Отработки

Вечерело. Ветер неустанно шептал облысевшим деревьям непристойности, отчего они стыдливо покачивали ветками, кружил иссохшие листья, собирая из них причудливые фигуры, и бился о стекла, желая проникнуть в помещение. Морось изредка сыпалась на землю, случайно выроненная единичными багровыми тучами. Аня не знала, что на работе ее бесило большое всего: выносить из-под тяжелобольных утки, носиться между корпусами с кучей документов или встречать в коридоре Андрея Александровича. Девушка часто видела его, такого безмятежно веселого, в перерывах между операциями у автомата с кофе и всякими закусками. Обычно преподаватель стоял в компании коллег, общаясь и смеясь вместе с ними, что позволяло Варламовой изучать его неприкрыто, затаившись в любимом темном углу. Аня быстро подсела на кофе. Шоколадное капучино по вторникам. Имбирное латте по средам. И карамельный раф по четвергам. Она в очередной раз несла из отделения лучевой диагностики расшифровку анализов пациентов, лежащих в реанимации, но уже способных переносить транспортировку на необходимые исследования. Остановилась у дверей, ведущих в ее отделение, и ощутила неконтролируемый упадок сил. Будто огромный комар выпивал из нее жизненную энергию вместо крови. Нет, она не хотела туда заходить. Опять окунаться в запахи больных состаренных тел, ощущать в каждой палате присутствие скорой смерти, видеть одиноких измученных людей. Справляться со своими обязанностями было тяжело не только физически, но и морально. После изматывающих пар, постоянной зубрежки и стресса собственноручно возложенная на себя обязанность приходить на работу, которая отнимала остатки душевных сил, ее медленно убивала. Она тяжело опустилась на лавочку, положив анализы на острые колени, и осмотрелась. Коридор между отделениями реанимации и кардиологии, занимающей целых два этажа, был длинным и узким, изгибающимся к концу, всегда заполненным светом то из огромных окон, занимающих всю стену, то из бесконечных ламп, сплошной линией идущих по потолку. Плитка теплого мятного оттенка на полу и белоснежная на стенах создавала впечатление безукоризненной чистоты и даже умиротворяла. Аня смотрела в окно, за которым был виден больничный парк, где в хорошую погоду любят гулять пациенты. Сквозь безлюдье и голые ветви деревьев можно было увидеть почти багровый закат: кровоточащее умирающее солнце медленно опускалось за стройные бетонные постройки, хватаясь испачканными руками за фасады и облака. Девушка вздрогнула, когда дверь отделения кардиологии с шумом открылась и в коридор выплыла группа врачей. Кто-то в белых халатах, кто-то в небесно-голубых хирургичках, но у всех строгость и чопорность на лицах, будто кто-то угостил их лимоном. Они что-то тихо обсуждали и собирались у автоматов. Намеренно ли искала в толпе русую зачесанную шевелюру Антипова или бесцельно бродила взглядом по каждому, Аня не хотела знать. К слову, занятие с Андреем Александровичем будет послезавтра, по этому поводу одногруппники подтрунивают над ней уже неделю, а у нее незакрытые две отработки. На ее сообщение он так и не ответил. У нее отваливались ноги и болела голова. А вот и виновник ее треволнений, сорванных нервов и бесконечного самобичевания, одетый с иголочки, выбритый и отдохнувший. Он впервые прошел мимо автомата и уселся с коллегой на лавочку в другом конце коридора, совершенно не замечая Аню, что-то увлеченно обсуждая. Девушка прикрыла глаза. Устроилась поудобнее. Усталость смаривала ее, выламывала кости и выворачивала суставы, разливалось под кожей и оплетала в непроницаемый кокон нервы. Сколько она еще выдержит? Кажется, недолго… Помимо работы и вездесущей учебы, у Ани был еще целый ворох проблем: она даже не заметила, как веселый калейдоскоп прошлой жизни сломался и перестал быть таким красочным, как раньше. Она почти не общалась со школьными друзьями, верными подругами. С одногруппниками отношения тоже не ладились. Особенно с Лешей. У них у обоих был буйный нрав, непростой характер и подверженность к меланхолии, когда-то на втором курсе это притянуло их друг к другу. А потом резко отбросило. И она не знала, то ли он до сих пор ее не простил, то ли просто возненавидел. В любом случае, напряжение между ними кололо стекла. А еще она была одна. Холод сковывал изнутри, когда ледяной осколок вклинивался в сознание мыслью о том, что за три года обучения в институте у нее нет настоящих друзей, которые посреди ночи выслушают ее истерики по