We can be together in the nuclear sky.
And we will dance in the poison rain,
And we can stay a while in heaven today.
Suede — «Stay together»
В «Белом лисе», жемчужине среди прорвы чайных магазинов Сохо, верховодили две дамы. Первую, стройную, рано и удачно постаревшую, с индийским разрезом глаз и благородными высокими скулами, точно срезанными под прямым углом алмазной нитью, звали Вихо Дювер. Она отличалась характерной для её происхождения рослостью, носила тугую косу-плеть и заправляла фактурный алый платок из креп-шёлка за ремешок. Её подругу по бизнесу, пышнотелую Луизу Бетелл, выделял не столь искусный подход к выбору наряда, крашенные волосы по образу Мэг Райан, победительная настырность в разговоре, но всё же она была, что называется, добрая душа: из тех, кто обсудит с клиентом его проблемы и по-свойски похлопает по руке. Вместе дамы производили впечатление диковинных птиц — Алконост и Сирин, заманивающих путников-покупателей к себе не только чайным великолепием, но и благодушной картиной женской дружбы. Веточки сушёной лаванды и рюши жёлтой гортензии выглядывали из хрустальных ваз. Ящики чайной картотеки тянулись по стенам. На маленьких столах полукругом стояли банки с чуть сдвинутыми набок крышками; золотистые этикетки «хитов продаж» привлекали внимание ажурными силуэтами монстров и гарантировали погружение в атмосферу праздника Дня всех святых: в основном, с вампирами и оборотнями ассоциировались корица, яблоки и вязкая сладость патоки. У Ремуса имелись свои секретные сочетания (ягодный чай и немного пралине), а потому он часто ловил на себе одобрительные взгляды опытных жриц чайного магазина — наш, мол, человек, «китчем» и «ширпотребом» его не проведёшь, и пустяки, что такими словами дамы не пользовались. В прошлом, стоило Люпину перешагнуть порог, Луиза буквально лучилась воодушевлением и спешила ему навстречу, чтобы отпереть правильный ящик с тем самым любимым его чаем. Она встречала любого завсегдатая, как старого приятеля. Так и было, почти шесть лет Ремусу и в голову не приходило изменить привычке заглядывать сюда — но случился длительный перерыв, в течение которого чай Англии уступил ирландскому (виски и эгг-ног они делали замечательно, а вот с иными напитками не справлялись). Он уже предвкушал реакцию на своё возвращение. — Добрый, — Ремус опёрся на прилавок, — вечер. — В нём зажглась игривость. — Погадаете мне на чаинках? Луиза как раз заполнила мозолящий глаза пробел на полке декоративной банкой с травяным сбором и без надобности отряхнула чистые руки. — Прошу про… — Луиза обернулась, и на её живом, с актёрской быстротой меняющем эмоции лице расцвела сначала удивлённая, а затем широкая, вишнёвая от помады улыбка. — Ох, боже правый! Добрый-добрый, Ремус! Ну что же, выбрали, дружочек? Давненько вы нас бросили! — прощебетала она своим женственным сопрано. — Перешли на кофе? Учтите, этого предательства мы вам не простим! Правильно или неправильно я говорю, Викки? Так по-английски Луиза коверкала имя подруги, обращаясь к ней. Та то ли интеллигентно фыркнула, то ли выдохнула — что это значило, Ремус даже приблизительно не представлял, но если с Луизой он общался, как с младшей сестрой матери, то Вихо внушала ему смиренный благоговейный ужас. — Ну что вы! — воскликнул Ремус. — Как вы можете так плохо обо мне думать? — Не думаю, не думаю!.. Уже выбрали?.. Ну конечно выбрали! Какой? Люпин назвал сорт. Луиза бочком обошла прилавок и с профессиональной ориентированностью двинулась к правильному стеллажу. Пока она отпирала замок и бережно пересыпала хрупкие тёмно-малиновые листочки в бумажный конверт, град вопросов не прекращался. Скоропись бы не справилась. Ремус наловчился и успевал изредка вставлять ответы. — Есть планы на праздник? Лично мы с Викки его