По маршрутам другим

Ради дня рождения Антона Арсений проходит все семь кругов ада буквально за двое суток — и это, возможно, самое быстрое их прохождение, хотя Арс и не консультировался у Данте. Финальная идея оформляется у него в голове буквально в последний момент, когда до того самого дня остается совсем немного, и, конечно, все это включает в себя прямо-таки королевский шик: Арсений неожиданно обнаруживает внутри себя желание удивить Антона, и это можно было бы отрефлексировать, загнаться и в очередной раз спросить себя, почему, но факт симпатии укладывается внутри прочно, встает последним кирпичиком в стенке железобетонных фактов, и сопротивляться не хочется. Он просто принимает это как должное: хочет удивить — значит, нужно удивлять, хочет сделать подарок — отлично. Ради подарка, правда, приходится поднять на уши Эда, чтобы тот через каких-то знакомых добыл нужное в нереальные сроки, и Арсению кажется, что за такое Эду тоже положен подарок. Тот, правда, отмахивается, говорит, что ему пришлось ради этого написать Криду, а это — само по себе подарок, потому что не нужно придумывать повод, в процессе натягивая сову на глобус. Отдельным пунктом в списке дел стоят переговоры с отцом: тот хочет сначала устроить настолько шикарное шоу, чтобы о нем написали во всех газетах, журналах, пабликах — да даже развесили объявления на столбах. Оксана присоединяется — наполовину по долгу службы, наполовину — потому что и сама любит всю эту торжественную чушь. Арсению приходится утверждать всю программу мероприятия, а заодно — пообещать, что все будет именно с необходимым размахом, и согласиться на праздничное интервью для какого-то популярного паблика ВКонтакте сверху. Оксана встает на его сторону, резонно сообщая, что, если у Арса есть искренние чувства, показать их — лучший маркетинговый ход, и Сергей Александрович каким-то чудом соглашается на этот компромисс. Арсению после этого диалога хочется спрятаться: одно дело — сказать о своих чувствах лично Антону, который ему ничего плохого не сделал, и вообще, вроде как симпатизирует в ответ, и совсем другое — распахнуть душу перед человеком, который всю дорогу бесцеремонно туда срал. Арс ощущает себя той самой розой из стихотворения Маяковского, и да, стране нужны паровозы, нам нужен металл, но он (почти) уверен, что не заслуживает такого. Зато в день, когда он просыпается на час раньше будильника, все кажется радостным — даже слишком. У Арса буквально встают сердечки перед глазами, те самые, что обычно лепят на коллажи в Одноклассниках. Он мельком читает шипперские паблики: кто-то уже успевает расстроиться, что он не выложил сторис с поздравлением ровно в полночь, кто-то гадает, как Артоны отметят этот знаменательный день, кто-то — пробивает профили всех Арсовых знакомых, включая Сережу и Эда с Егором, только бы выяснить, куда они пропали. Это немного бесит, но не настолько, чтобы у Арса испортилось настроение. На самом деле его, кажется, не может расстроить вообще ничто в мире. Арс готов прыгать по квартире от счастья: такого предвкушения праздника у него не было с Рождества в пятилетнем возрасте, когда он еще верил в Санту и искреннюю любовь родителей. С тех пор у него остается пара вопросов: например, почему ему всегда говорили про Санту и никогда — про Деда Мороза, да и все традиционные новогодние фильмы он посмотрел сам, сильно позже, когда уже съехал от отца, а еще — ну куда делась та любовь, и была ли она вообще настоящей? Но если Арсений чему-то и учится, так это тому, что не нужно бегать за теми, кому ты не особо нужен. И он не бегает, и любовь у него есть — ну, может, не такое громкое слово, но теплая влюбленность и щемящая нежность, благодаря которой он летает, как Лосяш из «Смешариков», когда представлял себя бабочкой, и вдохновленно отписывает Сереже, к которому часу подготовить все к их приезду. Ему бы и хотелось дать Антону выспаться: Шаст, когда его будят, ворчит про праздник, и что он теперь уже не молод, но все-таки сдается и, упаковавшись в Арсеньевскую же футболку, соглашается на сюрприз. — А ты со всеми вот так делаешь? — спрашивает вкрадчиво, когда Арс, зачем-то завязав ему глаза сильно заранее, помогает спуститься по лестнице. Это, кажется, их новая традиция: Антон то и дело уточняет, делал ли Арсений что-то с другими людьми, и уточнение про бывших парней так и сквозит между строк. Арсу ни похвастаться, ни повиниться не в чем: все его прошлые отношения ограничивались либо хождением за ручку в школе, либо тайным сексом, пока у кого-то родителей не было дома. Так, чтобы жить с кем-то, готовить по утрам