҂ ҂ ҂ ҂ ҂
Они вваливаются в студию суетливо, нервно: там, будто в другом мире, не существует ни раннего утра, ни сонливости, ни ленных размеренных движений. Люди вокруг носятся, щебечут что-то в крошечные рации, кто-то на ходу переписывает скрепленные на планшете бумаги. Даже встречающая их девушка, спешно кивнув, достает мобильник, строчит что-то в чат с цветастым фоном. Антону бы пошутить про ноль внимания, но им это внимание и не нужно — добраться бы до гримерки и развалиться на широких кожаных диванах, которые Арс углядел на фото в приглашениях. Как назло, все идет наперекосяк — не масштабно, мир не рушится им на головы, а ведущий не выскакивает нагим и не размахивает членом, радостно сообщая, что у них изменились планы, и теперь снимают финальную сцену фильма «Парфюмер». И все-таки Антон умудряется забыть все, что они обсуждали с Арсом за время совместной жизни, включая условия их теоретического знакомства, и сообщает ему об этом шепотом, когда они наконец остаются одни — гримерша, конечно, опаздывает тоже. Арсений выглядит как лев, загнанный в угол: ходит по крошечному помещению, пока Шаст изучает крошечный шведский столик и с явным удовольствием подгрызает предложенные печенье и канапе. Это выглядит странно, почти болезненно, и Антон почему-то ощущает себя слегка неправильным: несерьезным, что ли, а может, у него просто слетают предохранители, потому что ему — не страшно. Нет ощущения, что происходит что-то важное, — а Арс едва не подпрыгивает на каждом повороте, мнет рубашку дрожащими пальцами и прикусывает губу. — Ну чего ты? — не выдерживает Шаст на очередном пружинящем прыжке, когда Арсений едва не впечатывается мизинцем в угол дивана. — Волнуешься? Вопрос в высшей степени идиотский, и Антон не обиделся бы, если бы Арс выдал саркастичное «А что, не видно?!», но тот притихает будто, усаживается на подлокотник дивана, и эмоции у него на лице сменяются с такой скоростью, что, ну, не угадаешь. Это само по себе странно: у Арсения за плечами — сотни интервью, фотосессии, публичные мероприятия, зачастую — с заведомо неприятными людьми, чей мозг успел отсохнуть еще на рубеже прошлого века. Объективно, если кто-то и должен трястись, так это Антон: его-то опыт общения с журналистами включает в себя только парочку диалогов с региональными газетенками да одну пьяную беседу с Пчелкиной, которую он помнит только наполовину, и этой половины хватает, чтобы периодически жрать себя заживо. — Ты за меня переживаешь, да? — спрашивает Антон, и это кажется неожиданно очевидным: будто решил сложную задачу, ну прямо-таки олимпиадный уровень. — Ну, что я все испорчу? Арсений смотрит на него устало, вздыхает обреченно. — Не знаю, что на тебя нашло, но, правда, не очень есть силы успокаивать, — выдыхает Арс, и Шасту вдруг становится стыдно: он здесь не для того, чтобы усложнять кому-то жизнь. — Но нет, я не думаю, что ты все испортишь. Если честно, я думаю, что мы все испортим, это же… безумно тяжело, разве нет? Нам нужно выглядеть нормально и адекватно перед всей, мать его, страной. Вдвоем. — Намекаешь, что так-то мы феерические придурки, а тут надо постараться? Антон думает, что, в целом, готов нести любую чушь, только бы Арс улыбался — вот как сейчас, робко, через волнение и тревогу. — Мне кажется, ты не понимаешь, — хмурится Арсений через секунду, и лицо его опять сереет, точно грозовая туча, — нас сожрут, если что-то пойдет не по плану. — Кто вдруг? — Все. И зрители, и фанаты, и Оксана с отцом. — Арс морщится. — Мы стали ебать каким феноменом, они уже идеализировали наши образы, и ставлю сотку, что там все куда милее и добрее, чем на самом деле. Да чем вообще в жизни бывает. Я недавно видел статью, где нас назвали главными молодоженами страны! — А чего не скинул? — спрашивает Антон немного обиженно. Чтение новостей про самих себя становится у них чем-то вроде