EDO 2103: эдомоногатари

персонажи: Кицунэ-00 ► Бывший телохранитель Накатоми Окинаги получает новое задание. Окинага умерла. Так это объявили — и ничего более. Куча печальных сводок новостей, но без конкретики, словно намеренно. Ее смерть нельзя было отменить, исправить, ее нельзя было спасти. Какие-то люди уходили, и с этим попросту приходилось мириться, живя дальше. Никто не ожидал, конечно — это известие потрясло всех в доме Накатоми — но, в конечном итоге, все они смирились. Как ни сетуй ты на судьбу, нельзя было горевать вечно. Боль постепенно уходила, оставляя место пустоте, но и та заполнялась. И оставались лишь неприятные горькие воспоминания о том, что не было сделано, что не было сказано. Он был ее телохранителем — значит, должен был спасти. Но что было сделать в той ситуации? Даже он не был способен на многое — все же, он не был богом, а все таким же человеком. Какие-то вещи — как эту — он не мог предотвратить. Конечно, в его силах было отговорить ее, намекнуть, что не стоило делать всего этого… Но иногда Окинага была слишком упряма, она верила в лучшее и делала все, что было в ее силах — и это ее и сгубило. Вот и получилось, что он ничего не мог сделать, она умерла, а они — люди из семьи — просто нашли крайнего, чтобы спустить злость. Конечно, они тоже горевали. И их можно было в чем-то понять. Как ни крути, под спокойными бесстрастными масками всегда можно было найти что-то человечное. Но ему это не нравилось. Когда Нирэхара монотонным голосом зачитывал ему его новые обязанности, внутри что-то вскипало. Наказание, так он это обозвал, за то, что ничего не сумел. Какой из тебя телохранитель, если не смог защитить единственную доверенную тебе жизнь? И много, много таких слов. Нирэхара ходил по кабинету из стороны в сторону, вымеряя шагами, руки держал за спиной. Голос его растекался по углам, и он все говорил, говорил… Все это не имело больше значения, потому что Окинага умерла. По его мнению — по вине «Накатоми». Сложно сказать, какие у них с ней были отношения. Не любовь уж точно — подобное было бесконечно далеко от него, а Окинагу интересовали совершенно другие аспекты жизни.У нее уже был избранный. Но они говорили, о разном — том, о чем не говорят телохранитель и его клиент; она могла болтать о чем угодно, не нуждаясь в ответе. Но потом — всегда — смотрела в ответ, сузив глаза, будто проверяя. В ее понимании нормой были далекие фантазии, те, что следом она воплощала в жизнь. На фоне застоя в семье Накатоми Окинага казалась ярким пятном, за которым хотелось следовать — словно настоящая звезда в темном небе. Понятно, почему ее любил как и отец, так и братья. Сложно было не любить. Наверное, в какой-то степени, он тоже испытывал к ней своего рода симпатию, а она, чувствуя это, отвечала своей тени тем же. В какой-то степени — это можно было назвать тесной дружбой, нет-нет, а близкой. Окинага умела улыбаться на публику — но, когда она делала это искренне, что-то в ее взгляде менялось. Даже хром не мог этого скрыть. И он много видел таких улыбок, множество. Особенно когда она сидела за пультом управления и начинала свою новую цифровую симфонию. Кто-то так виртуозно играл на пианино, а кто-то — создавал иллюзии в матрице. А потом ее не стало. Ни улыбок, ни самой Окинаги. Осталась лишь «Аматэрасу», дрянной проект, из-за которого… Из-за которого… Новым владельцем стал Нирэхара. Типичный пиджак, как обозвал бы его мусор с улиц. Как бы он не ненавидел их слэнг, но лучше этого словца ничего не подходило. В отличие от Окинаги все в его образе было пропитано игрой на публику. Он состоял из лжи более, чем целиком — и не только ему, безымянному телохранителю, было это понятно. Хабакири, младший брат, тоже это чувствовал. Все это вызывало у него искренне отвращение, но он не говорил ничего. В конце концов, он был всего лишь тенью. А теням, как известно, положено молчать. — Ты понимаешь, что я от тебя хочу? Голос Нирэхары эхом разнесся по кабинету, и он кивнул. Не надо было думать, даже. Его заставляли отказаться от собственного имени, принять безликую личину, стать тем, кого он так ненавидел. Исполнителем, чистильщиком, тем, чьи руки были по локоть в крови. Но это была цена ошибки. Цена, по мнению их, Накатоми, за то, что не уберег — в его понимании же за то, что так и не сказал нужных слов. Не отговорил. Тень, продолжавшая бежать за призраком своей хозяйки. Нирэхара поднял на него взгляд, тяжелый, пристальный. Он смотрел прямо в душу, пытался выискать хоть единую каплю сомнения — чтобы поставить крест на всем. Но это было бессмысленно. Лучше него, в конце концов, никто не владел лицом. Всех их, тех, кто защищал кого-то из членов семьи, вынуждали отринуть все эмоции и принять, что теперь их жизнь принадлежала другим. — Хорошо. Я рад, что ты все понимаешь. Честь, гордость — сейчас о всем этом нужно было позабыть. Но потом что-нибудь обязательно да случится. Главное — было верить. Терпение всегда вознаграждалось. Когда-нибудь всем все воздастся, и не важно будет, кто где что сделал. Он получит свое тоже. Но все это позже. — Тогда, отныне, ты получаешь другой позывной. След неудавшегося проекта, словно клеймо. Не вышел проект, и он сам был в неудачниках. Казалось, все это было концом. Шесть долгих лет тянулись, как одна серая полоса, безвкусная, долгая. Нескончаемая. Пока, наконец, не произошел сдвиг. Нирэхара сделал первый шаг, решил поставить все на кон — и спланировал небольшую игру. Приказал выкрасть катану, доставить ее ему — то, ради чего умерла Окинага. И в лезвии украденного клинка ему показалось, что он видел ее лицо. Отражение давно ушедшего прошлого. От этого даже маска спокойствия спала, на секунду — но и это оказалось критичным, ведь дрянные шиноби смотрели на него внимательней голодных крыс. Эмоция — и все пошло коту под хвост. Корпорации игрались с чужими жизнями. Наниматель, предавший своих наемников; сын, пошедший против своего отца… Назревавший конфликт корпораций… Все это смешалось, создавая дикую какофонию, резонируя и резонируя. А тогда, шесть лет назад, Нирэхара сказал ему: — «Кицунэ-00».