Память

Ночь была тихой и практически беззвёздной. Какузу оглядел пустую улицу. После Конохи дома в Такигакуре казались маленькими и уж чересчур провинциальными — соломенные крыши, сёдзи из дешёвой бумаги, почти в каждом дворе аккуратные ряды овощных грядок. Какузу вдохнул полной грудью. На мгновение ему показалось, что он уловил запах свежей древесной стружки и молодых побегов. Какузу вздрогнул и коснулся своего живота. По спине пробежал неприятный холодок, когда он ощутил что-то выпуклое и твёрдое на коже, но он провёл ладонью чуть ниже к паху и успокоился. Шрама там больше нет — теперь только большой шов с толстыми стежками. Всё закончилось. Он снова замер. Последние полчаса его гнала вперёд слепая всепоглощающая ярость. Он был истощён, чувствовал, как выпирают рёбра и тазовые кости, какими тонкими стали руки и ноги, знал, как много грязи осталось на его теле, но вместе с тем ощущал, что сейчас он сильнее, чем когда-либо. Под кожей копошилась последняя «пустая» маска. Нужно закончить дело и уходить. В воздухе послышался тихий короткий свист. Три тени с белыми лицами отделились от ночного мрака и оказались рядом с ним. Какузу сделал один большой шаг, потом ещё один, уже быстрее, потом ещё и ещё и, наконец, побежал вверх по улице. Неприятное чувство, оставшееся после воспоминания о Первом Хокаге, никуда не исчезло, только осело на затылке, плечах и шее. Они ощущались какими-то непривычно голыми. Его коротко постригли перед тем, как посадить в тюрьму. Они много чего у него тогда забрали, но волос почему-то было жаль больше всего, даже пустые места в рядах зубов не вызывали такой тоски. Не сказать, что Какузу считал волосы своей гордостью, но их красоту признавали все. Такие гладкие, густые и блестящие, они никогда не путались и не лезли в лицо, он даже не собирал их в хвост на миссиях, как другие. А как приятно было позволять кому-то особенному пропускать пряди сквозь пальцы, осторожно массировать кожу на голове и зарываться в них носом… Но об этом уже нет смысла думать. Всё-таки зубы надо будет восстановить в первую очередь. Улица поднималась всё выше и выше. Вдалеке уже слышалось журчание воды, у дома Главы Деревни был красивый сад с искусственными горами из камней, ручьём, который перечёркивали крохотные, будто сделанные для каких-то волшебных созданий, мостики, зарослями бамбука, суровыми валунами, покрытыми сочным зелёным мхом, и плавными изгибами дорожек. Тихое, спокойное место. У входа Какузу на мгновение замер. За спиной бесшумно застыли, ожидая приказа, маски, их зловещая чакра и сильное сакки расходились вокруг, будто круги на воде от брошенного камня. Какузу положил руки на сёдзи, луна осветила тёмные кольца татуировки на запястьях — мгновение, которого было достаточно, чтобы гнев разгорелся в груди с новой силой. В один прыжок он оказался внутри. Грязные ступни оставляли на белых татами чёрные следы. Из темноты показался женский силуэт.  — Господин Хибаку, это вы? Какузу удлинил руку, схватил девушку за шею и держал до тех пор, пока что-то не хрустнуло. Он отпустил её, и тело глухо рухнуло на пол. Служанка, судя по скромной одежде. Какузу метнулся вперёд. Перед глазами мелькали картины на сёдзи — портреты с позолотой, изящные деревья, демоны, боги, словно кто-то очень быстро листал иллюстрации в книге. Один из рисунков привлёк его внимание, и он остановился. На сёдзи в одной из боковых комнат был изображён дракон, кусающий себя за хвост. Какузу поразила точность и мастерство художника — аккуратно выписанные чешуйки, раздувшиеся от гнева ноздри, глаза, будто бы слегка светившиеся в темноте. Вместе с тем сюжет картины казался нелепым, и в то же время каким-то зловещим. Какузу раздвинул сёдзи и вошёл в комнату. На футоне слева кто-то спал. Какузу пригляделся получше, и, когда понял, кто перед ним лежит, его губы впервые за эту ночь растянулись в улыбке.  — Эй, отойди-ка, парень! За твоей спиной ничего не видно! Какузу отступил в сторону. На главной площади уже собралось много людей, хотя помост ещё пустовал. Он мог бы не приходить вовсе, во-первых, его раздражали толпы, во-вторых, он уже слышал новость на собрании джонинов Деревни. И всё-таки, ему хотелось увидеть всё своими глазами, запечатлеть этот момент в памяти во всём его величии. Быть может, он когда-нибудь изменит своё мнение о семье, заведёт детей, или возьмёт себе учеников и расскажет им об этом. Они будут сидеть, обязательно вечером, у костра на миссии или дома при свете лампы. Будут потрескивать дрова, или ночные бабочки будут биться о сёдзи, и он будет говорить об этом долго и в красках, как и подобает тому, перед чьими глазами вершилась история. Какузу слегка повёл плечами. Буквально пару месяцев назад ему выдали новый доспех, но он так быстро рос в последнее время, что чувствовал, как всё в мгновение становится тесным. Наконец, на помосте появились Глава Деревни, его жена с ребёнком на руках и Старейшины. По толпе пробежал и тут же стих ропот. Все замолчали в волнительном ожидании. Хибаку-сама откашлялся. Свет полуденного солнца подчёркивал его нетипичную для здешних мест внешность — он был невысоким блондином с рыжинцой, его лицо было маленьким и круглым, и из-за плавности линий немного походило на женское, глаза — серо-голубые, очень светлые, как будто кто-то взял ледышки и вставил в глазницы, черты длинные и тонкие, кожа молочно-белая с россыпью едва заметных веснушек на лбу и щеках. Все тени исчезли, и он выглядел ещё белее обычного, точно выгоревшая на солнце бумажная фигурка. Хибаку-сама обвёл взглядом стоящих внизу людей и начал говорить.  — Сегодня воистину особенный день. Вы уже знаете, что я давно веду переговоры с Хокаге-доно. Наша Деревня обладает достаточной военной мощью и множеством выдающихся шиноби, чтобы потягаться с Годайкоку, и лишь небольшая территория не позволяет нам стать одной из Пяти Великих Наций Шиноби. Наша борьба за признание продолжается и по сей день. Толпа одобрительно загудела. Хибаку-сама выждал паузу и продолжил.  — Я знаю, что каждый из вас ежедневно вносит свой вклад в светлое будущее. Я сердечно благодарю вас за это. — он поклонился. — Сегодня я собрал всех вас здесь, чтобы отпраздновать нашу общую победу! На переговорах с Каге и Даймё Пяти великих стран было принято решение передать одного из Биджу Такигакуре. Поди сюда, Юрико. Его жена подошла к нему и передала ребёнка. Из множества пелёнок выглядывало недовольное сморщенное личико. Как и все младенцы, он был похож одновременно на хмурого старика и на беспомощного слепого котёнка. Ребёнок вдруг завозился и закряхтел, готовясь вот-вот разреветься и заорать, и Хибаку-сама, улыбаясь, принялся укачивать его и шептать что-то на ухо. Какузу подумал, что с мыслями о детях он, пожалуй, погорячился. Наконец, ребёнок утихомирился, и Хибаку-сама поднял его высоко над головой, так, чтобы разглядели даже те, кто стоял у самого края толпы. Голос его вдруг стал стальным.  — Я отдаю своего первенца нашей Деревне! Этот ребёнок станет нашим главным оружием. Оружием, с помощью которого мы наконец-то сможем заявить миру о себе! Я сделаю свою дочь Джинчурики Чоумея! Толпа заревела. Какузу закрыл глаза и улыбнулся. Кто-то толкнул его локтем в бок. Мужчина, который пару минут назад просил его уйти, тёр глаза кулаком. Он повернулся к Какузу и сказал:  — Разве наш Хибаку-сама не герой? Какузу кивнул. Раньше он ненавидел ожидание, но сейчас наслаждался каждым его мгновением. Время словно стало осязаемым, плотно окутало весь окружающий мир, Какузу казалось, он ощущает его течение кожей, будто бы нырнул с головой реку. Наконец, он пришёл. Его появление было появлением истинного шиноби, практически незаметное, но Какузу так сильно желал этой встречи, что все его чувства обострились до предела. Если бы его ноги не касались пола — он бы услышал, как пульсирует в его теле кровь. Если бы он скрыл свою чакру — он бы ощутил тепло, исходящее от его кожи. Если бы он стал невидимым — он бы разглядел, как воздух обтекает его силуэт. Какузу ждал его, ждал с того самого момента, как за ним закрылась железная дверь с крохотным зарешёченным окошком. Тихий голос назвал два имени. Но ответа не было. Хибаку-сама раздвинул сёдзи. Наверное, он всё понял ещё до того, как вошёл.  — Кто бы ты ни был, я убью тебя своими руками… Какузу тяжело поднялся с пола.  — Значит это ты… — он сощурился, вглядываясь в его лицо. Какузу вышел вперёд, где было больше света, повернул к нему сначала левую щёку, потом — правую.  — Вот оно как… Хибаку-сама опустил глаза на тело женщины, лежащее у его ног. Его лицо стало каменным, но горя в глазах не было. «Он никогда не любил её, уважал, как мать своего ребёнка и как жену, но никогда между ними не было любви», — подумал Какузу. Это внезапное осознание могло бы его расстроить, но в рукаве ещё был припрятан последний козырь. В углу комнаты послышалась возня и тихое хныканье. Движение Хибаку-сама было молниеносным, но Какузу заметил его и ринулся наперерез. Разорванные щёки не позволяли ему говорить. Он ещё не привык к швам во рту, хотя с нитями в теле освоился достаточно быстро. Он бы многое хотел ему сказать, но только показал на ребёнка, а потом провёл пальцем по горлу. Маски плотнее оплели девочку нитями, и Хибаку-сама отступил.  — Не глупи. — он облизнул губы. — Она же ни в чём не виновата… — на его лице не дрогнул ни один мускул, но грудь под тонкой ночной рубашкой вздымалась всё быстрее и быстрее. Какузу почувствовал в пальцах приятное покалывание. Он вдруг вспомнил, как в детстве отец брал его на охоту, а после учил свежевать добычу. Если сделать на тушке надрез и потянуть за края, то можно одним движением снять шкурку и обнажить нежное розовое мясо. Главное — знать нужное место. Победа была уже близко. Над ними нависла тишина. Хибаку-сама молчал и, казалось, глядел на него, не сводя пристального въедливого взгляда, но Какузу видел, что краем глаза он то и дело посматривал в угол. Маски держали девочку крепко, руки и ноги были полностью увиты нитями Суйтона и Катона, где-то рядом маячил Футон. Она перестала всхлипывать, только молча таращилась огромными карими глазами куда-то в темноту и мелко дрожала. Какузу понимал, что если он сейчас использует свои разрушительные техники — на шум сбежится вся Деревня, и тогда ему не уйти. Хибаку-сама тоже не будет использовать ниндзюцу из страха навредить дочери. Пока девочка связана, он почти беспомощен. Если он и решит напасть, то тело его жены, лежащей на полу, не