Отработки

Ноябрь отражался в голых деревьях, покорно вскидывающих ветки по приказам ветра, в пожухлой траве, разорванными грязно-серыми тряпками разбросанной по парку, в всепоглощающем чувстве одиночества и невыносимой печали. Холодно и сыро было повсюду: в университете, в больнице, в общежитии. Но по-особенному мерзко — в душе. Аня не подготовилась должным образом к предстоящим на неделе коллоквиумам и занятиям. Толком не позавтракала и чувствовала скребущий болезненный голод. Боялась находиться с Лешей в одном кабинете, против воли изредка поглядывая на мерно вздымающуюся широкую спину впереди себя. Она устала в тот момент, как открыла глаза и подумала о предстоящем дне. Андрей Александрович был привычно воодушевлен и многословен, проговаривая ход операции по удалению аппендицита. Яростно искрящийся огонек в преподавательских глазах вызывал осязаемую зависть: он нашел своё место в жизни и был необычайно рад так крепко на нем укорениться. — Бондаренко, если по время аппендэктомии мы обнаруживаем дивертикул Меккеля, какая будет дальнейшая тактика? Внезапность вопроса, адресованного одногруппнику, заставила Варламову прийти в чувство. Она, не думая, вскинула голову и тут же оказалась в губительной паутине серых глаз Антипова, мимоходом скользнувшим по ней взглядом. Густо покраснела, как и ушные раковины и шея Леши, безмолвным изваянием сидячим впереди. — Что такое дивертикул Меккеля, Алексей Петрович? Внутри будто вулкан взорвался: в грудной клетке адски припекало, расплавляя ткани и органы, а густой смог пепла и серы отравлял сознание. Потоки раскаленной лавы разносились по телу жаром, когда Аня смотрела на беспомощно барахтающегося в океане ненужных мыслей и неправильных подсказок одногруппника. Варламова изнывала от едкого желания хоть что-то прошептать, чем-то помочь, но взгляд преподавателя был настолько рассеян, что не знала, на кого он поглядывает чаще. — Ну, это вырост кишки. Патологический. Гладковыбритое лицо Андрея Александровича не выдавало и толики эмоций, оставалось непроницаемым, будто он с головой окунулся в омут собственных мыслей. И плавал там, не слыша доносящиеся с поверхности звуки. — Вы дома читали тему? Варламова почувствовала новую волну крови, прильнувшей к щекам. Одногруппники давно и небезосновательно решили, что на занятиях по оперативной хирургии достаточно просто присутствовать, остальное само как-нибудь приложится. Обычно сколько-нибудь прицельные опросы устраивались совместно с любезно включенной на настенном телевизоре презентацией, содержащей все необходимые сведения для удачного ответа. Сегодня на широком слегка изогнутом экране застыла картина разгара операции по аппендэктомии. — Да, я читал, — тихо и неубедительно до зубного скрежета. — Как тогда вы смогли пропустить почти четыре страницы по данному вопросу, а? Леша запнулся. Аня почти обмякла в полуобморочном состоянии. Наскоро прочитав в метро кафедральную методичку, она также широким барским жестом отмахнулась от какого-то странного неинтересного подпараграфа, переходя к завороту кишок. Когда пауза после вопроса преподавателя стала отдавать тухлым запахом вранья и болезненной неподготовленности, мужчина глубоко вздохнул: — Вот на отработке и расскажите мне про этот несчастный дивертикул, — короткий жест длинными пальцами и в журнале стояла первая за семестр единица напротив фамилии одногруппника. Скрежет ручки, неуловимый для человеческого уха, разорвал ультразвуком сознание. После того, что произошло на дне рождения Дани, сидячего рядом же и от суматохи даже выключившего мультик на планшете, Аня травила разум по живому режущими воспоминаниями и почти захлебывалась в одиночестве. До одури хотелось плакать, но было некогда и совсем некстати. Внутренние мышцы гортани свело до зубного скрежета, и пришибленное скуление утонуло в голосе преподавателя: — Только напоминаю, что реферат должен включать в себя пятнадцать страниц без учета титульного листа, оглавления и источников, — бархатистым баритоном, мягким и липким, словно патока. — Вас, Варламова, это тоже касается. Тот реферат по чрезнадкостничной резекции ребер — отмазка. Но я его зачел: все-таки три раза на отработку приходили. Он подмигнул, ненавязчиво и просто, насмешливо улыбаясь лишь уголком губ, а Аня застыла в нерешительности, пытаясь сфокусировать взгляд. Гулкие и протяжные стоны сердца, бьющегося о грудную клетку, и шипящий жар на щеках заглушали нерешительный шепот в мыслях. Она закусила губу, вспоминая, как непозволительно легко быть дерзкой и до кончиков пальцев преисполненной стервозностью, когда вязкий туман серых глаз не поглощает тело и внутренности без остатка. Ей потребовалось время, что сформулировать вопрос: — Получается у меня осталась всего одна отработка? — Получается, — шумный смешок — он прибит к гладковыбритому лицу и заставляет прятать глаза за спиной кипящего от бессильного возмущения одногруппника. — Но я могу вам подбавить парочку. Желаете? Он, будто заигрывая, вскинул кустистые брови, а Варламова с силой сжала в кулаки похолодевшие затрясшиеся пальцы под партой. Сознание таяло, будто мороженое, липкой сладкой массой растекаясь под ребрами. Кажется, желает.