кофе — нет, это не его совершенно. Во всяком случае, он так думал, а теперь, оглядываясь назад, сам не понимает, каким образом с Антоном все это сложилось само собой. Это ведь, по сути, нелепо: они должны были жить вместе, создавать видимость отношений, и чтобы журналисты и особо любопытные фанаты не докопались. Им нужно было снимать сторис друг с другом, мелькать на фоне одинаковых кустов в одном кафе и цеплять в кадр одинаковые картины в галерее — но никто не регламентировал совместный просмотр сериалов, гадание по видео в Тиктоке и завтраки, которые Арс готовит, конечно, не каждый день, но периодически, а Шаст даже не тянется за мобильником, чтобы заснять подгоревшие оладьи и выложить в фильтре с сердечками. Потому что это — не для конспирации, это — их собственное. — Так — еще ни с кем не делал, — говорит Арс, подавая Антону ладонь, и ощущает себя принцем, привезшим Золушку на бал: правда, их карета не планирует превращаться в тыкву, да и бегать по Питеру с потерянной кроссовкой уже не нужно. — Ты — первый. — Шастун улыбается во все тридцать два, и морщинки в уголках глаз проглядывают даже из-под повязки. — Правда, до этого и моя жизнь была спокойнее. — А я что, а я ничего, это работа у меня такая. Шаст показывает ему язык — и Арсению безумно хочется прикусить самый кончик, а еще лучше — поцеловать по-настоящему, нежно, вжимая Антона в дверцу машины, но момент для первого поцелуя очевидно неподходящий, поэтому он только вздыхает, оценивая, как идет Антону повязка, и помогает ему усесться на переднее пассажирское. — Ты отлично знаешь, что это не по работе! Арс картинно возмущается, закатывает глаза, забывая о том, что Антон не может его увидеть. Каждое утро у них начинается одинаково, это, можно сказать, уже традиция: кто-то один ненавязчиво напоминает про работу, другой — отзывается, сообщая, что делает что-то по своему желанию, а не по букве контракта, и оба успокаиваются, будто сверившись, что хрупкая взаимная симпатия до сих пор существует. И Арсений хочет продвинуться дальше, правда, хочет, но его уже не тянет играть в «Шаг вперед, два назад» — ему нужно точно знать, что, оказавшись впереди, не возникнет желания отступить, поэтому он принюхивается, как одичавший пес, которому перепал сочный окорок, и очень-очень Антону за терпение благодарен. — То есть там не будет журналистов? — спрашивает Шастун слишком радостно: видно, что эта показательная нежность иногда раздражает и его. — Будет, — говорит Арс, нарочито делая паузу между предложениями: мол, интрига. — Юля Пчелкина, ты же сам говорил, что хочешь пообщаться с ней в неформальной обстановке. Я и подумал, что можно… Но она, если что, не от журнала, и обещала быть другом, а не сборщиком информации. Ты против? Антонов облегченный вздох слышен, наверное, даже в пункте назначения. — Не против. — От нетерпения он едва не подскакивает в кресле. — А кто еще? Арс раздумывает всего секунду. С одной стороны, испорченный сюрприз, с другой — испорченный день, если вдруг Антон найдет в коротеньком списке приглашенных тех, кого не хотел бы видеть. И, казалось бы, если уже пошел на риск, приглашая этих людей — не сдавайся, позорься до конца, но Арсений решает ответить. — Еще Эд со своим «плюс один», и, как ты понимаешь, «плюс один» — это мы написали в приглашении, чтобы ему не стремно было позвать Крида. — Арс усмехается: влюбленный Эд — уже не хищник, и выглядит это иногда донельзя забавно. — Как я уже сказал, Юля, Сережа, Оксана обещала заскочить ненадолго, если получится… Ну, и все. У нас не то чтобы много настоящих друзей, ты понимаешь. Он понимает вдруг, что действительно ждет реакцию Антона. Не для галочки, не потому что у них какой-то контракт — нет, Арс искренне готов написать, например, Сереже, и попросить его не приезжать, потому что у Антона, во-первых, день рождения, и это его праздник, а во-вторых — потому что готов держать их на расстоянии, если так действительно будет нужно. Ну, мало ли, вдруг после последнего шоппинга у Антона развилась острая непереносимость Матвиенко, — но Шаст улыбается, кажется, искренне, и кивает. — Классно. Нет, реально классно, в смысле… Я хотел поблагодарить. — Да не за что пока, — неловко отмахивается Арсений. Антон в этой повязке — ну точно слепой котенок, поворачивается на голос, тянется зачем-то к Арсову плечу, будто только за него и можно держаться в целом мире, и — Арсений себя проклинает, но, — все это навевает слишком много мыслей о сексе. Арс отмахивается от подсознания, возвращает внимание на дорогу, но что-то внутри зудит и непрошеным проектором выводит кадры с