ненавидим, дурость, по-моему! Но мы хотим пригласить подруг из книжного клуба на пирог. Вы же любите сладкое? Ох, конечно, любите! Я вам положу парочку конфет. А где?.. А, ой, как жаль! Нет, правда жаль! Что же вы так долго не заходили? Ирландия! Я ни разу там не была, домашняя слишком!.. Читали про аукционы Леди Ди? Какая она!.. С непривычки любой другой бы утратил нить неравной беседы и запутался. Но у Ремуса было достаточно времени на вырабатывание привычки. Он находил в монологе Луизы непосредственность юности, не замутнённую с годами. И его это подкупало. — Кроме вас, — Луиза спрятала ключик в кармане и направилась к зоне с ленточками и верёвками, — мало кто знает название всех чаёв! Все обычно по цвету или запаху ориентируются! — Не самый плохой способ. — Так-то оно так, — отозвалась Луиза, — но со знатоками дела иметь приятней всё-таки. Любимый этап порядка упаковки для Люпина наступал в конце, и им обычно занималась Вихо: она капала немного расплавленного сургуча на сгиб, ставила печать с изображением треугольной мордочки лиса, повязывала тесёмку и складывала это добро в пакет — всё быстро и отточенно. Луиза вручила покупку Ремусу. — Всё прекрасно, как и всегда, — воздал должное он. — Не пропадайте уж больше! — Обещаю. — Точно? Смотрите у меня! — Луиза погрозила пальцем. Забыв о неприязни к «дурости», она громко пожелала «счастливого Хэллоуина». Вихо ограничилась сдержанным, хоть и дружелюбным кивком. Наэлектризованное васильковое ненастье обволакивало Вест-энд, купало крыши в облаках, размазывало тусклый неоновый перелив табличек и указателей, спускалось по водосточным трубам, но пока что не опрокидывалось ливнем, а лишь окропляло зонтики и плащи. Ремус со странным упоением пригладил влажные волосы. Перед тем, как он ушёл из родительского семейного гнёздышка, Хоуп попыталась всучить ему зонт, один-единственный на весь дом, отцовский: чёрный, в виде трости, слегка скрипящий старым бегунком. С таким, должно быть, ходил в банк мистер Бэнкс. Ремус отказался, о чём почти не сожалел — морось ему нравилась ровно настолько, чтобы не огорчаться от мятого, небрежного, но обаятельного вида того, кто презирает дождевики с калошами и намеревался сегодня как следует вымокнуть. Дождь смывал недельную грязь с людей и зданий, дарил обновление, даже если пребывание под ним повышало риски простуд и непривлекательных сопливых последствий. Погода есть погода, равнодушная к ворчанию, и потому она победительница. Закрывшись в ближайшей телефонной будке, Ремус по очереди вдавил кнопки номера, непомерно востребованного у него в последние несколько дней. Он был поставлен перед фактом, что его жизнь, умеренно скучная и безопасно однообразная, обогатилась новой традицией, от которой сомнение и страх спаивались в груди воедино и обжигали ещё не остывшими металлическими швами. В трубке раздался шорох и хриплый речитатив: — Если вы, мелкие поганцы, результат ошибки в генетическом коде, ещё раз сюда позвоните, я буду являться вам карпентеровским нечтом до конца ваших жалких, вонючих… — Сириус? — А-а… — Недовольство сменилось прозрением и ни на йоту — нет-нет, конечно, что за излишество! — смущением. — Ремус? Рано ты. — Уже три часа дня, — подметил Люпин. — Да?.. — Сириус искренне изумился. — На мой взгляд, для замены «Алло?» — многовато текста. — Прости уж. Сегодня эти обормоты весь день телефон обрывают со своими розыгрышами, — пояснил Сириус. — Хэллоуин, чёрт бы его побрал!.. Ты откуда звонишь? Слышно плохо. — Из автомата. Я хотел… в общем, хотел узнать, что всё в силе. Я про вечер, — на всякий случай добавил Ремус. «Скажи: "Ах да! Запамятовал, у меня же дела!"», — попросил он про себя, как, он сам это понимал, полнейший кретин. Блэк в трубке вздохнул глубоко — страдальчески. — Адрес не