поводу учебы, работы, одиночества. Только товарищеские отношения с несколькими одногруппниками, идущими на контакт только при необходимости, напряжение между бывшим и его девушкой, равнодушие с остальными. А Маша. Она спасала только в общежитии, когда Аня почти бездыханным телом валилась от усталости на кровать. Аня вздрогнула, когда почувствовала почти невесомое прикосновение к тылу ладони, словно шелковой ленточкой провели вдоль выступающих тонких вен, и открыла глаза. Ее застали врасплох, нагло и бесцеремонно, но отчего-то не получалось выдавить из себя привычных ругательств и возмущения. Только зарделись щеки. Преподаватель стоял рядом, возвышаясь стройной мятно-зеленой колонной, близко, так не по-преподавательски. За его спиной простирался пустой ослепляющий белым светом коридор и фиолетово-огненное марево в окнах. Разворот плеч, стянутых хирургичкой, взгляд туманного дождливого утра, красивые длинные пальцы, практически касающиеся ее руки. Его так много в этом пылающем светом коридоре. — Почему ты здесь? Такой простой неожиданный вопрос вогнал в ступор. Бархатный голос, обласкавший слова, гудел в сознании, мешая сосредоточиться и судорожно придумать какой-либо вразумительный ответ. Девушка протерла лицо руками в надежде снять с себя вуаль усталости. — Я… Просто так, Андрей Александрович. — Ты обронила документы. Что в его глазах так привлекает и одновременно заставляет отводить свои? Такое неприкрытое и теплое, почти шевелящееся на губах ответной улыбкой, но она не знала, как к этому относиться. Аня хотела выдержать взгляд, запомнить и впитать, чтобы потом по дороге в общежитие мысленно перекатывать его между рук, изучать. Что-то навязчиво терлось под грудиной, и Аня надеялась, что это змеи. Ядовитые и голодные, что убьют ее в следующую секунду, потому что дурацкое беспомощное молчание она не вынесет. Девушка выдохнула в надежде избавиться от различных непрошенных мыслей вместе с углекислым газом. — Спасибо. Словно скрип давно не смазанных дверных петель, а не ее голос, резанул по ушам, оставляя кровоподтеки. Словно его вырвали насильно. — Это КТ Михаила Афанасьевича? Андрей Александрович ловко перебрал документы, когда протягивал их девушке, и, должно быть, случайно увидел знакомое имя. Скорее всего, оно зловещим шепотом звучало в каждом отделении, учитывая букет болезней и осложнений. Но удивление в его голосе вышибло остатки сна, с которыми девушка практически отчаялась бороться самостоятельно. — Да. Что-то не так? — С таким сердцем уже не живут, — сухо и безапелляционно, будто речь не о больном человеке. — Однако у него получается. Причем, довольно неплохо. Аня заставила себя прикусить язык, чтобы не подавиться ядом и не запятнать его мятную хирургичку. Она замолчала, прочитав неудовлетворение по нахмуренному лбу и перекосившимся губам мужчины. Но дерзость, просочившуюся в изгибы бровей, свободный взгляд и выражение лица, она не удосужилась прикрыть. Преподаватель посмотрел резко, сверху-вниз, приподнимая голову выше. Аня не ожидала выстрела прямо между глаз и невольно вздрогнула. Охапка документов в руках колыхнулась, но он не посчитал нужным отдать ее. Под кожей напряглись желваки, а потом он спросил: — Ты к нему привязалась, так? — С чего вы решили? — она повела бровью, продолжая концентрировать яд на языке. — Нельзя привязываться к пациентам, Ань. Девушка прикрыла глаза, не в силах выдержать слепящий свет ламп и напряжение, скользящее в лице преподавателя. Она провела языком по губам, оценивая мысли, смертельным роем крутящимся на языке. Нельзя позволить им спрыгнуть. А еще… Кажется, он назвал ее по имени впервые за… за все время? Почему это так важно? Зачем после этого, словно из огромной подарочной коробки, мысли вылетают пестрящими красочными шариками мысли и заполняют остаток свободного пространства черепной коробки? — Это мое дело. — Это может плохо для тебя кончится. Слова — ножи. И все летят безошибочно в больные точки. — Пациенты, особенно уже в возрасте, особенно с ревматизмом, почти полностью пожравшим клапаны и окружающую ткань, долго не живут. Они умирают, Ань. Опять ее имя, слепленное его голосом и речевым аппаратом, оно казалось эфемерным и шелковым, сотканным из запрещенного материала. Он не мог обращаться к ней так. — Чтобы потом не было мучительно больно. Не стоит относится к ним, словно это твои родственники. Нужно строить между собой и ими стену, знать и видеть грань, за которую нельзя заходить. — На