извращенного хобби: они собираются на кухне, заваривают кофе, где пенки больше, чем самого напитка, и высмеивают пафосные формулировки. «Нефтяной принц представил своего избранника на высокопоставленном приеме». «Глава многомиллиардной корпорации поделился тем, как гордится своим сыном». «История современной Золушки: слом стереотипов». Журналисты и журналистки вертятся, как могут, только бы выдать миру все больше абсурда — Антону кажется, что у них какое-то соревнование, потому что каждая следующая статья оказывается все дальше от правды. Не говоря уж о том, что их настоящая история известна буквально пяти людям в целом свете, но газеты перевирают даже официальные версии. Антону в какой-то момент становится катастрофически несмешно: он ловит себя на мысли, что действительно хочет жить так. Чтобы все постановочные сторис были настоящими, даром, что ему куда ближе романтика с футболом и пивом, можно даже при свечах. Чтобы ублюдочные метафоры о том, как молодые пропадают в глазах друг друга, хоть немного отражали их жизнь. Пока что, правда, пропадает только сам Антон — и это иногда тяготит, хоть он и убеждает себя в том, что все это — по приколу, и вообще, весь мир — один большой прикол, где дураки смеются над делами дураков. — Там была лютая срань, — признается Арсений и вдруг вжимается носом куда-то в Антонову ключицу, обнимает крепко, и Шаст, не сдержавшись, обнимает его в ответ. — Страшно — пиздец. Шаст неожиданно умиляется: Арс, по жизни держащий себя в руках, человек с ледышкой на месте сердца, кажется, впервые открыто признает свою слабость, не боясь, что это покажется несущественным или глупым. Антон стискивает его в объятиях до хруста в ребрах, дышит в растрепанный хохолок на макушке. Понимает: это временно, и, вероятно, Арсений скоро привычно закроется снова. И ценит, ценит еще сильнее. — Не загоняйся, — наконец говорит он, и, хотя это очевидно глупо, Арс в его руках расслабляется. — Будет настроение — тащи.҂ ҂ ҂ ҂ ҂
— Если вы до сих пор сомневались в любви этой парочки, клянусь, я зашел к ним в гримерку, когда они нагло обжимались на нашем новом диване! — объявляет Комиссаренко вместо приветствия, и от шума заставки у Антона слегка болят уши. Продюсер командует откуда-то сверху, просит перезапись, и Слава послушно повторяет фразу, прежде чем представить ребят. — Встречайте, Арсений «Никто не растопит мое сердце» Попов и Антон Шастун! Или уже не Шастун, а, ребята? Слава смеется, зал на каждую фразу взрывается радостным писком. Антон только успевает подумать, где они взяли такую восторженную массовку, — им буквально орут в лицо, и, он уверен, будь расстояние до зрительного зала чуть меньше, его бы облапали с ног до головы, — как ведущий качает головой и будто бы доверительно сообщает: — Кстати, вы знали, что, когда анонсировали шоу с вашим участием, запись на мотор закрылась за полторы минуты? И это еще не все прошли! Говорят, люди стояли в очереди с шести утра! Антон морщится, но тут же возвращает нейтральное выражение лица: вряд ли прилично сидеть с лицом, будто в прямом смысле поел говна, но вся эта ситуация не вызывает и доли восторга. Арсений вовсю светится, торгует лицом — видно, что вошел в знакомую колею, — а у Шаста звенит в ушах. Кто-то стоял в очереди, чтобы посмотреть на них? Несколько часов? Не все прошли? С каким же энтузиазмом люди создают себе кумиров. — Если один из вас, — Слава подмигивает Арсу, — привык к вниманию публики, то для другого это явно в новинку. Антон, поделись ощущениями, как тебе неожиданная слава? Ты этого ждал? У Шаста в голове запускается вычислительная машина, мозг отметает самые разные варианты ответа. Ему ведь нельзя проебаться — не из-за собственных высоких стандартов, нет, его девиз по жизни — «Никогда не сдавайся, позорься до конца», но он видел, как важно это для Арса. — Если честно, я не думал об