По маршрутам другим

«Когда Антон на пробу шевелит руками, наручник больно врезается в запястье, и он думает, что зря они купили металлические, а после — не думает вообще ни о чем, потому что Арсений почти ложится на него сверху, умудряясь сжать в ладони сразу два члена. Антон насмешливо поднимает бровь, выражая скептицизм по отношению к этой идее — и нервно выдыхает, когда Арс трется о него активнее, нежная кожа скользит друг о друга, выбивая из горла рваный выдох». Шастун сам не верит, что делает это, не понимает даже, как до этого дошел. Поначалу, когда он вбивает в поиск твиттера «фанфики Артон», это кажется странным — хватит того, что на одном из фото, где видно экран его телефона, фанатки заметили синий значок приложения и с тех пор разгоняют идеи, мол, они с Арсом на самом деле следят за ними; если кто-то каким-то чудом узнает, что у него действительно есть аккаунт, конечно, без имени и аватарки, зато подписанный на несколько фандомных страниц, — эта бомба наверняка рванет. Забавно, что они с Арсом не говорят об этом. Антон, конечно, замечает, что тот подписан на тэг «Артон» в Инстаграм, но, возможно (и скорее всего), это лишь часть большой работы по созданию фиктивных отношений. Шаст иногда замечает, как взрывается твиттер из-за очередного Арсового лайка, но понятия не имеет, что тот чувствует на самом деле — раздражение, тоску, злость, а может, просто по-доброму хихикает и вставляет отсылки в очередную порцию тэгов? Иногда кажется, что Арсений все это ненавидит, иногда — что ему смешно, но определить, что именно происходит, Антон так и не может. Он сам же медленно, но верно катится на дно. Во всяком случае, думает так, когда находит список лучших текстов в жанре PWP и, недолго думая, гуглит расшифровку, видит, что речь идет о порно без сюжета — и остается, последовательно изучая весь список. Что-то вызывает у него улыбку, что-то — тяжелый вздох: авторы явно не знают, как на самом деле занимаются сексом, и едва ли не путают руки с ногами, — но очередной фанфик неожиданно вызывает прилив возбуждения. Антон не привык себе отказывать — нет, понятно, что нельзя воровать, убивать и раздвигать ноги на два сиденья автобуса, только чтобы проветрить яйца, но увидеть зло в мастурбации — нет, спасибо, оставьте это советским психологам. Поэтому совесть его включается разве что на две секунды в самом начале, но Антон быстро соображает, что, во-первых, он не надоедает Арсению своим влечением, во-вторых — его это вообще не касается, а фантазировать можно хоть о президенте, если вдруг вштырит. Его от президента, правда, не штырит, а вот от Арса — вполне, так что он расслабляется, сжимая член в ладони, и погружается в текст. Шастуна в тексте размазывает по кровати, он мечется, скулит и воет, пока Арс старательно насаживается на его член, вертит бедрами, пытается танцевать, то и дело вскидывая ноги, обутые в туфли на шпильках. Антон слабо представляет, что до такого может дойти в реальности, — ну серьезно, туфли? — но, представив эту картину, понимает свой текстовый прототип даже слишком сильно. Ему почти хочется написать лично автору и сказать, что можно убрать метку «ООС», но весь ООС заключается в том, что в фанфике Арсений тоже его хочет. В жизни Антон широко раздвигает ноги, гладит сам себя по бедру — ощущается не так приятно, как если бы это сделал кто угодно еще, но тоже неплохо, — и наконец, не размениваясь на прелюдии, размашисто дрочит, представляя картинки из текста. Сцены так и мелькают в воображении, и он думает, что надо бы оставить автору положительный отзыв, чтобы хоть какое-то «спасибо, подрочил» было искренним. Он впервые начинает верить в звезды перед глазами: почему-то дрочить на Арса куда приятнее, чем на кого угодно еще, и Антон не знает, является ли это достоверным симптомом влюбленности, но от мысли о том, что это Попов наглаживает его яйца кончиком пальца, член дергается и напрягается. Антон подливает еще смазки — ладонь, скользящая по члену, хлюпает все быстрее, и так легко представить, что Арс насаживается на него в диком полубезумном темпе. Он жмурится, прикусывает губу, только бы не закричать в голос. Перед самым оргазмом в голове всплывает воображаемый Арсений, напрягающий тонкие, но мощные икры, и чертовы туфли: кожаные ремни вокруг косточек и такой подъем, что можно переломать ноги. Арс в воображении держится на каблуках уверенно, грациозно