студентов это тоже распространяется, Андрей Александрович? Поэтому вы относитесь ко мне как к старому вонючему башмаку, который только пнуть осталось? Так, стоп. А это откуда?! Столько обиды, столько токсичности, столько… слишком много в вопросах ее самой. Той маленькой и незаметной девочки, которая так устала и так напугана открывающимися перспективами. — Я отношусь к тебе так же, как и к остальным студентам. — Поэтому лепите отработки? Вопрос был поставлен ребром, звенел в воздухе, рассекая его. Короткий, но сложный. Настолько невыносимый, что его звон перешел в оглушительный треск тишины, словно кто-то рвал пергамент над ухом. — Прошу прощения. Она выхватила оставшиеся анализы и подлетела к двери в два больших шага. Взялась за ручку и прикусила губу, чувствуя слезы, защипавшие нижние веки. Чушь, что била изнутри в грудную клетку, настолько настойчиво рвалась на свободу, что девушка позволила ей прозвучать в трескучей тишине: — Похоже, вам стоит внимательнее поискать грань между нами, — шепотом, больше для себя. — И стараться больше за нее не заходить. Аня осторожно развернулась, бегло окидывая взглядом преподавателя, словно щитом, прикрывшись плечом. Так проще говорить решительнее и громче, позволяя мыслям литься стройным потоком. — Если я не устраиваю вас, как студент, то извините, но я стараюсь как могу. Правда. Вы судите обо мне и видите меня только как студентку, которая часто не появляется на занятиях и не приходит вовремя на отработки. Но… я человек. Со своими бесконечными проблемами. Я совершаю ошибки и раскаиваюсь, если делаю что-то не так. А еще я очень хочу стать врачом. И я им стану. И для этого я выучу и оперативную хирургию, и топографическую анатомию, и все остальное, что мне нужно выучить… Сколько их еще? Этих глупых слов, которые он наверняка ежегодно слышит по тысячу раз и наверняка пропускает мимо ушей, словно прогнившие осенние листья? Стоит ли распинаться, если ничего не поменяется, если она все также будет прогуливать, а он все также лепить отработки? Стоит. И Варламова сказала бы еще миллионы слов, красивых, трудных, но правильных в сложной запутанной ситуации, если бы Андрей Александрович не перебил, едва улыбнувшись: — Я верю.

***

Господи, почему это так важно? Не отстает, не дает покоя, словно намертво приклеено к ней. Почему любую незначительную деталь разговора, каждый случайно брошенный взгляд, всякую едва проступившую улыбку она рассматривала под микроскопом с внимательностью заинтересованного ученого? Словно искала во всем этом безумии отголоски собственных мыслей, затерянный нужный смысл, двойное дно. Да. Дно. Это именно то место, где она находится сейчас. Раздражение варилось внутри выжигающим слизистые ядовитым варевом. Медленно разливалось под кожей, обжигая и доставляя физическую боль. Ей будто нравилось мучать себя, чувствовать, как подрагивают пальцы. Рядом сидела Маша и спокойно готовилась к завтрашнему занятию. Ане было бы неплохо последовать ее примеру и хотя бы попытаться сосредоточиться на теме по патологической анатомии, просмотреть и разобрать препараты, заучить патогенез заболеваний. Но для продуктивности необходимо выжать из мыслей сегодняшний день. — Черт. Варламова вскочила со стула с такой резкостью и неожиданностью, что тот упал на пол с ошеломительным грохотом. — Что случилось? Маша испуганно уставилась на подругу, вырывая из ушей наушники и ставя на паузу лекцию на портале университета. — Мне нужно проветриться. — У тебя точно все хорошо? Аня помедлила, срывая с вешалки джинсовую куртку. Девушка не хотела забивать голову соседке всякой чушью, что закипала у нее в мозгу, делая из него изумительное рагу. Все-таки она сумасшедшая и опасная для общества. Потерянная. Или потерявшаяся? — Ты же знаешь. Я сплю по четыре часа уже месяц. Так что, может, я тронулась умом. Варламова деланно улыбнулась и закрыла за собой дверь. В темной осенней прохладе коридора дышалось спокойнее и увереннее. Хотелось побыть одной, возможно, даже порыдать пару минуточек в тишине. Выжать из себя сегодняшний день. Аня направилась в сторону широкого балкона, откуда открывается ошеломляющий вид на вечернюю столицу, залитую огнями зданий, машин и проспектов, неоном баров и клубов, весельем ночной жизни. Жизни, которая станет доступной только после сессии. Аня прикрыла глаза, толкая дверь и врываясь в холод поздней осени. Почувствовала лицом свежее дыхание октября, ласкающее и ободряющее. А еще характерный