Fade into you

Ночь мы просидели. Я обнимал Мирона, шептал слова утешения, ждал слёз, истерик, но он был как неживой. Оболочка человека, а внутри — кромешная пустота. Дышащий мертвец. У него даже руки-ноги похолодели. Я испугался, хотел похлопать по щекам, привести его в чувство, но не решился. Раньше я не встречал людей, перегорающих так внезапно, в одночасье. Из живого, нагловатого и сексуального юноши он вдруг превратился в механическую куклу, неодушевлённое тело. И я не знал, что делать. Меня переполняли чувства, главным стало отчаяние. На рассвете я легко поцеловал его в висок. Мирон остался безучастным. Он полулежал в моих объятиях, я растирал его холодные тонкие пальцы. — Поплачь, — тихо посоветовал я. Мирон, не глядя, покачал головой. — Скажи что-нибудь, — почти взмолился я, сжимая его плечо. Все время он молчал. — Что? — едва слышно откликнулся парень. Я встрепенулся. — Мирон подал признаки жизни. — Почему ты не плачешь? Легче станет. — хрипло предложил я. У меня словно тоже голос пропал. — Я не могу. И легче не станет, — безэмоционально ответил он. — Утро. Мы не можем сидеть так вечно. Нужно встать, согреть тебя. Надо жить, Миро, — мягко, но настойчиво уговаривал я. — Зачем? — впервые он взглянул мутными, ничего не выражающими глазами. Меня уколола недосказанная мысль: зачем, мертвецы ведь не встают из своих могил? Именно так это прозвучало. — Просто надо, поверь, — убеждённо повторил я, поднялся и силой поставил его на ноги. Он слегка покачнулся, но устоял. — Что надо? — непонимающе спросил он. — Тебе нужно в душ и жить. А мне — любить тебя, — серьёзно ответил я. И внутренне поморщился, оценив херовый пафос фразы. И почему меня манят возвышенные, блять, чувства? — Ты хотел сказать, ебать меня? — резко спросил Мирон, глядя прямо в глаза. В его взгляде появилась жесткость, он словно говорил: «я хлебнул столько дерьма, что не верю никому. Иди нахуй со своей мнимой любовью». — Я сказал, что хотел. Пойдем в душ, — твердо велел я, думая, сейчас меня пошлют, но Мирон подчинился к моему облегчению. Мы пошли в ванную комнату и разделись. Я краем глаза заметил мурашки холода на его бледной коже и нежелавшие сходить, сука, желтеющие синяки. Установив душ сверху, я забрался в ванну. Через мгновение у меня едва не застучали зубы — белая эмаль была ледяной. И это летом, нахуй! Блять, в моем персональном котле в преисподней будет адски холодно! Я покачал головой, включил горячую воду, чувствуя, как постепенно металл нагревается, и тепло разбегается по венам, подгоняемое кипятком. А Мирон тупо стоял и смотрел перед собой, как мертвая кукла, у которой кончился заряд. — Залезай сюда, — позвал я и протянул ему руку. Он вновь подчинился, и я привлек его к себе под бьющие струи. Он зажмурился и открыл рот. Мокрые темные брови и волосы, облепившие острые скулы, влажные краснеющие губы, тонкие руки, запястья, пальцы… даже сломленный Мирон…у меня от него дыхание останавливалось и сердце пропускало удары, бля. Я хотел его и не мог скрывать — очень скоро мой член упёрся ему в бедро. — Мне сосать сейчас? — сипло спросил Мирон, открывая глаза и уставившись на мой стояк. — Что? Нет, конечно, нет. Я бы не стал, блять… Нахуй, прости, я просто озабоченный. Но ни за что, не надо, — принялся бормотать и оправдываться я. Мне было стыдно и отвратительно, что даже в такой серьезный момент, когда моему любимому человеку плохо, и у меня самого душа рвется от отчаяния, мой хер выдает, что я — тупое, бесчувственное животное. — Да ладно, мне же не привыкать. Это так, мм, несложно, — горько