По маршрутам другим

У Антона уходит какое-то время на то, чтобы смириться с новой реальностью. Хотя смириться — не самое подходящее слово: он ведь не то чтобы страдает. Хотя иногда Арсеньевские графские замашки доводят его до нервного тика, а бесконечные интервью утомляют, но все равно не так сильно, как многочасовые походы под дождем и снегом от Макдональдса до чужих квартир и обратно. Скорее, он привыкает к чужому мироустройству, к вселенной Арса, вращающейся вокруг медийности, редких отцовских сообщений, от которых лицо Попова всякий раз сморщивается, точно изюм, и бесконечной лжи. Хотелось бы побыть морализатором и сказать, что так нельзя, — но что Антону, он и сам в этом цирке один из главных актеров. Главное — быть благодарным. Это то, что он повторяет себе снова и снова. Быть благодарным за то, что просыпается на диване, который в разы лучше его прошлого заляпанного кетчупом престарелого матраса, за то, что утром понедельника он заваривает латте в пафосной кофемашине и листает новости вместо того, чтобы куда-то бежать. Это опасная позиция: легко скатиться в безусловную благодарность за Поповскую благодетель и упустить, когда (если) с ним начнут обращаться, как с последним дерьмом, но пока что такого вроде не происходит. Даже Арс, хоть и бывает иногда стервой, все-таки терпеливо прощает Антону его косяки, подсказывает алгоритмы действий в новых ситуациях и не забирает личное время. Шаст сидит на высоком барном стуле, выкрутив сиденье вверх до предела, так, что можно действительно болтать босыми ногами, не касаясь пола. В телефоне — паблик какого-то университета, одного из тех, куда он надеется поступить. В ушах эхом звенят слова Арса о том, что он может оплатить ему учебу, мол, счет Поповых не пострадает от нескольких миллионов, но Антон отмахивается: хватит несправедливо высоких выплат, большую часть которых он сразу же отправляет маме. Нечего тянуть больше, чем он реально стоит. Хотя чем дольше Шаст вычитывает нюансы подачи документов и усложнения в экзаменах, тем сильнее хочется стать содержанкой и до конца жизни гулять с Арсением по пафосным ресторанам, можно даже в ошейнике, только бы никогда в жизни не иметь дела с приемными комиссиями. Уведомления из Инстаграма приходят почти ежеминутно. Антон каждый раз думает, что нужно бы отключить, но, кажется, всплывающие комментарии бесят не так уж и сильно, и он только смахивает их вверх, мельком прочитывая, что пишет очередная восторженная фанатка. Это тоже становится открытием: про них с Арсением пишут какие-то фанатские тексты, делают видео: поначалу из мелькающих в разном темпе одиночных фото, но теперь у авторов набирается материал, и все чаще в таких роликах появляются совместные кадры. У Антона в Инстаграме — серия милых селфи с Арсением, которые он постит наполовину по контракту, наполовину — чтобы эти восторженные девочки могли слепить очередной коллаж, подписать цитатой о великой любви и вкинуть в сеть, чтобы за сутки получить несколько сотен лайков. Шаст подписывается на тэг «Артон», долго восхищается, какое красивое название теперь у их пары — и думает, что сам бы поверил в искренние чувства, если бы не знал ситуацию изнутри. И не важно, что Арс, например, от всех этих видео плюется и хочет даже закрыть комментарии к вынужденно опубликованным совместным фото, мол, в мире и так достаточно лицемерия, — но приходит Оксана, дает ему целительный подзатыльник, и Арсений, ворча, продолжает выкладывать в сеть доказательства великой любви, сопровождая тэгами, от которых фанатки еще больше расплываются умиленными лужицами. Антону больше всего запоминается #утопаювзелени (…чужих глаз) и #дуэльвзглядовнажизнь — на том фото лайк при нажатии всплывает между ними белоснежным сердечком, и многим это почему-то кажется многозначительным и милым. Очередная отметка на фото прилетает, когда кофе уже почти заканчивается, и Антон безуспешно запускает язык в чашку, пытаясь выловить остатки соленой карамели. Он переходит в приложение, надеясь увидеть очередной шедевр, — нет, он правда считает фанатское творчество классным, даже если сделано оно не идеально, — но натыкается на статью в очередном онлайн-журнале с провокационным названием. «Любовь Арсения Попова: правда или вымысел?» «Смогла ли провинциальная Золушка растопить сердце нефтяного принца?». И сплошным капсом, точно в насмешку над всем мирозданием, имя автора — Юля Пчелкина. Антону читать почти страшно. Он вспоминает хищный Юлин взгляд, копну рыжих волос, делающих ее похожей