EDO 2103: эдомоногатари

персонажи: Райго ► Райго умирает. Ах, наверное, он это заслуживает. Такая мысль проносится. В конце концов, ему не зря говорят — не ту дорожку ты выбираешь. Но тогда, еще на пике своих сил, славы ринга, любви фанатов, прочее, прочее… даже не задумывается о том, что может допустить ошибку, соглашаясь работать на семью Канэцука. Райго Кудо прост в своем решении: там много платят, его спонсор знаком с кем-то оттуда, а его спортивной карьере все равно скоро заканчиваться, нельзя же бесконечно прыгать по рингу. Жизнь боксеров как спортсменов, а не просто как легенд, стремительно укорачивается с каждым новым витком технологической сингулярности. Работать на якудза просто. До идиотского легко. Он — не самая яркая лампочка в холодильнике, но ему говорят что-то сделать, и он без особых проблем это исполняет; в самом деле, нет ничего особо сложного в том, чтобы выбивать долги или сопровождать видных людей куда-то в столь же видные места. Иногда он работает чистильщиком. Иногда — заметной фигурой на фоне во время всяких встреч. Порой боксирует с ребятами в офисе, когда они хотят разогреться, мылит им шеи только так. В целом, жизнь неплохая. Долгие выступления на публику дают ему какой-никакой опыт игрой мордой на публику, и, поэтому, через какие-то десятые связи с его боссом связывается некий режиссер с невообразимо странной идеей про героический фильм об Окинаве (парень явно знает, как навариться на последних трагедиях). Он хочет Райго к себе в фильм в качестве одного из видных соперников главных героев, и Райго без проблем соглашается, потому что боссу идея по нраву. На съемочной площадке шумно, но забавно. В общем-то, все хорошо. Оплошности случаются, конечно. В конце концов, Райго не самая яркая лампочка. Один раз он влетает в квартиру, чтобы выбить дерьмо из должника, все идет гладко, тот верещит, когда кулак встречается с его носом, пижон с осветленными волосами… А потом Райго осознает, что промахивается. Квартира не та, этажом выше надо было. Но он не теряет лица: говорит, что окажет блондинчику одну услугу, бесплатно, и тот (менеджер крупной корпы, как оказывается) с радостью хватается за это предложение. Минору Эйджи, так зовут этого тронутого, но он симпатичен Райго, потому что знает, как делать работу. А остальное того уже мало волнует. Но потом начинается та херня… Райго слышит крайне мало; в основном то, что против подопечной этого самого Минору Эйджи начинают акцию. Тот ищет информацию, натыкается на предположительный след, потом у него окончательно плавится крыша. С корпоративными торчками на наркоте такое постоянно, Райго не удивлен. Удивляется он в тот момент, когда с пацанами по заказу от Минору приезжает на место, а там вместо врагов — детский дом. Райго так и выпадает в ступор. Ну, заебись. Минору может хоть раком встать, ни за какие коврижки Райго детей убивать не станет; это он ему и говорит. Тот, уже давно за точкой разумного, начинает сыпать угрозами, предлагать больше денег, скулить и обзываться, совсем едет крышей, это понятно, и Райго искренне обещает ему снести его несчастную голову, чтоб не мучился. Они вешают трубку. Потом, видимо, башка у этого долдона проясняется, он вроде как извиняется, и они расходятся мирно. За это Минору можно даже уважать — каким бы психопатом он не был, но точку ставит в нужное время, без истерик. Так думает Райго. Но, оказывается, ублюдок таит на него обиду. Решает отомстить. Нанимает чистильщиков «одокуро», красного и синего еблана. И те приходят по его голову… Драка честная, этого не отнять. Но каким бы отличным боксером не был Райго в прошлом, как хорошо бы не знал, куда бить больнее, он — ничто против хромированных до самой жопы торчков, которым даже вмятый лицевой имплант не помеха. Человек бесконечно далек от машины. Все это знают: спортсмены, комиссии, наниматели и шиноби: поэтому проводят четкую грань. Но не эти. Они злятся, конечно, пищат своими смешными роботизированными голосами, несерьезно, но, в итоге, справиться с ним для них — не такая уж и большая проблема. Наверное, это ад. И его туда затягивает Минору Эйджи. Они не церемонятся, когда рубят конечности. Им все равно, когда они обмениваются