вышагивает вокруг кровати, и Шаст даже готов поверить, что в реальной жизни он умеет на них ходить тоже. Антон откидывается на подушку — и широко-широко открывает глаза, только бы не увидеть этого перед внутренним взором снова. У него просто нет времени на то, чтобы подрочить еще раз. С момента, когда они в последний раз просыпаются вместе, проходит чуть больше недели: Антон не то чтобы считает каждый день, но где-то внутри будто вешают календарь, тяжелый, железный, где то и дело щелкают карточки с числами. Один, два, три — они не говорят об этом, видимо, каждый решает сделать вид, что этого не было, но Шаст то и дело вспоминает свои пьяные выходки. Странно: мысли об этом вызывают жгучую смесь стыда и надежды. Ему чертовски неловко было оказаться в центре внимания, еще и в таком амплуа, а еще — он думает, что, не будь эта тусовка очень закрытой, Арсений бы его придушил. И не как в том фанфике — нет, придушил бы по-настоящему, а тело сбросил бы в реку. Им обоим везет: этот позор нигде не всплывает даже в текстовом виде, не говоря уж о видео и фото, так что постепенно Антон перестает переживать за их возможно испорченную репутацию. Вот только глаза Арса он помнит хорошо слишком — и там не было раздражения, отвращения или желания затормозить. Нет, Антону показалось тогда, да и сейчас кажется, что Арсений хотел бы… продолжить? Отчасти именно этот огонь во взгляде стал причиной того, что он, воодушевившись, шел все дальше и дальше, не замечая, как топит сам себя. Шаст почти уверен, что, если бы он предложил, Арс — только в тот вечер! — ему бы отдался. Но вот беда: ему не нужно такого дешевого секса, после которого все наверняка стало бы только хуже, а сам Арсений бы пожалел. Если Антон, очевидно, не может добиться его любви, то можно хотя бы обсудить возможность секса без обязательств, но приставать вот так, используя омежью природу, — нет, спасибо, он же не совсем долбоеб. Впрочем, он думает об этом, оглядывается на простынь, по которой расплываются капли спермы, вспоминает десяток прочитанных за это утро фанфиков, которые едва не вызывают неожиданный кинк на БДСМ, — и на секунду сомневается в этом факте. Он на кухню не выходит, а выползает, и это само по себе удивительно: в последние дни у них почти нет нагрузки, если не считать того странного интервью, которое они давали по Скайпу, зачем-то одевшись в пафосные рубашки. На Антоне чужая одежда сидела неудачно, жала в плечах, а еще — отвлекала Арсовым запахом, по ощущениям, даже не парфюмом, а именно природным — кожа и пот. Если Арсений в последнее время ходит хмурым, везде таскает за собой блокнотик и высчитывает, как лучше начать обещанный отцом бизнес, то Антон ощущает себя совсем уж ненужным. У него из задач на день — поиграть в Фифу онлайн, благо, Арс заказывает джойстики для ноутбука, и снять несколько влюбленных сторис, но силы кончаются все равно. Арс ждет его на кухне. Не просто сидит, а именно ждет, Антон уже умеет замечать такие вещи: ручка, бесцельно елозящая по блокнотному листу, недопитый кофе, дергающаяся нога в смешном тапке — все выдает в нем нервозность. Шаст встречается с ним взглядом, совершенно некстати вспоминает прочитанный фанфик, — кстати, лайк он так и не поставил, — и все-таки спрашивает первым: — Что-то случилось? Ответ может быть совершенно любым. Антон готов услышать про очередное бешенство Попова-старшего, про дурацкую статью, или что на том интервью вставили максимально неудачное совместное фото. Арсений в целом много думает — иногда слишком много, что выливается в переживания, до которых сам Шаст никогда бы и не дошел, и это поразительно, потому что внешне-то Арс выглядит беззаботным мажором с золотой ложкой в жопе, а копнешь глубже — загонов хватит на целое стадо овец. — Случилось, — говорит Арсений так недовольно, что кажется, будто это именно Антон виноват во всех бедах, включая глобальное потепление и теоретический конец света. Чашка в Арсовой руке дрожит. — Нас позвали на интервью. — Опять? Недавно ж ходили. Арс фыркает. — Можешь написать папочке претензию на эту тему, он одумается и перестанет пихать нас в каждую щель. У Антона слово «папочка» ассоциируется с нелепым фанфиком. Он слышал, но не читал, что в их импровизированном фандоме было что-то похожее — по отзывам, это «что-то» было лютым адом, так что, возможно, все к лучшему, но все-таки. — Понял-принял, — закатывает