на львицу. Конечно, судить человека по внешности — нелепо, но девица явно красится в броский цвет, делает макияж, черные пятна вокруг глаз, делающие ее похожей на панду. Красиво — и опасно. А Шаст ведь не помнит, чем закончился ее разговор с Арсением и смогли ли они договориться. Антон почти заставляет себя опустить взгляд ниже, пролистать буквально на две строки. Статья начинается с провокационных историй и чужих недоверчивых комментариев: Пчелкина заботливо приводит аргументы о том, что отношения у Арса появляются слишком внезапно и ровно в тот момент, когда у Попова-старшего начинаются проблемы с выплатами зарплат сотрудникам. Это, по мнению Юли, странно: мол, многомиллиардная корпорация не может найти средств для своих же работников — и в этом Шаст в ней согласен. Но Пчелкина так умело приплетает этот факт к нему, Антону, что становится почти больно. А главное, Шастуну даже мысленно с ней не поспорить: он понятия не имеет, правда ли это, и, возможно, его действительно привлекли к гнусному отвлечению внимания публики. Сработало ведь — фамилия Поповых все чаще мелькает в прессе в связи с Арсовым романом, даже с того приема, где они были, новости в основном о выходе в свет Арса с его любимым, а про разгневанных работников — ни слова. Черт, Антон об этом даже не знал. Хотя ведь и не следил толком, не знает, решился ли вопрос, а если и нет — что он мог бы сделать? Позвонить Попову-старшему на личный номер и потребовать объяснений? Смешно и глупо. Но он все-таки понимает одно: никому из них не нужно, чтобы эта история всплыла таким образом. Если кто-то узнает, что их отношения — одна сплошная бутафория, картонная декорация… Это будет провал. Антон себя убеждает, что дело не в том, что он переживает за Арса или не хочет расставаться с ним так скоро. Нет. Он — просто меркантильная мразь, переживающая за свой доход, который с Поповыми вырастает не меньше чем в десять раз, плюс гора брендовых шмоток в придачу. Пожалуй, Шаст бы сломался окончательно, вот только из Арсовой спальни доносится тихий, почти незаметный грохот, будто кто-то элегантно, по-кошачьи спрыгивает с высокой кровати. Антон прислушивается: судя по всему, Попов заходит в ванную. Он выжидает минут пять, прежде чем дверь хлопнет снова, еще две, чтобы наверняка не застать своего номинального начальника обнаженным, и наконец идет в сторону чужой комнаты. Это не нарушение даже, не наглость: Арсений двести раз говорил ему не стесняться, свободнее перемещаться по дому и говорить, если что-то пойдет не так. Эти речи всякий раз звучат так участливо, что Антон почти готов поверить, будто Арсу на него не плевать, но обычно он все же придерживается напускной скромности. Но сейчас телефон с мерзкой статьей прожигает ладонь, не оставляя других вариантов. Лучше вломиться в чужую спальню, чем умереть от волнения здесь и сейчас. Антону кажется, будто под его ногами скрипят все возможные половицы, а в коридоре он едва не сшибает вазу, которая выглядит как что-то в разы дороже жизни самого Шастуна, так что к концу коридора он почти уверен, что вселенная пытается подать ему знак. То ли сам бог против того, чтобы он вламывался к Арсу, то ли Антон — просто неуклюжий придурок, не умеющий пройти и ста метров без повреждений, одно из двух. И ему очень хочется надеяться на второе. Дверь в Арсову комнату приоткрыта. Антон поначалу воспринимает это как знак, что ему точно можно войти, делает два шага, почему-то поднимаясь на цыпочки: не хотелось бы еще что-то задеть или сломать. И — зависает, когда слышит протяжный стон. Красивый, выверенный настолько, будто Попов прямо сейчас снимается в порно. Иначе для кого этот отчетный концерт? Антон почти уверен, что в него вселяется дьявол. Как иначе объяснить тот факт, что он подходит вплотную к двери, изворачивается, чтобы его двухметровая фигура не заслонила весь проем, и прижимается одним глазом к небольшой щели. Если бы Арс присмотрелся — наверняка бы заметил всевидящее око, исподтишка наблюдающее за ним, но Арсению явно не до того. Он стоит на коленях, вжавшись лицом в матрас, и Антону открывается потрясающий вид на обнаженную задницу, в которую Арс проталкивает, судя по всему, искусственный член. Стеклянный, он переливается в лучах утреннего солнца — красиво что пиздец, картины можно писать и выставлять в Русском музее. Шаст перестает дышать. Ему бы протереть глаза, ущипнуть себя за предплечье, чтобы проверить, не показалось ли, но он так и стоит, подглядывая за Арсом, и чувствует себя при этом