EDO 2103: эдомоногатари

персонажи: Сакура, Умэко, Окума ► Размышления о новообретенном отце; теоретическое начало разговора с матерью, один из прототипов сцены. Окума так и сказал ему — «я твой отец». Как в старых фильмах. Сакура даже не поверил сначала, так абсурдно звучало. Но это оказалось правдой. Он часто — в детстве, когда они только-только перебрались в дом Ито, и он вкусил характера отчима, невзлюбил его и стал жаждать сбежать из дома поскорее — мечтал о том, чтобы найти настоящего отца. Представлял себе кого угодно, но всегда подсознательно понимал, что не найдет — и был рад. Легче было воображать, поэтому Сакура наслаждался тем, что имел. А потом случилось… Окума показался ему странным. Сначала он не прочувствовал это, но затем, когда разговор закончился, а странный блондинчик довел его до временных апартаментов, Сакура осознал: в нем было что-то неестественное. Даже не «что-то», а все: как он говорил про «семейные дела», про остальное, все это было жутко фальшиво. А еще пугающе до усрачки. Он слышал об искинах, пытавшихся имитировать человеческое эго, и в этом было нечто схожее. Эффект зловещей долины, только иначе. Сначала — во время их диалога — он не мог понять, почему мать сбежала из «Йошивары», но сейчас медленно приближался к разгадке. Рядом с Окумой было неуютно, а все речи про проект «Момотаро» и прочие детали только добавляли в общий котел. И после этого — осознания, что, почему и зачем — Сакура вспомнил. Как когда-то давно (в детстве) он обнаружил мать в темной комнате их маленькой грязной квартирки еще в трущобах, где она, запершись, шептала себе под нос что-то и, кажется, плакала. Лихорадочно, но очень тихо — словно лишь себе. Сакура подслушивал, и не мог понять, почему она злилась. Тогда дверь предательски скрипнула, подставив его, и Умэко дрогнула, не договорив. Теперь же — узнав всю историю — думал о другом. Почему в свое время Умэко, не разозлившись по-настоящему, не бросила ему тогда в лицо что-то вроде: — Чем я это заслужила? Или: — Лучше бы тебя никогда не было! Но вместо этого Умэко лишь захлопнула рот, как рыба, зажав его руками, после чего затравленным взглядом уставилась на сына. Повисла тишина, прерываемая лишь изредка проезжавшими за окнами автомобилями, и, вместе с их сияющими фарами, комната наполнялась светом, вместе с этим освещая лицо матери. Тени придавали ее и не без того бледному лицу причудливое монохромное освещение, отчего глаза казались глубокими, подобно двум темным колодцам. В ее глазах было что-то, словно немое осуждение вперемешку с испугом, и тогда, будучи не особо смышленым, Сакура подумал, что она просто не ожидала услышать часть ее монолога, а потому так на него уставилась. Удивилась. Он тоже не любил, когда его заставали за чем-то личным, а потому воспринял это как норму — просто он чуть было не раскрыл чужой странный секрет, только и всего. Сейчас же, после встречи с Окумой, ему думалось: нет. Не поэтому. Не удивилась, не испугалась раскрытия тайны. Просто иногда Умэко позволяла себе побывать плохим человеком и злилась; на себя, на нежеланного ребенка, на Окуму. Злилась и позволяла себе сожалеть. О выборе чужой жизни в обмен на свое будущее, на Сакуру за то, что он был — ведь если бы Окума не захотел ребенка, то и разговора бы не было. Ей повезло, что от Окумы ему достались разве что глаза. Но даже их было достаточно, чтобы Умэко причитала в запертой комнате; а получи он от отца больше? Мало кто променял бы местечко под солнцем где-нибудь в «Йошиваре» на жизнь где-то в трущобах, там, где каждый день приходилось думать лишь о сейчас и сегодня, что уж там о ближайшем будущем. Тем более, променял подобное на ребенка — и даже не от любимого человека, а на дитя того, кто просто дал тебе приказ. По логике, если так размышлять, Умэко не должна была испытывать к нему, как своему сыну, особых ласковых чувств: ей требовалось лишь родить ребенка, и больше бы она не касалась его жизни совершенно. У нее осталась бы работа, стабильность; может, даже приятные воспоминания об Окуме — но не более. Корпорации распоряжались с жизнями, подобно ресурсам, и для нынешнего века это было нормально. Но по какой-то причине Умэко сбежала, прихватив с собой дитя человека, которого так боялась. Спасла от вероятной гибели: результаты, увиденные на экране, говорили о том, что шанс выживания в том эксперименте был катастрофически мал. Это было нелогично: вокруг все волновались лишь о себе. Расскажи какому-нибудь менеджеру, что кто-то покинул корпорацию из-за ребенка, он повертит пальцем у виска. Скажи, что любовью там и не пахло, назовет идиотизмом. Открой тайну, что это был корпоративный проект, менеджер заволнуется, но, узнав, что никакой секрет не был продан, окончательно махнет рукой, посчитав случай безнадежным. Кто же в это время бежит из-под безопасного крыла корпорации неизвестно куда, особенно если это основной поставщик любовных утех на рынке? После всего произошедшего и узнанного, Сакура иногда задумывался: что было бы, не сбеги Умэко? Ему вспоминались стерильные коридоры «Йошивары», монотонный голос Окумы и безразличный взгляд Мотизуки. Идеальные олицетворения корпорации, безжалостные и бесстрастные. Он мог быть там; Мотизуки, если так подумать, должна была быть ему благодарна за то, что существует. Что-то (включая ее возраст) подсказывало ему, что не сбеги