EDO 2103: эдомоногатари

персонажи: Нико, Иккуко ► Нико навещает Иккуко спустя неделю после смерти матери. Нико бывает в этом доме нечасто. Признаться, он не самый большой фанат заходить в гости, гораздо веселее бродить по улицам или мелким кафешкам, там есть атмосфера, очарование, то, что напоминает ему — вся жизнь впереди, и он крепко держит узду, но иногда заходить все же приходится. Поэтому Нико очень хорошо знает, где живет Иккуко, и как выглядит ее семья. Порой ему почти неловко сюда приходить: отец Иккуко вечно смотрит на него таким взглядом, будто прекрасно знает обо всех шалостях с их стороны, просто усиленно делает вид, что не видит, а вот мать наоборот — что осведомлена, но осуждает. Но мама у Иккуко довольно добрая: она никогда не осуждает Нико вслух, лишь вздыхает, и этот протяжный усталый вздох Иккуко перенимает у нее целиком, как и тупой старший брат, с которым у Нико по каким-то причинам вражда. Он уже и не помнит, и не уверен, что помнит сам Сакура — они просто враждуют, и это нормально. В дозволенных мерах, разумеется: потому, когда Акеми на руках у Нико начинает пускать пену изо рта, он звонит именно ему, и Сакура его не посылает. Сегодня он приезжает к поместью Ито сам. Тут не такой богатый дом, как его. Это нормально; не все люди живут таким образом. Брат, наверное, осудил бы его за одну мысль о том, что это можно посчитать плохим, хотя Нико никогда так не подумает, и старший брат это прекрасно понимает… Он тормозит на одолженном у Тануки из его невообразимо огромной коллекции мотоцикле прямо перед воротами и смотрит на них несколько секунд, после чего нещадно трет затылок. Черт. Как же это все неловко. Было бы проще, знай он, что говорить. Но Нико — просто Очень Богатый Школьник, который живет в свое удовольствие и иногда слышит гундеж от старшего брата о том, что надо вести себя немного солидней (в этом смысле они с братом Иккуко невероятно похожи, и он понимает ее чувства — раздражение, но вместе с тем привязанность). Он не знает, что говорить своей девушке, когда у нее убивают мать. Это событие просто дикость. Кому потребовалось убивать ее? Ито Умэко никому не переходит дорогу, ее муж — просто знаток биржевых игр, не более. Они настолько неинтересны тем, кто способен на такое, даже не чрезмерно богаты, что Нико лишь теряется в догадках. В день, когда это происходит, он ощущает невероятную беспомощность, когда с Иккуко связываются люди из «Йошивары» и сообщают эту ужасную весть; может лишь бессильно обнимать ее, пока она все плачет и плачет… Он дает ей время. Неделю. Говорит, что понимает (врет), что знает о том, что нужно побыть в одиночестве. Просит позвонить, если захочется поговорить. Иккуко лишь хнычет, но все равно обнимает его на прощание, и он знает — она благодарна. Правда. Все это очень неловко и неправильно, и он не знает, что еще добавить, поэтому старается играть роль приличного парня, который точно найдет слово, чтобы подбодрить. Иккуко звонит спустя неделю после похорон. Просит приехать. На входе в особняк его встречает экономка с грустным оленьим взглядом, которая позволяет закатить мотоцикл во внутренний двор. Она тоже выглядит расстроенной, но не говорит ничего; может, радуется, что жизнь в доме Ито хотя бы немного отвлекается от горечи, что в ней появляется хоть какой-то цвет. Нико ей вежливо улыбается и спрашивает, где сейчас Иккуко, и та кратко тихим голосом поясняет, указывая куда-то вглубь дома: — Юная госпожа на заднем дворе. Туда Нико и направляется. Он проходит через гостиную, насквозь; не видит никаких следов, все как и прежде, хотя знает, что те просто хорошо скрыты. От этого волоски на руках встают дыбом — страшно представить, что видит Иккуко, когда прибывают сюда. Боже, как хорошо, что у нее еще есть