обездвиженным альфой прямо на лобовое стекло. — Уже есть за что. И я не про херову тучу денег, благодаря которым моя мама живет лучше, а я не таскаю чизбургеры по акции, а заказываю их сам из окна крутой тачки. Я про окружение. Типа, за год в Питере у меня друзей почти не было, а кто был — все дома остались, а тут в комплекте с одним классным тобой есть еще разные люди. Тот же Сережа — та еще заноза в жопе, как он меня затрахал этими рубашками, но он крутой! А Юля? Ты читал ее статьи? — Читал, — кивает Арсений немного мрачно. Парадокс: сама Юля ему приятна, даже очень, и с обвинениями в адрес отца он скорее склонен согласиться, хоть эта тема еще и зудит внутри целым чертовым пчелиным роем. Но первое впечатление, та неприязнь, еще фонит, и Арс язвит сам с собой на эту тему — это его метод рефлексии, не лучше и не хуже других. — Ну вот, хрен бы я с ней познакомился когда-либо. Где курьер, а где журналистка и правозащитница. Она же, ну, как из космоса прилетела! Если бы они не обсудили уже, что в романтическом смысле интересуются только друг другом, то Арсений на этом моменте мог бы напрячься — но железобетонная уверенность в Антоновом слове держится крепко, в ней не видно ни проблеска тревоги. Это само по себе чудо: Арсу все детство врали, недоговаривали или подавали правду, вывернув наизнанку, так что не понять было, в чем суть, а здесь — какой-то хрен с горы, а Арс верит ему, как себе. Потому что, наверное, поводов сомневаться не было. Антон в пути засыпает: и это, в целом, предсказуемо, учитывая хронический недосып и закрытые маской глаза, но Арс все равно умиляется, когда слышит тихое сопение. Пару раз зовет на пробу и, когда Шаст не откликается, понижает громкость почти до нуля и мурлычет песни себе под нос. Теперь уже ему отчаянно хочется снять сторис, но мобильник валяется где-то в сумке, а безопасность на дороге — превыше всего, так что он просто любуется Антоновыми щеками, усыпанными веснушками, и, не сдержавшись, на светофоре касается отросшей кудрявой челки: ну настоящее солнце. Все это вызывает ощущение, будто его накачали легкими наркотиками: такое же умиление от каждого прохожего и звенящая радость, только без вредных последствий для организма. Правда, поверх счастья все-таки накладывается легкая тревожность: все ли нормально с подарком, а успеет ли Эд, а украсили ли коттеджи, а не опоздают ли гости… Вопросов так много, и за время в пути Арс успевает передумать их все по кругу, а после — вообще ни о чем не думает, потому что нужно будить Антона. Тот совершенно по-котячьи зевает, машет руками-лапами так, что чуть не сшибает зеркало заднего вида, и сонно бормочет: — Что происходит? — С днем рождения, — фыркает Арсений: с Антона станется в принципе не вспомнить ни дату, ни почему у него на глазах повязка. — Мы как раз приехали. — Куда? Арс закатывает глаза и улыбается широко-широко. — Давай, выбирайся из машины. Антона приходится держать за руку. Почти сразу к ним подскакивает Сережа, готовый отогнать машину в гараж, и Арс показывает ему жестами, мол, давай молча, сюрприз же. Под ногами хлюпают последние крохи выпавшего накануне снега, но солнце уже совсем весеннее, и становится ясно, что они пережили зиму. Матвиенко смотрит на него, как на дурака, но — плевать. Арсу уже напекло затылок, Антон так и опирается на него, хлюпает кроссовками по земле, и белая кожа быстро становится серо-коричневой. А там, впереди, уже виднеется невысокий коттедж: Арсений видит стеклянную переднюю стену, скошенную крышу, увитую неизвестным растением, елки и берег залива — ну точно сказка Андерсена. Шаст шлепает за ним по дороге из желтого кирпича, и все это действительно напоминает Изумрудный город. Арсу бы попросить у Гудвина смелости, чтобы довести их отношения до логического финала, и мозгов, чтобы не просрать все после: у него едва ли не впервые появляется то, за что стоит бороться. Не навязанное, а родное. Это и Антон, тупо шутящий про хождение по хуям вместо хождения по мукам, и скопившиеся у дверей ребята. Он замечает ярко-алый всполох Юлиных растрепанных волос: та стоит во главе мини-делегации с тортом и свечками, а еще — в дурацком колпаке; присмотревшись, Арс понимает, что Эд с Егором носят такие же, и вряд ли это их инициатива. Пчелкина, в целом, построит кого угодно — но как же забавно образ неприступной юристки накладывается на цветастые картонные украшения, будто стащенные с утренника в детском саду. — С днем рождения! — кричит Матвиенко первым, выбегая из гаража, и, поскользнувшись, проезжает на заднице метров десять, и тормозит почти у Антоновых ног. Тот от