-
Едкий свинец сна так туго сковал грудную клетку, что Ане пришлось проснуться и вскочить с кровати, чтобы сделать вдох. Глаза быстро привыкли к темноте, тем более, в вечно гуляющей и празднующей столице не было беспроглядных ночей. Ей было тяжело отдышаться — понадобилось несколько минут, чтобы восстановить ритм и все-таки вернуться в реальность. Быстрым движением руки смахнула раздражающие кожу слезы и растерла горящее лицо, пытаясь отбиться от тяжелого сновидения, запирая его остатки в темном и огромном чулане бессознательного. — Ань, чего не спишь? Из другого угла небольшой комнаты послышался знакомый шепот, обеспокоенный и нежный, как руки мамы. Кажется, будто они не гладили и не обнимали ее уже очень давно, когда-то в прошлой беззаботной жизни, когда не было такого ошеломляющего количества отработок, ноющих несданный тем и недоделанный заданий, когда она еще не решила стать самостоятельной. Когда она принадлежала только себе и своим родителям, а не всем вокруг, беспомощная и такая всем обязанная. Она почти забыла мягкую россыпь родинок, путешествующих по костяшкам пальцев и запястьям, длинные красивые пальцы мамы, искусно перебирающих русые локоны дочки. Прошел всего лишь сентябрь, а она уже истосковалась по дому, где ее ждут и любят. — Ань, что случилось? Все в порядке? Маша неуверенно напомнила о себе в тот момент, когда Аня, пробравшись наощупь между прикроватными тумбами, почти рывком открыла окно и подставила пылающее лицо под отрезвляющие удары осеннего ветра. На высоте десяти этажей в холодном воздухе первых дней октября чувствовалась свобода намного острее, чем там, внизу, когда бесконечная тяжесть города давит к асфальту. Перед глазами простиралась дорога, подсвеченная оранжевым светом фонарей, уходящих куда-то в сереющую полоску рассеянного неба, обрамляющих ровные ряды высоток. Вот бы тоже убежать в горизонт. — Я… Варламова чувствовала изорванный поток стылого воздуха, хлынувшего по горлу к легким. Только он не приносил облегчения, не избавлял от противной тяжести в груди. Будто она вовсе не дышала. Будто ее тело больше по подавало признаков жизни. — Я… кажется, это был кошмар. Просто дурацкий сон. Девушка осознавала, что ей снится с самого начала. Помнила тот странный день, наполненный влагой и грустью, неподдельным детским ужасом и слезами, держала все в памяти, боясь разомкнуть пальцы и потерять навсегда. Палата, лежащий в койке дедушка, поникший отец, уводящая их дальше мама, едкие звуки больничных приборов, а потом слезы, их непрерывный поток. В тот день она поняла, что будет врачом. Тем самым, спасающем жизни, помогающем в тяжелых ситуациях, сочувствующем и понимающем, что происходит, когда на экранах мониторов появляется ровная полоска вместо беспокойно вьющейся змейки. Ее губы и язык двигались хаотично, как и мысли, бороздивших бешеным потоком беспорядочных импульсов по нервным окончаниям. Оставалось только поражаться, как ее рот смог преобразовать это целостные предложения, а сознание продолжало словно парить над телом, не ощущая с ним связи. Что это было? Припадок? Истерика?.. В любом случае, отчаянная мольба об отдыхе уставшего мозга, переработавшего свои ресурсы слишком быстро и не вовремя. Он не справлялся с объемом работы, которую девушка храбро взяла на свои плечи. Не рассчитала вес, не оценила силы.-
Аня знала, что поступает неправильно и совсем не по-врачебному. Нужно нести ответственность за свой выбор, за принятые решения и возложенную на себя собственноручно же ношу. Но. Ее желание пересиливало совесть и осознание бесконечного количества долгов по учебе. Поэтому она все же отказалась от нескольких дежурств, повздорив со старшей медсестрой отделения, поставив на уши весь корпус, в котором безропотно проработала сентябрь. Пожертвовала несколькими парами и лекциями ради того, чтобы поехать домой и упасть в объятия родных рук. Сердце стучало по жесткому каркасу грудной клетки так, словно девушка бежала всю дорогу до дома на своих двоих, а не ехала в электричке под мягкую мелодию, играющую в наушниках и укрывающую от посторонних невообразимых звуков вагона. Застыв на платформе, урывками вдыхала воздух родного маленького городка, спрятавшегося в сосновых подмосковных лесах и стоящего на узкой небольшой речушке. Все-таки бешено пульсирующая занятая жизнь, шум и спешность столицы ей не подходили: Ане нужны покой, простота и свобода, большой пушистый кот под руками и мягкий плед на коленях.***