шутливыми диалогами про нанимателя, пока он валяется у них в ногах в собственной крови. Для них, он — прежде всего товар, заказ, и им плевать, что с ним станет. От сознания, не утонувшего в круговороте боли, остается так мало, что Райго начинает думать: вот он, конец, довольно пососный, но эта мысль быстро растворяется в агонии, в какую превращается каждая новая секунда существования. Даже если ему повезет, даже если он выживет (чудом), на этом можно ставить точку. Все, чего он добивается в предыдущие годы, превращается в труху, оно не вернется. Мысли хватаются за эту идею и терзают ее, переживая вновь и вновь, пытаясь удержать крохотную надежду, что спасение все же придет, что что-нибудь произойдет, чудесное, но вместо желаемого из агонии его вырывает крайне знакомый надменный голос корпоративного ручного психопата. Один из хромированых ублюдков наклоняет планшет с трансляцией, на которой видно знакомое лицо с хищным взглядом, и вместо хоть какой-то пародии на муки совести этот урод шипит: — Я говорил тебе, что мы расстанемся, как хорошие партнеры. Он говорит что-то еще, но воспоминания об этом размываются; остается лишь его взгляд, полный самоуверенности, и Райго думает: надо было его тогда убить. Ошибся — ничего, бывает. Никто бы не хватился Минору надолго, никому не было бы дела до того, как именно тот умер бы. Менеджеры умирают повсеместно; и он стал бы одним из многих, кто исчез в этом бесконечном перечне мертвецов. Но, к сожалению, Райго тогда решает поступить по совести: это его и губит. Он не слышит голосов хромированных торчков, но видит, как к ним выбегают похожие, поменьше, заменившие еще не все. Они тянут свои грязные руки к нему, словно бросившиеся на добычу хищники, и Райго хочется рявкнуть: чтоб отвалили, но язык, если от того что-то остается, не слушается, поэтому прощальных слов и нет. Вот и спета твоя песенка, проносится в голове финальная мысль голосом Минору. Да, черт возьми. Как же жаль. Его убивает собственная совесть. Если бы только… Если бы только… Лезвие входит где-то под шеей. И гаснет свет. Но это — не конец. Они выдирают его из посмертия, буквально разделяя с умирающим телом; запихивают мозг в хромовую клетку, и, первое, что слышит его пробуждающееся сознание — вой таких же, запертых вместе с ним. Какофония настолько громкая, что постепенно собственное «я» растворяется где-то во всеобщей агонии, не заканчивающейся, не заканчивающейся. Воспоминания, эмоции, чувство, даже собственное имя уходят на задний план, и остается лишь последнее, за что крепко цепляется побывавший на грани жизни и смерти мозг — воспоминания об ублюдке с алыми, как кровь, глазами и кривой насмешливой ухмылкой.. Проносятся галлюцинации. Напоминают неоновые контуры в темноте с повторяющимся паттерном, уже далеким, таким, что не разобрать, его ли это мысли: лицо тренера перед финальным боем, ринговый звонок, крик режиссера — «съемка пошла», усмешки актеров при возне с фальшивой кровью, кулак, занесенный над лицом не того человека… Все это сливается в красочный калейдоскоп, и не прекращается, не прекращается, просто постепенно темнеет, и пульс сохраняет ярким одно лишь, отставляя остальное назад: Минору, Минору, Минору, я убью тебя, Минору. Может, Райго реально этого заслуживает? Что остается идейным? Что ступает на эту дорожку, решает присоединиться к якудза, что… Когда он распахивает глаза, то видит впереди лишь полумрак. Не пошевелиться: наверное, потому что его тело в разобранном состоянии висит на крюках, словно готовое к сборке. Вон, руки, ноги… Части торса… Все из стали, все из железа. От человека уже ничего. Зрение постепенно фокусируется, и, наконец, выделяет фигуру прямо перед собой. В руках — будто сварочный аппарат. Насвистывает себе какую-то мелодию под нос. Поднимает голову и видит, наконец — встречаются глазами. Еще один хромовый торчок. — Какой живчик, — вдруг улыбается, отчего двигающиеся части в искусственной челюсти с тихим щелчком сходят с мест. — Ну, ну, придержи коней. Еще успеешь порезвиться. И, как-то вот так, личность Райго окончательно растворяется в вое чужих голосов; и в секунду, как он закрывает глаза, их открывает новое творение Железного Тецуо.