Отработки

Не то чтобы Аня чувствовала себя сколько-нибудь виноватой перед преподавателем, безвозмездно оказавшем ей неоценимую услугу, просто… ей было несколько неловко за свое поведение. Поведение, которое она бы никогда не допустила в отношении кого-либо другого. Мысль холодом прошлась по спине, и девушка инстинктивно сжала кулаки, продолжая неторопливо двигаться вдоль длинного больничного коридора. Тогда она была подавлена, буквально размазана, отрывисто втоптана в ноябрьскую грязь несправедливостью в очередной неисчисляемый раз. Но срываться на Антипове не стоило хотя бы из норм приличия. Хотя бы потому, что он преподаватель. Не то чтобы Аня была скованна отягощающими обстоятельствами и опаздывала на отработку по оперативной хирургии по какой-то весомой причине, просто… ей понадобилось время, чтобы уговорить себя добровольно отправиться в царствие Андрея Александровича. Андрея Александровича, чьи матово-серые глаза наверняка вырвут из нее унижение и транспарантом развернут перед ней. И это было бы бесспорно правильно, она это заслужила. Варламова даже выругалась, подходя к белоснежной двери с выученной наизусть лаконичной надписью. На душе уже третий день мерзко припекали вырыданные из глаз слезы, но скорбеть вечно она не собиралась. В конце концов, слова преподавателя все же содержали горькую правду. — Здравствуйте, Андрей Александрович, извините за опозд… — Варламова, когда-нибудь я перестану идти вам навстречу и пускать в кабинет с опозданием… — Антипов вскинул руку, чтобы демонстративно посмотреть на часы, — в тридцать минут. Еще раз и за свои долги будете отвечать на экзамене. От пропитанного влажным холодом голоса мурашки забрались в глотку, и девушка против воли сглотнула, торопливо отводя глаза. Голос сломался неожиданно не вовремя и, чувствуя, как под его взглядом индевеет кожа, Варламова молча прошла за свободную парту. Позади Бондаренко. Аня положила на парту очередной реферат на размазано-обширную тему, чтобы удовлетворить требованиям Антипова относительно размера работы. Ей было страшно ощущать, как на коже при каждом движении трескается лед, что любезно оставил преподаватель. Было совершенно определенно, что торопливые слова, которые она сыпала в лицо мужчине без сожаления, не рассосались в воздухе машины — он успел их вдохнуть. Ее претензии сидят в нем, зацепившись за чувствительные ткани и вызывая зловонные некрозы. Аня прикусила язык, но припозднилась на несколько дней. Она должна извиниться. Просто обязана. В голове вместо особенностей наложения кишечных швов, о которых она собиралась рассказывать хирургу, калейдоскоп нарочито пестрых угрызений. Они вспышками разрывают сознание на части. Девушка, устало выдохнув, запустила руки в волосы, стискивая пряди в кулаках. Что мешает ей молчать? Что мешает ей быть привычным осколком льда? — Варламова, можете отвечать. Отвратительно черный холод растекся по спине, просачиваясь под кожу. Ее фамилия рассекает воздух острым укором. — Андрей Александрович, мне нужно время для подготовки. — Вы подготовили настолько интересный доклад, что не заметили, как опустела аудитория? Напряжение пятерней скребло по макушке, и голова налилась свинцом, когда девушка обвела кабинет тоскливым взглядом. Она настолько глубоко закопалась в сырую землю гниющих мыслей, что не заметила изменений, происходящих за пределами спасительной ямы. Между тем, изменения были колоссальными. Собрав вещи, распинав наваристые мысли, Варламова села напротив Антипова, избегая неприкрытого взгляда. Напряжение плотным пенным паром окутывало ее, заставляя глубоко и громко дышать. От преподавателя пахло кофе и тяжелой грустью, размозжающей ребра. — Необычная тема, — деловито резюмировал мужчина, бегло пролистывая богато иллюстрированный картинками реферат. — Даже не знаю, что спросить — тут мало текста. — Андрей Александрович, — ей понравился собственный голос — он не дрожал, послушно вырываясь из глубин саднящего горла, — я имела неосторожность высказать вам то, что высказывать не имела права. Я сожалею… — Это не шов Шмидена. Антипов развернул к ней страницу и указал на неправильно подписанную картинку. Заставляя себя делать вчера ночью несчастный реферат, уставшая донельзя после занятия по фармакологии, Аня перепроверяла и перечитывала его десяток раз. И эта пропущенная, очевидно, единственная ошибка