманку для знатных богачей (завиднее и прекраснее невесты во всём свете не сыщешь!), она понимала, что жива только благодаря ему. И всё, что ей оставалось, так это тоскливо петь о своих мечтах. Однажды у подножия башни заиграла великолепная музыка. Принцесса выглянула в окошко и увидела рыцаря. Доспехи его не отличались дороговизной, но принцесса полюбила его, как только до её слуха донёсся голос юноши: — Милая Принцесса! Я слышал твои песни! и я очарован! Мне не нужны богатства этого замка, я прошу: будь со мной! Ради твоего голоса, который гулял по свету вместе с облаками и ветром, я приехал сюда из далёких краёв, и я сражу дракона, если ты пожелаешь! Принцесса не желала смерти Дракону. Но признание в любви её поразило: никому она была не нужна. Все хотели заполучить сокровища, и лишь этот прекрасный юноша обожал её саму. Принцесса бежала с ним. И лишь слёзы стыда за то, что она бросила своего покровителя, омрачали их путь…» И снова альбом, прошедший производственный ад. Музыкантов нанимала Хельга, и я попросила проследить, чтобы это были люди, не сильно заинтересованные в моей личности: мне не нужен фанатизм и сливы обо мне в сети. Пусть сделают работу беспристрастно. Это доставило некоторых проблем. Я минимум десять раз просила их всё переделать. Я пишу ноты. Как готовая композиция будет перенесена в реальный мир, и подойдёт ли это мне, я узнаю, только когда её услышу. Мне приходится угадывать, как описать то или иное явление музыкой. Инструменты справляются с гулом ветра в холодных коридорах замка, звоном золота, дыханием дракона, стуком копыт коня… Но как сыграть чувство стыда? Как описать мокрые слёзы звуками струн? Для меня и моей виолончели в этом нет ничего такого. Но у нанятых музыкантов возникали вопросы. Один ушёл после моей просьбы «Сыграть цвет рассветного солнца краснее». Я попробовала исполнить этот фрагмент на виолончели. И это было бы то что нужно, если бы ни сама виолончель. Для нужного мне цвета нужна арфа. А Герман всё на лету схватывал… В общем, намаялись мы с поисками нужного арфиста. Два раза поссорились с Хельгой из-за трат. Даже с составом «Мёртвых душ» было легче, хотя альбом в разы мрачнее. За такое не каждый возьмётся. Возможно, потому что мои чувства стали сложнее… «Принцесса и Рыцарь объехали весь свет. Она была счастлива как никогда раньше, и пела о своих чувствах. Люди, слушавшие её пение и думавшие, что Принцесса странствующий музыкант, часто приносили им с Рыцарем разные подарки: так сильно их трогал голос девушки. И вот однажды, среди причудливых предметов оказался необычный медальон. По легенде тот, кто его наденет, примет облик, отражающий его душу. Рыцарь не знал об этом, и как только цепочка понравившейся ему вещицы сомкнулась на его шее, юноша обратился в огромного дракона, и был он страшнее, чем тот, с кем Принцесса жила долгие годы.» Зато фотосессия была весёлой. Я захотела сделать её в стиле мюзикла: мы сняли зал в небольшом любительском театре, сделали декорации и костюмы. Я была Принцессой в красивом средневековом платье, а в Рыцаря мы нарядили Владека. Драконов смастерили из картона. Вообще, я была бы не против поставить по этому альбому мюзикл. В детстве я часто смотрела их по телевизору и очень сильно их люблю. Но кто сыграет Принцессу лучше меня? А выступать перед публикой меня как-то не тянет. » — Я рад, что мне удалось завладеть твоим голосом! — признался Рыцарь, ведь медальон заставил его говорить правду. — Теперь люди тянутся к нам и дарят подарки! В одиночестве я вряд-ли получил бы такого признания! Принцесса горько заплакала. Неужели, Рыцарь использовал её? И вся его любовь была ложью? Девушка не желала это терпеть, но разве могла она бросить своего героя? Покинуть того, кто исполнил её мечты? — Я всё ещё благодарна тебе за самые светлые моменты в моей жизни. То, что ты для меня сделал, бесценно, и я никогда этого не забуду. Но я не смогу закрыть глаза на твою истинную сущность. Прощай. — и к первому Дракону она чувствовала то же самое. Рыцарь-Дракон снял медальон и бросился за Принцессой. Девушку долго преследовали его уговоры остаться. — Разве ты не хочешь, чтобы самое лучшее время твоей жизни длилось вечно? Я дам тебе всё. Только забудь о том, что ты увидела. И как бы юной Принцессе не хотелось его послушать, она продолжала свой путь. И с каждой минутой обида и злость крепчали в ней. И воспоминания о былом перестали приносить радость: Рыцарь больше не был любим и обожаем ей. — Я не отрекусь от прошлого и не притворюсь, что