позволит атаковать мгновенно. Какузу всё продумал. Он чувствовал, как спокойствие и стойкость Хибаку-сама постепенно уступают место волнению, и не мог противиться накатывающему мягкими волнами чувству эйфории. Казалось, что ступни вот-вот оторвутся от пола, и он воспарит. Сколько же он ждал этой возможности отмстить, и вот момент настал, и враг был бессилен. Луна вновь вышла из-за облаков, и по комнате разлился её неяркий серебристый свет. Какузу вдруг сделал шаг вперёд. Хибаку-сама инстинктивно отступил назад. Какузу опустил подбородок, словно наблюдающий за жертвой хищник, и улыбнулся одними уголками разорванного рта. Простое движение давалось ему с трудом, он почувствовал, как щёки неприятно натянулись, но не обратил внимания на боль.  — Послушай… Она ведь не простой ребёнок, верно? Если она… — он осёкся, но быстро взял себя в руки. — Если она погибнет, то Биджу вырвется наружу. И тогда — всей Деревне конец. Какузу молчал.  — Папа… — тихий, едва заметный голос. Хибаку-сама бросил взгляд на дочь, напряжённо свёл вместе брови, а потом посмотрел на Какузу с неприкрытой всепоглощающей ненавистью.  — Да послушай ты! — рявкнул он — Хочешь мстить мне — мсти, сукин ты сын! Но хотя бы в последний раз прояви благородство! Будь шиноби Такигакуре и прими свою судьбу с достоинством! — он вдруг опустил взгляд, но потом снова с достоинством вскинул голову. — Чего ты хочешь?! Моей смерти?! Какузу ткнул пальцем себе в грудь. С минуту Хибаку-сама молчал, на его шее медленно опустился, а затем вернулся на место кадык. В этот момент Какузу особенно остро ощутил своё превосходство. Он вытянул вперёд руку и выпустил нити из шва в предплечье. Они заизвивались в поисках добычи, а потом устремились в сторону Хибаку-самы. Неожиданно комнату заполнил ярко-оранжевый, словно отблески пламени свет. «Что за чёрт?» — подумал Какузу. Свет шёл из угла, где была связанная девочка, он бросил туда быстрый взгляд и едва не отшатнулся. С ней творилось что-то ужасное. Лицо было искажено в гримасе страдания и злобы, по щекам текли ручьём и тут же испарялись слёзы, но страшнее всего выглядела её кожа. На ней пузырилась, словно кипяток, настолько зловещая чакра, что маски, державшие её, отпрянули в сторону. Кожа слезала с неё живьём, и её крохотные клочки взмывали вверх, исчезая чуть выше головы, словно искры костра. По мере того, как её кожа таяла, внутри обнажалось нечто красное, как лава в жерле вулкана, и полное какой-то первобытной чистой ненависти. От него исходило неестественное свечение, и его лучи, словно радиация, проникали во всё вокруг. Внезапное молниеносное движение спереди вывело Какузу из оцепенения, он отпрянул, но было уже слишком поздно. Он почувствовал сильный удар основанием ладони по подбородку. Его зубы клацнули, и рот наполнился солоноватой кровью. Перед глазами, словно серебристая птица, тускло сверкнул кунай. Какузу в последний момент успел укрепить руки Дотоном и закрыть шею. Он ударил Хибаку-сама ногой, целясь в живот, но попал в колено. Послышался хруст, он застонал и покачнулся. Какузу схватил его за руку нитями и с силой швырнул куда-то вправо. Хибаку-сама ударился спиной о шкаф, оттуда посыпались книги и какие-то флаконы с косметикой. Зазвенело разбитое стекло, комнату наполнил запах лечебных трав и цветов. Какузу ринулся вперёд, подхватил с пола кунай и набросился на лежащего в груде вещей Хибаку-сама. Неожиданная ударная волна слева отбросила его в сторону, но он успел схватить Хибаку-сама за волосы, и вместе они провалились сквозь разорванные сёдзи в соседнюю комнату. Ребёнок выл, словно раненное животное, совершенно потеряв контроль. Вой переходил в истошный вопль, и в этом крике уже не осталось ничего человеческого. Хибаку-сама хрипло выдохнул.  — Сколько? Сколько хвостов? Если… если больше трёх… То мы все покойники. Это были его последние слова. Какузу занёс над ним кунай и что есть силы ударил посреди рёбер. Захрустели кости, послышался звук разрываемой на куски плоти, и спустя минуту он был мёртв. Какузу с какой-то остервенелой радостью впихнул чужое сердце внутрь своего тела и согнулся пополам от боли, когда под кожей в исступлении зашевелились нити. Четвёртая за ночь победа придала ему ещё больше уверенности. Он хотел расправиться и с девочкой, чтобы от Главы Деревни больше ничего не осталось. Из соседней комнаты доносились полные боли и ярости крики, сквозь разорванные сёдзи прорывались лучи яркого света. Какузу огляделся. В этой комнате было пусто. Вдруг он услышал голоса людей. По коридору побежали слуги. Он с сожалением бросил последний взгляд на комнату девочки, призвал назад все маски и выбежал наружу. Может быть, когда-нибудь потом, после того как всё уляжется, он вернётся, и тогда… На улице едва занимался рассвет, светло-серое небо раскинуло крылья над Деревней, а внизу вовсю полыхало пламя. Где-то вдали зазвонили в колокол. Когда горизонт окрасился в розовый, Какузу уже был на границе со Страной Земли.  — Ты ещё её в лобик поцелуй, заботливый такой стал, аж блевать хочется. — Хидан поднялся с земли и зашуршал плащом. Какузу вздохнул.  — Что-то ты сегодня быстрее обычного.  — Да-а, и вправду сегодня быстро управился с обрядом. Это потому, что до этого двух жертв принёс. Джашин-сама доволен мной. — Какузу не нужно было видеть его, чтобы знать, что сейчас он прижимает к губам амулет. Он склонился ниже над Фуу, внимательно разглядывая её раны, старался, чтобы стежки были маленькими и аккуратными, но выходило как-то кривовато. Какузу раз за разом распускал их и принимался за шитьё заново.  — А ты чего там делаешь? — над ним нависла тень с трёхлезвийной косой.  — Если она умрёт до запечатывания, у нас будут большие проблемы. Хидан только фыркнул и стал отряхиваться.  — Эй, Какузу, посмотри, у меня спина чистая? Какузу метнул на него быстрый взгляд.  — Вроде бы, да.  — А жопа?  — Не испытывай моё терпение!  — Ну, ты сам подумай, я ж не могу так извернуться, чтобы самому точно проверить! Может, засрал плащ, покуда лежал в этой пылищи, и так и буду ходить, — он усмехнулся, — позо-о-орить организа-а-ацию.  — Я занят! Не морочь мне голову! Хидан что-то проворчал себе под нос, но отстал. Какузу закончил работу, но не хотел идти к нему и в очередной раз выслушивать его нытьё. Вместо этого Хидан сам подошёл к нему, уселся на лежавший рядом камень, положил руку на колени и опустил голову.  — Пожрать бы.  — Ага.  — Скоро этот Зецу, мать его, явится? Опять до посинения тут торчать. Бля, я так устал от этих сраных миссий. У меня от этой блестящей херни до сих пор глаза болят. — он почесал щёку. — Всё, после этой надо найти какое-нибудь приличное место. Хочу побриться уже наконец нормально, а то хожу, как хуй обоссанный. Какузу было лень ему отвечать. Он ещё раз прокрутил в голове Хиданову метафору и прикрыл глаза. В траве застрекотали кузнечики. Через несколько минут Какузу открыл глаза и уставился на Фуу. Она всё ещё лежала без сознания. Её волосы сбились в колтуны, на одежде засохли пятна крови. Какузу подумал, что, если не перенести её в убежище как можно скорее, она умрёт. В стороне завозился Хидан. Он цокнул языком, пробубнил что-то сам себе, потом достал своё копьё и стал вычищать с него кровь. Через какое-то время ему это надоело, он встал и с наслаждением потянулся, разведя руки в стороны так широко, что на груди выступили рёбра.  — Куда собрался?  — На прогулку, блин. — ухмыльнулся Хидан. — Не волнуйся, я тебя не оставлю. Можешь не скучать по мне. — он засмеялся, а потом ленивой походкой скрылся за кустами.  — Какузу… — он тут же обернулся и внимательно посмотрел на Фуу. Она пришла в себя и пыталась приподняться на локтях. Какузу схватил её за плечо, надавил и заставил лечь обратно.  — Не дёргайся. Она закашлялась и обмякла. Взгляд её бродил по поляне, ни на чём не задерживаясь. Вдруг она посмотрела на Какузу и тихо сказала:  — Он тебя сразу узнал…  — Я его тоже.  — Что же ты сидишь? Ждёшь погони? — она облизнула сухие губы. — Ты хочешь всем отомстить?  — Я уже давно отомстил. — ответил он холодно, но она продолжала, как будто не слышала.  — Погони не будет. Никто не знает, что я здесь. Это ведь Шибуки позволил мне пойти на экзамен, это только между нами… — она помолчала, а потом добавила. — Шибуки — это новый лидер Деревни, ты об этом знаешь?  — Мне нет дела до Деревни, ясно?! — рявкнул Какузу, но тут же одёрнул себя и опустил глаза. Собственная злость раздражала его ещё больше, чем глупые вопросы девчонки.  — Он хороший, Шибуки-сама. Он относился ко мне по-другому, не так, как все… Ведь после того высвобождения много лет назад люди стали опасаться Джинчурики. Какузу внимательно посмотрел ей в лицо. Оно выглядело ужасно уставшим — под глазами тёмные круги, губы бледные, с синеватым оттенком, на лбу проступила крупная морщина.  — А знаешь… Ведь Шибуки-сама такой добрый, что мог бы тебя простить за ту миссию. — её голос звучал всё тише и тише, а последнюю фразу Какузу едва расслышал. — Если бы только ты родился не тогда, а сейчас…  — Много болтаешь… Ты всё равно умрёшь, но сейчас побереги-ка лучше силы. Будь шиноби Такигакуре и прими свою судьбу с достоинством. — Какузу отвернулся. Больше он ничего не сказал. Минут через пятнадцать появились Хидан и Зецу. Хидан вовсю ругался с Чёрным, и жаловался на долгое ожидание. Белый только тихо посмеивался над ними обоими.  — Я смотрю, вы тут закончили. — сказал он, когда подошёл ближе к Какузу. — Мы заберём её. Какузу ничего не ответил. Хидан внимательно посмотрел ему в глаза, а потом прикрикнул на Зецу:  — Ну так шевелитесь! Или тебя, ой, то есть, ва-ас, надо опять три часа ждать?  — Иронично слышать это от того, кто сам всё время задерживает миссии. — ухмыльнулся Белый.  — Ты, ублюдок, будешь меня жизни учить?!  — Пошли, Хидан. — Какузу повернулся к ним спиной и пошёл прочь. Хидан взгялнул на Зецу и презрительно фыркнул. Белый едва не лопался от смеха. Хидан потянулся было за косой, но потом оглянулся на Какузу, который уже был довольно далеко, прорычал напоследок что-то нецензурное, и пустился вдогонку. Поравнявшись с ним, Хидан всё пытался заглянуть ему в глаза. Какузу злился, но терпел. Наконец, он прекратил свои попытки, и дальше они шли в полной тишине. Только шумел где-то в верхушках деревьев ветер, и в воздухе звенели насекомые. Какузу чувствовал только сильную усталость и ноющую боль в мышцах. Да, отомстил он и вправду уже давно. Но миссия есть миссия. «Скорее бы вернуться к заработку» — подумал он.