петардой разорвалась в голове. Серая безучастность его бархатистого баритона окропила жидким азотом. Ломая пальцы, девушка опустила глаза на картинку, в эту же секунду поднимая их обратно. В гудящей тишине аудитории зазвенела сталь скрещенных мечей. Они сцепились взглядами в очередном поединке. Но она была не настроена бороться. — Непростительная ошибка? — вскинула аккуратно подкрашенную бровь. — Я сделаю вид, что не заметил. Зачтено. Сухость его голоса обожгла слизистые оболочки. Как он умудрился не подавиться? Все, чем удостоил ее преподаватель, — это короткая галочка напротив фамилии в четко расчерченном списке должников. Дальше мелкие незавершенные вовремя дела поглотили его беспокойные мысли. Ни взгляда, ни эмоции, которые он бы посвятил ей. Варламова кусала губы, пока собирала вещи и неторопливо подплывала к двери, пару секунд мялась в нерешительности. Она не имела права обижаться на Антипова, потому что собственноручно захлопнула перед ним дверь. А теперь он захлопнул свою. И в конце этого длинного надуманного коридора замелькала до боли знакомая тень одиночества. Еще чуть-чуть и оно выйдет из-за угла, поглотив ее словно ревущая червоточина. Все-таки между ними боязливо трепеталось что-то, что роднит двух чужих людей. Сладкая теплая вязкая патока. Аня не хотела просто пропускать ее между пальцами, но, кинув последний печальный взгляд на склоненного над бумагами преподавателя, она ударилась об формальный металл антиповского отчуждения. Хорошо. Она зайдет с другой стороны.

-

Аня любила своё молочное длинное тяжелое пальто: оно было уютным и купленным ей мамой. Она с улыбкой вспомнила тот день, когда они шутливо ругались из-за его непростительно светлого цвета. Ведь Варламова никогда не умела аккуратно носить вещи. Пальцы болезненно леденели не из-за вечернего кристального холода, встретившего ее при выходе из корпуса, — ей было стыдно перед Антиповым. Изгладить непокорный образ из мыслей было трудно и вовсе необязательно. Как тяжелое напоминание о том, что она не умеет быть благодарной. Как очередное доказательство того, что остатки моральных сил бесследно таяли. Девушка дала преподавателю последний шанс, пока, покорно растягивая минуты, неспешно прогуливалась вдоль больничной аллеи, ведущей к выходу. При каждом выдохе в неподвижном морозном воздухе торопливо рассасывался пар вместе с надеждами, что Антипов выбежит из здания. Она шмыгнула носом, зарываясь глубже в пушистый шарф. Наивная чукотская девочка. Территория вдоль учебных корпусов крупной больницы была слабо освещена, но даже в полумраке вечера Аня заметила переминающуюся с ноги на ногу тень у самых ворот. Непокрытая голова, широкие плечи, облаченные в утепленную джинсовую куртку, нетерпеливые движения — под высоким фонарным столбом Бондаренко упоительно скуривал сигарету и рылся в мобильнике. Вокруг тишина. Ни звуков огромного пульсирующего города, ни завываний ветра, толкающего деревья, ни отдаленных разговоров. Пустошь. Варламова глубоко вдохнула, замораживая слизистые и беснующиеся мысли. Она могла провести у огромной карты больницы лишние драгоценные минуты, кропотливо изучая территорию и выискивая дополнительный выход, а могла пройти мимо, высокомерно сделав вид, будто даже не заметила его. А могла, наконец, повзрослеть. Только вот, захочет ли взрослеть Леша? — М-м, Леш… Виновато протянула девушка, осознавая, что не только не застала его врасплох, но даже не смутила своим появлением. Он будто специально ждал. Как она несколькими жалкими минутами ранее Антипова. Парень вскинул голову, отвлекаясь — она заметила — от переписки с Ксюшей, фокусируясь взглядом и мыслями. Молчал. Тем временем сигарета терпеливо тлела почти у самых пальцев. Аня облизнула губы и подняла глаза. Ей тоже хотелось курить. Воздух перестал просачиваться сквозь дыхательные пути, когда она поняла, что началось снова — он мучал ее этой пыткой. Заставлял в тишине смотреть себе в глаза. В небесно-голубые красивые глаза. В которых столько неиспитого, обмораживающего, сжимающего. Которые, как никакие другие, умеют втаптывать в грязь, ломая ребра и спрессовывая внутренности. Ей было физически больно. — Я думала, ты уже ушел, — Варламова переступила с ноги на ногу, сцеживая мысли. — Тебе тоже кажется, что нам необходимо поговорить? Разобраться в том, что мы творим по отношению друг к другу… — Ань, я