глаза он, хотя сцены из прочитанных текстов снова мешают думать. — Не смотри на меня так, будто я лично кого-то убил. — Я смотрю на тебя так, будто завтра в половине седьмого нам надо быть на студии, а у тебя из приличной одежды — футболка с надписью «Пивозавр», и то, только потому что она совсем новая и выглядит нормально. Антон благоразумно не комментирует тот факт, что шмоток у него — целый шкаф, а до этой работы он и вовсе обходился двумя футболками в год: тело прикрыто — и ладно. — Ну так завтра и сходим, нет? — В половине седьмого утра, дорогой. Это «дорогой», сказанное с очевидным сарказмом, выносит Шаста настолько, что остальную информацию он осмысляет не сразу. — Во сколько? — Во-во. — Ну… — Антон пожимает плечами: спорить бесполезно, но перспектива приехать куда-то так рано вызывает панику вперемешку с глухой тоской по нормальному режиму. С другой стороны, за такую зарплату он должен скакать на задних лапках и еще немножко жонглировать горящими кинжалами. — Давай сегодня купим? — Сегодня я договорился встретиться с Эдом. Будем обсуждать работу. «Ну заебись теперь», — мысленно язвит Шаст: он про эту встречу не слышал вовсе, а теперь почему-то чувствует… обиду? Неправильную совершенно, нелепую, учитывая, что они, во-первых, не встречаются даже, а во-вторых — даже если бы встречались, это не значило бы, что Арса нужно запереть дома. И все-таки что-то внутри взрывается крошечной новогодней петардой. — По лицу вижу, у тебя уже есть вариант, но ты ссышь его сказать. Арсений закатывает глаза. — Вовсе нет. — Пидора ответ, — отмахивается Антон. — Я, может, не такой умный и не могу послушать твои бизнес-схемы, но мы живем вместе почти два месяца, и морду твою лисью я хоть немножко, но могу прочитать. Выкладывай. Он, в целом, готов почти ко всему. Купить одежду самостоятельно? Нет проблем. Пойти с Эдом, чтобы тот подбирал идеальный цвет рубашки, как он умеет? Без восторга, но ладно. Украсть у Гермионы маховик времени? Без проблем, можно даже сразиться с драконом. Но Арсений его удивляет. — Серега согласился сходить с тобой по магазинам и выбрать нужное. — Извини, что? Антон вспоминает Сережу, их дурацкое первое знакомство, язвительность и ужасные шутки — и вздрагивает. — А что? — Арсений, кажется, переходит в атаку. — Я только ему могу доверять, к тому же, он знает, какие у нас отношения, а значит, ты не сболтнешь лишнего. И если тебя поймает толпа фанаток, он отгонит их одним взглядом — идеальная нянька. «Даже я не знаю, какие у нас отношения, а Сережа знает, да», — думает Шаст, но вслух говорит другое. — Нянька? Мне что, шесть? — Тебе ноль. И он заедет через час, только что отписался. Антон закатывает глаза — и проглатывает все возражения: Арс очевидно не в духе, в последнее время постоянно на нервах, а еще его связывает контракт, а платят ему не за высказывание своего мнения. Да и стыдно быть недовольным, когда ты неделю не отрывался от нарисованных футболистов в онлайн-игре, а теперь нужно — о, ужас! — купить дорогих шмоток на чужие деньги. — Без проблем, — наконец говорит он и видит, как Арсений судорожно выдыхает, а залегшая между бровей складка наконец разглаживается. А значит, все это — уже не зря.

҂ ҂ ҂ ҂ ҂

Матвиенко оказывается шумным: не то чтобы Шаст не заметил этого раньше, но теперь, когда они остаются наедине, он действительно не замолкает ни на секунду, сыплет историями из жизни вперемешку с забавными фактами, и первый стереотип, мол, отчаянный тусовщик не может быть умным, вылетает из Антоновой головы спустя первые пять километров. На десятом он готов молиться: Сережин стиль вождения напоминает фильм «Такси». На двенадцатом — наконец спрашивает, куда они едут, потому что Питер кажется вдруг совсем крошечным, а пейзажи за окном — незнакомыми. — В торговый центр, — просто отмахивается Матвиенко. — Почти приехали, кстати. Антон не спрашивает, какой именно центр имеет в виду Сережа: Плазу или, может, Мегу Дыбенко, раз уж ехать приходится если не целую вечность, то наверняка ее половину, — и оказывается прав. Они останавливаются у невысокого здания со стеклянной крышей, и на нем, что удивительно, нет ни одной знакомой вывески — ни тебе Манго, ни Бершки, где, если повезет, можно урвать приличные джинсы за косарь. Нет, здесь — сплошь бренды, которые обычно перечисляют, когда нужно показать, что человеку некуда тратить деньги. «Можно