отец. Какой же это пиздец. На секунду он тормозит перед лестницей наверх и сглатывает, потому что знает — труп находят именно там. (он может лишь надеяться, что она не видит мертвое тело собственной матери) Иккуко действительно во внутреннем дворике; сидит на лавочке около бассейна, пустым взглядом сверля водяную поверхность. Волосы у нее собраны в две крупные косы по обе стороны, одета в домашнее легкое платье черного цвета. Никакого макияжа. Сложив руки на коленях, она словно закрывается от всего мира в раковину, не поворачивает головы даже когда Нико подходит ближе и опускается на лавку рядом. Лишь кивает. В руках, наконец, он замечает у нее какую-то мелкую плюшевую игрушку. Похоже на кота. Она все мнет ее, мнет… — Прости, — на выдохе произносит Иккуко, продолжая отсутствующим взглядом смотреть на водяную поверхность. — Хотела встретиться где-нибудь в городе, но… Как представлю, что оставлю папу одного… Она поднимает взгляд на второй этаж, и Нико невольно повторяет. В окнах кабинета сейчас темно, но на дворе день. Он тянет руку и обхватывает пальцами ее ладонь. Иккуко сжимает их, но все еще не смотрит. Опускает голову низко-низко. — Прости. Не хочу портить настроение слезами… Но я так больше не могу. — Все в порядке. Можешь не оправдываться, у тебя самый… самый повод для этого всего. В ответ Иккуко тяжело вздыхает и наклоняется вперед, поджимая колени, становится такой маленькой, совсем слабой. Они со своей бандой много всего воротят, иногда даже слишком опасное, вон, Сузуки помогает группе Акеми слинять из-под облавы корпы, в которой они узнают «Накатоми», но всегда все выходят сухими из воды. Даже бойня в «Нагаоке» обходит их стороной, хотя (опять) Сузуки тогда прилетает от капитана «Ши-Тэнно». Смерти, неудачи — все далекое. Совершенно незнакомое. Родители к этому вообще никак не причастны, но сейчас Иккуко бьют по самому больному. Она может сколько угодно говорить, что мать ее раздражает, но Нико знает — фигня. Иккуко маму любит. Любит… Любила. Они никогда не вмешивают родителей в свои дела. Это нормально; не только потому, что за это получат выговор. Это два разных мира, которые не смешиваются, но сейчас… Кто, почему. Зачем убивают ее мать? Нико может лишь теряться в догадках. Он размышляет: может, брат Иккуко знает. Может, все связано с ним — он ведь идет по карьерной лестнице вверх, и если кому-то переходит дорогу, то могут… Но тогда бы убили его. Так Нико думается. В смысле, так почти и случается, в клубе «Дзигокураку», Иккуко своими глазами видит, как ту крутую наемницу, Хотару, расстреливают, ее саму берут в плен, да и брату прилетает, так, что потом он ходит весь побитый еще долгое время… Она тогда тоже плачет, но не так горько, и Нико ей рассказывает небылицы, мол, ну и что, что было — никто же не умирает. Как говорится, ой. Он еще раз косится на окно кабинета. Размышляет, как повел бы себя сам. Глупо думать, что не расплакался бы. Плакать — нормально. Тем более в такой ситуации. Только тупые говорят, что мужики не плачут, хнычут еще как. Сдерживать эмоции плохо, если для публики еще можно выпендриться, то с самим собой надо быть честным. — Так страшно представить, — вдруг произносит Иккуко севшим голосом. — Дома никого не было. Лишь она одна. Одна умерла… Представляешь? — Ужасно. — Я все думаю, что она чувствовала в тот момент. Было ли ей страшно или больно. Но больше этого я думаю… Думаю… Думаю, что никогда не извинюсь перед ней. Нико поворачивает голову, склоняет набок. — За что? — За то, что была дерьмовой дочерью. Мы часто ругались. Постоянно цапались. Хорошо, что я не нахамила ей перед всем этим… Боже, как хорошо! Но — понимаешь? — я никогда больше не скажу ей, что люблю ее. Не извинюсь за свое поведение, не обниму. Знаю, мама все это знала… Но