неожиданности вздрагивает и жмется к Арсению. — С новым годом, с новым… Тьфу, не то! — Рано, — вздыхает Арсений, но Шаст тут же возражает, что — в самый раз. — Вот видишь, не бывает слишком рано для праздника, — говорит Сережа, кое-как поднимаясь на ноги. — Погнали уже! Арс уже не пытается спорить — просто наблюдает, как Матвиенко перехватывает Антона, едва не толкает его в спину, а тот жалостливо зовет Арсения обратно. Точно дети, причем все и сразу: когда они входят в коттедж, Крид с порога запускает дешевенькую хлопушку, и яркие бумажные кружочки оказываются везде, от Шастовой челки до торта с криво написанными пальцем цифрами. — С днем рождения! — повторяет Эд и, размахнувшись, хлопает Антона по плечу с такой силой, что тот пошатывается. — Да можешь снять повязку. А дальше… дальше у Арсения сердце подпрыгивает, дергается в конвульсиях, падает ниже пояса и, сделав мертвую петлю, встает на место, потому что Шаст, обернувшись слепо, тянет абсолютно умоляюще: — Арс, можно уже? Ассоциации возникают совершенно иного порядка. — Можно, — командует Арсений и подскакивает ближе, снова подает руку: Антон, проведший последний час жизни вслепую, от яркого солнца щурится, трет глаза пальцами и наконец, зажмурившись, утыкается ему в плечо. — С днем рождения, мой хороший. Он тянется навстречу, звонко чмокает Антона в лоб. Где-то на заднем плане Юля ворчит, что теперь нужно вытаскивать конфетти из торта, а там, между прочим, авторский арт, и Эд резонно замечает, что палкой начертить на креме две цифры — это не авторский арт. Егор, как эксперт по всему авторскому и художественному, подключается к спору, и все почти перерастает в балаган. — Слушайте, — говорит Шаст, когда немного начинает видеть, — вон, у Крида рубашка с одним кругом на спине стоит целое состояние, о чем мы вообще спорим? — Все смеются. Антон, будто одумавшись, смотрит на Егора. — Извини, если что. Не то чтобы я хотел начать общение с подъеба. — Да норм, — усмехается Егор и пожимает ему руку. Арсений медленно, но все-таки успокаивается: у него (границы ключ переломлен пополам) и все идет по плану. Да и Шаст выглядит довольным: первым заваливается в центр небольшой гостиной, где из мебели — несколько плотных подушек, пледы и стол в центре. Арс садится рядом, и Антон доверительно укладывает свою ногу на его. У Арса то и дело возникает ощущение нереальности происходящего: они — под чужими взглядами, их фотографируют, а Юля и вовсе скачет вокруг, делая под сотню кадров. Если бы Арсений не доверял ей сейчас, то решил бы, что все это — коварный план, чтобы получить материал для очередного репортажа, но Пчелкина показывает им все сделанные фото: на третьем десятке Арс готов взвыть и согласиться на все интервью мира, только бы не выбирать между кадрами, где вся разница — сдвинутые на три миллиметра пальцы левой руки. Юля спрашивает разрешения — и все-таки постит их в личный аккаунт, правда, и там у нее больше тридцати тысяч подписчиков. Арсений напрягается поначалу, но быстро понимает, что так это и должно работать. Они вместе, но не играют на камеру, Антон в его руках расслабляется по-настоящему, совершенно искренне мажет Арсову щеку тортом, начиная сладкую битву. Эд подхватывает, едва не пища от удовольствия, когда Егор тычет кремовым пальцем ему в нос: рядом с Кридом он действительно становится влюбленной нищенкой. И они общаются, узнают друг друга — тоже по-настоящему, просто позволяют фанатам приоткрыть занавесу и заглянуть в их жизнь. И все это, конечно, не значит, что у них не остается проблем, но сегодня — сегодня можно о них забыть. Арс отходит минут на десять, чтобы обсудить с Эдом детали главного подарка, — тот доставлен в лучшем виде, хоть Выграновский и сам удивляется, как они все успели, — и находит Антона взбудораженным, радостно-нервным. Егор тычет его пальцем в плечо и сообщает учительским тоном: — Не плоди стереотипы. По человеку вообще невозможно понять, альфа он или омега, пока не узнаешь наверняка. — А запах? — резонно спрашивает Антон. — Ой, не перескакивай с члена на член, — отмахивается Крид. — Мы говорим о профилях в интернете, судить по фоткам — это говно, которого не должно существовать. — Но ты буквально выглядишь как омега, как это объяснить?! — взвивается Шастун. — У тебя ногти накрашены! Эд подходит ближе, смеется. — Он тебя сейчас закопает. — Ну, урою уж точно, — самодовольно заявляет Егор. У Арсения возникает чувство, будто он отошел на минутку, а в это время его щенка едва не разорвали на части — но Антон сам ввязался в это, и Арс тут скорее на стороне Егора, так что остается только