было догадаться и раньше». — Что там Сень Сергеич сказал? Рубашку не белую, но и не яркую, брюки зауженные, но свободные, бабочку в тон, ботинки… Так? Сережа оглядывается, и Антону остается только глупо хлопать глазами. — Он мне не говорил, что именно покупать. Признаться в этом оказывается неожиданно стыдно. Эта новость ставит Антона вровень с совсем маленькими детьми, с чьим мнением в принципе не считаются, а просто покупают, что нужно, не сообщая, зачем. Никто в здравом уме не будет советоваться с годовалым младенцем в выборе футболки. Антону не год и даже не шесть, но его никто не спрашивает тоже. Сообщение приходит, когда оба стоят на эскалаторе, и Сережа поднимается на две ступеньки выше — и несколько раз повторяет, что у него нет комплексов по поводу роста, просто так удобнее. Антон проглатывает шутку про Сережины кроссовки с такой высокой платформой, что это становится похожим на туфли для стриптиза, — Матвиенко все еще кажется слишком суровым, недосягаемым, и он, честно, не знает, где пролегает граница между вроде бы врожденным жестковатым юмором и «Иди сюда, шпала, я тебе хер в жопу вкручу». Когда Антон слышит это впервые, то во всеуслышание объявляет, что вкручивать хер положено как раз ему, и вообще, кто здесь нежная омежка, но по Сережиному взгляду понятно, что его эти стереотипные приколы ничуть не волнуют: захочет — и член вставит, и двухметровый шест, так, что до горла изнутри достанет, так что шутить — себе дороже. — Сенька прислал херову тучу фоток. Как будто все паблики ВКонтакте со стильными луками ограбил, честное слово, — комментирует Матвиенко, открывая мессенджер, и едва не спотыкается о ступеньку. — Господи, ты уверен, что хочешь это носить? — Хоть кто-то спросил, спасибо, — фыркает Шастун, но на фото все-таки смотрит — и, как оказывается, зря. — Слушай, а это точно не прикол? Он оценивает фиолетовую рубашку в мелкий рубчик в одном из вариантов, в другом вдруг появляется пиджак — вполне приличный, но на плече вышита цветастая курица. Зачем, почему — все его вопросы, Антон закатывает глаза слишком сильно, а потом замечает еще и ценник, и у него окончательно едет крыша. — Боюсь, что не прикол. — Сережа чешет нос. — Ну, выберем наиболее приятное, вот, например, эти штаны для рыбалки тебе как? Есть еще охуительный вариант по мотивам русских пословиц и поговорок: сидит дед, во сто шуб одет. А? Антон с некоторым опасением смотрит на скрин: футболка, поверх нее — расстегнутая рубашка, на всем этом — толстовка с ярким принтом. Это становится невыносимым: он знал, конечно, что Арс — весь из себя модник-огородник, без стереотипов и все такое, но это не значит, что нужно надевать клоунский нос. — Пиздец, — комментирует он и тут же делает себе выговор: не хватало еще материться в общественном месте. Но что поделать, если больше слов нет? — Хочешь сказать, мы подорвались и поехали за шмотками, потому что из всего нашего гардероба нет ничего нужного, а теперь выясняется, что нам нужен магазин маскарадных костюмов? И чего я не знаю о современных шоу, если там нужно быть… вот так? Сережа пожимает плечами. — Я думал, ты уже понял, что Арсений у нас с нюансами. Ну, выберем че-нибудь нормальное. В первый магазин Антон заходит с опаской. Во второй — с воодушевлением: оказывается, что у Сережи вполне нормальный вкус, и в этом они даже похожи. В третьем накатывает усталость: каждую тряпку нужно надеть, снять, сделать фото в двадцати ракурсах и непременно отправить Арсу. Тот отвечает преимущественно стикерами — и приходится разгадывать, насколько довольный взгляд у попугая, прыгающего сальто, и что значит кот, танцующий в обнимку с бутылкой вина. Так прекрасно, что хочется выпить? Антон — милый котенок? Отвратительно, хочу выпить и забыть это? У Антона нет вариантов, и он, вздохнув, все-таки откладывает рубашку с кружевным воротом: присмотревшись, он понимает, что после такого и самому хочется напиться. К четвертому магазину Шастун подумывает об увольнении. — На, глянь, — говорит Сережа, выныривая откуда-то сбоку, и шутки про рост напрашиваются сами собой, но это — слишком большое табу. — Вроде ниче так? Антон задумчиво косится на рубашку — ничего особенного, простой крой и в меру яркий зеленый цвет. Не настолько, чтобы сделать его похожим на сияющий дискотечный шар, и даже не хочется язвить, что ткань — будто от дедовской рубашки. Поэтому он только