этого все равно не случится. Слезы катятся по лицу Иккуко, хотя выражение не меняется — мертвенное спокойствие. — Она такая красивая была, когда я ее в последний раз видела. Как живая, в своем любимом кимоно. Думала, с ума сойду, когда тот мужчина в зале кремации нажал на рычаг. Как можно, она же сейчас проснется, встанет… Утирает глаза кулаком. Игрушка смешно повисает, и Нико наконец понимает: она такая старая, что половина шариков-наполнителей уже потерялась, вот и виснет в кулаке. Лишь поджимает губы, водит большим пальцем по ладони Иккуко, но та не хнычет даже, просто вытирает слезы. Все трет и трет. Шмыгает, наконец. Тоже смотрит в окно. Поджимает губы. — Не знаю, как сейчас Сакура справляется. У меня хотя бы есть папа. А он же дурак. В смысле, Сакура. С ним поругался, и с мамой почти год до этого не общался. Лишь после заварушки в клубе приехал, и они вроде как поговорили. Он ведь всегда маменькиным сыночком был, ты только ему не говори. Мама то, мама се. — Я думаю, твой брат это переживет. Нико понятия не имеет, о чем говорит. Он просто предполагает — потому что знает, что Сакура знаком с концепцией смерти намного ближе, чем любой из них. Ему (из болтовни Иккуко, хвастовства) известно, что тот сначала работает с якудза, что убивает; он знает и про все задания, и слышит про дело, в котором этот самый старший брат Иккуко сам едва не дохнет, но чудом выживает. Они шутят про тату, и он помнит дурацкую фотографию Иккуко, когда та вынуждает брата сфоткаться с ней без рубашки, и помнит этот белый рубец на коже, словно ему вырывают кусок бока. Плюс он взрослый, старше их лет на десять. Взрослые воспринимают такие концепции проще. Так кажется Нико. (он просто не хочет об этом думать, вообще) — Я надеюсь. — Ну, ты же его видела… — Видела. Вот и весь разговор. Нико все равно на Сакуру. Нико не любит Сакуру, но понимает, что тот, наверное, как Иккуко предполагает, тоже не может найти себе места. Плевать, плевать, плевать. Не его проблемы. Единственное, что волнует его сейчас — состояние Иккуко… Черт. Честно говоря, он довольно паршиво с этим справляется. Стоит ему виновато улыбнуться, на ее лице — удивление. — Прости. Я, типа, должен тебе помочь, а в итоге только поддакиваю. — Да нет… Все в полном порядке. Я знаю, как иногда тяжело сказать что-то… такое. Подходящее. Они молчат некоторое время. Иккуко продолжает сжимать его руку, игрушка между пальцев болтается, полупустая. Что тут сказать? Что сделать? Нико не нравится ощущать себя беспомощным, но сейчас удается лишь это. Он зол: на все, но вместе с этим мысли разбредаются так далеко, что сложно сформулировать что-то конкретное. Понятно лишь одно: Иккуко нужна поддержка, но может ли он ее предоставить? Ту, что требуется? Это не просто что-то бытовое, как ссора с матерью (как бывало раньше). Намного сложнее. Мертвых не вернуть. Он смотрит на нее еще раз: с тенями под глазами, с осунувшимся лицом и выступившими скулами… Страшно, наверное, пытаться забыть, но раз за разом видеть в зеркале напоминание об утраченном — ведь Иккуко так похожа на мать. Как жаль, как же жаль… — Уже второй раз так. Там, в клубе… Из-за меня брата чуть не убивают. И теперь… — Это совпадение. — А вдруг это та же девчонка? — взгляд Иккуко словно стекленеет. — Ее месть. — Она бы не стала. Типа, иначе убила бы тебя. Аргумент убойный, Нико знает. Поэтому ответа на это не слышит, лишь крайне расплывчатое: — Надеюсь, брат найдет этого монстра. И убьет его. Ничего не отвечает, когда слышит тихий плач рядом. Месть — плохое слово. Ничем хорошим это не закончится. Он сам вспыльчив, часто бросается в драку не подумав, все — чтобы не дать замарать себя, но все равно понимает бессмысленность такого. Да и чтобы Иккуко думала в таком ключе… Он продолжает