потеряли, профессор? «Ну что ж ты никак не угомонишься, Блэк? Что за аномальная тяга?» — сокрушался Люпин, давая отрицательный ответ и параллельно вычисляя необходимость шутливого официального обращения, то и дело просачивавшегося в речь Сириуса, словно он забавлялся с субординацией, как с резиновой лентой. Их обоих ничто не принуждало к встрече. Ремус уже догадался, что Сириус иначе не умел выражать чувства — заботу, участие или, возможно, лёгкую заинтересованность, — все эти полупрозрачные оттенки, отливающие то ртутью, то освящённым серебром, он доносил универсальным способом: инициативой и грубоватой порой настойчивостью, которая была так не похожа на обходительность и безупречные манеры человека, чья любовь нанесла Ремусу когда-то неожиданный и сокрушительный удар. Метафорически пришёлся этот нож не в спину, скорее в живот — во время объятия и заманчивого обещания не покидать. — Тогда до пяти? — спросил Сириус перед прощанием. Ремус хотел ответить, но вдруг услышал издалека усталое: — Я же сказал — нет, перчатки от мотоцикла я тебе не дам. Что непонятного? Нет!.. — Голос Сириуса зазвучал ближе: — Это Гарри. Извини. Идиотстует из-за своего «маскарада». Уж думаю, на один вечер его можно оставить без ползунков. Как думаешь? — Определённо, — со смехом протянул Ремус. Неупокоенный дух богемы обосновался на Шафтсбери-авеню. Театры в стиле ампир, с колонадами и портиками, украшенными аллегорическими фигурами муз, и кабаре-залы пестрили плакатами с тематикой праздника. Костюм новой Лайзы Минелли отсылал к укороченному варианту наряда дочери Дракулы, изображение над входом Театра Её Величества демонстрировало образ фигуры в сорочке девятнадцатого века: тень грозной сгорбленной фигуры, маска которой скрывала половину лица, падала на хрупкую девушку, предрекая ей тоску и смертельные муки. То была застывшая часть улицы, живая же покупала билеты, сбивалась в очереди или пряталась под греческими навесами, шла с покупками и на ходу отхлёбывала минеральную воду; тут и там мелькали намокшие начёсы и мелкие кудри. Двое панков возле метро (голову одного венчал ирокез цвета летнего газона) восторженно обсуждали какую-то «кровавую» вечеринку. «А ведь у Гарри тоже сегодня намечается веселье. В шесть тридцать», — невзначай припомнил Ремус, покоробившись от случайного эпитета, как впечатлительный паникёр, который находит совпадения там, где их нет. Проконтролировать безопасность студента лично у него бы наглости не хватило и, хотя искушение было велико, ему ещё не отшибло память об унизительном положении, когда родители заставляют идти на школьные вечера с дальней родственницей, не подозревающей о своей плачевной роли соглядатая. Преподаватель на вечеринке учеников — конфуз того же рода. На занятия Гарри явился порядочно отдохнувшим, его рука двигалась свободней, и он, забавляясь реакцией посторонних, то и дело демонстрировал, как она хрустит от сжимания и разжимания. В содрогании нежных натур перед болячками и увечьями молодые люди находили теперь уже непонятное взрослому рассудку веселье; когда-нибудь Гарри это перерастёт и поймёт, почему Люпин убедительно попросил его прекратить интеллектуальное развлечение. После вынужденного выходного Гарри выглядел куда расслабленней, чем в день их совместного приезда на Флит-стрит. Перерыв в обучении позитивно сказался на его опрятности: из-под неизменной толстовки виднелась чистая отглаженная рубашка — ни дать ни взять парадный выход члена королевской семьи. Поскольку и передозировка сильными таблетками не заставила бы Ремуса вообразить крёстного Гарри с утюгом в руке (даже если он при этом будет курить), напрашивался вывод, что тут поработала та самая кузина, у которой Блэк частенько, по его словам, ночевал. После уроков Люпин натянул пальто