смотреть. — Это, мой хороший, те самые стереотипы, которые сидят в твоей голове. — Крид тычет пальцем в Антонов лоб. — Я в шоке и ужасе, молодой совсем, а в голове так насрано. — Меня никто не понимает! — Шаст картинно стонет и снова опускается на подушки. — Я не про стереотипы, а про… ну, вайб, что ли, интуиция, понимаешь? Боже, я просто подумал, что ты омега, и да, я был не прав, хватит! Выграновский смеется, по-свойски укладывает ладони на Егоровы плечи. — Подожди, щас еще Юлечка из сортира вернется, тебя вообще сожрут к хренам. — Арс! Антон наконец его замечает, смотрит снизу вверх совершенно по-щенячьи, просяще. — Ничем не могу помочь. Егор прав. А альфы, как и омеги, могут выглядеть вообще как угодно, это никого ебать не должно. Захочешь ногти покрасить — крась, захочешь шпалы укладывать — вперед, и плевать всем должно быть на устройство жопы… и всех остальных органов. — Я и не спорил! — парирует Шаст, откидываясь на подушки. — Может, завтра сам ногти покрашу! Я просто сказал, что… — Не продолжай, — советует Выграновский и наклоняется, чтобы похлопать его по колену. — Правда, не надо, сейчас сам себя закопаешь. А приличным людям вообще такую срань не говори никогда. Ты милый, конечно, но тема-то острая. Арс фыркает. Это, конечно, все правда, но Эд, двадцать четыре на семь шутящий про смерть, инцест, геноцид и кучу всего другого, о чем в приличном обществе заикаться не принято, в роли морализатора выглядит забавно. Он хочет уже вклиниться с этим замечанием, тем более — верит же, что Антон выразился хреново, но не имел в виду ничего плохого: у Арса красный флаг внутри поднимается на такие вещи, он бы заметил махровые стереотипы. Но спорить дальше не хочется: Антон наверняка усвоил урок, а беседа уже перетекает на другие темы.

҂ ҂ ҂ ҂ ҂

К костру они перебираются ближе к вечеру. Арс относится к этой идее скептически: одно дело — смотреть фото с огражденной террасы и представлять себя в шикарных зарослях декоративного плюща, и совсем другое — наблюдать, как Эд носится по говну и палкам, тщетно пытаясь разжечь костер, когда земля с двух сторон продувается наполовину зимними еще ветрами. Но огонь поддается, Антон достает из холодильника заботливо купленные бутылки пива (и тупо шутит, что свечки нужно было втыкать именно в него) и вываливается на скамейку. Они с Егором обсуждают мужской маникюр, педикюр и наращивание ресниц, и Арс наблюдает за этим с непонятной нежностью: подружились. Небо темнеет неожиданно: казалось бы, еще недавно было по-питерски светло-серым, дымчатым, как дворовые котята, и таким же пушистым, а вот над головой уже зажигаются первые звезды. Арсению это ощущается небольшим бытовым чудом: облака расходятся, и через стеклянную крышу им видно звездную россыпь — правда, смотрит туда он один. Юля лениво ковыряет палкой костер и почти непрерывно снимает сторис, Эд держит Егора за руку — и смотрит на него, как на восьмое, девятое и десятое чудо света разом, а Антон что-то обсуждает так жарко, что становится даже любопытно. — Так вот, сначала мы взяли лучшего бэбика, это для совсем маленьких, типа, самый лучший малышковый малыш, понимаешь? Арсений пока не понимает вообще ничего, но вслушивается, и Егор, заметив его интерес, начинает рассказывать громче. — Из всех малышей, которые есть? — спрашивает Антон. — Ты чем слушал? — фыркает Крид. — Нет, только из шпицев, потому что у меня шпиц. Они еще делятся по цветам, рыжие — отдельно, шоколадные — отдельно, черные — отдельно. А у других пород просто щенки, но они тоже все отдельно друг от друга. — А почему так? Арс почти удивлен, потому что Антон выглядит действительно заинтересованным. Арсений не то чтобы считает, что его по жизни интересует только дрочка и пиво, но, серьезно, щенки шпицев? Шаст выглядит как последний человек здесь, который может любить собак. С другой стороны, как много они еще друг о друге не знают? — Потому что шпицев этих до жопы, — комментирует Эд с видом человека, который слушает это примерно в сто первый раз. — Такой мейнстрим, шо если их всех в одну корзинку свалить, то вообще нереально будет. — Иди в жопу, — говорит Егор Эду, но так нежно, что звучит даже и не обидно, а потом — снова поворачивается к Шастуну. — Ну, в целом, да, шпицев правда много, но только потому, что это лучшая порода в мире. — Так, а потом что? Вопрос срывается с Арсовых губ прежде, чем он успевает сообразить: и дело даже не в том, что ему космически интересно, что там происходит с собачьими титулами, просто всегда приятно слушать тех, кто искренне горит чем-то. Егор — горит; он с таким видом не рассказывал даже