настоящей мразью, но отойти не может. У него будто в стопах крошечные магниты встроены, а пол под ним — противоположный полюс, и не оторваться, не сдвинуться ни на миллиметр. Прямой путь от предательски расширенных зрачков до Арсовых бедер, которые вскидываются, будто отрицая гравитацию, и Шастуну, ну, чисто интересно, как возможно находиться в такой позе дольше пяти секунд и не умереть от боли в спине. Арсению, очевидно, не больно. Он стонет действительно порнографично и так громко, что у Антона два варианта: либо это представление специально для него, либо Арс до сих пор не дрочил, когда он был дома — такую громкость он бы запомнил. Но думать об этом не получается. Шаст то и дело отвлекается на происходящее в спальне, точно под гипнозом прослеживает путь Арсовой руки от бедер до члена и облизывается, когда тот резко проводит ладонью по всему стволу, другой рукой продолжая вколачивать в задницу переливающийся стеклянный член. Антон не очень понимает, зачем ему информация о том, что Арсений любит жестче, но все-таки не до боли: после Арсовых рук на ногах остаются блестящие следы смазки, и, он уверен, стоит лишь подойти поближе, чтобы услышать хлюпанье из чужой задницы. Шаст от этой мысли почти краснеет: лицо горит так, будто он в жизни не занимался сексом, и вообще, полжизни провел в монастыре. Впрочем, у него не было секса достаточно давно, чтобы его собственный член в пижамных штанах налился кровью и приподнял мягкую ткань цирковым шатром. Ну, он ведь тоже — тот еще клоун. К моменту, когда Арсений ускоряется и наконец замолкает, — Антон фантазирует, что он при этом прикусывает губу, — рука Шастуна уже скользит под резинку пижамных штанов, и он сам себя презирает, но все-таки рвано дрочит, второй ладонью затыкая свой рот. Ему, в отличие от Арса, не позволено скулить побитой псиной, да и не дышать лучше — благо, это несложно, потому что воздух и так встает комом в горле, а рот наполняется слюной, которую не сглотнуть. Арсений вскрикивает, окончательно падает на кровать, продолжая толкаться в заботливо подставленную собственную ладонь. Шастуну с его места в первом ряду видно, как блестит чужая спина от пота, а фаллос появляется и исчезает, в какой-то момент почти проваливаясь в выпяченную задницу — благо, большие стеклянные яйца на конце игрушки спасают Арса от катастрофы. Предусмотрительно. Антон не сдерживается уже. Мораль, нравственность и неоднозначное отношение к Арсу берутся в его голове за руки и идут в жопу — в ту жопу, которой Попов виляет, заходясь в оргазме, и, когда он вскрикивает в подушку, у Антона яйца поджимаются, а на лбу уже выступает испарина. Он дрочит торопливо, нервно, боясь, как бы его не поймали за этим неприглядным занятием. Дыхание у него мерное и горячее, и в целом уже не важно, что штаны изнутри будут испачканы липкой спермой — только бы кончить, и тогда, может, это наваждение испарится, и он никогда не вспомнит эту позорную ситуацию снова. А после — фиаско! — по коридору разносится гулкий грохот, слишком громкий для царящей вокруг звонкой тишины. Антон опускает взгляд и видит собственный телефон, который он заботливо убрал в задний карман, когда понял, что процесс затягивается. Жаль, карманы в пижамных штанах такие же мягкие, ненадежные, и… — Антон?! Точно в замедленной съемке, он поднимает взгляд, а в голове эхом на повторе одно слово — «Нет». Нет, нет, нет, так не бывает, это какой-то бред, невероятная сцена из тупейшей подростковой комедии вроде тех, где парень трахал американский пирог. Что угодно, только не реальная жизнь. Шаст улыбается нервно, запоздало вынимает ладонь из штанов, и вот теперь — ему даже проверять не нужно, — на лицо будто выплеснули баночку бордовой гуаши. Арс смотрит на него в упор, все еще обнаженный, головка опавшего члена измазана спермой, а стеклянный член от неосторожного движения скатывается на пол и останавливается прямо перед дверью, так близко к Антону, что он может почувствовать стойкий ягодный запах смазки. «Значит, жестко и сладко». «Отличное сочетание». — Извини, а что ты здесь забыл? — выплевывает Арсений, наспех прикрываясь одеялом, и Антон хоронит последнюю надежду на нормальные отношения между ними. — Я здесь живу… — невнятно мямлит Шастун. Он почти говорит, что это нечестно: Арс успел кончить, а сам Антон может думать только о том, чтобы получить уже хоть какую-то разрядку. Яйца гудят так, что он готов продолжить дрочить прямо при Попове: да что там, от строгого Арсового взгляда возбуждение, которое по всем