Well, now I get to wonder, Do you take me for a fool? Do I have to take a number And wait in line Just to get to you? Wishbone Ash — «No Joke»
Запихнуть Гарри в такси удалось не с первой попытки. В очередной раз, когда дождь начал усиливаться, Люпин поднял твидовый ворот, предусмотрительно встал за спиной Гарри и упёрся локтем в чёрную раму двери, как будто с минуты на минуту собирался захлопнуть самодельную мышеловку. Предчувствие не обмануло. Гарри, чтоб его, крутанулся на месте, в противоположную сторону от салона, пропахшего стеклоочистителем и мятной жвачкой водителя, но вместо этого налетел на Ремуса и отпрянул; глаза его вспыхнули, перебежали справа налево, выискивая пути к отступлению. Кудри Гарри торчали чёрными толстыми пружинами, не прилипавшими к лицу даже под тяжестью бусин дождевой воды. Вид у него, в результате извлечения стекла из ладони, дезинфекции и наложения бинта, был дикий и измученный, но воинственный настрой, сохранившейся после молчаливого выслушивания разнокалиберных упрёков, Гарри не растерял. Его смущала собственная уязвимость. Конечно, глупо было ждать, что Гарри с широкой улыбкой, пыша удовольствием, сядет в такси и поедет домой, на Флит-стрит, дом двенадцать. Люпин перестраховался и нашёл в коллежском телефонном справочнике, расположенном на стойке в коридоре, точный адрес. Он пробовал звонить заблаговременно, чтобы не застать хозяина врасплох и смягчить предстоящий эффект от встречи с крестником в окровавленной рубашке (он слишком сильно прижимал руку к телу, когда выходил из кабинета химии), однако затея не увенчалась успехом. Ремуса постоянно переводили на голосовую почту. Кто-то не любил телефоны так же, как и он. Вот только нынче это совпадение не ободряло. Материться хотелось до скрежета ногтей по пластику. Нет, ну это слишком даже для него. После четвёртого «оставьте сообщение…», раздробленного бесцветным механическим голосом, Ремус сдался и не стал дрессированным жестом тянуться к панели набора, параллельно придерживая ухом трубку. Ведь он ещё не придумал, что скажет, когда услышит глубокий баритон Блэка с лёгкими скачками вверх и вниз, присущими уэльскому акценту. Ремус терзался из-за своей второстепенной роли и неосведомлённости. Как можно обрисовывать другому ситуацию, если ты и сам имеешь о ней поверхностное представление? Желчных разъяснений профессора Снейпа хватило директору, Люпина же они нисколько не удовлетворили. Директор Лэнскомб, верой и правдой дослужившийся до ответственного поста к пятидесяти пяти годам, никогда без острой нужды не покидал кабинет на третьем этаже: прямоугольник однотонного бежевого цвета, где стен было толком и не разглядеть за книжными шкафами до потолка и произвольно развешенными фоторамками; остальное место занимала медно-красная мебель из одного комплекта, массивная, внушительная (поднимать её было не нужно — от одного взгляда мышцы начинали болеть), ещё не успевшего обзавестись потёртостями. Каждый новый директор начинал работу с обустройства «гнёздышка», затягивающегося на годы. Ремус подмечал это в разных колледжах, и не раз. Лэнскомб спокойно выслушал просьбу; его тёмные и густые, в отличие от волос, брови поползли вверх, убирая бульдожью складку над глазами. «Как пожелаете, как пожелаете, Люпин. Полагаю, вы лично уведомите мистера Блэка о случившемся?» Воистину мученическая роль. А иначе и быть не могло: Ремус не позволил бы себе бездействовать, когда баланс сил не соблюдался. — Боже! Да вы все свихнулись! — закричал Гарри, оставив попытки прошмыгнуть мимо Люпина. — Отстаньте!.. Я в порядке, в порядке я! Я никуда с вами не поеду! — Не хамите, — осадил его Ремус и следом поморщился; головная боль, не утихавшая ни на минуту, стала отдавать в правый глаз. — Пожалуйста. — Я что, ребёнок?! Будь Люпин в другом настроении, он бы напомнил Гарри, что в словаре реплик шестнадцатилетних «Вы просто не понимаете!» — вторая по частотности после этой. На неё не существовало правильного ответа: при варианте «нет» в машину Поттер не заберётся, однако же и во втором случае ничего не изменится, и они будут стоять как истуканы возле этого проклятого такси, пока водитель не обругает их за трату его драгоценного времени; он уже бросал неприязненные взгляды в боковое зеркало. Поездка на противоположный от Луишема конец города ударит по карману. Со стороны могло показаться, что Ремус лез не в своё дело. В этом была доля правды. Он сорвался бы ради любого из учеников, но ради Поттера рисковал куда сильней: аптека и таблетки — планы на вечер потеснили зеленоватые пригоршни битого стекла и, цвет в цвет, близорукие мальчишеские глаза, выражающие заторможенную отрешённость. Вероятно, тогда-то, между призванным разрядить обстановку: «Один урок, мистер Поттер. Один. Урок», — и беседой с разгневанным профессором и завучем по воспитательной работе, Люпин понял: всё подождёт. Ничего страшного. Хоть бы только кто-нибудь отсыпал ему фамильярности, чтобы он, не разводя церемоний, надавил на макушку Гарри, затолкал-таки его внутрь и, нагнувшись к окну водительского сидения, приказал: «Гони». Или, ещё лучше, запеленал и бросил в багажник, окрасив тем самым своё отношение к его капризам. Как он, так и с ним. Заманчиво, ой как заманчиво. — Вы простудитесь, если продолжите стоять под дождём. Я вовсе не собираюсь ставить вас в неудобное положение, — Ремус говорил сложно и витиевато: очевидно, от усталости, — мне всего лишь нужно в целости и сохранности доставить вас домой. Если дело только в моей кандидатуре, то я могу передоверить ваше сопровождение профессору Снейпу. — Гарри резко вдохнул, открыл рот — но не проронил ни слова. Так и застыл с выражением мало-помалу выветривающейся горячности. Метко вышло. Люпин скрыл ликование и переспросил: — Согласны? — Нет! У меня есть велик! Я бы мог… — Не могли бы, — отрезал Люпин. — Не с вашей рукой. Заберёте его завтра. Успокойтесь, его никто не тронет до вашего возвращения. Гарри понуро оглянулся на салон такси, а затем на край свежей перевязи под раскатанным рукавом ветровки, точно искал там подсказку или аргументы «против». К его несчастью и удаче Люпина, там было лишь несколько засохших капель крови. — Ну… а… б-без этого точно никак? Стена упрямства пошла тонкими трещинами, и Ремус легонько и безжалостно — ситуация проявляла в нём всё худшее — щёлкнул по ним, раскрошив её до основания: — Боюсь, что нет. Гарри закатил глаза. Сдался. Когда он залез на заднее сидение, Ремус забрался следом, положил портфель на колени, захлопнул дверь и скомкано извинился перед водителем, чьи плечи, видневшиеся из-за спинки кресла, поднялись и опустились — он что-то пробормотал себе под нос и поправил счётчик, мигающий красно-оранжевыми цифрами. Такси проехало под аркой и, чуть трепыхаясь на выложенном брусчатником кусочке древней мостовой, вырулило на автостраду. Дворники метались из стороны в сторону кистями в руках эпилептика, гоняли мутные серые волны по лобовому стеклу, через которое проглядывали очертания Барбекстен-роуд. Наверное, так выглядел мир близоруких. По обеим сторонам дороги шла непродолжительная лесная полоса, что-то вроде парковой зоны, где в солнечную погоду гуляли студенты. Люпин потёр затасканную кожу портфеля; из внешнего кармана выглядывал уголок рецепта на отрывном листке. Внутри, под старой методичкой с нитками и лохмотьями вместо переплёта, под ручками, обмотанными канцелярской резинкой, лежал бумажник. Хватит ли? Должно хватить. — Я думал, вы выберете переднее, — признался Гарри. — Не люблю переднее сидение. Ремус чуть развернул подбородок. Взгляд его по-прежнему был опущен. Не сорвавшееся с языка студента «почему?» он уловил в силу собственной привычки не дразнить собеседников лишними вопросами. Как жаль, ведь