про альфачьи стереотипы, а это ведь наверняка наболело. — После шпицев? После шпицев жизни нет, — смеется Крид и все-таки продолжает. — Там потом соревнования для щенков, для подростков, и там уже надо несколько раз победить, чтобы получить титул. И у взрослых тоже несколько раз, конкуренция — дикая, нужно кучу денег потратить, а главное — время, ездить на выставки эти, и тренировки… — Да говори уже, — прерывает его Выграновский. Юля смеется. — Смотрите, он же сейчас лопнет. — От чего? — От гордости за ребенка, — отвечает Эд вместо Егора, хотя тот уже открывает рот. — У тебя он кто там, чемпион чего? — Чемпион всего, — говорит Крид, улыбаясь так широко, что, кажется, действительно лопнет. — России, клуба породы, Болгарии, Швеции, Турции… Скоро Финляндию и Францию возьмем, я надеюсь. Разве не замечательно? Арсений невольно кивает, — ну правда ведь замечательно, где-то в мире есть собака, у которой достижений в жизни больше, чем у него самого, — а потом Антон смотрит на него и сам становится похожим на щеночка, и Арс готов поклясться, что он ждет чего-то странного и вообще сошел с ума, потому что быть такого не может, но Шаст спрашивает: — Давай заведем собачку? — Собачку, — эхом повторяет Арс, не веря своим ушам, а Пчелкина добивает: — Конечно, собачку, бешеная псина у него уже есть. Арсений ощущает себя родителем, чей ребенок выпрашивает домашнее животное, но всегда есть шанс, что это — мимолетное, и наутро Антон про шпицев забудет. Главное — не оставлять их наедине с Кридом, тот кого угодно заразит своим энтузиазмом. Но Арс слишком слабо представляет себе, чтобы Антон просыпался на час раньше и вышагивал с щенком на поводке по центру Питера — еще и несколько лет подряд. Черт, да он даже не уверен, что они как явление просуществуют хотя бы несколько месяцев. Благо, диалог уходит на другие темы, и Арс позволяет себе расслабиться. У огня оказывается не так уж и холодно, ветер стихает, зато остаются звезды — красивые настолько, что хочется вот сейчас собраться и уехать в поход на недельку, чтобы только небо, елочки, чтобы высунуть ноги из палатки в сырую землю — и ничего больше. Правда, он довольно скоро соображает, что вся любовь с природой — до первой необходимости помыться или даже сходить в туалет, поэтому остается любоваться отсюда. Ребята обсуждают самые разные вещи. Юля травит журналистские байки, делится историями про своих друзей-геев, которые ну просто бешеные, и «Я реально не умею общаться с нормальными, там вообще две омежки в паре, прикиньте?» — но никто даже не удивляется. Антон с нежностью слушает про репортажи из Воронежских деревень, где то ли чинили, то ли ломали дорогу, Эд рассказывает, что уже почти записал альбом, а Егор делится планами новой коллекции. Арсению не близко ни пение, ни дизайн, а еще он ненавидит деревни: уличный туалет, собранный из перевернутой кабины ЗИЛа, до сих пор приходит к нему в кошмарах, как и Шастуновские истории про коров, которых можно встретить в поле, если, конечно, прошагать километр через траву по пояс. Арс слабо себе представляет, с чего бы ему совершать такие подвиги ради этих мерзких животных, но, кажется, если будет нужно, помчится как миленький — только, желательно, на руках, чтобы не раздавить противных гусениц. Арсений думает: хорошо. Как удачно, что мы свое окружение выбирать можем. Родителей — нет, это чертова лотерея, повезет — вырастешь нормальным, нет — возможно, вырастешь нормальным тоже, но психолог озолотится на раскопках твоих детских травм. Но возраст, когда это — самое важное, все же проходит, и в сухом остатке остается твоя собственная воля. Хочешь — дружи с тем, хочешь — с этим, хочешь — ни с кем не дружи, потому что волк слабее тигра, но в цирке не выступает. И всегда, всегда, когда только можешь, выбирай сам. Не нравится — меняй, все еще не нравится — меняй снова, пока не отыщешь нужное. Арсений смотрит на Эда с Егором, которые переглядываются хитро, и между ними так и искрит недосказанным, но уже существующим чувством; на Юлю, которая потягивает вишневый сидр, и все вокруг пахнет подслащенным алкоголем и нежными цветочными духами — единственное нежное, что вообще можно найти в этой девчонке с боевитым характером; на Антона — тот жмется к плечу, влюбленный и пьяный, курит что-то тонкое с кнопкой, и выглядит куда более счастливым, чем при их первой встрече. А значит, они взяли правильный курс. Ближе к ночи огонь пылает все ярче, и Эд, дурак, закуривает от открытого пламени, за что тут же получает Пчелкинский подзатыльник. Антон, в свою очередь, просит прикурить у него: зажигалки, конечно, остаются