пожимает плечами, плетется куда-то к примерочным. Сережа семенит следом, выхватывая с вешалок то одну, то другую тряпку: Шаст в этом цветастом болоте тонет, но отступать уже некогда. Нужно что-то купить — что-то, что Арс назовет достаточно оригинальным и модным, но при этом они оба не будут выглядеть как поросенок Фунтик и дрессировщик. Когда Матвиенко вламывается в примерочную, усаживаясь на широкий кожаный диван и беспардонно закидывая ноги на подлокотник, Антон не возмущается даже. Только где-то на задворках мелькает мысль, что это все — неплохой прогресс после того, как половину жизни примерял джинсы, стоя на оборванной коробке в глубине рынка. Какая-нибудь тетя Маша или тетя Галя, или любая другая совковая тетка неопределенного возраста, нахваливала буквально любую вещь, родители торговались — наполовину из нужды, наполовину из банального интереса. Та одежда Антону не нравилась никогда — да и не было у них такой цели. Зачем, ему бы только выглядеть прилично, чтобы штаны по росту, а рукава не скатывались от любого движения. Красота, самовыражение? А что это и зачем? Зато молчать он умеет отлично. Молчать — и слушаться, благо, теперь нет мамы, которая в такие моменты становится слишком уж требовательной и душной, что хоть форточку открывай. Зато есть Арсений с этими его нелепыми стикерами; когда Антон надевает эту несчастную рубашку и скидывает фотку, Арс отвечает попугаем в надувном розовом круге в виде пончика — попугай покачивается на пиксельных волнах, Антон медленно едет крышечкой, а Сережа заглядывает ему через плечо и расшифровывает: — Это — как обычно. Ну, типа, норм, но ничего особенного. Попробуй что-то более выебистое, типа той, с шаром на спине. В этом вопросе главное — не смотреть на ценники. Начнешь задавать вопросы, мол, почему самая обычная рубашка, но с одним гребаным цветным кругом на всю спину, стоит почти тридцать тысяч, — и все, проиграл. Антону кажется, что, чтобы рубашка стоила тридцать тысяч, двадцать восемь из них должны быть вшиты в нагрудный карман, но кто бы его спрашивал. — Ну… — Шаст торопливо переодевается во вторую рубашку. — Эта такая же, а этот херов круг я же все равно не увижу? — Я бы на твоем месте расстроился. — Почему это? У него, правда, нет цензурных комментариев о том, почему растянуть фигуру по макету в «Paint» — это уже классный дизайн, но первая заповедь — не спорить с Арсением об одежде, поэтому он молча позволяет Сереже сфоткать себя со спины, чтобы было видно эту красоту, и скидывает в чат. — Так за этот круг ты еще восьмерку доплачиваешь. Антон, только-только приложившийся к бокалу с шампанским, — еще одна привилегия, равно как и улыбчивые консультантки, не смотрящие на тебя, как на говно, — давится, в горле неприятно щекочут пузырьки. — Сколько? За что? Я за такие деньги сам могу что угодно нарисовать. — Он задумывается, выдерживает небольшую паузу. — Ну ладно, не что угодно, но круг! — Твой круг не будет стоить восемь тысяч. — Сережа трет пальцами глаза, вздыхает так, будто объясняет ребенку очевидные вещи. — Дело же вообще не в круге, дело в том, что это от команды Крида, а к ним мизинцем прикоснуться — уже за счастье. Это не просто тряпка, это пропуск в самые модные места, это согласие с чужой позицией, понимаешь? — Я даже не знаю, кто это, как соглашаться с его позицией? Матвиенко отмахивается. — Тебе необязательно знать, главное — качественно делать вид. Антон только закатывает глаза: ему это неблизко, непонятно, и, наверное, это редкий случай, когда насмешки над чьим-то образом жизни перетекают в ощутимое отвращение, потому что, ну, понятно, что глупо считать чужие деньги, каждый имеет право тратить честно заработанное, но рубашка за такие деньги? Переплата в восемь гребаных тысяч за имя непонятного дизайнера, который может только нарисовать на спине круг? От этого становится почти физически больно, особенно когда он представляет, сколько полезного можно было бы сделать на эти деньги — да-да, те пресловутые собачьи приюты, больные дети и прочая благотворительность, которую вспоминают только как аргумент. Да он сам лучше бы отправил лишнюю тридцатку маме — та, судя по сообщениям, наконец начала ходить по частным клиникам и решила давние проблемы со спиной. И деньги еще нужны, но они покупают эту чертову рубашку. Поэтому, наверное, Антон облегченно выдыхает, когда Арсений на очередную охапку фото