***

Странная легкость, уже успевшая стать непривычной, подогревала пальцы вместе с артериальной кровью. Он оголодавшими клетками чувствовал, как она, проникая из сосудов в матрикс, пропитывает ткани и остервенело метаболизируется. Приятно. Антипов привычно стоял у автоматов с напитками и разнообразными мелкими перекусами, прибыв на работу за полтора часа до начала смены. Коллега, опустошая стаканы концентрированного эспрессо один за другим, живо делился подробностями недавно завершившейся потной операции, задергавшей почти до смерти смены и внутрибольничными новостями (слухами). Кажется, в реанимации кто-то умер. Преподаватель опустил взгляд, изучая причудливую фигуру пены, оставшейся после ароматного латте с миндалем. Дома его неизбежно догоняли мысли о Диме, до сих пор пребывающем вне зоны доступа, и о Карине, чье отсутствие ощущалось менее остро, но не менее болезненно, и… о, черт бы его побрал, Стасе. Чтобы зловонным ядом, просачивающимся из каждого капилляра, ненароком не тампонировать сердце, Антипов научился забивать голову другими вещами: пациентами, операциями, институтом, отработками… И неотъемлемым элементом каждой отработки. Андрей Александрович криво усмехнулся, засовывая руку в карман свободной мятной хирургички. Она сегодня была в короткой юбке. Невозможно худая и хрупкая, практически рассыпающаяся под натиском взгляда. Он почти физически ощущал, что она была едва готова к занятию, но не хотел спрашивать. Вернее, хотел, но не стал. Тугие двери реанимационного отделения разлетелись в стороны с характерным грохотом, и от неожиданности недопитое обжигающее эспрессо товарища полетело на пол, оставляя пятна на хлопковой ткани. Молниеносная реакция преподавателя в виде отборных ругательств, и взгляд зацепился за нежно-голубой ураган, расплывчатым пятном проносящимся мимо. То, что Антипов успел заметить, ему не понравилось: Варламова была расстроена до невозможности, сверкая слезами, застилающими карие глаза и иссыхающими на острых скулах. Быстрыми движениями стирая с щек соль, девушка шмыгала носом и всхлипывала, едва успевая хватать воздух жадными глотками. Она даже не удостоила хирургов вниманием, проносясь мимо к двери на лестничную площадку. Андрей Александрович почувствовал пульсацию во всем теле. Под кожей в напряжении заходили желваки. — Господи, что там произошло? — подбирая пластмассовый стаканчик и злобно стряхивая пятна с хирургички, спросил коллега по цеху. — Догадываюсь, кто умер в реанимации. Коротко бросил прежде, чем неосознанно пуститься за Варламовой. Он не смог бы предугадать, в каком направлении понесет ее истерика, но надеялся нагнать на лестничной площадке, где — он знал — их никто не услышит и не потревожит навязчивым присутствием. В мыслях — сосущая пустота. И что он собирается ей сказать? Как будет успокаивать? Что в их дискредитирующем положении было бы правильно? — Аня! Торопливо и непроизвольно, словно язык перестал подчиняться воспаленному от ноябрьской хандры мозгу, будто холода неокрепшими ледышками перерезали нервы. До угрызения совести неправильно и, однако, все равно просто. Антипов не ожидал ответной реакции, быстро спускаясь по лестнице, и опешил, заметив, что девушка остановилась. Он чуть было не оступился на последних ступеньках, рискуя самому иронично загреметь в реанимацию, но успел схватиться за перилла и спрыгнуть на площадку. Варламова развернулась к нему, высоко поднимая голову и позволяя колючим слезам окропить кожу. Надломленная практически до основания, окровавленная и измазанная внутри, но не скулящая и не просящая о помощи. Гордячка. Просто долбанная гордячка. Туман, сквозь который не прорывалась ни одна разумная мысль, заполнил сознание. Всяческие слова и сожаления, которые не спешили передаваться на