усмехнувшись, Мирон начал опускаться на колени, но я твердо подхватил его и поставил обратно на ноги. — Нет, в таком состоянии ты сосать не будешь, — отрезал я. — В каком, блять, состоянии?! — истерически рассмеялся Мирон. Его прекрасное лицо исказила гримаса, во взгляде светились дикое отчаяние и злоба. Я даже подумал, что он свихнулся. Но Мирон быстро отвернулся, и я заметил его крепко сжатые кулаки, стараясь не смотреть на нежные ягодицы. — Прости, Дима. Ты, наверное, хороший. Это просто я — больной ублюдок. Сумасшедший, — тихо проговорил Мирон. — Станешь тут сумасшедшим, пережив такое, — сказал я и обнял его обеими руками. Мы стояли под струями, наши тела разгорячились, но внутри каждый горел чем-то своим. Он — болью и злостью, я — отчаянием и похотью. По крайней мере, Мирон оживал на глазах. — Если ты думаешь, что видел худшее, что со мной случалось… — покачал головой Мирон. — Расскажи все, мой нежный, — ласково попросил я. — Я грязный очень… И сам подписался на все ужасы в моей жизни. Я уже говорил, что моего извращенца заводит боль, и он избивает меня.Так ещё и насилует. Но запрещает мне принимать наркоту и напиваться. Он, блять, хочет, чтобы я страдал для него. Осознанно, каждый раз, физически и морально. Он ждёт, когда я сломаюсь окончательно. Это — прописанная часть моего блядского контракта. Мы расстаёмся, когда у меня едет крыша. И он специально доводит меня до срывов, — поделился Мирон. — После встречи с ним меня трясет. Однажды я проснулся в реанимации, попал туда с разрывами и внутренним кровотечением. В предпоследний раз я уже стоял на стуле с веревкой на шее, и только воспоминания о том, как он душил, не дали дойти до конца, — негромко рассказывал Мирон, его слова впивались в сознание даже сквозь шум воды. Я был в ужасе от его откровений. Сколько же боли пережил этот ещё, по сути, мальчик? — Почему ты реально не бросишь урода и не разорвёшь контракт? — приникнув к его уху, спросил я. — Я должен огромные деньги его бандитам за испорченный товар, больше миллиона евро. Этот чертов кастинг… он ведь был не просто среди шлюх. Его проводили среди провинившихся, но желающих отработать телом парней. Мы все, включая меня, никогда раньше не занимались проституцией, — спокойно пояснил Мирон. — У меня не было выбора. В противном случае я бы никогда не вернул деньги в срок, и меня убили бы с особой жестокостью. — Ты преувеличиваешь…– неуверенно начал я. — Нескольких моих знакомых, которые попали на этих бандосов, нашли в пакетах. И мне намекали, что я следующий. Они ведь уже тогда меня избили и изнасиловали. Я ужасно боялся их и толстосума, терпел все унижения и издевательства, ещё и цеплялся за эту жалкую жизнь. А мой контракт, по сути, это — билет в один конец. Я либо схожу с ума, либо сдыхаю в подвале под пытками, либо меня изощренно убивают бандосы. Выбор, блять, невелик. Я уже ходячий труп, — признался Мирон ровным тоном, он, не шелохнувшись, стоял в моих объятиях. — Я так понимаю, пойти к полицаям не вариант? — уточнил я. — Вообще не вариант. Мой извращенец — важная шишка в правительстве, он из верхушки немецких силовиков, но точная должность мне неизвестна. Там все засекречено. Да я и сам не агнец, за перевозку разной контрабанды мне впаяют лет двадцать, если правда всплывёт в суде — пояснил Мирон. — А если сбежать за границу? — предложил я. — Вернут как международного преступника. Говорю же, я был нищим идиотом и стал перевозить нелегальные вещи ради бабла, — мрачно сказал Мирон. — Тогда остаётся рассекретить толстосума и устроить международный скандал в