просто жду такси, — шумный смешок обдал кислотой, заставляя валиться на землю. Делал это специально. Язвил и уничтожал взглядом. Она настолько устала быть неуязвимой, что хотелось расплакаться. Они и вправду были похожими — мстительными, злыми и остро нуждающимися в спасении от своих придавливающих мыслей. Но спасения не было, потому что куда бы они не уткнулись — голова останется на этих же плечах. — И все же мне кажется, нам стоит поговорить… — Да, слушай, — не дал шанса продолжить, разрывая зрительный контакт и возвращая ей в легкие спасительный воздух, — ты так часто ходишь на отработки. Практически ни одну не пропускаешь. Я все удивляюсь, как он тебя не трахнул до сих пор. У меня даже получилось. Или вы уже?.. Вот — тяжелая подошва его грубых брендовых ботинок проломила хребет, причиняя нестерпимую боль. Из разорванных тканей хлынула горячая кровь, обжигая брюшину. Аня, захлебнувшись, едва протянула: — Леш… — Что Леша?! — с яростью откинул сигарету на заиндевевшую землю. — Все в прошлом. Тут не о чем разговаривать. Я выпил лишнее, сказал лишнее. Все в моем духе. Это не в первый раз, да? Пухлые губы растянул оскал. Он подмигнул — словно чугунным молотом ударил по сердцу, неприкрыто лежавшему на наковальне. Карикатурно. И фальшиво. Она видела, как тяжело ему дается быть настолько отвратительным — ни одна рана, что Аня успела нанести в прошлом, не зарубцевалась, а обильно кровоточила, высасывая из своего обладателя силы и желание жить. — А вот ты подумай о будущем. Об экзамене, понимаешь? — Прекрати. Коренастый Бондаренко был примерно такого же роста, как Аня, поэтому попытка смотреть свысока не выглядела впечатляюще. Зато впечатляющими были щедро обданные желчью слова, что он беспрестанно изрыгал. — А ты отвали. Варламова покивала. История с преподавателем настолько расстроила ее, что собраться с силами было невообразимо тяжело. И если в отношении к Антипову можно было предпринять какие-то попытки вернуть его расположение, то здесь соткать из пепла что-то стоящее уже не выйдет. — Хорошо, Леш, желаю удачи в личной жизни. Выплюнула в лицо, возвращая ту самую порцию кислоты, что изначально сбила ее с толку. Пускай сам барахтается в этой луже, тонуть рядом нет никакого желания. Резко развернулась на массивной тракторной подошве матово-серых ботинок в сторону привычной дороги до метро. Пошло к черту. Она слишком слаба, чтобы на собственных плечах пытаться тащить груз взрослой жизни, неожиданной ответственности и запутанных отношений. Завтра она не выйдет на работу — поедет домой к семье, насыщаться свежим воздухом умиротворения и спокойствия.

***

Он устал. Действительно невероятно выдохся, стараясь убежать от брезгливой повседневности и рутины, стараясь спрятаться от мыслей, нагоняющих каждый раз, когда смыкаются веки, стараясь изгнать образы, поселяющимися перед глазами ночью. Ответственность за каждого прооперированного пациента, череда сложнейших операций, вздувшимися венами туго оплетающими мозг, межличностные отношения, с возрастом раздражающие все больше. Не нужно быть кандидатом медицинских наук, чтобы поставить себе диагноз. Но нужно быть морально разложенным, чтобы смириться с ним. Не нужно быть доктором, чтобы выписать себе необходимое лекарство. Но нужно быть бестолковым, чтобы накачаться им и погрузиться в спокойную пустоту. — Скучаешь? — тихо спросил Костя, несильно пихая в плечо. — Так заметно? Антипов буквально оброс толстыми иглами — спрятавшись под ними, было проще свернуться в убогий клубок и жалеть себя до саднящей хрипоты. Отвратная привычка, приобретенная недавно, когда он понял, что еще один несмелый шаг и тяжелый груз, что он по-дурости когда-то, когда был помоложе и поживее, махом взвалил на себя, размозжит ему плечи и разотрет по грязной земле. — Ты выглядишь как-то… по-другому, — деловито заметил друг и, делая несколько жадных глотков пенного, потянул за разлаженные струны едва бьющегося сердца, — впервые за год что-то поменялось. Слова болезненной пульсацией путешествовали по телу, напряжением отдаваясь в затылке. Он помнил себя год назад. Если бы самобичевание могло порождать тромбы, то он умер от множественных ишемий внутренних органов. Мучительно и медленно. Вокруг них бесновался столичный мир, которому было все равно на чужие проблемы, который не умел думать о завтрашнем дне, готовый только