прямо в коридоре перед кабинетом, учтиво не акцентируя внимание на привычно дожидающемся его Гарри, и запер дверь. — Идём? — Идём. Уже на полпути к выходу Гарри провалил тест на терпеливость. Ремус заключил пари с самим собой: хватило трёх минут и десяти секунд, всей лестницы и половины первого этажа. — Вы завтра встречаетесь с Сириусом, профессор? — уточнил Гарри, который, видимо, по наивности не отдавал себе ни малейшего отчёта в том, насколько нетактично это прозвучало. — О тебе говорить не будем, — пообещал Люпин, спустив на первый раз промах. — Да я и не против, честно! Я же вам так обязан!.. — Не говори глупости, — оборвал его Ремус. — Ты абсолютно ничем мне не обязан, Гарри. Помощь — не ярмо, запомни, пожалуйста. Ответственность за помощь лежит на том, кто её предложил. — Знаете, а я дочитал «Франкенштейна», — без всякой логики ввернул Гарри. — Очень интересно было. Я подумал, может, вы ещё что-нибудь… — Сколько угодно, — поспешил обнадёжить Люпин. Книг у него было достаточно, чтобы утолить чужую любознательность. Интерес Гарри к чтению он поощрял. Студенты, гоняющие балду возле колледжа, где-то раздобыли парочку пластмассовых масок чудовищ и смеха ради надели их на затылки. Когда Гарри застёгивал куртку, к нему со спины подлетела Джинни Уизли и, не переменив поведение от присутствия рядом преподавателя, схватила его за плечи с резким громким выдохом: «Ха!» Гарри заметно дёрнулся, оборачиваясь и набирая полную грудь воздуха, но его сразу же накрыла досада на собственную реакцию. — Джинни, чёрт! — прикрикнул он. — Спятила, что ли? — Какие мы нежные. — Она умело сгримасничала и изобразила утирание слёз кулачками. Мисс Джиневра Молли Уизли была единственной девушкой из колледжа на прикидку Люпина, которая за пределами Ксавериана не разукрашивала лицо косметикой, не пудрила курносый нос и не мазала веки зелёной дрянью с блёстками, чем повально грешили другие молодые особы, сбегавшие для ритуала в уборную. Если бы не длинные волосы с вкраплением тонких косичек, она сошла бы за сорванца лет четырнадцати. — Идёшь на вечеринку в субботу? В кафе «Нóра»? — спросила Джинни, как только Гарри перестал хмуриться. — Не-а. Ни за что! Не хочу быть частью стада. — Как мы заговорили, — за смешком Джинни последовало более серьёзная речь: — Там будет здорово, Гарри. А даже если будет отстой, то там буду я, значит, со скуки ты не умрёшь! Давай же! Ремуса приятно обескуражила эта самоуверенность. Он буквально не мог заставить себя уйти, не увидев развязки сцены «вытаскивание Поттера из раковины». Гарри, судя по всему, колебался. — Там нужны костюмы? У меня нет, — сообщил он, точно искал, за что бы ещё такое ухватиться, чтобы не идти. — Ну так сделай! Обмотай руку фольгой — вылитый Скайуокер! — Или капитан Крюк, — не преминул добавить мучений Люпин. — Думаю, вам стоит сходить. Мисс Уизли, — он отослал ученице поощряющую улыбку, — великолепная затея. Гарри коротко взглянул на Ремуса, ему было не до юмора, а вот Люпину — очень даже: устремлённый на него взгляд пылал красноречием, так раздосадованно смотрят разве что на духовного наставника, который вероломно сдал тебя в иезуитский плен. Помявшись, Гарри буркнул: — Ладно уж. Приду. С костюмом тоже чего-нибудь соображу. — Отлично. Там и увидимся. Не опаздывай! До свидания, профессор! — Кельтская грива развевалась на ветру, когда мисс Уизли бодро зашагала в другую сторону, помахав предварительно на прощание. Гарри долго провожал её глазами, и Ремус уже понимал, что перед вечеринкой тот обязательно запаникует, прыснет на себя одеколон Блэка, постарается причесать волосы, в общем, проявит все симптомы неровного сердцебиения. Трогательная пора юности, когда ты ведёшь себя курьёзно, возвращается только при наличии ещё не признанной симпатии. — Тебе