отвечает грустным попугайчиком. Здесь и расшифровка не требуется: не зашло. Сережа в ответ на это качает головой и приносит еще с десяток тряпок с именем Крида на логотипе — мол, давно надо бы наладить с ним контакт, а одежда — неплохой и, главное, ненавязчивый повод. Антон мельком думает, что его Егорова личность привлекает не особо. — Блин, задолбал, реально, — выдыхает Матвиенко раздраженно, но во взгляде — все еще нежность. — Если эта не понравится, я буду думать, что этот маньяк просто собирает коллекцию твоих фоток. — Что, извини? — Шаст спотыкается на ровном месте и едва не налетает на широкое зеркало. — Что слышал. У меня правда больше нет идей, что Арсу от нас нужно. — Сережа фыркает, подкидывает в воздух очередную футболку: Антон ловит ее неловко, косится на ценник, где цена начинается с пятерки. — Давай попробуем без рубашки тебя отправить. — Сереж? Антон смотрит на него с беспокойством: не перегрелся ли? — А, вы еще не дошли до этой стадии? Я думал, вы давно уже… Сережа скользит пальцами друг по другу, видимо, изображая секс, и Шаст поспешно отворачивается к зеркалу. Ему не то чтобы не хочется говорить на эту тему, вот только внутри вспыхивает какое-то школьное смущение — будто он снова курит за гаражами, и все обсуждают, как и кого трахнули, а он жмется к стене, затягивается крепче — и молчит: сказать-то нечего. А ему и сейчас нечего — опыта с тех пор не прибавилось, но и свернуть диалог нельзя: вдруг выведает что-то интересное? Антон сам себя за эту мысль слегка презирает: а как же поговорить с Арсением напрямую, обсудить, так сказать, перспективы? Но, с другой стороны, когда это было легко? — С чего ты взял? — спрашивает он будто невзначай, поправляя слишком тугой воротник. — Мы же по контракту… — Вот именно. — Матвиенко пожимает плечами. — У Арса вообще либидо выше крыши, и если раньше он боялся, что поймают, то теперь можно ж совершенно законно, а ты ему нравишься, так что не понимаю, чего тянуть кота за яйца. В смысле… Ты же не против? Сережа смотрит на него так, будто не сомневается в ответе, и Антон неопределенно ведет плечом: мол, а может нет, а может да, а может это все слова. Хотя все внутри неожиданно искрится от этого «Ты ему нравишься» — такая нелепая формулировка, не означающая почти ничего, будто в третьем классе в любви признаешься, перекидывая записку через две парты. — А ему вообще хоть кто-то нравится? Немножко хочется, чтобы Сережа сказал, что вот, Арс смотрит на него по-особенному, как никогда ни на кого не смотрел, до сердечек в глазах. И не важно, что Сережа видел их всего раз в жизни и тогда, когда ни о какой симпатии не шло и речи. Просто пусть все станет немножко проще, и можно будет сделать крошечный шаг в эту пропасть, не боясь Арсового «Ты что, придурок, что ли?». И дело даже не в том, что Антон стеснительный — нет, он, в целом, достаточно безумен, чтобы просто подкатить к симпатичному парню, а может, даже к девушке — не важно, главное, чтобы человек был хорошим. В какой-то момент он подумал, что мог бы встречаться даже с другим альфой — это не одобряется, а кто-то до сих пор считает такие союзы идущими против воли божьей, но бог есть любовь, так что какие вообще проблемы? Но теоретический подкат к Арсу может привести к нарастающей неловкости, дискомфорту, а значит — смене работы, а где Шаст найдет возможность зарабатывать шестизначные суммы без образования и с опытом работы только курьером — большой вопрос. — Ты глухой? — спрашивает Матвиенко вместо всего этого. — Говорю же, ты ему нравишься, и это не значит, что вы ускачете на розовых единорогах в закат, но я сказал, что видел, и повторять не буду. — Он усмехается хитро, выдает Антону очередную рубашку. — Я за тебя решения принимать не собираюсь, но думаю, ты должен видеть всю картинку. Он выдает эту тираду — и замолкает, будто ничего и не было, явно не собираясь дальше поднимать эту тему. Антон зависает: у него слишком много вопросов и гнетущей неопределенности. Кажется, Матвиенко делает только хуже — ну, дрочил бы он иногда фактически на своего босса, перечитал бы все фанфики и подписался бы на эдиторов, кому было бы от этого хуже? Все можно было бы спихнуть на образы и работу на публику. Теперь же у него рождается надежда — в общем-то, неуместная, потому что Арсений не то чтобы подает положительные сигналы. Черт, да он вообще не подает никаких сигналов — ведет