именно так ведут беседы. Они оба в этом не преуспевали. Водить Ремус умел: права получил почти одновременно с дипломом о высшем. Однако в Лондоне далеко не каждый мог позволить себе личный автомобиль. Во многих отношениях метро было лучше. Перегоны со станции на станцию выматывали, но от одной мысли, чтобы снова сесть за руль, Люпина бросало в дрожь: наверняка его психолог и для этой реакции нашёл бы едкое латинское слово. Странно, что некоторые так любят выпячивать познания в мёртвых языках. Он и сам владел латынью на среднем уровне, а потому наблюдать за самодовольством того же О’Каллахан было вдвойне ridiculam. Что это, попытка унизить пациента? Куда уж больше-то? Люпин украдкой заметил, как Гарри старается распутать узлы на проводе наушников; их конец торчал из рюкзака. Обречённость и слабость сплелись в его позе столь явно, что Люпин едва-едва удержался от того, чтобы потрепать бедолагу по плечу. Они не настолько близки. Ремус подумал о том, что у Гарри до него вели литературу самые разные люди, так что мнить себя кем-то исключительным, изображать недо-отца не было никакого смысла. Люпин лишь надеялся помочь, сделать всё, что в его силах, чтобы «последнего честного подростка на Земле» не затоптали. Только бы ему помогли. А для этого нужно вести себя бесхитростно. — Ну что, так и будем молчать? — Ремус наблюдал за копошащимися на коленях пальцами. Гарри не отреагировал; только резче проступило в его мине что-то пустое и холодное. — Гар-р-ри! — повторил он настойчивей. — Я не смогу тебе помочь, если ты не будешь со мной откровенным и не расскажешь, что там произошло. Тебя хотят исключить, понимаешь? Я видел твоё личное дело: ещё одного проступка тебе не простят. — Пусть исключают. Ну надо же, наметился прогресс. Отлично. — Мне всё равно, — продолжил Гарри. — Может… может, вы просто оттянули неизбежное, когда меня прикрыли? Плевать я хотел на этот колледж. Вы единственный нормальный человек в нём. А всё остальное — полная туфта. Я даже хочу, чтобы меня исключили. — Ваше право. Ремус посмотрел в окно. Центральное кольцо было загружено. — Чем планируете заняться? — как ни в чём не бывало полюбопытствовал он. — Не знаю. Не думал. Буду работать. — На ржаном поле? — Ч-что? — Глаза Гарри округлились. — Поче… почему на ржаном? Я ж не фермер! Ой, погодите… это… Сэлинджер? — Верно. — Ремус кивнул и обернулся. — Вы делаете успехи. И сочинения ваши стали лучше. Знаете ли, я подумывал заняться вашей подготовкой к университету: подобрать список литературы. Но теперь, так понимаю, это можно похоронить, да? Сказали бы сразу о ваших планах — что же вы, мистер Поттер! Невежливо с вашей стороны! Гарри, похоже, такого не ожидал. Он клюнул на приманку от жестокого человека с гемикранией. — Вы? Меня? — Лицо Гарри просветлело, но длилось это оживление слишком мало: на него вновь наползло ненавистное Ремусу равнодушие. — Но меня же точно исключат. Без шансов! Вы у нас даже год не проработали, вы не знаете, какие они! Они думают только о себе… об этом престиже! Такие парни, как Малфой, больше им подходят. Он всегда выходит сухим. — Вы так считаете? — Я знаю. Я… Много раз уже такое было. Сириуса не первый раз требуют в колледж. Сириус говорит, что к тем, кто слишком добр, жизнь всегда поворачивается задницей. — Ваш крёстный всё видит в дурном свете. Это я уже понял. И, да, — и Ремус улыбнулся, мысленно возвращаясь к разговору возле кинотеатра, — в виде исключения я сделаю вид, что не расслышал последнее слово. Гарри покраснел. — Простите. Просто… На этот раз я не виноват! Совсем! Малфой сам!.. Я отвлёкся совсем ненадолго. Он толкнул меня под локоть. Малфой. Он мне решил отомстить, я же знаю, что это он, я слышал… и я не добавлял анальг… тех… той ерунды! Я всё делал по инструкции! — Профессор Снейп ничего не заметил? Как мистер Малфой это провернул? Поттер скривился: — Как же. Он