Умэко, то нужды в остальных участниках проекта и не было бы. Не факт, разумеется, просто так думалось. Он мог быть таким же. Лицом корпорации. Машиной, а не человеком, про которого, как и про Мотизуки, ходили бы страшные слухи в низах шиноби. У него не было бы хобби, друзей, ничего из этого, потому как такие люди не нуждаются в подобных низменных увлечениях. Он мог стоять среди тех, кто пишет историю корпораций. Страшный пугающий образ… Но вместо этого Умэко решила все изменить. По какой-то неведомой причине ей стало страшно, что ее нерожденный ребенок станет таким, а потому теперь у Сакуры были тупые (по мнению сестры) увлечения, невыразимо скучная и не особо значимая работа, а еще приятели — и все как на подбор. Одноглазый детина из якудза, громила прямиком из Пустошей, наемница с дурной привычкой и сидевшая на веселых порошочках недо-риппер. Вот уж отличное сборище, ничего не скажешь. Может, так бы все и осталось, не запроси они помощи «Йошивары» во время бойни с силами «Накатоми». Но его все же обнаружил Окума; и, определенно, он не собирался оставлять все на своем месте. Сначала покупка компании, затем — безвкусная имитация семьи. Если с Умэко было ровно то же самое, то становилось слишком хорошо понятно, почему она в итоге сбежала из «Йошивары». С другой стороны — вряд ли Окума даже озадачился подобным с ней. Она — даже не «семья», не одна кровь. Он ведь наверняка исходил из чего-то подобного, верно? Вряд ли он был способен на понимание иного концепта… Как, например, в… его семье. Семье Ито. Сакура мог бесконечно долго злиться на отчима, беситься и говорить, что они не одна семья; но в его присутствии волосы на затылке не вставали дыбом, а от взгляда не хотелось спрятаться. Ощутимая разница. И вопрос: кто больше семья? Личность пусть и строгая, но все же человечная, не связанная с ним по крови, или пусть и ласковая, но заметная имитация, с которой они разделяли родство? — От этого всего уже голова болит, — пожаловался Сакура. Автомобиль летел по шоссе, и оставалось лишь догадываться, гонял ли так Ягью с Юасой или только с ними. За окном вдали мелькали цветные башни, но не живописный вид занимал его голову. И даже не то, что, отжав корпоративное авто, он вообще-то явно злоупотреблял полномочиями. В компании Ягью и Хотару он направлялся в место, которое уж никак не ожидал посетить добровольно — и в которое пообещал себе не посещать без лишнего на то повода. Дом. Настоящий. Нормальный… Ладно, это был весьма солидный повод, если так подумать. Чем та — воображаемая возможная жизнь — в принципе отличалась от нынешней? У него точно так же было не последнее место в компании, завелись деньги, были подчиненные… Скажи еще месяц назад ему, что он не только обзаведется двумя телохранителями, но еще и обскачет босса (бывшего), обставит Юасу и обворует «Накатоми», Сакура бы только посмеялся. Реальность обожала менять направление в самых абсурдных направлениях. Лишь бы потом не аукнулось. — От чего? — услышал он рядом голос Хотару. Она сидела рядом и потягивала коктейльчик из банки. И успешно игнорировала два осуждающих взгляда: один прямой, второй через зеркало заднего вида. — Опять херню пьешь свою?! — Пошел в задницу, — лаконично ответила Хотару. — Я бы попросил! — Проси. Невозможное создание. — Так от чего голова болит? — Думаю. — Вау, серьезно? — Хотару смерила его взглядом, явно дав понять свое мнение о таком односложном ответе. — Никогда бы не догадалась. Что еще расскажешь? Что дышишь? С переднего сиденья донесся ехидный смешок, и Сакура мгновенно ощерился: — Да пошла ты. — Я бы попросила. Почему он вообще согласился пустить ее на коврик? Надо было оставить в подъезде. У двери. Чтоб неповадно было! — Я думаю, — неохотно пояснил Сакура, — о том, что услышал от Окумы. Про все эти… ну, знаешь? Штуки. Очень важные, ради которых Мотизуки заставила тебя бегать за мной хвостом. И это не дает мне покоя, потому что это все дико запутано… И есть только один человек, который об этом знает. И мы туда едем. — Ага-а-а. — Мне надо расспросить об этом маму. — Больше похоже на допрос с пристрастием, — хмыкнула Хотару, и, когда Сакура потемнел лицом, со смешком добавила: — Да ладно, не злись. А то мать тебя увидит и испугается, на подчиненных свои страшные рожи оставь. Она у тебя хотя бы симпатичная? — Хотару. Что за шутки уровня Сатоши?! — Шучу-шучу. Когда машина мягко затормозила перед точкой высадки, Сакура глубоко вздохнул. Как он должен был начать диалог? Признаться честно? Но Умэко испугается. Наверное… Значит, корпорация вышла на их след столько лет спустя. Конечно, сейчас «Йошиваре» вряд ли было дело до нее, так что, вероятно, но опасаться больших корпораций было здравым решением. Беспокоить Умэко не хотелось, но, в то же время, Сакуре нужны были ответы. Говорить с Окумой было нельзя. Мотизуки ему точно ничего не скажет, она та еще сука. Значит, оставалась лишь мама. Потянувшись к двери, Сакура тяжелым взглядом обвел Хотару и Ягью, после чего наиболее суровым (на какой был способен) тоном произнес: — Подождите здесь. Если мы завалимся толпой, разговора не выйдет. — Хочешь пошептаться? — прикрыв один глаз, хмыкнула Хотару. Ягью убийственно серьезным взглядом уставился ему в глаза, и затем произнес фразу, которую можно было сравнить с предательством Юасы, настолько сильно ударило: — Инами. Передавай маме привет.