По маршрутам другим

— Мы переезжаем, — просто говорит Антон, открывая водительскую дверь. Арсений смотрит на него поверх автомобильной крыши, но масштабы у «Тахо» действительно грандиозные, и можно увидеть разве что краешек глаза, веснушчатый лоб и обросшую вихрастую макушку. На самом деле Антон уверен, что даже для такого результата Арсу приходится стоять на носочках, но шутить об этом небезопасно: Арсению и так семь сантиметров разницы встают костью в горле, хотя иногда, когда они обнимаются, он расслабляется, цепляясь за широкую спину, и блаженно, так по-кошачьи жмурится, что Антон уверен: за внешней колючестью скрывается в том числе и радость. — Куда? — удивляется Арс, загружаясь на пассажирское, и, ну, прямо видно, как ему непривычно: он тянется ладонями к приборной панели, кое-как придвигает сиденье ближе, потому что салон — огромный, и поглаживает место, где должен был бы находиться руль. — Сюда. Антон оглядывается с неземным восторгом, вытягивает руки за спину, слегка подпрыгивает на месте: приятно, что можно не утыкаться затылком в потолок, как только сдвинешься на миллиметр выше, а там, сзади, и вовсе небольшая квартира-студия. Он неиронично думает, что здесь можно жить — ну, если они с Арсом все-таки поругаются или что-то в этом роде. Хотя машина уже засветилась в новостях, с подарка попищали в Твиттере, а особо рьяные фанаты наверняка выучили регистрационные номера наизусть. — Ты так говоришь каждый раз, когда мы куда-то едем, — усмехается Арс. — А куда-то едем мы пиздец как часто. Не заметил? Шаст смеется: это правда, с тех пор, как они окончательно оформляют «Тахо», и она становится лично Антона, он — без шуток! — ежедневно достает документы и вчитывается, поглаживает пальцем выбитые в глянце имя, фамилию и отчество, и едва не бегает к окну, чтобы убедиться, что машина действительно существует. Внедорожник всегда находится на своем месте — потому что место Арс оплачивает тоже, прямо у парадной, наверняка за безумные деньги, но Антон инфантильно предпочитает об этом не знать. Дорогая покупка прибивает его к земле чувством вины и новоиспеченного долга — будто умирает последняя надежда на хоть какое-нибудь равенство. Правда, Арс об этом, кажется, не думает, или, во всяком случае, не озвучивает, но легче не становится. В Антоновом мире ради такой машины нужно работать половину жизни, а вторую половину — на проценты, и выбор стоит буквально между автомобилем или квартирой в Воронеже, потому что для обеих покупок нужно жить не меньше ста лет. А здесь — пожалуйста, оформили за два дня, и «Тахо» останется с ним навсегда, даже если, ну, что-то пойдет не так. Еще недавно Антон подумал бы, что можно продать машину, отправить все деньги маме — хватило бы и на врачей, и на ремонт, и на новую почку, если старая вдруг откажет. И продал бы, только чтобы сбежать из чужой совершенно жизни: акклиматизация к Арсовой вселенной била иногда слишком сильно. Сейчас у него есть и «Тахо», и сам Арсений, и Антон мысленно шутит, что не знает, какая любовь сильнее, но в глубине души, конечно, не сомневается: Арс лучше чего угодно на свете, какие уж тут машины. — Ты не можешь дарить мне это, — говорит Шаст, выделяя голосом последнее слово, — и думать, что он будет стоять на парковке. Это просто бесчеловечно. Каждому пилоту нужно в небо, ты в курсе? — Ага, а каждому Антону Андреичу Шастуну — за хлебом до ближайшей «Пятерочки». — Пиздеж, — отвечает Антон совершенно честно, — мы еще ни разу не ездили в «Пятерочку». — Но только потому, что ты вдруг стал фанатом закупок в больших магазинах, и мы почти каждый день ездим в самый дальний супермаркет на гребаном шоссе! Он вообще не в Питере даже, это уже область! — Потому что там самый лучший выбор