Андрей любил чувствовать горечь на языке после терпкого кофе, как слизистые оболочки рта пульсируют от раздражения. Особенно по утрам, когда он не мог проснуться и выпивал несколько кружек без молока и сахара. Чистый кофе. Ароматный и ядреный. Обжигающий. Что-то в этом было. Не только в вяжущем кофе из серой кружки, оставляющей шоколадно-черные разводы на дереве стола, и не в идеально белом халате, ставшем уже второй кожей и свободно сидящем на широком развороте плеч. Что-то было в кричащем отчаянием одиночестве, неистовствующем и свербящем за грудиной так, что хотелось разорвать кожу, сломать кости и выкинуть из себя это дурацкое неотступное ощущение. Антипов, поправив ворот халата, неспешно зашел в кабинет, где очередная группа притихла при его появлении. По плану сегодня начинается новая тема, последняя в разделе оперативной хирургии грудной области, сложная и объемная в понимании студентов, не умеющих правильно организовать свой досуг, но простецкая и ограниченная на практике. Андрей Александрович многого не ожидал от младших коллег, так как довольно отчетливо помнил себя на третьем курсе: вечно лохматого и ничего не успевающего, учащего все в последний момент перед парой, с искусанными ручками в зубах, огромными удивленными глазами и бесполезным ворохом амбиций и целей. Когда все это успело испариться?.. — Это двадцать первая группа? — Да, Андрей Александрович. Он узнал голос старосты, невысокой черноволосой девушки с довольно необычной, но миловидной внешностью. Расслышал в нем то, что когда-то проскальзывало и в его собственном голосе. Целую палитру стремлений и неуверенности. У него кольнуло пальцы, когда рассеянно-серые глаза пробежались по списку. Как он мог забыть, что это та самая двадцать первая группа лечебников. Та самая, потому что именно в этом коллективе застенчиво затесалась та самая недоотличница с синдромом болезненной неоправданной уверенности в себе. — Кто сегодня отсутствует? — для приличия преподаватель поднял глаза и оглядел кабинет, залитый октябрьским тусклым светом из огромных окон, занимающих всю противоположную стену. — Нет Чесебиевой Дарьяны, Ковтун Александра и Варламовой Анны. Староста несколько раз размашисто оглянулась на беспокойные задние ряды, позволяя длинный черным вьющимся волосам водопадом литься по воздуху. — Варламова собирается посещать мои занятия или у нее аллергия на учебу? В кабинете стремительно засохли ядовитые усмешки на губах некоторых студентов. Видимо, по мнению девушки не только оперативная хирургия была необязательна к изучению. — У нее аллергия на нашу группу. Андрей Александрович, облокотившись о спинку стула и сложив руки на груди, не сразу обнаружил источник ироничного замечания. Он хорошо помнил фееричные ответы Бондаренко, болтающего обо всем к ряду, но только не по делу. Да, он знал много интересных и необычных вещей, ход сложнейших операций, истолкованный на свой лад, но почерпнутых из автобиографии ведущих медицинских специалистов, а не из учебников. Преподаватель помнил почти каждый колкий комментарий Алексея к ответам Варламовой, уничижительный взгляд, сверкающие искры. Между ними росла такая стойкая и упругая неприязнь, что оставалось только гадать о месте ее зарождения. — Ах вот как. Доведите до ее сведения, что у нее две отработки и что с каждым разом у меня все меньше желания идти ей навстречу. Стыдно было признаться даже самому себе, даже где-то в беспросветной сминающей глубине сознания, что он влепил бы ей еще тысячу отработок. Просто из вредности. И желания видеть ее растерянной, сидящей прямо напротив и не знающей ответа, почти разбитой на части и едва сдерживающей слезы. Глупая выскочка. Преподаватель начал опрос.***
Он чувствовал, как шоколадные глаза путешествуют по нему, подминая под взор все — черты лица, едва появившуюся щетину, объемную прическу, фигуру. Ему нравилось ощущать на себе мимолетную заинтересованность, это льстило больно ужаленному самолюбию и почти потерянной уверенности в себе. — В моей жизни так мало… Андрей вдруг запнулся и не понял, от чего: от нежелания признаваться себе или другу, от отсутствия подходящих слов. Ни то, ни то его не радовало. И то, и то было правдой. — Мало жизни. Только работа. Иногда Дима. Иногда… — Карина, верно? — подхватил друг, отпивая пива из стеклянной бутылки и вальяжно усаживаясь на удобном диванчике, пока Антипов рассерженно стиснул зубы и кивнул. — Только не иногда, а всегда. Ему было проще жить в постоянном отрицании очевидного, потому что угнетающая пелена перед глазами хотя бы на секунду рассеивалась и позволяла блокировать удары. Сейчас будто свинцовым кулаком протаранили грудь, сминая в неприглядную кровоточащую лепешку органы. Было не больно, было отвратительно, мерзко и… глупо. — Нас связывает ребенок, Кость. И пять лет совместной жизни. Я не могу так просто выкинуть целый период моей жизни… — Вас связывает то, что