отчаянно кутить. Антипов любил людные места и оглушительно громкую музыку — благодаря этому он, наконец, переставал слышать истошно вопящие мысли, бьющиеся о черепную коробку. — Я сошел с ума, — вымученно усмехнулся, содрав этикетку с ледяной бутылки. Облизнул обветренные пухлые губы. — Перестаю чувствовать землю под ногами. Кустистые брови друга ползли вверх, пока не достигли своего пика, но Антипов не спешил отвечать на немой вопрос — он понятия не имел, с чего стоит начать. Понятия не имел, зачем говорит это вслух, ведь он даже не подступился к кавардаку в голове. Понятия не имел, как будет выбираться из лабиринта, вглубь которого его завлекало что-то иррациональное, необъяснимое. Понятия не имел, что скажет ему Костя. Потому что Костя может мыслить логически. А Антипов давно перестал этим заниматься. Провел руками по шершавым щекам, пряча за горячими ладонями очередную горькую усмешку, обезображивающую его словно глубокие рваные шрамы: — Карина правильно сделала, что улетела, дала передышку, — вырвалось неосознанно, будто не из мозга, а из груди. — Появилось время и… возможность… оглядеться. И я не нашел ничего лучше, как зафиксироваться на… Скажи это впервые хотя бы ради самого себя. Может тогда вся чушь, что пробивает грудную клетку с каждым грубым толчком сердца, ослабит цепи. Может тогда получится вдохнуть достаточно кислорода, чтобы ишемизированный мозг перестал задыхаться. Может тогда орущие в отчаянии мысли станут тише и получится уснуть. Может быть. — Она… моя студентка, — победа, кровавая, плевельная и уродливая. — Причем, не самая выдающаяся. Антипов удовлетворенно отметил, что крупицы адекватности еще теплились внутри. Позволил сделать себе глоток пива, смочить протестующе иссохшее горло. Это было так просто — поднять взгляд на Костю, сидящего напротив. Но он боялся прочесть по лицу друга что-то, что изломает его шипы и ранит чувствительную кожу. Осуждение. Непонимание. — Комедиант, — легко и естественно рассмеялся мужчина, твердым взмахом легированной стали разрубая бьющиеся в агонии гнойные мысли надвое. Он откинулся на спинку иссиня-черного диванчика, задумчиво кусая внутреннюю сторону щеки, посмотрел в панорамное окно. Антипов проследил за расслабленным взглядом друга: в пламенно-оранжевых огнях слепящего центра столицы витиевато кружились первые пухлые хлопья снега, бесследно растворяясь на мокром асфальте. Зима вторгалась в город, шарясь по узким переулкам, ознаменовывая новый ядрено-белоснежный период в жизни.

***

Это неправильно. Это всё, черт возьми, неправильно: неправильно делать то, что он делал, неправильно думать то, что он думал, неправильно хотеть того, чего он хотел. И всё это началось тем отвратительным сентябрьским вечером, когда преподаватель только обратил на Варламову внимание. Она была самодовольной и горделивой донельзя, слишком уверенная в себе и своих знаниях. Такие не зарабатывают отработки. Такие прилежно посещают каждую пару и заканчивают университет с красным дипломом. Но она не посещала пары и зарабатывала отработки. Отвечала лучше тех, кого он гонял на дополнительные занятия. Но не настолько хорошо, чтобы быть такой… …быть той, кем она является. Черт. Просто перестань перекатывать это по своей голове. Антипов толкнул тяжелую дверь, тут же погружаясь в густой воздух реанимационного отделения. Нужная ему дверь находилось в конце коридора, длинного и заставленного мобильными койками, инвалидными колясками для транспортировки пациентов и исследовательской аппаратурой. Просторные палаты по обе руки были раскрыты перед ним и являли взору недавно прооперированных в хирургическом отделении больных, тяжело дышащих под белоснежными простынями. Мужчина опустил голову, невольно задумываясь, скольким из них он сегодня вскрыл грудную клетку. У него столько проблем, придавливающих его к промозглой земле… и вместо того, чтобы попытаться решить хотя бы малую часть из них, он занимается тем, чем занимается. Долбанный Робин Гуд. Сжав кулак до обеления костяшек, Андрей Александрович формально-сдержанно постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, тихо зашел внутрь, пряча уставшие руки в глубокие карманы хирургического костюма. Кабинет встретил приятной прохладой, смешанной с елейным необычным сочетанием ароматов, нехарактерных для реанимации, — бергамота, имбиря и жасмина. Тонкой