у него в любимчиках… — Поближе к сути. Что произошло потом? — Оно задымилось. А потом взорвалось. Разлетелось прямо передо мной. А я поднял руку, чтобы закрыть лицо и… сами знаете. Ещё бы Ремус не знал. Не раз привидится в кошмарах. А ведь Снейп излагал вовсе не так. Послушать его, во всём целиком и полностью был виновен Гарри. Завтра его будут линчевать. Разве кто-нибудь станет внимать объяснениям подростка? Разве поверит? — Вас не исключат. — Люпин запрокинул голову и массирующим движением погладил переносицу. — Пока вы мой студент. Не в моих правилах давать слово, но в этом случае — я вам обещаю. Ремус услышал, как Гарри пробормотал себе под нос: «Вы тоже слишком добрый», — и эта неуклюже скроенная благодарность сообщила ему то, что он знал, и то, чего ему в действительности совсем не хотелось слышать. Пробка похитила четверть часа. Дождь из барабанной дроби превратился в редкий стук по ксилофону. Такси свернуло с Харрингтон на Флит-стрит. Проехало мимо католической церкви; её фронтоны из-за роз, узких галерей и стрельчатых окон точно перештопали чёрной нитью. Пики башен пронзали небосвод, почти в том месте, где тянулись трещины облаков. Друг за другом последовали открытые журнальные киоски с крупными фотографиями звёзд на обложках; узкие пабы, чьи вывески украшала готическая абракадабра или намеренно «таверные» символы: кустарные львы и петухи, задорно выведенные зелёными, охровыми и жёлтыми красками. Дальше шли ряды нежилых строений, облицованных белым и сливочным мрамором — преимущественно, элитных адвокатских контор, юридических фирм — и трёх-четырёхэтажных домов с аккуратными неброскими фасадами, как засохшую глазурь, разрезала полоса предзакатного кораллового света, разбавленного серостью лондонского воздуха. Окна поблёскивали так, словно их мыли за минуту до появления автомобиля. Скучные элементы, вроде чопорных офисов, вызывали не тоску, а снисхождение от того, что они так обезличены, в отличие от несуразных, но притягательных ларьков и баров. Повсюду ощущалось биение жизни. Это завлекало. Флит-стрит не ассоциировалась у Ремуса с Блэком; он ожидал тёмный, вечно не спящий, сотрясающийся в конвульсиях от рока и звука выхлопной трубы район, где байкеры устраивают соревновательные заезды под «Guns'n'Roses». Предубеждения как всегда сыграли злую шутку. — Здесь. Гарри указал на следующее после стеклянной витрины ювелирного магазина строение, закруглявшееся к концу переулка. Таксист проехал дальше центральной дорожки и затормозил. Пока Гарри, пригнувшись, выбирался из машины, Ремус достал бумажник, пошелестел купюрами и всучил все. В ход пошли те деньги, которые предназначались для кассы аптеки. На разменянную мелочь водитель посмотрел пренебрежительно. Дом Блэка отличался от прочих: рядом со светлыми и, по замыслу, классическими многоквартирными зданиями он выглядел пусть и обаятельным, пусть не лишённым старинной английской красоты, но всё же карликом. Его легко можно было принять за один из музеев с до того своеобразной выставкой, что его посещали лишь артхаусные безработные художники и музыканты-пилигримы. Двухэтажный, бронзово-кофейного цвета и гостеприимно широкий, в отличие от душных узких офисов и редакций. Дом что-то роднило со старинным частным особняком; он принадлежал к с горем пополам отреставрированной части города. Давнишний лощёный шик отступил под натиском жизни и хозяйской небрежности. Одно окно-слайдер было поднято наполовину, а желтоватые, цвета лампы накаливания, жалюзи оберегали частную жизнь странного семейства Блэк-Поттер от посторонних глаз. Кроме подчёркнутой холостяцкой атмосферы — не хватало только штендера с перечёркнутым логотипом института брака — дом настораживал разве что своими размерами. В этом районе Лондона даже собачья конура стоила целое состояние. Блэк и крестник жили одни. Такое количество квадратных метров