тебя не существует в моей памяти. — Сказала она напоследок, перед тем, как пересечь быструю реку и навсегда оставить Рыцаря и Дракона. «Назад пути не будет… — подумала она. — Я должна быть уверена в своём решении.» — Ты во многом мне помог, но простив тебя, я предам себя саму. Прощай. Она шагнула в лодку и оттолкнулась от дна реки веслом. Течение понесло её далеко-далеко. Вокруг не было никого, кто мог бы поддержать и успокоить Принцессу, и ей казалось, что лодчонка вот-вот потонет. Она увидела, как юноша скачет по берегу и тянет к ней руку, готовый поднять к себе на коня. Но девушка не отпустила вёсел, и не потянулась к юноше. Вскоре река разлучила их.»***
Время перед выходом альбома — самое спокойное. Работа уже сделана, но отбиваться от интервью пока не приходится. Интересно, какие слухи окружат этот релиз? Вряд-ли музыку в стиле средневековых баллад посчитают проклятой. Я чувствую себя в разы лучше. Мне больше не больно вспоминать Германа. И теперь моменты, проведённые нами вместе, не кажутся такими уж счастливыми. Гер просто удачно мне подвернулся, помог с первым альбомом и всё. Никаких чувств по отношению к нему. Он не заслуживает ни гнева ни любви. Я благодарна за помощь. Но при этом ненавижу за обман. Вместе это и рождает безразличие. И мама с отчимом заслужили того же. Они обеспечивали мне жизнь, но не сделали её счастливой. Однако на близнецах я не ставлю крест. С Мотильдой мы иногда созваниваемся, а Арнольд… Нужно узнать, как помочь ему. Он не сделал мне ничего плохого. Его детские капризы — мелочь по сравнению с тем, что сделала я. Я виновата перед ним куда больше, чем он передо мной. Противоречия больше не душат. Я помогла себе, и теперь могу помочь кому-то ещё. Скоро узнаю у Мотти адрес наркологии и навещу брата. А пока надо разобраться с Эри. На момент записи альбома я старалась об этом не думать, иначе совсем сошла бы с ума, но он перестал отвечать на звонки. Уже двое суток одни гудки. Написать ему на почту, что ли… Его email я не помню. Но он как-то скидывал мне файлы со звуковыми дорожками для «Тысячи световых…». Это письмо должно было сохраниться. Давно я не заходила в свой аккаунт. Пока мы не создали лейбл и его официальную почту, этот адрес был указан как рабочий. Сюда приходит столько просьб об интервью и сообщений фанатов, что я отключила уведомления. Вот, письмо от Эри… Только оно датируется позапрошлым днём. Странно. Мог же позвонить. [Привет, Вики. Наверное, это последний раз, когда я пишу тебе…] Так, только не говорите, что Гер запрещает ему со мной общаться! По моей спине прополз холодок. [Ты очень хорошая подруга. Я рад, что мы провели вместе много времени! Мы с Германом были в баре. Он был очень на тебя зол и много выпил. А потом мы встретили нашего бывшего одноклассника…] Мне очень это не нравится! Резко кручу колёсико мыши. От волнения не могу сфокусироваться на буквах. Так, Виктория, спокойно! Ты в любом случае поможешь Эри. Что бы там Гер не сделал… [Герман толкнул его, а потом ударил головой о бордюр до смерти…] Блять! Я знала, что этот урод неуравновешенный. Чёрт, я ведь могла быть на месте их одноклассника. И Эри. Мне… позвонить в полицию? Бежать к их дому? Нужно придумать хоть что-то, чтобы ему помочь! Но я не могу встать со стула и отвести взгляд от монитора. Я должна дочитать, как бы страшно это не было! Может, дальше Эри написал, что ушёл от брата? Пожалуйста, пусть так и будет! [Его задержали…] Слава богу. [Во всём виноват я. Если бы я остановил Германа, ничего бы не произошло. Он сказал, что от меня нет толку, раз я не могу предостеречь его от ошибок. Вряд-ли я помогу ему выиграть дело в суде. Я не знаю, как я буду жить без Гера. Только он любил и принимал меня. Пока я всё не испортил…] Эри, ты ничего не испортил. Ты ни в чём не виноват! Я скажу это тебе при встрече, потерпи немного…[Герман пожелал мне броситься с крыши. Так я и поступлю. Так будет лучше всем…]
Нет! Кресло с грохотом падает на пол. Я выбегаю из квартиры, даже не одевшись. Плевать на холод и метель! Я должна срочно ему помочь!Письмо было отправлено позавчера.
До его дома совсем не долго бежать… Я позвоню в дверь… Эри откроет мне… Живой, живой Эри!Всё уже произошло.
Мы обязательно поговорим. О том, что я тоже люблю и принимаю его! Что ему не нужен Герман! Что он ни в чём не виноват… Земля выскальзывает из-под ног. Я лечу на асфальт и чувствую болезненный удар. Эри тоже упал. С гораздо большей высоты. Мои лёгкие и горло взрываются криком.Ничего уже не исправить.