стойкий дым сигарет, что беспомощно рассыпались по потрескавшемуся кафелю балкона. Крепкое чертыханье огнем прошлось по ушам и щекам, когда девушка поняла, что дверь сопротивлялась ее напору не из-за давно не смазываемых петель. — Простите, пожа… — О, Анька, привет. — Привет. Чего тут? Варламова помогла подняться давней знакомой и собрала парочку еще целых сигарет. Свет единственного старого бра едва освещал миловидное лицо Ксюши с факультета стоматологии. Но даже он не смог скрыть выразительной усталости, засевшей глубокими кругами под грязно-зелеными густо накрашенными глазами. — Да я экзамен завалила, — дрожащими пальцами девушка пыталась выцепить из пачки сигарету, с недоброй усмешкой добавляя, — очередной. Будешь? Акт неоценимой любезности, почти материнской поддержки, словно Варламова выглядела настолько убого и раздавлено, что с ее состоянием помогут справиться только сигареты. Аня выдохнула и улыбнулась, принимая подарок. Она пробовала всего несколько раз, с подачи бывшего парня, но быстро выяснила, что это как с велосипедом — научившись, забыть невозможно. Тем более, это может стать единственным средством к спасению с потонувшего корабля, что своей громадностью удерживал ее на дне. — На самом деле, я тоже много чего завалила. Сегодня — подготовку к патанатомии. — У тебя экзамен только в следующем семестре. Не парься. Варламова надрывно закашлялась, затянувшись всего несколько раз. — Какие они ядреные. Как ты их куришь-то? А почему не сдала? Девушка не была уверена, что ей удастся сохранить легкие внутри грудной клетки, а не выплюнуть их с десятого этажа, поэтому засыпала вопросами сразу. Но ощущения ей понравились — теперь ссадило слизистые. Теперь можно было сосредоточиться на ощущениях физических. А не тех, что грызли ее из чертогов воспаленного разума. — Не сдала, потому что дура тупая. А курю я такие сиги только в исключительных случаях. Как этот. Повисшая тишина дала возможность обеим докурить сигареты, выдыхая вместе с молочным загадочно клубящимся дымом ненавистные мысли. Только Ксюша полезла за новой, виновато улыбнувшись, а Аня до боли прикусила губу, растирая пепел по бетону ограждения. Плакать больше не хотелось, но само присутствие рядом человека подталкивало на разговоры и неожиданные откровения. — А как у тебя дела с?.. Девушка с ужасом осознала, что они так давно не виделись с Ксюшей, что она даже забыла имя ее парня. Парня, с которым они вместе гуляли и пили коньяк с колой. — С Кириллом? Расстались. — Почему? — Он конченый. А у тебя с Лешей? Аня удрученно покачала головой, продолжая кусать губу до слез в уголках глаз. Да, это было давно и уже стало неправдой. Пора отпустить и забыть. И выкурить еще сигарету. — Расстались, — она поймала вопросительный взгляд и, усмехнувшись, продолжила. — Он тоже конченый. Ксюша бесшумно рассмеялась и протянула еще одну, словно читая мысли, словно они явно проступали у Ани на лице. Пачка, на секунду мелькнувшая в руках, оказалась полупустой, поэтому Варламова пообещала купить старой знакомой новую. Девушка почувствовала несмелые прикосновения ледяной мороси на лице. Огромную болезненно-желтую луну затянули иссиня-черные тучи, блестящие от огней столицы, бескрайне раскинувшейся под ними. Вдалеке триколором рассеяно сияла стройная недосягаемая Останкинская башня, шпиком касаясь пористых туч ночного неба. — Слушай, а ты знаешь Андрея Александровича? Она знала, что с сизым дымом сигареты из глубины души вырвется что-то, что она настойчиво прятала даже от себя, что каждое утро избивала ногами, желая задушить сразу на корню. Не задушила. Вырвалось. — Антипова? По оперативной хирургии? Варламова энергично закивала, не в силах ответить словами. Она вообще больше не желала позволять речевому аппарату оформлять беспокойную канитель непрошенных мыслей в слова. — Конечно. На экзамене вел себя, как член в халате. Понимаю, разводился с женой, стресс, кипучка на работе, но ты преподаватель. Ты должен быть адекватным… — У него есть жена? Варламова мысленно отругала себя за то, что перебила девушку. Но это было почти рефлекторно, практически неконтролируемо. Необходимо, словно воздух. — Удивительно, правда? Как у такой большой задницы может вообще быть жена. Тридцать восемь лет человеку, а ведет себя… — Ему тридцать восемь?! Очередная мысленная пощечина. И очередной необходимый вдох. — Атас, ага? Большой ребенок. Такой двуличный… Аня глубоко затянулась под нескончаемый поток порицания.