в доме, так что они жмутся друг к другу кончиками сигарет, пыхтят, матерятся сквозь сжатые зубы — и все-таки получается. Арсений, так уж и быть, позволяет Антону прижаться к своему боку, тот бесцеремонно закидывает руку ему на плечо, и Юля торопливо достает мобильник, щелкает, колдует над обработкой. Арсений думает, что, возможно, когда-нибудь будет показывать эти фото детям, мол, вот, как я познакомился с вашим папой — и эта мысль такая нелепая, преждевременная, неуместная, что он злится сам на себя. Он ведь даже не хочет детей — ну, может, когда-то, но не сейчас, не в ближайшие десять лет и не раньше, чем они вдвоем сходят к психологу (вместе и по отдельности), чтобы наверняка избавить потомство от всевозможных травм. Антон дурачится, чмокает его в щеку, и это слюняво, мокро — и очень тепло. Арсу кажется, что здесь и сейчас он готов Антона целовать — долго и по-настоящему, до распухших губ и сбившегося дыхания. Забавно: сколько притворяются, а поцелуев избегают будто. В щеку, в лоб, однажды — даже в шею — пожалуйста, а губы в губы — нет, табу будто. Если только у них еще есть что-то личное и сакральное, учитывая, что Арс сверкал перед Шастуном голой задницей со стеклянным дилдо, Антон вламывался к нему в душ, а однажды — помогал чистить зубы после рвоты. Все это не особо похоже на сладкие карамельные сцены из романтических комедий, где герои целуются на виду у всего аэропорта сразу после боя курантов, потому что счастливы и наконец нашли друг друга, но Арсу хватает. Более того, у него все-таки зудит сделать один романтический жест, поэтому он дожидается, пока до полуночи не останется минут десять, и наконец вскакивает, машет всем, мол, выходите, и Антон плетется в первых рядах, сонный и похожий на взъерошенного воробья. У Арсения адреналин не то что в крови, а уже, кажется, вместо: только сейчас он начинает переживать за Антонову реакцию. Когда они подходят к гаражу и сбиваются в крошечную стайку, он машет Пчелкиной, — кто-то должен это заснять, — подзывает к себе Шаста. Все уже кажется очевидным, но тот все равно смотрит на него непонимающе, пока Арсений не говорит так, чтобы услышать могли все: — Хороший мой человек, я до сих пор не подарил тебе подарок, и вообще, сложно выразить в физическом эквиваленте, как я рад, что ты существуешь. — Вот парадокс: еще недавно Арс посчитал бы чужие похожие слова глупым сценарием, а теперь сам говорит искренне. — И все-таки я попытался. На самом деле я с Эдом, потому что, если бы не он, хрен бы мы успели, так что… Он взмахивает рукой, но ничего не происходит еще секунд десять: Сережа копается по карманам, шипит себе под нос, прежде чем находит ключ и нажимает на кнопку. Дверь гаража плавно поднимается, и ахают, кажется, все и синхронно: внутри стоит блестящий черный внедорожник, и Арс, против всех канонов, залетает первым, пока Антон еще хлопает ресницами и тихо так спрашивает: — Ты охуел? Арсений смеется. — Не совсем то, что я хотел бы услышать. — Ты… арендовал машину? Теперь уже смеется Егор — даже, наверное, ржет в голос, упираясь лбом в Юлино плечо. — Еще идеи? — Ты украл машину? — Меняй. — Это машина Егора? Ты пришел доказать, что он охуенный альфа на крутой тачке? — Тох… — Арс трет глаза пальцами. Мысль о том, что Антон открещивается от подарка, потому что вовсе ему не рад, зудит и чешется под ребрами, но он отмахивается и заставляет себя понять, что тот, скорее всего, просто тотально этого не ожидал. — Это твоя машина. Твой подарок. С днем рождения. — Ты… — Антон запинается. — Ты пиздел про физический эквивалент своей радости, чтобы сделать это? Ты, блять, не можешь быть настолько рад. Арсений медлит. — На самом деле я рад тебе гораздо сильнее. За Шастуновской спиной Юля показывает ему большой палец — мол, как классно сказал, отличное будет видео, но Арсу почти плевать. Пусть из этого сделают хоть сотню видеоколлажей — главное, чтобы Антон — ну пожалуйста! — хотя бы попытался ему поверить. А потом происходит что-то, чего Арс не ожидает совершенно. Антон всхлипывает громко, и Эд, несуразный Эд, путаясь в руках и ногах, бежит, чтобы обнять его со спины, за секунду до того, как Шаст начинает плакать. Секунда, другая — и все они сбиваются в воюще-всхлипывающий комок. Арсению кажется, что как-то так выглядит свобода, а где свобода — там и претензия на счастье. Более того — он подвыпивший, радостный, окрыленный происходящим, а им пора бы расходиться по крошечным комнаткам. У них с Антоном — одна на двоих, с такой же стеклянной крышей и панорамным окном, выходящим на елочную россыпь, и здесь романтику ощутил бы даже