этом, когда все начиналось, — смеется он: ему даже не требуется разыгрывать смущение. — Нет, понятно, что, если встречаешься с самым популярным омегой в стране, логично ожидать повышенного внимания, но, думаю, и Арс со мной согласится, популярность никогда не была нашей целью. В первую очередь я нашел любовь в одном человеке, а тепло остальных — это приятный бонус. Зал пищит, кто-то, кажется, даже воет. Шаст мельком думает, как сложно будет убрать этот звук на монтаже. Арсений улыбается ему так тепло, что это выглядит даже искренне, и сдвигается ближе, укладывает Антонову руку себе на плечо, что вызывает еще один всплеск зрительского умиления. Антону кажется, что Арс пытается исчезнуть, так сильно он вжимается в его бок, приобнимает вроде легко, но ногти скребутся по жесткой ткани рубашки. Времени на то, чтобы разгадывать этот ребус, у Шаста, увы, не остается: нужно отбивать Славины шутки, добродушные, но, кажется, бесконечные, и отвечать на вопросы из зала. — Антон, что ты подумал, когда впервые встретил Арсения? — спрашивает какая-то девчонка, по виду, совсем молодая, и Шаст удивляется: разве здесь нет возрастного ограничения. — Не стесняйся, — подначивает Комиссаренко, тянется, чтобы хлопнуть его по плечу, — можно, да даже нужно, говорить только правду и ничего кроме правды. — Ну… — Антон чешет кончик коса. Здесь ему действительно можно не врать. — Сначала он показался мне забавным, знаете, как обезьянка для фоток в Сочи, потом я подумал, что он очень заботливый. Поверьте, у него был повод это продемонстрировать. — Шастун не видит, но чувствует, как Арс подергивается от беззвучного смеха, и его лицо тут же мелькает на подвешенных к потолку экранах. — Еще помню красивые глаза и очень боевой характер. Такой, знаете, который не ожидаешь от милого омежки. — Ну, Арсений Попов известен своим стальным характером, — вклинивается Комиссаренко. — Не поверишь… — говорит Антон, спотыкаясь об обращение на «ты», но это уже обсудили в гримерке: атмосфера должна быть непринужденной. — Я понятия не имел, кто такой Арсений Попов. Да-да, не удивляйся, я не особо смотрю новости, а бизнес-литературу тем более не читаю, так что… — Удивительно! — выдыхает Слава, и у них появляется секундная передышка, но ведущий почти сразу кивает на девчонку в первом ряду. — Еще вопрос? — Ваши отношения стали известны, когда вас случайно сфотографировали вместе? — щебечет очередная девица на грани совершеннолетия, вот только альфачий аромат ощущается через весь зал, и Антон ей почти сочувствует: нелегко придется по жизни. — Долго ли вы скрывались? И по каким причинам? В диалог, неожиданно для самого Антона, вклинивается Арсений. Причем он не то чтобы забыл, что Арс, вообще-то, в каждой бочке затычка, но сегодня его настроение больше меланхоличное, чем боевое — и все-таки Арсений выдвигается вперед, улыбается так обворожительно, что впору приревновать, и кивает. — Думаю, не нужно уточнять, почему именно мы скрывали свой роман. Чувства, особенно новорожденные, вещь хрупкая, а внимание, к сожалению, бывает разным. К слову, мы безмерно благодарны публике, что нас, как пару, приняли положительно. Я почти каждый день ощущаю, что у нас за спиной — небольшая армия поклонников, заметьте, не фанатов, и это безумно ценно! Антон сдерживает усмешку: он-то помнит, как на одной из встреч Арс хмуро вглядывался в окно, пытаясь понять, кого караулит стайка подростков лет четырнадцати, и как Арсений злится, когда их ловят для фото, когда такси уже ожидает — помнит тоже. Да и в целом его эта история раздражает сильнее, чем того же Шаста, который радостно читает теории по тэгам и выбирает любимые фанфики, но на публике Арс выглядит самым счастливым и любящим своих поклонников. — А почему Антон работал курьером так долго? — спрашивает девчонка. У Шаста начинает дергаться глаз. — Ну то есть понятно, если вы в