законам логики должно бы спасть, только усиливается, и он чувствует себя нашкодившим щенком, которого тычут носом в ковер. — Ага, прям в коридоре под моей дверью. — Я зашел показать… Мысль не клеится, и он в принципе не сразу вспоминает про статью, Пчелкину, проблемы с чьими-то там зарплатами и Попова-старшего, с которого все это началось. Мир за пределами квартиры кажется чем-то иллюзорным, не стоящим внимания: есть только он и Арсений, по самые уши укутавшийся в дурацкий махровый плед. — А по-моему, ты зашел посмотреть. — Да я не собирался! — отмахивается Антон, и недосказанное «…но не жалею» виснет в воздухе так явно, что становится тяжело. — Просто подошел, ну и… не стал прерывать. А вообще, — он набирает воздуха в грудь и заранее готовится выглядеть долбоебом, но это будет хотя бы забавно, — по контракту я твой парень, и если тебе нужна была помощь в этом вопросе, то… — Не уверен, что ты обладаешь нужной квалификацией. Сразу видно, что у Арса за спиной — годы притворства. Эмоций на его лице — ноль целых, ноль десятых, и можно подумать, что его вовсе не застали в процессе мастурбации гребаным стеклянным членом. Да, он кутается в плед и слегка краснеет, но все-таки держится лучше, чем Шаст, в прямом смысле готовый упасть на месте и никогда не встать снова. — Так вот… Антон жмется. Желания продолжать бессмысленный диалог о том, как классно он трахается, нет совершенно — ладно, он не любит оставлять последнее слово за оппонентом, но это действительно не тот случай, и хочется просто забыть эту ситуацию и идти дальше. — Что ты хотел показать? — спрашивает Арсений, видимо, приняв его тактику. Шаст подбирает мобильник, и тот едва не выскальзывает снова: руки дрожат, а увиденное, вопреки надеждам, не выходит из головы. — Там статья… — начинает говорить он, но Арс хмурится и указывает на дверь. — О, ради бога. Я думал, тебе хватит мозгов и такта, чтобы не показывать прямо сейчас! — почти стонет он, и Антон машинально делает два шага назад, нервно выдыхает и подбирается весь, как было в первые дни жизни с Арсом, когда он чихнуть не мог, не боясь ничего задеть. — Давай встретимся на кухне через пять… через десять минут. — Через пять плюс десять или просто через десять? — спрашивает Шаст, окончательно расписываясь в собственной неполноценности. Секунда, две — и Арс, подцепив с кровати подушку, запускает, целясь, видимо, ему в лицо, но попадает куда-то в район пояса. Антон, точно подросток, прижимает подушку к паху, скрывая вновь обрисовавшийся стояк. Он, честно, уже продумывает, успеет ли подрочить за это время, потому что из спальни-то он выходит, а вот картинка с вскинутой вверх Арсеньевской задницей из головы выходить не желает. Ему почти интересно, сколько это может продолжаться: он выходит на кухню, показательно открывает нараспашку окна. Зачем-то вспоминается жизнь с мамой, когда делать так было запрещено: любопытный кот только и ждал момента, чтобы выскочить за пределы квартиры и начать новую свободную, но, увы, недолгую жизнь на воле. Теперь — удобно: можно дышать полной грудью, благо, вид у Арса на какой-то пафосный парк, а не на окна соседей, как часто бывает на окраинах. Антон садится за барную стойку, упирается в нее лбом, тяжело вздыхает — и не может ни осознать, ни тем более сформулировать, как сильно это повлияет на его жизнь. Хотелось бы сделать вид, что ничего не было, — Арс, видимо, так и планирует, — но слишком уж тяжело становится всякий раз, когда Шаст вспоминает Арсеньевские стоны, и, черт, то, как игрушка погружалась в его анус, а все вокруг пахло сексом и смазкой. До сих пор он не рассматривал Арса как сексуальный объект. Оно и понятно: к коллегам можно относиться хорошо и не очень, можно даже дружить, если сильно повезет с коллективом, но с ними вряд ли будешь спать по любви. Даром что по легенде они состоят в отношениях, Шаст — альфа, а Арсений — хрупкая омежка. Но стереотипы об омегах он разносит в два счета, а Антона не то чтобы не привлекает, но даже не появляется мысль об их возможном сексе. А теперь это выводит его из строя. Буквально: стоит только зажмуриться, как подсознание коварно подкидывает все новые подробности. То, как напрягались Арсовы бедра, когда он неосознанно приподнимался, насаживаясь на искусственный член. Как дрожала рука, держащая игрушку. Как переливалось стекло в свете утреннего солнца, а спина, усеянная веснушками, покрывалась испариной, а лопатки выделялись, точно зачатки крыльев. Мысленно Антон уже кладет ладони поверх неожиданно