пропадало впустую… Ремус вспомнил о скромной профессорской квартире, в которой как будто бы шёл косметический ремонт, о пустом холодильнике, о ежедневных трясках в метро и автобусах и о проездном билете в пластиковом футляре, об аптеке. Много о чём. Что-то неправильное улавливалось в этой улице; в том, что Гарри стоял рядом; наконец, и сам Ремус виделся себе со стороны до невозможности нелепым. Они поднялись по ступеням. Изнутри доносилась негромкая музыка. Не уровня гостиницы Луишема; кажется, Блэк всё же берёг душевную организацию соседей. — Есть ключ? — Я обычно просто влезаю в окно, — Гарри указал за дом, — там всегда открыто. — Избавлю себя от этой участи, не возражаете? Ремус нажал кнопку звонка на блестящей панели. Раздавшийся звук был хриплым и не очень-то похожим на звон. Шевельнувшаяся надежда, что Блэка нет дома, а магнитофон он просто забыл выключить, моментально сгинула, когда басы затихли, а изнутри щёлкнул и несколько раз повернулся замок. Хозяин возник на пороге, лениво прижавшись к полуоткрытой двери щекой. Выделился из темноты коридора. Узнавание длилось меньше секунды, и дверь распахнулась шире. Блэк окинул пришедших быстрым оценивающим взглядом. Его брови дрогнули. Люпин прочистил горло, приготовившись выдать: «Вечер добрый, мистер Блэк, дело в том, что…» Гарри неловко переминался с ноги на ногу. Блэк упёрся плечом в дверной косяк и скрестил жилистые руки на груди, обтянутой тонкой чёрной кофтой с короткими рукавами и расстёгнутой на уровне ключиц пуговицей. Бровь всё-таки поднялась — одна; лицо Сириуса осталось нечитаемым. — Ну-ну. Лучше бы он промолчал. Это было самое лаконичное и одновременно самое нагнетающее приветствие из всех, что Ремусу доводилось слушать. И адресовано оно было отнюдь не ему, а Гарри. — Руку из кармана, — приказал Блэк. Гарри замялся: — Сириус, я… — Руку. Из. Кармана. Нет, в первый раз была ещё просьба. Гарри подчинился и выдернул ладонь из ветровки. Взгляд Сириуса скользнул вниз. — Что за бинты, старик? Слишком буквально понял «руку на отсечение»? — Несмешно. — Несмешно, ага. Них-х-хера не смешно. — Блэк повернул голову к Люпину. — Рад вас видеть, профессор. Приношу тысячу извинений за «нихера». Сорвалось. Знаю, что нельзя, но иногда хочется. Он издевался. Последние сомнения отпали. И это, пожалуй, можно было бы простить. Всё-таки мало приятного в том, что к тебе под конвоем доставляют травмированного приёмного сына, но ведь и Люпин изначально не питал восторга от поездки. Его охватила немыслимая досада. Неужели Блэк считает его простаком? Давал ли он повод думать так после того случайного вечера? Блэк вытянул кое-что из личного Ремуса, когда они сидели в кафе. Не в этом ли причина? Мол, теперь-то я знаю, с кем дело имею — с одиноким книжным червём, который слишком мягкотел, чтобы сопротивляться влиянию моей неподражаемой белозубой улыбки. Тогда дела обстояли погано. Люпин не любил ошибаться в людях. Не любил, но делал это с завидной регулярностью. — Пустяки, — выдавил он, стараясь не звучать враждебно. Он подозревал, что его улыбка вышла кривой. Люпин и Блэк обменялись рукопожатием; колец на пальцах последнего не было, а потому привычный холодок от серебра сменился жаром. Он передался Ремусу, пополз выше, почти до локтя. Влажный после дождя воздух превратился в тяжёлый туман. Что-то похожее заполнило и разум. — Вы ехали на такси? — Сириус отпустил чужую ладонь и поочерёдно взглянул на крестника и Люпина. Догадка согнала озорной настрой. Он посерьёзнел. — Зараза, вот ведь… я вам отдам… — Нет-нет. Это лишнее. — Лишнее?.. — Блэк оторопел. Приоткрыл рот и тут же закрыл. Он, кажется, едва сдержался, чтобы не расхохотаться: дурным, неправильным смехом. — Обалдеть. Лишнее! Я чего-то не знаю о зарплате учителей? Или вы практикуете рыцарские жесты? — Практикую. По средам. — Ах, по среда-а-ам. Ирония Блэка не убедила. Люпин