прессе. Он слетит с должности, а мы в это время сможем сбежать, — подытожил я. — Рехнулся на почве спермотоксикоза? Это — самоубийство. На твоём месте я бы тут же свалил в закат. У меня нет будущего, — Мирон обернулся и посмотрел на меня долгим, тяжёлым взглядом. — Ты меня не услышал? Я влюбился, Мирон. И я тебя не оставлю. Либо погибнем, либо выживем, но вместе. И я, блять, настроен на выживание, — громко сказал я, перекрикивая водяной шум. Странно вести серьезные разговоры под душем, но мне было похуй. — Если выберемся из этой хуеты живыми, в чем я сильно сомневаюсь, позволю тебе любить меня во все дыры, сколько влезет. Только вряд ли это продлится долго. Я полюбить уже никого не могу. — Мирон повернулся и быстро сказал мне это на ухо. — Мы выберемся, Мирончик. Ты же не знаешь, из каких передряг я вылезал невредимым, — громко ответил я, сильно прижимая его к себе. — Я боюсь надеяться, — произнес он. — Первым делом нам надо уходить отсюда. В этой квартире мы как на ладони. Доверишься мне? — спросил я, гладя его обнаженное тело обеими руками. — Ммм, — простонал он в ответ и сильнее прильнул ко мне. Какой он был горячий и уже возбуждённый. Всё-таки его природная сексуальность была намного сильнее, чем у всех, кого я встречал раньше. Я опустил руку и погладил его вставший член. Вспомнив, что мы типа моемся, я потянулся и достал с полки шампунь. Массирующими движениями я намылил ему голову. Мирон отходил от тоски быстро — ещё одна недоступная мне сверхспособность. Его глаза слегка оживились, он даже улыбнулся, когда я начал втирать шампунь ему в грудь и в живот. Затем Мирон отнял бутылку и ловкими движениями намылил меня всего за полминуты. — Сейчас ты станешь чище, — почти торжественно сказал я и поцеловал его в губы. Мы стояли под душем и жадно целовались, долго и глубоко, а наши руки смывали пену с тел, лаская разгоряченную кожу. Я сгреб в ладонь оба возбужденных члена и резко дрочил. Мирон отстранился, закрыл глаза и тяжело дышал, открыв рот, словно хотел застонать, но звук не шел. Повинуясь какому-то слепому инстинкту, я встал перед ним на колени и начал покрывать поцелуями его живот, спускаясь все ниже к паху, сильно обнимая его за бедра и сжимая ладонями ягодицы. Я зарылся носом в мягкие паховые волосы, почувствовав тонкий мускусный запах мужского естества. Мирон открыл глаза и недоверчиво смотрел на меня. В его пристальном взгляде чувствовалось напряжение, будто он ожидал, что я сейчас оттолкну его, как грязную и недостойную интимных ласк шлюху. Но в тот момент я окончательно перестал воспринимать его как проститута. Он был просто «мой Мирон», и я без сомнений взял в рот. Это странное ощущение — сосать. Нежный член проскальзывает между губ и стремится глубже, насколько сможешь? Я старался убрать зубы и двигаться быстро, но неглубоко. Его запах и вкус казались мне возбуждающими, а само осознание собственного падения будоражило кровь ещё сильнее. Я, блять, сосу парню. Охуеть! Да нет, я просто показываю любимому заблудшему человеку, что он — не грязный изгой, а мой… И слишком много значит для меня. — Дима… — слабо простонал Мирон и до боли вцепился мне в волосы. Я продолжил сосать интенсивнее, а время текло вместе с водой. Мирон словно пытался меня оттолкнуть в последний момент, но я был сильнее и держал его крепко. Я нежно обсасывал головку хуя, когда почувствовал солоноватый привкус спермы на языке и осторожно сглотнул. Он кончил без вскриков и стонов, только на мгновение напряглись его ягодицы под ласкающими пальцами. Мирон расслабился и обмяк в моих объятиях.