тонких бедер — хоть где-то Арс похож на стереотипную омежку, — и почерком резким проводит между точек отрезки, но здесь возникает существенная и весьма болезненная проблема. Он увидел то, что для него не предназначалось, и ни в одной из параллельных вселенных это не значит, что у них с Арсением когда-нибудь будет секс. Более того: ему нужно держаться адекватно и не усложнять никому жизнь — жаль, что член, наивно встающий в мягких пижамных штанах чертовым шатром, с ним не согласен. Все-таки в том, что говорят о природном влечении, есть капля правды, а люди иногда — не больше чем обезьяны в дорогих ботинках. — Что там у тебя? Арсений появляется на кухне, такой же отстраненный и собранный, как всегда, и, если бы Шаст не знал, ни за что не мог бы предположить, что происходило с ним на полчаса раньше. Из этой мысли естественным образом рождается другая: Антон представляет, сколько раз Арс мог бы дрочить, сидя в соседней комнате, прикрывая рот ладонью и прикусывая собственные пальцы, только бы не стонать. Шастун думает об этом слишком усердно, огромным усилием воли подавляет приглушенный вопль. «Это ведь должно когда-то закончиться, правда?» Ему приходится сосредоточиться, чтобы вспомнить, с чего все это началось, и наконец он достает телефон, экран которого украшен теперь двумя тонкими трещинами — еще одно напоминание об этом позоре. Пост со статьей Пчелкиной мелькает в ленте ярким пятном, точно кетчуп на белоснежной футболке в рекламе стирального порошка — жаль, эту дрянь не вымыть из их жизней с такой легкостью. — Если вкратце, госпожа Пчелкина пишет, что твои отношеньки классно наложились на махинации твоего отца с чьими-то там зарплатами и премиями, я мало что понял. Арс тащит телефон из его рук: скользит указательным по Антонову мизинцу, задевает массивное кольцо-печатку, и все это ощущается слишком остро. Шастуна самого от себя тошнит: роли переплетаются, мозг не успевает перестроиться, и все это отвлекает от дела. А поговорить им действительно нужно. — Но это же бред, — говорит Арс еще до того, как читает статью. — Во-первых, меня с отцом никто не связывает особо, мы все-таки разные люди. Во-вторых, папа говорил, что триста лет назад решил небольшие заминки с выплатами, в чем сейчас проблема? — Арс, не хочу тебя расстраивать, но там написано, что он не платит больше года, а юристы заебываются оспаривать иски. — Да там одни юристы дороже будут! — Арсений вчитывается в текст, хмурится, качает головой. — Нихрена не понятно, ни одного доказательства, ничего. Тупо сопли, собранные в баночку и оформленные в статью. Желтая пресса. Он выплевывает эти слова с таким напором, с таким раздражением, какое бывает только у заебавшегося человека, и Антон впервые так явно осознает, что они — по разные стороны баррикад. Арс — в сытой счастливой жизни, где нет перебоев с отцовскими деньгами: как бы Попов-старший ни грозился, вряд ли выкинет сына на мороз, или хотя бы из элитной квартиры в центре. У Антона же сердце болит за ситуацию: и за чьи-то недовыплаченные деньги, и за то, что Арсений, весь из себя прогрессивный и честный, предпочитает сейчас надеть розовые очки. — Иди, докажи это всем. — Шаст, кажется, тоже заводится, и это уже плохо для диалога, так что он заставляет себя заткнуться и спрашивает только: — Что с этим вообще делать? Арсений вздыхает. — Не знаю. Я не знаю, честно. Но… — Он тормозит на секунду. — Ты «Сумерки» смотрел? — Я и Гоголя смотрел, — фыркает Антон, но Арс его совершенно не понимает. — Ну было дело по молодости, и че теперь? — Мы теперь тоже ждем, когда появится толпа древних ебланов и скажет, что мы накосячили. Но, хорошая новость, можно постараться сгладить эффект самостоятельно.

҂ ҂ ҂ ҂ ҂

— Как я на это согласился? — спрашивает Антон, откидываясь на жесткую спинку кожаного дивана. — Ты на контракте. Арсений пожимает плечами, говорит нарочито тихо, чтобы никто не разобрал слов, но в этом нет нужды: музыка в клубе гремит так, что не слышно даже собственной речи, даром что они — в закрытой кабинке, максимально далеко от танцпола, где дергаются в экстазе полувменяемые ребята. — Я еще не понял, нужно поблагодарить тебя или обидеться. Антон пытается держать шутливый тон, но какой-то капризный внутренний ребенок так и лезет наружу. Ему, во-первых, обидно: Арс тащит его в этот клуб, предупредив за полчаса до выхода, еще и выдает собственную рубашку, потому что «Тох, не обижайся, но у тебя ничего нормального в шкафу нет». Шаст не говорит, но думает, что, вообще-то, большая