водить пальцем по ее руке, успокаивая, и то и дело косится на дешевую старую игрушку. Вот так он себя и ощущает. Пустышкой, не способной ни на что. Он не произносит ничего, когда Иккуко разжимает руку. Когда прячет лицо в ладонях. Лишь смотрит на серое скучное небо. Интересно, кто находит тело? Наверное, ее брат. Приезжает ли он сюда позже, или решает зарыться в работе? Ему с Иккуко явно есть что обсудить. Вот пусть делает свою работу, черт возьми, а не прячет голову в песок. — Что мне делать?.. Что мне делать?.. Как же он ненавидит свою беспомощность сейчас. Оброненная игрушка кота валяется на земле. Нико сверлит ее взглядом несколько секунд, затем тянет руку. — Мама… Мама… Вернись, мама… — Говорят, если лить слезы, то они становятся дождем на том свете. Он брякает первое попавшееся, что приходит на ум. Это ровно в той же степени абсурдно, что и глупо, но Иккуко неожиданно замолкает и смотрит на него слезящимися глазами; на секунду Нико вздрагивает, гадая, отчего же те не покраснели, потом вспоминает — ну да, аугментика. Сейчас она выглядит еще более несчастной, надо бы что-то сказать… Не додумывается, но протягивает кота обратно — немного пыльного, но Иккуко забирает. Несколько секунд она чистит пальцами игрушку. Нико смотрит за этим, иногда вновь косясь наверх, на кабинет. В окнах пусто. — Что это? — Мы как-то в детстве с мамой ходили в торговый центр один… Там были уфо-кетчеры, — на губах у Иккуко тоскливая улыбка, пока она вертит кота в руке. — Стоили совсем дешево, а мне так понравились игрушки… Она мне поймала одного. Сказала, в юности часто тратила на это деньги. Я еще думала тогда, куда же делась ее коллекция, а потом поняла. Папа когда увидел, спросил, мол, может нормального купить, а я так разозлилась!.. Он супер дешевый, но все еще мой любимый. Улыбка гаснет. Кот все еще лежит в руках, потасканный, старый. Невероятно дешевый, вон, расползается нить. Любимый. Детская игрушка, которой уже нет места в руках. Но последняя связующая нить с матерью, ушедшей. Ее не вернуть. Ее… Нико упрямо поджимает губы. — Какая же я дура… Надо было гулять вместе почаще. И говорить, что я ее люблю. — Она знала, Икку-тян. — Да, но… Но… Замолкает. — Надо папе сказать… Тоже. Поддержать его. Ему очень тяжело. — Хорошая идея. — Думаешь, этого будет достаточно? Они смотрят друг на друга. Достаточно? Достаточно грустить? Иккуко не знает, куда себя деть. Продолжать скорбь? Или попытаться продолжить жить? Никто не знает, что делать, когда умирает кто-то тебе близкий. Ты плачешь, плачешь и плачешь. Извиняешься около урны, скулишь по ночам. Но жизнь продолжается. Тебе приходится смириться. Каждый день кто-то умирает. Это грустно… но время пройдет. В конце концов придется смириться. Пожимает плечами. — Не знаю. Но ты ведь искренне грустишь. Уже неделю никуда не ходишь. Иккуко, нет ничего плохого в желании отвлечься. Ты не машина. Да и твоя мама наверняка сказала бы, типа, иди уже. Она ведь тебе лучше лучшего хотела. А не вечной скорби. Она опускает голову, поджимает губы. — Ты прав. Но такое чувство, что это неправильно. — Ну, нет ничего плохого. Я так думаю. Кто он такой, чтобы судить? В ответ он получает порцию натянутых улыбок, но чуточку более светлых; Иккуко кренится вбок, потом прижимается. Кладет голову на плечо и долгое время смотрит вперед, на бассейн, хотя мыслями очень далеко. Дешевый плюшевый кот в руке продолжает висеть между пальцев, и Нико смотрит на него: вот так она себя, наверное, и чувствует. Опустошенной. Кот, олицетворяющий их беспомощность в этом жестоком мире. Но не говорит ничего. Лишь обнимает ее за плечи, целует в висок. Ничего. Дальше будет лучше. Они справятся. Пройдет время... Залечит раны. Будет проще. Остается надеяться, что этот совет сработает для всех.