стоит потом тоже пригласить её куда-нибудь, — посоветовал Люпин. Гарри встрепенулся. — Серьёзно?.. В смысле, куда? Я не умею, ну там… танцевать и не разбираюсь в ресторанах, и вообще, честно говоря, я целовался с девушкой два раза… Если вы в кино одновременно захотели колы, потянулись к трубочке и вроде как столкнулись губами, это считается? — В твоём случае — да. Зря переживаешь — ты определённо её типаж. — Да будет вам, сэр! — возмутился Гарри. — Вы даже не представляете, как много интересного можно узнать из эссе по литературе. — И что она писала? — допытывался Гарри. — Она что, упомянула меня? — Предлагаю вам дивную возможность узнать это у неё. — Так и знал, что вы издеваетесь! Зачем дразнить, если всё равно не собирались говорить? — Сколько бы он ни пылил, Ремус не сжалился. Однако перед тем, как они простились, Гарри ещё повторил: — Спасибо вам. Серьёзно, сэр, спасибо… Вынырнув из метро Олдгейт-Ист, Ремус почувствовал запах арахиса, старого кирпича и табака. Чёрно-жёлтые ленты дорожнорабочих были здесь повсюду, как и строительные леса — деревянные манежи для викторианских торговых домов с осыпавшейся кладкой. То, что Блэк обосновался со своей лавкой неизвестно чего именно в Ислингтоне, объяснялось куда легче, чем огромная роскошная квартира на Флит-стрит. Заплаточный городской ландшафт окутанного туманом района состоял из бистро, мексиканских забегаловок, семейных ресторанов, букшопов, как две капли воды похожих на старинные фонари, и несусветного количества блошиных рынков на каждом углу. Несмотря на относительную благоустроенность и широкий выбор фешенебельных гостиниц, что-то цыганское проглядывало сквозь обилие бус, платков, амулетов и зеркал с рынков, даже возле метро торговали вещами старины: чёрно-белыми фотографиями, серебряными ложками с неизвестными гравировками и католическими молитвенниками. Нужное место, где обретался Сириус, — небольшой одноэтажный дом — с одного боку подпирала лавка со специями, на вывеске которой вился усатый китайский дракон, а с другой — магазин ручного мыловарения и, по совместительству, цветов: яркие букеты выставили под козырьком, чтобы дождь не повредил им. К этому времени Ремус окончательно проникся преданной щенячьей любовью к Ислингтону, к его аляповатой грации и завлекающей многоликости; здесь он прежде бывал не так редко и по какой-то неведомой причине, как слепой, не видел прелести калейдоскопного кусочка Лондона. Имеет ли он право вообще называть себя местным? На что прежде он обращал внимание? Где-то поблизости к Аппер-стрит был старенький музей, запомнившийся Ремусу по одному посещению с тем, кто потеснил присутствием в его жизни сон и душевное равновесие, кто неравнозначно заменил всё это — необходимое любому другому человеку — собой, кто сорвал защитный покров с его души, не оставив Ремусу ничего, кроме простора для полной отдачи новым чувствам. Выяснили, что без грамотного экскурсовода делать в музее нечего, благо, они смогли скрасить их свободный вечер в одном из отелей, где, как выяснилось на утро по кислым лицам постояльцев того же этажа, были довольно тонкие стены. Как странно было эксгумировать эти трепетные некогда воспоминания: поблекшие, иссохшие, как мумии ангелов — они всё равно причиняли боль одним фактом своего былого существования. Тот образ прежнего влюблённого и хрупкого человека давно похоронен, и ни к чему по прошествии стольких лет осквернять его останки. Выпутавшись из плена меланхолии и непрошенных ассоциаций, Люпин жадно изучал новое и прекрасное. Ислингтон не нуждался в представлении или бегущей строке. Его полагалось открывать при помощи иных инструментов: воображения и созерцания. У лавки Блэка обнаружилось два входа. На переднем висела табличка «Закрыто». Люпин обошёл дом с обратной