прочитал в его выражении то самое «ну-ну», к которому присоединилось «мы к этому ещё вернёмся», таящее угрозу. Сириус отлип от косяка и сдвинулся в сторону. — Что ж, в таких случаях гостям обычно предлагают выпить… чай. Зайдёте? Первый этаж тянулся длинным коридором с шершавыми обоями цвета хвои, чуть пузырившимися в уголках. Клеили их впопыхах. На энтузиазме. Чуть правее от двери располагалась винтовая металлическая лестница. Прямо перед ней, выхлопной трубой к ступеням, стоял на подножке лаково-блестящий чоппер: хозяин слишком дорожил им, чтобы выставлять под дождь, а гараж, по-видимому, в старом доме предусмотрен не был. В гостиной Ремус сразу почувствовал смутное и порядком вытравленное из памяти настроение мужских студенческих общежитий, если бы для них закупали добротную мебель: диван со скомканным тёмно-синим пледом, два кресла из фактурной чёрной кожи; низкий журнальный столик в виде сруба толстого дерева, чью оригинальность трудно было оценить из-за съехавшей по диагонали стопки конвертов из-под виниловых пластинок, гаечных ключей и составленных в розочку трёх пустых бутылок пива «Porter». Кое-где стояли друг на друге нераспечатанные коробки. Рядом с деревянной барной стойкой высились несколько табуретов, а на ней самой — новенький проигрыватель и конструкция из посуды и бумажных пакетов, в которых, судя по сладковатому запаху, раньше была китайская еда. Неординарный круг интересов Блэка втиснулся в предоставленный ему объём. Кнопки и кусочки скотча надёжно крепили к обоям рокерские постеры. Отдельных исполнителей Ремус знал, хоть таких и было мало, к его величайшему стыду. Только шальные изумрудные глаза Ники Сикса, взиравшего с одного из плакатов, принесли облегчение. И всё-таки на душе у него застыла тревога. Сердце колотилось чаще. Страшно хотелось уйти. Немедленно, прямо сейчас, не прощаясь, словно это могло бы ему помочь перестать думать о том, что он лишний. Что затея была отвратительной. — Осторожней, — предупредил Блэк, когда гость чуть было не пнул одну из коробок. — Вы собираете антиквариат? — А-а… это? Это так, — Блэк неопределённо махнул рукой, — для работы. Его нисколько не смутило, что посторонний человек застал беспорядок. Люпин приготовился снова обо что-нибудь споткнуться. Комната производила впечатление минного поля, по которому передвигаться можно было только с подсказками. Но, к счастью, обошлось. Ремус сел в предложенное кресло и дождался, пока ему протянут кружку с единственным чайным пакетиком на весь дом. Блэк искал её минут пять, причём по какой-то причине шарил возле пустых цветочных горшков. В них под горой значков (теперь Ремус знал, откуда Гарри брал их для своего портфеля) он и отыскал целлофановую упаковку. Гарри забрался на диван с ногами, а Блэк остался стоять, оперевшись на стойку. Он старался не выдавать своей нервозности, но рука крестника не давала ему покоя; Блэк то и дело настороженно посматривал на неё, точно ждал, что она отвалится. Предложил сменить повязку. Люпин заверил, что в этом нет необходимости. Когда речь зашла о завтрашнем вызове на ковёр, Сириус не выказал удивления — передал блокнот и ручку, чтобы Ремус записал номер директора. Поколебавшись из-за заставленного стола, Люпин принялся писать на коленке. Его заминки никто не обнаружил. — Так значит, ты говоришь — поправь меня, пожалуйста, если я ошибусь, — с расстановкой проговорил Блэк, обращаясь к Гарри, — что ты совсем не при делах? Малфой, Малфой, Малфой. Не находишь, что его имя звучит в качестве оправдания слишком часто? Ты у нас вечный страдалец. Наверное, и прогуливаешь по той же причине. — Я не оправдываюсь! — А я не договорил. Мне просто интересно, почему ты позволяешь этому дерьму случаться именно с тобой. Ты думаешь, только тебя травили в школе? Я знал парня, которого чуть не задушили его же собственным галстуком… — Но это точно