себя вежливо, иногда — дружелюбно, временами — почти мило, но до сих пор самым значимым и теплым их взаимодействием остается тот день, когда Арс сам сходил за вафлями. Если, конечно, не считать того, как он прощает Антону все косяки — но и это не то чтобы романтично. Не хотелось бы построить себе иллюзий и самостоятельно ебнуться вниз с высоты этого небоскреба. С другой стороны — Антон, как ни старается, не может придумать, зачем Сереже об этом врать. Они остаются в магазине еще недолго — и это, в общем, на счастье: Шаста уже тошнит от покупок. Благо, на очередную фотографию рубашки Арсений все-таки отвечает стикером с благосклонно кивающим тюленем, и Антон думает, что если дома окажется, что Арс имел в виду вовсе не это, то он вкрутит эту рубашку ему в задницу, приговаривая, что нужно было выражаться яснее. С брюками дело идет легче: подходят первые же классические, как и ботинки, и Антону кажется, что у него на полке стоят точно такие же, — но это уже не важно. Сережа расплачивается сам. Шастун не уточняет, с какой карты, на чьи деньги и почему ему не выдали ни копейки лично в руки: он — человек подневольный, да и деньги его волнуют несильно. Куда интереснее, что Матвиенко на обратном пути предлагает заехать в Макавто, и Антон жует свой бигмак — вознаграждение за все неудачи! — на заднем сиденье, крошит салат на наверняка дорогую обшивку и смеется, потому что один бургер радует его сильнее, чем все миллионы. — Забирай своего дурака, — говорит Сережа уже на пороге, и это все еще напоминает сцену, где двое родителей в разводе передают дитя из рук в руки. — Сил нет с ним возиться, думал, ты один такой в целом свете. — Ну, мы же семья, — пожимает плечами Арсений. Антон за его спиной едва не выпускает куртку из рук — но собирается, склеивает треснувшее от улыбки лицо и старательно убеждает себя в том, что это не какое-то особенное признание — просто дежурное выражение и отсылка к фиктивному почти-браку. — Ага, семейка дебилов. — Дебильная семья, дебильная семья, — бормочет себе под нос Антон, неуклюже расшнуровывая кроссовок, — это ты, это я… Арсений смотрит на него, как на идиота, и повторяет коронное: — Ты что, придурок, что ли? На это, кажется, можно не отвечать. Когда Матвиенко уходит, ехидно хмыкнув и махнув рукой на прощание, Арс сдувается будто: не спрашивает, как сходили, не шутит про потраченный миллион рублей, даже не уточняет, сколько в принципе ушло денег. Антон ждет, что его вот-вот заставят переодеться и продефилировать по коридору, а если что — то и отвезут обратно, раз уж нормально одеться на это гребаное интервью оказывается так важно, но Арсений просто забирается на барный стул, по-котячьи подогнув под себя ноги в махровых носочках, и с пять минут смотрит на дно опустевшей кофейной чашки. Антона это парадоксально радует — конечно, не сам по себе факт того, что Арсу явно хреново, а что он открывается, снимает один, вероятно, из двадцати, самый верхний и тоненький слой брони, стянувшей намертво все его существо. Арсений в принципе позволяет себе быть слабым — недолго, и взгляд у него при этом такой, будто он вот-вот начнет убивать, но до сих пор по нему в принципе невозможно было угадать ни единой эмоции, и это — уже прогресс. — Арс, — говорит Антон тихо, когда все вещи заботливо вывешены на ручку двери: можно быть хоть долларовым миллионером, но готовить одежду заранее будешь так, будто до сих пор учишься в школе, а завтра — первое сентября. — Все нормально? Или в каком лесу что сдохло? Ему, в целом, уже не страшно быть съеденным Арсом — Антон сам себя готов сожрать заживо, потому что вопрос звучит совершенно по-идиотски. Но и в этом есть плюс: Арсений несмело улыбается, вот только пальцы на кружке сжимаются все сильнее, до побелевших костяшек; Антону хочется разжать их и поцеловать все до одной. — А что, так заметно? — ехидно спрашивает Попов. Антон не отвечает — ждет, когда с Арса слетит вся спесь и отключится сарказм. Забавно: они не в отношениях, да и друзьями их можно назвать с натяжкой, учитывая, что во вполне милых диалогах оба как по команде не затрагивают особенно важных тем, не делятся переживаниями и уж точно не говорят о чувствах. Они — скорее хорошие приятели, вот только Шаст внимательный, а к тем, кто ему симпатичен, — внимательный вдвойне, поэтому Арсовы реакции учит на раз-два. — Там, короче, — начинает Арс наконец, когда