отношениях с человеком, у которого куча денег… Извините уж, Арсений… — Я не хотел раскрывать карты, — быстро говорит Антон, ощущая, как Арсовы ногти опять впиваются в бок. — Согласись, было бы странно, если бы я в один день перестал работать и пришел к друзьям в кроссах за тридцатку. — Он поднимает ногу, демонстрируя отвоеванные у стилиста «Баленсиага». — Да и мне много не нужно, я не гонюсь за брендами. — Да-да, — смеется Арс, вновь становясь безмятежным — хотя бы внешне. — Он действительно может носить что угодно, это правда, Антон — совсем не транжира, но как только речь заходит о наборах «Лего»… — Да, зато Арс у нас — модник-огородник, где бы ни оказался, первым делом идет за шмотками. Знали бы вы, сколько у нас футболок! Антон смеется, зал зеркалит его смех, и он чувствует себя немного придворным шутом. Это одновременно приятно, потому что, ну, весь зал, кажется, настроен как минимум дружелюбно, а Антон откровенно не помнит, когда в жизни его любили столько людей, но и тяготит — под камерами нельзя сделать лишнего движения, все растащат по интернету. Шаст уже сейчас видит, как люди на задних рядах строчат что-то в мобильниках, несмотря на строгий запрет на телефоны, и может представить, какая вакханалия творится в Твиттере. Им, кажется, везет: их особо не спрашивают про обстоятельства знакомства, даты, сроки и прочую ерунду, где они могли бы поскользнуться и со всей дури удариться в грязь лицом. Но, видимо, эта тема с лихвой закрыта их прошлыми комментариями и интервью, зато сегодня зал то и дело интересуется исключительно фанатскими вещами. — А у вас есть любимый фанфик по вам же? — спрашивает омега в третьем ряду и хихикает так противно, будто целенаправленно планировал кого-то смутить. Антон пожимает плечами, изображает притворное удивление. — Один? Всего один любимый? Это тяжело, — усмехается он, и зал взрывается новой порцией писка. — Я бы выбрал тот, где мы — популярные участники шоу на ТНТ. «Не нужен», кажется? Я читал и думал, насколько мы вообще подошли бы на эти роли, ну, типа… Телеведущий? Я? — А я думаю, Антон был бы замечательным ведущим. — Арс улыбается так нежно, что в его искренность хочется верить. — Не знаю, правда, каким юмористом… — Ах ты черт каламбурный! — возмущается Антон и шлепает его по плечу, на мгновение выпадая из образа, но, кажется, зал умиляется лишь сильнее, и по всему павильону проносится протяжное «уо-о-о-о-о». — Зато ты был бы классным юмористом, если бы только выключил свою духоту. Нет, серьезно! — Да щас, — отмахивается Арсений, видимо, словив кайф от этого спора, тем более, Слава показывает им одобрительно поднятые вверх большие пальцы, значит, все хорошо. — Я шутил бы про всякие нудные штуки, типа, что клубнику в определенных регионах называют викторией, и всем бы заходило. И про вдовьи плети. — Ага, и чесночную водичку не забудь, — добивает Антон. — Кто-нибудь слышал эту увлекательную историю? Нет? Так я вам сейчас расскажу! И зал — почему-то еще до рассказа — взрывается громким смехом. Два часа мотора проходят слишком хорошо. Слишком — потому что Арс снова опирается на его плечо, притягивает еще ближе за край рубашки, и Антону совсем не хочется анализировать, сколько в этом искренности. Еще недавно он думал бы, что — ноль, вот только у него есть и неловкие объятия в гримерке, и утреннее «мир не ебнется», в которое хочется верить. И Антон выбирает эту веру, отпихивая все подступающие сомнения, только бы не дать им уничтожить ту хрупкую нежность, что неожиданно между ними взрастает. А потом — мир все-таки рушится. Не происходит очевидных катастроф, не начинается эвакуация, не паникует ведущий. Просто Слава лыбится во все тридцать два и вдруг объявляет: — Вы не ждали, мы не ждали, никто не ждал, но нас ждет приятный сюрприз! — Комиссаренко машет ладонью куда-то за декорации, и из сияющей арки появляется