часть его гардероба куплена на деньги Поповых и по их же вкусу, так что замечание выглядит еще более идиотским, но сути это не меняет. Антону не нравится. Нет, он бывал в Воронежских клубах, а где-то и сам собирал большие компании, состоящие наполовину из тех, кому по возрасту нельзя еще находиться в клубах. Но здесь, в пафосном месте в центре Питера, он ощущает себя буквально деревенщиной, будто еще вчера пас коров, а сегодня — вот тебе дурацкий коктейль в неудобном бокале, потому что пива здесь не подают, вот музыка, о которой ты понятия не имеешь и чувствуешь себя дедом, а вот лучший диджей города, правда, это не проверить, потому что этого Антон не знает тоже. Он, честно, держит себя в руках. Не закатывает истерик — о, ради бога, кому это нужно? Но все-таки Арсово «Ты на контракте» режет слух: будто указывают на его место. Вот Эд, умотавший на танцпол еще до того, как они нашли нужную кабинку — он друг, его зовут по желанию, а Антону просто нужно побольше светить лицом и играть свою роль. Какая же глупость. В этом буквально суть их совместной жизни: Шастуну обещали выплаты по контракту и определенные обязательства, но никто не гарантировал ни любви, ни дружбы, ни даже приятельства — да и ни к чему это. Ему и так везет: Арс относится к нему хорошо, общается вполне мило, а то, что иногда бывает душным, ну, это особенность характера. В конце концов, как говорил Димка Позов, когда они еще только выпускались: чтобы в Питере получать хотя бы сотку, нужно быть готовым получить раскаленную кочергу в задницу. Антон обходится даже без этого. — Ну, как вы? Эд врывается ураганом. Шаст, если бы не выслушал от него по пути лекцию про недопустимость употребления наркотиков, заподозрил бы, что тот успел что-то принять: но нет, Эд сам по себе такой, с шилом в жопе и неуемным запасом энергии. Стоит, подергивает бедром, пританцовывает под притихшую вдруг музыку, качает головой в такт. В ушах у него — серьги, два больших серебряных кольца, и на ком угодно еще это выглядело бы странно, особенно в сочетании с байкерской черной курткой, но Эду идет. Ему, как Антон успевает понять, вообще все идет, судьба благоволит, а нужные люди всегда сами идут навстречу. Вот что значит — родиться не просто с золотой ложкой в жопе, но еще и удачливым, как последняя мразь. Антону это, в общем-то, безразлично, но подсознание само сращивает утреннего распластанного по кровати Арсения и обаятельного татуированного черта, и, когда Выграновский тянет руку, берет Арса за ладонь и притягивает к себе, зазывая в танец, Шаст сжимает челюсти с такой силой, что старая коронка на нижней семерке грозит вот-вот треснуть. — Пойдем танцева-а-а-ать! — Эд канючит, точно ребенок, а Арсений хоть и закатывает глаза, но все-таки подмахивает бедрами в такт, делает волну, обтираясь о парня грудью. — Ты забыл, зачем мы приехали? Арс не отвечает. — Вы бы хоть дверь прикрыли, — говорит Антон, и на этот раз его голос наверняка звучит по-настоящему раздраженно. — Никто же не хочет получить еще десять статей о том, что Арсений Попов изменяет возлюбленному с сыном собственного инвестора? — У меня лично нет инвесторов, — фыркает Попов, — я же не какая-нибудь содержанка. «Подъеб засчитан». — А я лично никому не изменяю, — вклинивается Эд, но дверь все-таки закрывает. — Так что, пойдем? «Вы там не потрахайтесь на танцполе», — язвительно думает Антон, окончательно сдавая позиции. Он все еще не планирует включать истерики в программу вечера, да и, собственно, не имеет на это права, но не может игнорировать зудящий внутри дискомфорт. Теперь, когда он разглядел в Арсе сексуального омегу, он и сам не понимает, как мог игнорировать это раньше. Черт, да они спали вместе, переодевались друг при друге, обнимались на публику, и Шаст отлично изображает любовь и нежность, но какие-то первобытные инстинкты, тянущие по-настоящему, включаются только сейчас. И, наверное, если не выключить эту дрянь обратно, с ней тяжело будет жить. Ну, либо его актерская игра станет куда достовернее. Но отношений Арсения с Эдом Антон так и не понимает: они стоят, буквально вжавшись друг в друга, Арс кладет голову ему на плечо — так естественно и расслабленно, будто делал это миллион раз. У Шаста не складывается картинка. Арсений же говорил, что они познакомились только на том приеме, и у него нет ни единой причины врать, но сейчас эти двое выглядят чертовой парой. А главное, обоих это не напрягает, будто в одних личных границах на двоих нет ничего особенного. Антон думает, что, если