продуктов! — Антон, ты покупаешь одни и те же чипсы, помидоры на салат и макароны по акции! — Непонятно даже, кто из них возмущен сильнее. — По акции, блин! — Это выгодно! — Выгодно — ходить пешком, а не ездить на внедорожнике с расходом в полторы тонны на сто литров! — Ты сам его подарил! Арсений не выдерживает, смеется первым, и в их картине мира это означает поражение, поэтому он вскидывает ладони вверх, машет воображаемым белым флагом. Антон кивает, признавая свою воображаемую победу. Ему с Арсом в последнее время куда приятнее: исчезает куда-то надменный богатенький ребенок, появляется — человек куда более чуткий и думающий, чем могло показаться. Антон не то чтобы сам был эталоном эмпатии и рассудительности, — в конце концов, его последним достижением до знакомства с Поповыми было открывание пива глазом, — но с Арсом он подтягивается по ментальной лестнице вверх, доходит до какого-то нового уровня. Они в целом поддерживают друг друга, освещая слабые места и залатывая их снова и снова, и это — само по себе прекрасно. Антон думает, что ради такого человека можно и постараться быть лучше — если только это не противоречит тебе самому. Впрочем, чем дальше в лес, тем сильнее они позволяют себе задевать друг друга. И это не плохо, даже наоборот: поначалу оба ходят на цыпочках, извиняются даже за какие-то нелепые шутки, будто собеседник — и вовсе хрустальная ваза, чихнешь — и уже трещина по блестящему боку. Теперь же границы стираются, они понимают, где — грань, за которую лучше не заходить, и взаимно принимают даже мерзкий юмор друг друга. Это, в целом, обязательный шаг на пути к абсолютной любви — хотя им туда еще ползти и ползти, а сейчас — просто жить бы проще стало. — Куда там ехать нужно? Антон бесцельно тычет пальцами в экран, только чтобы лишний раз огладить гладкую поверхность. Наверное, это какой-то вид фетиша, причем наверняка не самый здоровый, но — плевать. До тех пор, пока это не причиняет никому вреда, он может хоть дрочить на эту машину — чего Антон, кстати, не делает, ему приятнее дрочить на самого Арса, но это — уже другой вопрос. — Среднеохтинский, пять, — говорит Арс, копаясь в телефоне. — А что там вообще? — Понятия не имею. Судя по карте, дом как дом. Антон хмурится. — Ну, мы же почему-то едем именно туда. Может, она там живет? Арсений пожимает плечами. — Если честно, не очень интересно. Ну, вряд ли Пчелкина такая ебнутая, чтобы назначить встречу прямо под своими окнами. Скорее ставлю на то, что она ткнула на карту и выбрала рандомный адрес. — О, она снова Пчелкина? — Антон усмехается, хотя на самом деле нервы дают о себе знать: он переживает за Арса, который явно не в своей тарелке, и не нужно быть психологом, чтобы это заметить. — Так или иначе, ехать туда пиздец сколько, так что пристегните ремни. Он даже не спорит, когда Арсений первым лезет в настройки и подключает свой телефон к динамикам, так что в салоне играет то Продиджи, то Крид, и все это вперемешку. На Эминеме Антон довольно кивает: заставил все-таки послушать, и, пожалуйста, прижилось. Все лучше, чем love is в тачке, но любимых не выбирают и принимают со всеми недостатками, так что приходится терпеть. — Тох… — начинает Арсений, когда они уже проезжают три перекрестка: у Шаста в голове запускается какой-то счетчик, видимо, чтобы не думать ни о чем, кроме. — Ты прости, что я тебя так тащу, типа, ехать туда двести световых лет, обсуждать всю эту грязь, ты же не обязан. Я б и без тебя справился. — Ты же знаешь, я просто хотел покататься. Это, в общем, неприкрытая ложь: Антону просто страшно отпускать Арсения одного. И не потому что он какой-то слабый и немощный, нет, но ситуация мерзкая, липкая, и быть рядом в этот момент — меньшее, что он может