человек, которого Антон не то чтобы хотел видеть. — Сергей Александрович Попов собственной персоной. Здравствуйте, здравствуйте. — Они обмениваются неловкими рукопожатиями, пока Попов-старший не доходит до отведенного ему кресла. — Как вы нашли минутку, чтобы к нам заглянуть? Ваш график наверняка очень загружен? Мужчина поправляет полы пиджака, елозит в явно неудобном кресле. — Вы же понимаете, что у хорошего родителя всегда найдется минутка для своих детей? А Арсений мне ближе любого бизнеса. — Очень правильная позиция, хорошо бы у всех родителей была такая… — вздыхает Слава, в целом, так и оставаясь не очень серьезным. — Ну да не будем о грустном. Расскажите, пожалуйста, как вам отношения вашего сына? Не секрет, что еще живы стереотипы, ну, что альфа должен обеспечивать семью, быть сильно старше, серьезнее, и вообще… — Чушь, — отмахивается Сергей Александрович. — Ну покажите мне человека, который действительно в это верит? — Моя мама! — кричит кто-то из зала, и это сопровождается редкими аплодисментами и смешками. Антону становится тошно. Он не сразу даже понимает, в чем дело: его-то Попов-старший не успел ни разочаровать, ни даже расстроить — он просто существует где-то поблизости, как большой брат, непрерывно следящий за выполнением обязанностей, но это кажется логичным. Шаст относится к этому философски: он на зарплате, и если в курьерской службе с него ежедневно сдирали три шкуры, логично, что за непомерную зарплату и требовать будут в десяток раз больше. Вот только Арсений в его руках напрягается, жмется ближе, будто инстинктивно сдвигаясь подальше от отцовской фигуры. Лицо его не меняется, на нем застывает бесцветная, точно слепленная из воска улыбка, и это — тоже знак. Антон хмурится: обрывки фактов еще не дают сделать однозначных выводов, но реакция Арса кажется показательной, и он тоже начинает немножко Попова-старшего ненавидеть. — Сочувствую, — усмехается Сергей Александрович, демонстративно прижимая ладонь к сердцу. — Я же считаю, что все это — полный бред. Простите мою категоричность, но, думаю, в современном мире самая главная причина создавать семьи — это любовь, чистая и искренняя, и у моих детей — как раз такая. Да-да, эти два шалопая мне оба как родные дети, и не важно, кто там омега, кто альфа… Арсений вздыхает Антону на ухо так громко, что, кажется, это слышит весь зал, и Шаст заранее сочувствует звуковику, который будет все это вычищать. — Вы полностью правы, — кивает Комиссаренко. — И все-таки, вас даже не удивили отношения ребят? — Меня удивило только, что Арсений, жук, скрывал их так долго! — Мужчина смеется, демонстрируя несерьезность сказанного. — Нет, это, наверное, и правильно, любовь действительно требует трепетного отношения, но все-таки хотелось узнать пораньше. Я же, как и все родители, искренне переживаю за судьбу сына! Антон краем глаза замечает, как где-то за декорациями машет рукой человек, ответственный за массовку, и зал взрывается одновременными аплодисментами — они почему-то звучат куда менее искренне.҂ ҂ ҂ ҂ ҂
К тому моменту, как они все втроем вваливаются обратно в гримерку, Арсений выглядит совершенно вымотанным. Это в целом логично: больше нервов — больше потраченных сил, но Антон так и не отпускает его руки, и уходит только, когда Арс настойчиво просит принести ему закончившийся зеленый чай. Ни черный, ни фруктовый, которых на шведском столе еще по несколько бутылок, Арсению не подходят, и Шаст, вздохнув, плетется искать ассистентку, надеясь, что где-то осталось именно то, что ему нужно. Все это напоминает сцену из дурацкого фильма: он уже возвращается, готовясь похвастаться, что ему достался не только чай, но и несколько (возможно, передаренных) шоколадок от милого альфы на входе в павильон, вот только голоса за дверью громкие слишком, и Антон вжимается в дверь, не решаясь зайти. Понимает, что — неправильно, так