бы Эд подвернулся Арсению раньше, в Шастуне не было бы необходимости: эти двое разыграли бы счастливые отношения куда лучше, а Попов-старший наверняка не был бы против такого союза — еще и укрепил бы позиции на рынке, два в одном, как кофе на кассе в «Дикси». Эта мысль отзывается внутри неожиданной обидой — и как хотелось бы думать, что это исключительно о деньгах. Смешно. Шаст так часто шутит, что его держат в золотой клетке, и вообще, знал бы, в жизни не согласился бы на этот цирк снова, а при намеке на «увольнение» сердце будто пробивают тысячей крошечных болезненных иголок. И с этим ему еще предстоит разобраться. Антон отвергает мысль поломаться для вида, все-таки это буквально его работа: приходится уйти из уютной крошечной комнатки, бросив и желанный вдруг коктейль, и рубашку, в которой становится откровенно жарко. Арсова же футболка обтягивает широкие плечи, робкий намек на пресс: это было бы похоже на порно, но он — не накаченный красавчик, так что — увы и ах. Он, в целом, не жалуется: куда уж там, когда так долго бегал по району с чужими бургерами в зеленой сумке-холодильнике за плечами. После такого опыта жаловаться на клубы, пусть даже те, куда ты не очень хотел идти — такая наивность, что впору заплакать. Антон не жалуется: позволяет вести себя за руку, и они выскальзывают за дверь, сцепившись мизинчиками. Арсений, актер, тут же входит в роль: вольготно приобнимает за талию, подталкивая в самый центр, приподнимается на носочки, чтобы что-то горячо прошептать Антону на ухо. Шастун думает, что, в общем, не так уж и плохо, что его мысли об Арсе скользят не в то русло. Неудобно в бытовом плане — да, зато теперь ему и играть не нужно: в глазах наверняка стоят сердечки, потому что Арсений просто по-человечески очень красивый. Несложно заметить, как по ним скользят несколько любопытных взглядов, и тот жмется к нему ближе, почти трется грудью о грудь, продолжает болтать что-то незначительное. Хотя — для кого как. У Антона от простого «Молодец, продолжай в том же духе» екает сердце, а от просьбы Арса положить руки ему на талию оно и вовсе делает кульбит, прежде чем, подрагивая, вернуться на законное место. Антон не дурак ведь: понимает, что это работа, а Арсений отыгрывает образ. Понимает, что те, кто узнал их, наверняка гадают, о чем именно шепчется звездная парочка, что какая-то из мелькнувших за спиной вспышек — от тех, кто пытается именно их поймать в кадр. Успешно ли — это Шаст узнает наутро, когда зайдет в отметки и увидит сотню очередных эдитов. Про их поход в клуб напишут фанфики, самые смелые — о том, как Антон вколачивался в Арсову задницу где-нибудь в туалете, и все здание тряслось от их страсти. Антон понимает: этим авторам плевать на презервативы, смазку, гигиену и вот это все — только бы кто-то кого-то трахнул, благо, в интернете уже ведутся споры о том, кто из них сверху. Еще недавно он, пожалуй, слегка осуждал таких людей, а сейчас думает, что не так уж далеко от них ушел. А Арс издевается будто. Нет, Шастун догадывается, что для него в данной ситуации — ноль двусмысленности и ноль вопросов. Арсений танцует, то и дело обтираясь о него бедрами, прижимается спиной, спускается ниже, почти утыкаясь носом в пах, и звенящее на фоне «let’s get physical» не помогает ни капли. Антон, даром что со своим английским понимает ровно одну строчку, и ту буквально, успевает расплавиться и восстать из пепла, как феникс, и, будь он лет на пять помоложе, его стояком можно было бы разбивать кирпичи, как в каратэ, но и теперь он как-то неуместно смущается, соглашаясь на очевидную провокацию. Потому что с Арсом не танцевать невозможно. Шаст, всю жизнь считавший себя натуральным бревном, неожиданно выгибается в чужих руках, повторяет какие-то движения, пытаясь двигаться зеркально, и, хотя до Арсеньевской грации ему далеко, он кидает взгляд на свое отражение в зеркале за барной стойкой и ощущает себя красивым. Не то чтобы до этого у него были проблемы с самооценкой — скорее, он просто не думал об этом, не считая себя ни красавчиком, ни уродом, а теперь!.. — Давай активнее, — смеется Арс ему в ухо, и Антон мысленно молодеет на те самые пять лет: от чужого шепота мурашки бегут по телу. — Чего ты боишься? Я вообще-то твой парень. — А не муж? — шепчет в ответ, почти прижимаясь губами к Арсову уху. — Я уже запутался. — Похер, главное, что ты меня очень сильно любишь, настолько, что готов на весь мир об этом кричать. Это даже наполовину правда: Антон действительно готов кричать на