мышцы гортани и языка, — в руках. Все, что должно было звенеть хрусталем в бесконечных коридорах разума, просачивалось сквозь ирреально мягкие прикосновения и теплоту, через поры передающуюся ей. Он решительно обнял девушку, обхватывая руками костлявые плечи и привлекая к себе. Закрыл глаза, прислушиваясь к стойкому аромату волос. Вбирал ощущения, пока холодный и рассудительный охотничий ум с пороховыми мыслями вместо оружия старался пробраться сквозь беспроглядный туман, и медленно гладил по спине, чувствуя руками острые остистые отростки грудных позвонков. Хрупкая. Мягкая. Податливая. Надави и прозрачно-искрящими осколками рассыплется по рукам. Мужчина был выше на полголовы и ощущал, как Аня широким лбом уперлась в угол между шеей и плечом. Мятный хлопок намокал под бесшумными слезами, и Антипов почти перестал дышать, грудью чувствуя всхлипывая и сбивчивое дыхание студентки. В последнее время его вдруг заинтересовало, какие конкретно обязанности возлагаются на студентов-санитаров и насколько выполнимые задачи перед ними ставит сестра-хозяйка. Спросил. И понимал, что вернуться к работе Аня не в состоянии. — Я отвезу тебя домой. Первая спасительная мысль, подобно слепому выстрелу неожиданно пробившаяся в сознание, была сразу же озвучена и лишь потом обработана, сколько-нибудь обдумана. Прикусил язык, но было поздно. Напряженно тихо ждал, а внутри взорвались стратегически важные снаряды. — Меня не отпустят, — шепотом пролепетала Варламова, по его бокам сжимая ткань хирургички в кулаках. — Смена только началась. — Ты просто не умеешь правильно просить. Ответом был вымученный искалеченный жалкий смешок, обдавший жаром ключицу. Она зарылась носом глубже в ворот, опаляя дыханием тонкую кожу шеи. По спине бродили мурашки. Оказывается, чужие прикосновения — не Карины — это приятно. Оказывается, он еще не разучился вбирать и реагировать на них. Преподаватель сглотнул и посмотрел в высокое узкое окно. Ноябрь — значит больно.

-

Антипов молча бесцветно смотрел на серое здание общежития. Монолитный тяжелый кусок сконцентрированной депрессии донельзя лаконично вписывался в окружающую умершую природу, что оставалось загадкой, как можно жить здесь. И одновременно становилось понятным, почему при каждом взгляде на студентку в сердце вонзается жало пустоты и грусти. Ее скромная обитель — это пустота и грусть, заключенные в свинцовую упаковку многоэтажки. Он не хотел собственноручно отпускать ее, даже если она сама попросит. Только не туда, не в омут одиночества и гротескного уныния. Рассеянный взгляд зацепился за длинные тонкие пальцы с коротко стриженными ногтями, тонкую белоснежно-молочную кожу и просвечивающиеся бледно-голубые ветви сосудов, сплетающиеся под кожей в венозные дуги. Преподаватель робко поднял глаза, когда услышал тихий прибитый голос, пробравший до мурашек, словно промозглый ноябрьский ветер: — Вы оказались правы. Андрей Александрович вздрогнул и прикрыл глаза, собирая в панике разбежавшиеся мысли в кучу, осознавая, что собирается вырваться в гретый воздух автомобиля. Он не хотел это услышать, но молчать было верхом бестактности. — Насчет? Сжал и разжал кулаки. Подавил смешок, слыша свой собственный голос — рвущийся надвое пергамент. Только не произноси эти слова, которые градом сыпались из него ранее и за которые он не хотел расплачиваться здесь. Ему просто нечем. Извинения? Сожаления? Раскаяние? Это просто нелепый пшик в сравнении с тем, что произошло. Для нее не стало не очередного тяжелобольного пациента, не подающего ни малейшей надежды на выздоровление, для нее словно не стало отдушины после невыносимого рабочего дня. — Насчет Михаила Афанасьевича. — Ань… Короткие звуки имени растворились на губах, словно сладкая вата. Антипову нравилось их