стороны и спустился к двери из лакированного красного дерева, расположенной в полуподвале. Он постучал в дверной молоток и на всякий случай позвонил. Скрип ступеней сменился звуком поворота ключа в замке, дверь отворилась, и в проёме появился Сириус. Прежде, чем он успел сказать хоть слово, Ремус опередил его и словами, и действиями. — Без часов, как видишь. — Он согнул локоть и выставил запястье без привычного ремешка и, не совладав с искушением, добавил: — Так лучше, Бродяга? Сириус одобрительно цокнул языком. — Какая же у нас память, — с покровительственной мягкостью похвалил Сириус, как родители поощряют детей за их игрушечные успехи. Серые глаза блеснули тем манящим и жутким отражённым светом, какой померещился Люпину при их знакомстве, но сейчас повторения ступора он не планировал, ведь ему непреднамеренно удалось выяснить о Сириусе многое из того, что преображает незнакомого человека и дарует способность увидеть его как бы с другой стороны. За бравадой скрывалось беспризорное и непереболевшее прошлое, всё ещё смутное, но с медленно вырисовывающимися контурами, так по приближении к берегу с лодки, с пяти ярдов, из молока тумана проступает дощатый пирс. За раскованностью — тяжёлая и травмирующая тайна. За заигрываниями — что угодно, кроме них. И сколько бы карт ни было вскрыто, Люпин постоянно отстранённо анализировал Блэка в поисках подвоха или подсказки. Каскад вопросов: «Верить ли тебе? Хочешь ли ты, чтобы я тебе верил?», а затем напуганное: «Спрячь это, прошу тебя! Не нужно!..» — Где же этот замечательный паб? Скоро начнётся дождь, — намекнул Ремус. — В двух шагах отсюда. Зайди пока. — Сириус, приглашая, слегка склонил голову набок. В жесте было что-то кошачье. — Не заставлю, само собой, но там есть, на что посмотреть. Тебе понравится. — Не дожидаясь согласия, он сделал шаг назад, увлекая силой интриги Люпина за собой, и первые дождевые капли, освежающе скатившиеся по затылку и шее, только поспособствовали этому. Внутри из-за постоянного мигания лампочки, светившей точно через лепестки подсолнуха, Ремус споткнулся, — порог был слишком высоким, а лестница начиналась близко к нему; пересчитать рёбрами ступени эквивалентно обмороку в чужом доме, но, к счастью, Блэку не пришлось его ловить во второй раз за время их фатального знакомства. — Всё забываю вкрутить новую, — Сириус запирал дверь на замок, — но днём здесь не такая темень. В обрезанном коридоре стояла пыльная прохлада. — И много целых клиентов до тебя добралось? — прошептал Люпин, прислушиваясь к собственному учащённому сердцебиению. — О господи… — Пока никто не жаловался. «Жаловался, Сириус. Только что», — вертелось на языке. Хотелось разозлиться на чужую нечуткость и безалаберность. Он попробовал — не получилось. Всё равно, что злиться на Гарри, хрустящему суставами заживающей руки. Из-за низкого потолка помещение казалось шире, и Люпин подумал о жестяных коробках из-под помадок, в которых хранят различные «сокровища»: вырезки из газет, пуговицы, старинные монеты, марки и шестерёнки сломанных ходиков. Бренчащие и звякающие талисманы ушедшего времени. Коллекционированием, как осенило Ремуса, Сириус и занимался. Его лавка, прикидывавшаяся автомастерской, была на самом деле не чем иным, как винтажным магазином. Все поверхности занимали раритетные вещицы, бережно рассортированные в любовном подобии полу-порядка: виниловые диски в чехлах, плёночные кассеты, печатные машинки, бесподобно красивые фотоаппараты «Leica I» и бинокли лежали на налакированных полках. Был и один подержанный патефон с зелёным бархатом на обратной стороне крышки ящика. Люпин произнёс тихое «Надо же!» и прошёлся между низких стеллажей; на высоком, закрытом со всех сторон прилавке стоял кассовый аппарат, которому не хватало только