оживший камень — к слову, Арсений до недавних пор именно им себя и считал. А сейчас Шаст вваливается в номер, бережно укладывает ключи от «Тахо» на тумбочку у кровати, зависает еще на секунду, поглаживая указательным пальцем логотип, и спрашивает, обернувшись: — Это вычтут из зарплаты, да? Или корпоративный бюджет? Оксана подсказала? — Бля, — вздыхает Арс совсем уж устало, — мы же вроде уже обсудили, что у нас есть симпатия вне контракта. — Но это хуева туча денег! Это почти стыдно. Арсений хотел бы выставить себя героем, а покупку машины — подвигом, но правда в том, что ему не то чтобы тяжело. Да, ощутимо, это не на пять тысяч закупиться в «Азбуке вкуса» в пятницу вечером, речь все-таки идет о миллионах рублей — но это не последние миллионы в его жизни. Даже сейчас на его карте — не последние, и Арс вовсе не собирается просить милостыню, чтобы закрыть долги. — Да, — говорит он вместо всего этого, потому что никому из них на самом деле не нужны точные математические расчеты. — И я надеюсь, что ты будешь ездить на этой хуевой туче денег и радоваться, потому что эта куча уже оформлена на тебя. Извини, если тебе не по вкусу, но я вроде видел, как ты пускаешь слюни на их рекламу… Антон фыркает. — Я еще на Лазарева слюни пускал, когда был помоложе, его ты мне тоже купишь? — Нет, поверь, это тебе не нужно. Арсений лукавит: он не то чтобы близко знаком с Лазаревым и знает его характер, но не говорить же Антону, что они обязательно развлекутся с Сережей на выходных. Вместо этого он улыбается, вспоминает, что еще наболело уже за сегодня, и подходит к Шасту совсем вплотную, едва не вжимаясь кнопочным носом в чужой нос. — Это, кстати, еще не все. — Ты купил мне квартиру? Вертолет? Что? Я… не знаю! Антон действительно выглядит испуганным, и Арс почти слышит, как скрипят у него в голове шестеренки, пытаясь высчитать масштаб проблемы. В том, что Шаст хоть немного да считает это проблемой, Арсений не сомневается даже — но планирует постепенно доказать, что он заслуживает больше любых «Шевроле», даже больше сраного «Кайена» с гравировкой «Турбо» на блестящем металлическом заду. — Я не уверен, что нужно говорить об этом сейчас, — признается Арс. — Мы оба подвыпили, и прям серьезных решений принимать, очевидно, не можем, так что, если хочешь, мы обсудим все заново, когда проспимся, но… — А я нихуя не усну с такими интригами, — перебивает его Антон. Арсений дышит, кажется, в десяток раз чаще положенного, и хочется вместо долгих объяснений просто взять чужую ладонь, положить на свою шею, чтобы Шаст послушал пулеметную очередь его пульса — красноречиво, громко, вот только ничего, черт возьми, не объясняет. А слова, как назло, встают комом в горле — не из-за сомнений, скорее, из-за болезненно-радостного волнения. Кажется, он наконец понимает, что за бабочки заводятся у людей в животах. — В общем, я не против твоего предложения. Секс без обязательств, помнишь? Или как ты там сказал? Антон смотрит на него очень странно. — Не шути так. — А я и не шучу. Или ты просто подкинул идейку, но как бы не думал, что я соглашусь? — Арс начинает закипать: где-то здесь Шаст должен был кинуться ему на шею, а не коситься недоверчиво, будто переспрашивая заранее с десяток раз. — А я вот такой, с ебанцой, взял и согласился. Прикинь! — Ты не с ебанцой, ты с нюансами, — поправляет Антон, заправляя прядь волос ему за ухо. — И я надеюсь, что это не входит в список подарков на день рождения. — Нет списка. — Арс пожимает плечами. — Подарок был всего один. Он кивает на брелок от «Тахо», будто Шаст мог уже забыть, и тот качает головой. — Нет. Еще праздник, новые знакомые, грозящие стать друзьями, и куча веселья, и вообще… Но я не об этом. — Видно, что Антон устал тоже: язык у него заплетается, а глаза закрываются сами собой, так что договориться сегодня они могут, а вот заниматься сексом — точно нет, хотя звездное небо, конечно, располагает. — Я хочу, чтобы это было твоим взвешенным решением, а не под влиянием момента. Арсений задумывается, пробует эту мысль на вкус. — Оно очень взвешенное, Тох. Очень. Он снова упирается своим носом в чужой, и это выглядит как идеальный момент для поцелуя — но поцелуя не происходит. Они просто смотрят друг другу в глаза, улыбаются оба, как дураки — или как маньяки. У Арса пульс колотится во всем теле и даже, кажется, за его пределами. — Я рад, — официально говорит Антон и вдруг обнимает его крепко-крепко, так, что становится нечем дышать. Арсению кажется, что это коротенькое слово ничуть не вмещает его сегодняшних впечатлений, но он все-таки улыбается в чужое плечо. — Я тоже.