весь мир, или хотя бы на весь клуб, потому что сегодня он умудряется затрахать сам себя — и вовсе не так, как это делал Арс. У него в голове — слишком много мыслей из разряда «а как можно», «а как нельзя», «как бы не спалиться» и прочая чушь, из-за которой движения становятся тормознутыми, а глаз дергается от каждого шага. А вдруг что-то идет не так? Но, видимо, иногда слишком много думать — не к добру вовсе. В конце концов, если бы он не импровизировал, то вообще не попал бы на эту работу. Поэтому Антон себя отпускает. Когда ту самую песню включают на бис, он первым кладет ладони на Арсову талию, прижимая того ближе, и Арсений, обычно колючий и неприступный, точно фыркающий ежонок, в танце отзывается покорно, позволяет вертеть собой, как угодно, чем Шаст активно пользуется, выгибая того в такие дуги, в какие никогда не сложился бы сам. На танцполе, кажется, становится горячее. Антон не замечает, когда люди расступаются, давая им пространство — должно быть, чтобы не получить по носу Арсовой ладонью или откинутой назад головой, — но они так и жмутся друг к другу, будто пространства на двоих — не больше половины квадратного метра. Арсений скользит ладонями по его спине, по-свойски пробирается пальцами под футболку, и в прошлой жизни Шаст бы возмутился, мол, кто-то же может заметить его неидеальные формы, но сейчас — алмазно похуй. Главное, что чужие ладони оказываются в его задних карманах, а сам Арс утыкается носом в шею, обнимает так сильно, что воздуха вдруг не хватает, и Антон, не сдержавшись, целует его во вспотевший лоб. Арсений откидывает голову, жмурится — и выглядит в целом слишком довольным. Антон не думает, что все это из-за работы, из-за фейковых отношений и потому что Попов-старший, возможно, отвалит от них, увидев в социальных сетях очередное доказательство их любви. К черту. Сегодня ему хочется верить, что Арс по своей воле трется носом об его нос, сокращая расстояние между их лицами практически до нуля, и тут же спускается вереницей невесомых поцелуев по подбородку. Когда Арсений впивается клыками в его шею, точно вампир-недоучка, это одновременно больно и возбуждающе — странное сочетание. Антон думает, что, даже если бы не было утренней сцены, и его не переклинило бы на Арсовой заднице часов десять назад, он бы все равно осознал свое влечение в этот момент. — А-а-арс, — выдыхает он, когда они уже даже перестают танцевать, и Арсений просто присасывается к его шее, наверняка оставляя багряный засос. — Арс! Люди! Смешно. Глупо. Антон вовремя напоминает себе, что тот и старается для публики: люди вокруг будто задерживают дыхание, кто-то из толпы шепчет, что это, вообще-то, распутство и полный мрак, и Арсений, видимо, сам понимает, что свернул куда-то не туда — заигрался, и представление получилось слишком, черт возьми, откровенным, так что он берет Шаста за руку и, приобнимая, уводит обратно в комнату. Антону уже плевать: с этим чертом — хоть в ад, честное слово, если только они уже не там. На секунду, на одну идиотскую, с потолка упавшую секунду, ему даже вновь кажется, что это — по-настоящему, и там, за закрытой дверью, они упадут на диван в порыве страсти и будут целоваться, как в порно и тех самых фанфиках. Что вот сейчас-то Арс осознал подавляемое влечение, что он до сих пор иногда огрызался, потому что стеснялся себе признаться, что так сильно Антона хочет, и они будут отсасывать друг другу под громогласные биты. Естественно, ничего такого не происходит. — Фух! — выдыхает Арсений, едва дверь за ними закрывается, и тут же выпускает руку Антона из своей. — Ну как? — Пиздец, — говорит Шаст, не сдерживая эмоций, потому что, ну, правда он. Арс плюхается на диван, тут же стягивает «Конверсы», обнажая тонкие щиколотки и носки с авокадо — одни из самых дурацких в их коллекции. Антон тут же тянется к оставленному на столике коктейлю: алкоголь бьет в голову, и сидящий на плече дьявол так и подмывает признаться, что он, мол, не прочь повторить то же самое наедине, не для журналистов и шипперов. А что такого? Арсений — мужчина красивый, ему не чуждо влечение и наверняка тоже нужен секс. В конце концов, не может же Антон быть хуже стеклянного члена. А потом Арс улыбается, фыркает и говорит невзначай: — Неплохо, слушай, прям неплохо. Мне кажется, они прям поверили, что между нами что-то есть. — Он тормозит на секунду. — Смешно, правда? «Обхохочешься», — мрачно думает Шаст, а вслух хихикает, надеясь, что не выдает свою нервозность: — Наивные люди. И выпивает коктейль до дна.