чашка уже едва не выпадает из рук, — мы с Эдом смотрели сегодня помещения под кофейню, писали бизнес-план, все дела. То есть не то чтобы мы все это за один день сделали, у нас было много заметок, но как-то сейчас это все сложилось… — Извини, помещения под что? — переспрашивает Антон. Очередная дурацкая реакция: упоминание Эда вызывает зуд где-то в груди. Не то чтобы он не имеет права существовать — нет, это ведь бред, да и сам по себе Выграновский ему скорее симпатичен. Он умный, милый, и точно так же в рот ебал стереотипы — но его неожиданная близость к Арсу, какие-то общие дела, в которые Антона не посвящали, почему-то ощущаются… неприятно? Будто где-то внутри колются противные иголочки — печально и тошно. Да что там иголочки — целые ежики топчутся, крошечные и беспомощные, бьются лапками, стукаются носами, а бока у них такие колючие, что почти больно. — Под кофейню, — повторяет Арсений — и вдруг будто зависает: слова едва срываются у него с языка, так что Антону приходится вслушиваться. — Когда мы начинали… все это, с фиктивными отношениями и прочим, одно из условий, которое я поставил отцу, — что у меня будет свой бизнес. Не то, что мне подсунут в наследство, а что-то свое, интересное, даже если совсем маленькое, понимаешь? Антон кивает. — И вот, — продолжает Арс, — я не придумал ничего лучше, кроме как открыть кофейню. А думал, поверь, долго, так что можешь честно сказать, что это банальщина, и вообще. — Да ну тебя, — отмахивается Шаст: не то чтобы он хочет обесценивать чужие переживания, но в голову упорно лезет фраза о том, что все это — полный бред. — Мало ли, что банальщина, сейчас любой бизнес есть, хоть ты пойдешь дрочить воздушным шариком за деньги, наверняка конкуренты будут. — Не будут, — фыркает Арсений, — потому что где нет спроса, там нет предложения, первый закон рынка. Но мысли у тебя, конечно, интересные. Антону не страшно даже чувствовать себя идиотом, только бы Арс улыбался, а морщинка, залегшая меж его бровей в последние дни, хоть немного, но все же разгладилась. Если это поможет, он готов хоть нарядиться в костюм придворного шута с бубенчиками на шляпе и станцевать вальс с плюшевым медведем. — Я хотел сказать, что по шарам, сколько чего было, ты все равно сделаешь все классно, потому что ты классный, ну и… — Шаст запинается тоже: использовать неожиданную славу как аргумент оказывается тяжело. — Ну и мы все прорекламим, в каждую щель засунем эту кофейню, и все будет супер. Как глупо. Антон не знает почти ничего про работу кофеен, а в ресторанном бизнесе умеет разве что разносить бургеры по квартирам да складывать их в огромную термосумку так, чтобы ничего не помялось, но он видит, как светлеет лицо Арса от его неуклюжих утешений, — и поэтому болтает, в красках расписывая, как все обязательно будет хорошо. Ему так сильно хочется в это поверить. В это иллюзорное «хорошо», в то, что Арсений когда-то будет близок настолько, что поделится и остальными ста десятью причинами для грусти, и что все эти причины пройдут без следа, а у них будет стопроцентный счастливый финал — как в дурацкой сказке. Но, увы, жизнь — не всегда сказка, и Антон может только налить Арсению новый кофе и триумфально выдать, ставя чашку на стойку: — Это у меня руки из жопы, а в твоей кофейне все будет намного лучше. — В нашей кофейне, — говорит Арс, улыбаясь в целом почти расслабленно. У Антона сердце так по-детски стучит чаще, и он зеркалит чужую улыбку: ну что за чудо, сначала услышать, что они — семья, а потом — еще и это «наша», разбивающее сердце, будто у них в принципе может быть что-то общее, будто их связывает нечто большее, чем отцовский контракт, и вообще… Но в момент, когда он уже почти готов кинуться на Арсову шею с умиленным писком, тот отпивает первый глоток кофе, слизывает пенку с верхней губы и добавляет: — Кофейня не только моя будет, не забывай, Эд все-таки решил мне помочь. Антон отворачивается слишком поспешно, делает вид, что протирает стол после неуклюжей готовки — благо, кофе оказывается рассыпан тут и там, так что ему даже не нужно прикрытие. Зато Арс не видит, как сильно он закатывает глаза, а когда нужно обернуться — по его лицу уже снова расплывается улыбка. — Как замечательно, — беззаботно говорит Шаст, мысленно ставя галочку напротив пункта «Сделать, сука, что-нибудь с этой тупой и бессмысленной ревностью». — Все обязательно будет классно.