был не ты, — вставил Гарри. Люпин нахмурился, по памяти выводя цифры, и отпил чай. Безвкусный, как кипяток. — Да, не я, — согласился Блэк. — Мои мозги работали чуть лучше. Если я дрался, то знал за что. И не стал продолжать обучение я не из-за лени, а просто для того, чтобы работать, чтобы ты мог остаться со мной, а не со всякими дальними родственниками, которые ведут себя, как заносчивые мудаки. Может, я ошибся. Я не ангел, я в курсе. Может, стоило вести себя по-другому с тобой. Тебе самому-то как, не надоело, что другие люди отдуваются за тебя? И ладно я — пятнадцать лет привыкал! — но профессор-то тут при чём? Ремус поднял голову. — Мистер Блэк, я сделал это добровольно. Не думаю, что Гарри есть смысл находиться здесь. Сегодня у него и так был непростой день. Отпустите его к себе. Густо-серые, до неестественности, глаза остановились на лице гостя, как на некой центральной точки всего пространства. Что-то в них такое промелькнуло, чему сложно было дать название. — Да-а, Гарри. Тебе повезло с заступниками. — Прекрати!.. — воскликнул Гарри, сжав больную руку. — Хватит! Я был против, ясно? Я не хотел всего этого! Мы уже говорили об этом с… п-профессором… Спасибо вам ещё раз, — он на секунду повернулся к Ремусу и снова заговорил с крёстным: — Если ты хочешь порисоваться, делай это без меня! — Ох, какой запал. Сколько страсти… — Если захочу, уйду! И ты меня не остановишь! Гарри смолк. Блэк сжал губы и безостановочно, преувеличенно спокойно кивал головой, обдумывая. Почему он так смотрит? На него? Желание Ремуса как можно скорей исчезнуть из этой комнаты стало непреодолимым. К чему эти сцены? Ссоры при посторонних? С Гарри спрос не велик — он подросток, но Блэк… — Вот что, — тихо произнёс Сириус, стуча костяшками пальцев по столешнице, — во-первых, сейчас ты встанешь, со всеми попрощаешься и поднимешься к себе. Как вежливый мальчик. Каким ты на самом деле являешься. Во-вторых, — до завтрашнего дня видеть я тебя не хочу. «В-третьих» придумай себе сам. Одна здоровая рука есть. Справишься. Ремус опустил взгляд; слушая отповедь, он случайно проткнул ручкой бумагу на цифре ноль. Он сжимал чашку, не представляя, куда её теперь девать. — Да пожалуйста! Гарри вскочил. Из коридора были слышны только его быстрые шаги, затихающие на лестнице. Сириус издал то ли рычание, то ли хриплый вздох и с глухим звуком опустил кулаки на стол. Его спина согнулась. — Зараза. Чёрт. — Тост пошёл не впрок, — натянуто пошутил Ремус. Это было на нервной почве. — Вы же тоже часы не сняли. Так что ничья. Катастрофа, да? — Вы имеете право злиться. — Нет. Не имею. Осуждаете? — Вас можно понять… — Но вы всё-таки осуждаете? — с нажимом повторил Сириус. Что ж, если ему так уж нужна эта горчащая, застрявшая в глотке правда — пусть насытится. Напоследок. — Я — да. Но это ваши семейные дела. Поверьте, я никогда не лезу в то, что меня не касается. — Ремус встал. — Благодарю за гостеприимство, а мне, наверное, уже пора. Номер я оставлю где-нибудь здесь. На столе. Доброго вам вечера. Ремус подошёл к двери, ведущей в коридор. И застыл. Надо бы ещё что-то сказать. Заверить, что завтра всё пройдёт гладко. Он не представлял, какие слова бы подействовали. Ситуация была хуже некуда. — Мистер Блэк, я… Его вдруг сковал ужас, какого он давно не испытывал. Мучительное чувство, что мир раскалывается на части. В теле словно разом лопнули все сосуды, а внутренности заполнились холодными шариками ртути. Да, мир и правда пошёл трещинами. Он видел свои и в то же время не свои пальцы, сжавшие дверную ручку: бледные, страшно дрожащие, как отражение на тонком жестяном листе. Он не мог сделать вдох. Не мог пошевелиться. «Ведь этого нет! Этого нет!.. Нет!» Взор окутала сизая мутная пелена, и последнее, что вспыхнуло в заражённом сознании — импульс горячей боли в виске и чьи-то удушающие объятья.4
15 апреля 2021 г. в 12:07