работы минималистичная мебель была залита ярким светом люминесцентных ламп, практически вызывая ожог сетчатки. За длинным столом, содержащемся в завидном порядке, сидела старшая медсестра отделения, пухлая красивая женщина с идеально уложенными белокурыми крупными кудрями. — Андрей Александрович? — удивление, смешанное с толикой раздражения. Она знала, что если хирург собственной персоной очутился в ее кабинете, то это определенно не к добру, даже если за прошедшие сутки в отделении никто не скончался. К тому же сегодня у Антипова осталось слишком мало сил и времени, чтобы осуждать или, еще хуже, поучать кого-то. — Добрый вечер, Людмила Юрьевна. Как обстоят дела? Мужчина неспешно проплыл вглубь кабинета, останавливаясь у широкого шкафа с папками личных дел и карточек. На полке лохматый хлорофитум тянул листья к полу, мечтая сбежать от ослепляющего мертвого света. — Довольно неплохо. Сегодня без происшествий. А ваши? — Тоже, — ядовитые формальности утомляли, но нужных слов за целый день он не соткал. — Могу ли я попросить вас об одолжении? — Одолжении? Удивление вперемешку с раздражением. Снова. Будто ему самому охота заниматься подобными нелепостями. — Да, — замялся на несколько секунд и, подняв глаза на неотрывно следящую за ним медсестру, неловко проговорил. — Вы знаете, наш университет представляет студентам возможность работать в любом отделении больниц, сотрудничающих с ним. Это, безусловно, прекрасно, они набираются опыта, просвещаются тонкостям работы в системе здравоохранения. Но, к сожалению, определенные минусы есть… Расцветший роскошный спатифиллум, который обожала Карина, ухаживая за ним с завидным рвением, и который умер через месяц после того, как они расстались, привлек внимание. Антипов не мог смириться с этим и просто выкинуть цветок еще неделю, бережно поливая и опрыскивая, надеясь таким образом реанимировать его. Но реанимировать было нечего. Иронично. — Вы о студентах пришли разговаривать? — отложив ручку в сторону, женщина сложила руки замком, в особенном внимании склоняя голову набок. Не то чтобы она чувствовала какую-либо значимую неприязнь к кардиососудистым хирургам из отделения напротив, просто они умели изображать настолько самодовольную физиономию, что неизбежно вызывало раздражение. В конце концов, медсестры и врачи реанимации делали все возможное, чтобы сохранить исцеляющий эффект после каждой операции и вели пациентов бережно и щадяще, насколько позволяло оборудование и само состояние больного. — На самом деле, об определенной студентке, — Андрей Александрович за несколько отрывистых движений очутился на стуле напротив женщины, умолительно заглядывая в распахнутые голубые глаза, — дело в том, что я являюсь преподавателем у Варламовой Анны и, как никто другой, замечаю, насколько трудно ей совмещать учебу и работу… такой непомерный объем работы. Возможно, вы помните, что всего неделю назад Афанасий Михайлович… Антипов запнулся, судорожно перебирая в голове шквал хаотичных мыслей в филигранной надежде зацепиться за истину. — Извините, Михаил Афанасьевич, к сожалению, не помню фамилии… — Крылов. — Да, спасибо. Так вот, его кончина стала для Варламовой… неожиданностью. Если есть такая возможность, не могли бы вы сбавить нагрузку на нее? Я не про отпуск или сокращение смен — это выпрашивать должна она, я про задания, которыми вы или ваши медсестры ее нагружаете. Я только и вижу, как она носится по больнице с мелкими поручениями. Гораздо ценнее будет показывать ей, как устанавливается капельница или подключичный катетер. Как считаете? Людмила Юрьевна облизнула пухлые едва подкрашенные губы и неторопливо проговорила: — Я считаю, что вы слишком беспокоитесь за свою студентку. В конце концов, это ее выбор. Кстати, к вашему сведению, сегодня она не посчитала нужным являться на свою смену. Андрей Александрович не славился дипломатичностью и ораторской одаренностью. Да и завихренные стратегии разрабатывать не умел. Вываливая на стол всё вот так и сразу, даже не стараясь приукрасить или скромно прикрыть истину, он рисковал. Сжав кулаки в карманах штанов, Антипов старался подобрать необходимые слова, надеясь сгустить их важность виновато-милостивым лицом: — Людмила Юрьевна, я надеюсь, мы услышали друг друга. Пожалуйста, очень вас прошу. Я вижу, что ей тяжело и как она переживает за пациентов. — Я посмотрю.