ты не можешь собрать сопли и идти дальше. Как Карина. Очевидно, разговор не клеился и построить из него сложную модель корабля выйдет, только если Андрей позволит другу перебивать себя после каждого произнесенного предложения. Не то чтобы слова Кости были неправильными или не попадали в точку… просто они резали нежную плоть, дробили ломкие кости и сшивали раны грубыми нитками, выдержанными в моче. — Ты не понимаешь. — А ты сидишь в луже, созданной тобою же. Вместо того, чтобы отвлечься, начать новые отношения, ты целыми днями стонешь дома в одиночестве и дрочишь на ваши фотки. Очень эффективная терапия, а? Андрей не позволил себе ответить, лишь отправил в рот луковое колечко, щедро обмакнув его в соусе. Откинулся на спинку дивана, неспешно пережевывая еду и продолжая чувствовать на себе рваный взгляд той симпатичной брюнетки. Она сидела за барной стойкой со своей подругой, звонко смеясь и потягивая ярко-голубой химозный коктейль. Он видел ее лишь боковым зрением, не желая смотреть прямо, чтобы друг не заметил его еще неокрепшей заинтересованности и не принялся его подбадривать. Иначе он из принципа упустит возможность и вновь проведет вечер в одиночестве. Телефон, безмятежно брошенный на низкий столик, загорелся, извещая владельца о только что пришедшем сообщении. Реакция Кости была моментальной. Андрей не успел даже прочитать отправителя. — Что ж, хорошая новость — это не от Карины, — промурлыкал друг, беспардонно листая личные переписки с… начальством и пациентами. — Незнакомый номер. Но он тебя извещает о том, что «Вас сегодня не было на отработке. Я оставила реферат под дверью. Тема следующей отработки, пожалуйста». — Черт возьми, дай сюда. Антипов был бесконечно поражен, откуда Варламова раздобыла его номер телефона и откуда в ней нашлось столько наглости, противоестественной уверенности и просто храбрости написать ему. Да и еще в таком ядовито-формальном тоне! Мелкая самонадеянная сучка, горделивая пустышка. Способная отравлять настроение даже не в вузе, даже не в больнице. Способная вывести его из себя всего несколькими предложениями, сочащимися желчью. Способная заполучить все его внимание. — Ты всем своим студенткам раздаешь номер телефона? — Я даже не всем коллегам его оставил. Господи, пар из ушей валил прямо клубами, а глаза почти карикатурно краснели от ярости. Он бешено печатал уличительное в невоспитанности сообщение, а потом в одночасье стирал гневную тираду, чтобы настрочить новую, еще более уличающую в невоспитанности. А потом… снова стирал. Его накрывал приступ истерики. Даже пальцы дрожали от гнева, разливающегося под кожей и доводящего мысли до кипения. Шутки кончились еще позавчера на занятии, когда она в очередной раз рискнула не появиться. — Должно быть она проделала огромную работу, чтобы написать тебе. Думаю, стоит оценить этот порыв… — О! Я еще как его оценю. Прямо сейчас оцениваю. — Наверное, ты не понял ход моей мысли. Андрей остановился и поднял болезненно-красные глаза на друга. Преподаватель уже перестал замечать сидящих вокруг людей, смущающих его своей близостью минутой позже, болтающих о чем-то малозначительном, забыл про девушку у бара, ранее не отрывающую от его взгляда, перестал думать о чем-либо еще, кроме казни этой… студентки. Жизнеспособных мыслей в голове не осталось, поэтому ему пришлось выжимать оставшиеся в поисках скрытого смысла. Ехидная улыбочка, растянувшая узкие губы, приподнятая светлая бровь, вальяжная поза… Стоп, что? — Потому что твои мысли абсурдны. Она невыносимая, гордая, бесцеремонная и совершенно, напрочь, абсолютно лишенная мозгов выскочка. Она думает, что самая умная, что она лучше остальных, но это совсем не так. — Вы идеально друг другу подходите. Прямо-таки Инь и Инь. — Если ты считаешь это уморительным, то… то… — Остынь. Выпей пивка и забудь про это. Антипов не мог даже сделать вдох еще несколько секунд. Он чувствовал, что организм полностью отравлен кислотой, которую его студентка способна впрыскивать в окружающих, находясь от них на расстоянии. Чувствовал злость, мерзкими змеями неприятно извивающуюся под кожей, оплетающую и кольцующую нервные окончания, вгрызающуюся и разрушающую их. Многообразие закипающих в голове ругательств было поразительно. Выдыхай. Ее. Из. Себя. — Хорошо. Андрей заставил негнущиеся пальцы убрать в задний карман штанов телефон и спокойным волевым движением взять бутылку пива. Легкомысленная улыбка на лице создавала резкий контраст с тем, что бурлило в крови, что разрушало сознание и взрывалось в голове. Преподаватель поднялся с дивана и направился в сторону бара. Нет, сегодня ему нельзя быть в одиночестве, нельзя позволять своей голове думать.