нельзя, вот только ноги к земле будто приклеиваются, и он позорно подслушивает, вникает в рваные фразы. — Да тише ты! — говорит, кажется, отец Арса. — Не кричи. Хочешь, чтобы вся съемочная группа сюда сбежалась? А потом получим кучу статей про наши отношения, и скажи спасибо, если нас не назовут сторонниками милого внутрисемейного БДСМ. — Папа! Антон думает, что это, кажется, первый раз, когда Арс при нем называет Попова-старшего — папой. — Давай поговорим, как нормальные люди, без повышенных тонов, — вздыхает мужчина. Шастун ощущает легкое замешательство. Он не то чтобы помнит, чтобы Арсений был королевой драмы и кричал всякий раз, когда ему что-то не нравилось, но сегодня он выглядел особенно взвинченным, а под конец съемок дышал в Антоново ухо так часто, будто пробежал марафон. — Ты прав, — наконец говорит Арсений после затянувшейся паузы. — Извини. И — становится знакомым Шасту Арсением; на его лице наверняка застывает привычная вежливая маска, а губы растягиваются в улыбке, такой же искусственной, как и все их отношения. Антон у двери перетаптывается с ноги на ногу, пыхтит, как обиженный еж, и сам удивляется, как его еще не заметили. — Я же не запрещаю тебе ничего, — продолжает Сергей Александрович совершенно будничным тоном. — Я помню, что обещал тебе бизнес, и уже говорил, что нам пора наладить отношения. Слишком долго мы… недопонимали друг друга. Но я переживаю, вдруг у тебя не получится? Свой бизнес — это не бумажки подавать на приемах, там нужен ум. — У меня красный диплом. Антон от этих слов неожиданно улыбается — гордится. — Ну, ты же понимаешь, что у сына самого видного человека в городе был бы красный диплом, даже если бы в голове было совсем пусто… Мне жаль, Сень, но это ничего не говорит. И, заметь, я не называю тебя тупым, просто предлагаю здраво оценить свои силы, прежде чем… «Сеня — это вообще-то Семен», — раздраженно думает Антон. Попов-старший нравится ему все меньше. — Я все оценил. И я не один, мне помогают, спасибо за беспокойство. Арсений звучит как-то совсем мертво, точно пластмассовая кукла, но все-таки гнет свое — не спорит, не кричит, хотя у самого Антона вот-вот грозится пойти из ушей пар. — Ну… надеюсь, это какие-то компетентные и разумные люди. — Сергей Александрович фыркает так громко, что сразу понятно: он в это ни на йоту не верит. — Ты пойми, я же искренне хочу, чтобы у тебя все хорошо было, поэтому и говорю, что, если вдруг что-то пойдет не так с твоим… бизнесом, я всегда тебя поддержу. Благо, у нас в семье есть человек, который умеет зарабатывать хорошие деньги, и не так уж и важно, кто это, правда? Антон закатывает глаза так сильно, что, кажется, зрачков и не видно вовсе. Он до сих пор не понимает, как началась война в семье Поповых, какие у них в действительности отношения, — хотя маловероятно, что человек, выдавший сына замуж по контракту, так уж сильно им дорожит, — но свою сторону он выбирает четко. И, кажется, в этот момент окончательно понимает, что «просто работа» перестала быть таковой. — Хорошо, отец, — говорит Арс, вновь возвращаясь к формальному обращению. — Я тебя понял, еще что-нибудь? В последнем вопросе, кажется, все-таки прорезаются привычные для Арсения острые клыки, но в целом он звучит слишком усталым. Антону почти стыдно, что загрузил его неожиданным предложением, но на самом деле он понимает, что причина Арсовых страданий вряд ли в нем. — Арсюш, послушай… — снова начинает Сергей Александрович. Очередное дурацкое обращение режет слух. Шаст заранее предполагает, что ничего хорошего в гримерке не прозвучит — и поэтому, вздохнув, открывает дверь, широко улыбается и делает вид, что совсем ничего не слышал. — Представляете, — говорит он, вживаясь в роль глупого простака, — нам еще и шоколадки передали. Классно, правда? Арсений улыбается ему — широко и искренне. Антону этого пока хватает.