подписи года выпуска и названия компании Джона Паттерсона. Выглядел он как ещё один экспонат-товар. — Подловил, — сказал Ремус и, только теперь отмерев, посмотрел на Сириуса. — Это же просто фантастика! Это… Сколько времени ты потратил? — Лет семь — плюс-минус. Люпин подошёл к одной из печатных машинок, в которую был по-музейному вставлен лист бумаги. — У моего отца в кабине когда-то стоял «Ундервуд». — Ладонь скользнула по выпуклым клише. — Позволишь?.. — Жгите, профессор. Ремус поудобней расположил руки, ощущая рельефный металл, едва соприкасающийся с подушечками пальцев. Он немного поразмыслил и с лёгким стрекочущим звуком напечатал одну строчку. Сириус подсмотрел из-за его плеча. — «Стрелки падают в двенадцать», — прочитал он, тщательно выговаривая каждое слово. — Что это значит? Чья-то цитата? Люпин рассматривал чудное предложение; кое-где буквы с тонкими перемычками отпечатались бледно. — Что-то вроде сказки. Мать рассказывала на ночь, я тогда ещё брал такой старенький тяжеленный фонарик. Как в сороковые делали — им ещё убить можно при желании! И мы устаивали шоу теней. В доме подруги моей матери были сломанные ходики: их стрелки всегда доходили до двенадцати — а затем вдруг падали вниз, описав полукруг. Как будто кто-то делает рывок на полчаса вперёд. Или назад, там было не угадать. Кажется… — Ремус нахмурился, вспоминая, — мать называла это магией важных мгновений. Это в её духе. — Видать, у тебя было отличное детство. — Пожалуй, — уклончиво ответил Ремус. Чтобы сменить тему, он поинтересовался: — Кто-то покупает это великолепие? Сириус подошёл к прилавку, на котором лежали стопки конвертов с виниловыми пластинками и принялся перебирать их. — Ну-с, как сказать. Отчаянных барахольщиков в Лондоне хватает. Не стану врать, что они тут в очередь выстраиваются, но парочка постоянных клиентов водится. Да и не ради денег это. Я не сибарит! — отрезал он, словно Ремус взялся с ним спорить. — Я знаю, что такое труд, мы с Гарри не всегда жили в Сити. Когда ему было три годика, я… Кем я только ни работал! А дом этот, вроде как, достался мне в качестве «королевского пособия», от умершей родни… О, как насчёт Edison Lighthouse? Блэк вытащил одну из пластинок. — Я их совсем не помню. — Шутишь? — Сириус посерьёзнел. — Стыдно должно быть! Это же семидесятые! Придётся мне заняться твоим образованием. Когда игла опустилась на гладкий чёрный винил, послышались первые бодрые аккорды. Текст лился непринуждённо, даже восторженно-оптимистично:She ain’t got no money, Her clothes are kinda funny, Her hair is kinda wild and free. Oh but love grows Where my Rosemary goes…
До пресловутого джаз-паба они добрались, однако так и не смогли попасть внутрь и простояли под дождём порядка десяти минут, уговаривая вышибалу в костюме Дракулы. Из-за Хэллоуина в заведение пускали только людей в костюмах, и верзила с вставными клыками, как заведённый, повторял одно и то же. Несмотря на реплику Сириуса, что они, вообще-то, в костюмах «… принца Уильяма, играющего в гольф и…», тут Ремус в отместку перебил: «…постаревшего Джона Бендера», — вышибала так и не сжалился. — И что же теперь? — Ремуса не очень-то занимал ответ: он прикрыл глаза и подставил и без того мокрое лицо под струи дождя — ошмётки разорвавшегося лилового бархата. Глубокий вдох после тяжёлой болезни. Он вздрогнул и опустил голову, когда Сириус вложил в его руку крышку от фляжки. Похоже, с каждой секундой её содержимое всё больше разбавлялось. — Блэк!.. Откуда ты?.. — Я — сама предусмотрительность. — Сириус постучал пальцами у виска. — В таком случае, после я угощаю чаем. — Годится. — Сириус приподнял фляжку: — За День всех святых. — За День всех святых. И делая глоток, Ремус грешным делом подумал, что у дождя, должно быть, тоже вкус бренди.