ощущать, смаковать. Ему нравилось называть ее по имени, медленно и незаметно даже для себя стирая установленные обществом границы, но делать это было некогда, не к месту и практически невозможно. Преподаватель неосознанно сделал короткий жест рукой в надежде накрыть тонкую ладонь, мягко сжать и постараться отогреть, но, опомнившись, неуклюже положил ее на руль. На сегодня и без этого слишком много неправильных прикосновений. — Мне очень жаль, что так вышло. Я… — неконтролируемый вымученный смешок, словно вспышка сверхновой, ослепительно не вовремя и по-идиотски, ведь в голове кавардак из мыслей о ее бархатистой коже и… о венах под ней. — Вам совсем не жаль. Тонкий, словно острие скальпеля, голос дрожал и беспрепятственно резал по плоти, но ее лицо — восковая маска, без чувств и эмоций. Оставалось гадать, что происходит у нее внутри, насколько она пропитана концентрированной болью. — Вы ведь изначально знали, что это неизбежно. Надеюсь, вы довольны, что в очередной раз утерли мне нос. Мужчина не мог поверить в реальность только что прогремевших и контузивших слов. Неужели это действительно его образ в ее голове, правда ли она видит его именно так? Самодовольный, спесивый, злопамятный? Злобный, насмешливый, гнусный? Удивительное открытие. Нож, пробивший костный каркас грудной клетки, вонзился в сердце, и преподаватель понимал, что, вытащив его, немедленно умрет. С каждым несмелым ударом мышцы боль пропитывала кровь, застилала злобой глаза. — Да, я знал. И поспешил сказать тебе об этом. И скажу еще раз, — нарочито медленно, растягивая паузы между словами, пытаясь контролировать бушующую внутри обиду. — Аня, нельзя испытывать к безнадежно больному пациенту какие-либо чувства, кроме чувства долга и уважения. Вам на третьем курсе никто этого не говорил? Не предупреждал, что люди имеют обыкновение умирать? Что ж, дорогуша, это реальность. Люди умирают. Каждый день. Пачками. Кофе, обжигающий и отрезвляющий, черный и концентрированный. Ему, черт возьми, нужен был кофе, чтобы залить его в рот и, наконец, заткнуться. Но кофе под рукой не было, зато в машине витало искрометное напряжение, а внутри — распаляющаяся ярость. — Что ж, Андрей Александрович, вы оказались правы. Радуйтесь. Упивайтесь. Варламова отважилась повернуться к нему и вперлась вызывающим взглядом в глаза. Смотрела дерзко и прямо, готовая в любой момент сильнее оттолкнуться и отлететь, будто они не обнимались на лестничной клетке в больнице, вцепившись в друг друга, как в спасательные круги, будто они одинаково жизненно необходимо не нужны были друг другу. Он чувствовал — они были между. То, что происходило не только в данный момент времени, а в целом между ними, не должно в норме происходить во взаимоотношениях преподавателя и студента. Формальное ни к чему не обязующее общение, предусмотренное в аудиторные часы, возможно даже курация и контроль работы в больнице. На этом стоило остановиться. Но его тянуло к ней, а она не сопротивлялась. Как это все началось? И почему он в здравом уме не только позволяет этому происходить, но и сам умышленно подстраивается под обстоятельства? И даже сейчас, когда в обоих закипает бессильная злоба на непредвиденное и неизбежное и детская обида на собственную беспомощность, им тяжело закрыть друг перед другом двери в собственные внутренние миры. Они настежь открыты — смотри, изучай, погружайся. Это выводило обоих, буквально расплющивало от бессильного гнева, и они мечтали сказать что-то, что оставит их на местах. Но в мыслях бесформенные безжалостные ураганы, а на языке только горечь и обида. Антипов поджимал губы, с достоинством выдерживая обличающий взгляд. Молчал. Аня буравила асфальт глаз, из последних сил сдерживая слезы. Но он, черт возьми, молчал! В следующую секунду она вышла.