сделать. На самом деле, оно же и большее, потому что в том, где конкретно Попов-старший не прав и чем неправильным занимался, Антон так и не понимает, но хватает знания, что он — отборный мудила по жизни, и это выше всяких законов. — Ладно, — просто соглашается Арс, но все-таки улыбается. — Тогда я очень рад, что ты захотел покататься именно в этот день, в этот час и, о, вот это совпадение, в ту же сторону, куда мне нужно. — Такси «Антон» — не факт, что доедешь живым, но умрешь со своей музыкой! — добивает Шаст, машинально вдавливая в пол педаль газа. Остаток пути они молчат, и молчание это — тяжелое, вязкое, как то болото на окраине, в которое Арс как-то полез фотографироваться прямо в костюме после интервью, и Антону пришлось тащить этого бегемота на берег на пару с Эдом. Выграновский тогда долго распинался, мол, у каждого в жизни должен быть такой опыт, где ты почти сдох и тебе за это стыдно, но Антон куда горше оплакивает очередную дорогущую авторскую футболку — правда, Крид дарит Арсению такую же взамен. Антон кое-как разбирается в спутанной паутине дворов: район красивый, зеленый, яркий, как детский рисунок, но не радует совершенно. Им бы только выцепить Юлю, спросить, что происходит — и почему вдруг она отказалась от чатов, и — умчаться в лучшее будущее. — Арс? Он, честно, не уверен совершенно — ни в себе, ни в ситуации, да и большая часть обстоятельств до сих пор покрыта мраком. Ощущение, будто собрался прочитать книгу, вот только та упала и раскрылась на трехсотой странице: назад не вернешься, да и справочного материала не предусмотрено. Разбирайся, дорогой, но не обессудь, если поймешь все не так. Что Антон видит — так это Арсово напряжение. Оно везде: в теле, в сжатых кулаках, в напряженной, откинутой назад шее. Так и тянет сказать, мол, это же просто Юля, просто один разговор, необязательно разбираться во всем сейчас, но Антон заранее знает, что Арс отмахнется только. Ему обязательно здесь и сейчас. — Ась? Арсений смотрит на него из-под опущенных ресниц, взгляд — не усталый даже, а заебанный. — Ты… — Слова, конечно, заканчиваются. Остаются только нелепые, вроде «Ну, не грусти» и «Да забей», а в этом нет поддержки, только взбесит еще сильнее. — Все нормально будет, — наконец выдавливает из себя он. — Ну, может не прям сегодня, но у нас еще есть время разобраться, какое-то решение принять, сформулировать позицию, там, я не знаю. Почему именно сейчас?.. Он хочет спросить, почему Арс, живущий с этой неразрешенной ситуацией долгие недели, напрягается именно в это утро. Это выглядит как многослойная психологическая защита: еще накануне Арсений, мило улыбаясь, щебечет, как рад будет снова встретиться с Пчелкиной, и шутит про запоздалое лишение родительских прав, а сейчас накрывает будто — резко и тяжело, как гроза в одночасье приходит в город. — Не знаю. — Арсений трясет головой, и становится понятно: врет. — Как будто до сих пор это все было на уровне сомнительных газетенок, реально, что только про нас не писали все это время. Я сам, если верить журналюгам, работал в вебкаме и был продан на органы и заменен клоном. — Он медлит. — Я и Юлю, наверное, с говном смешал мысленно сразу, чтобы не воспринимать всерьез. Ну, пишет там что-то, какую-то чушь, кто в это поверит? — А теперь, получается, мы? Арс усмехается грустно. — А теперь, получается, мы. — Ну… — Антон слова выбирает тщательно, даже слишком: будто прогуливается по минному полю, хоть и уверен, что сам под раздачу не попадет, вот только Арса задеть не хочется тоже. — Это же в какой-то степени хорошо? Я имею в виду, знать правду. Без этого твое мнение не может быть полным. — Да, сука, я и не хочу, чтобы оно было полным! — взрывается наконец Арсений, и это… ну, не обидно даже, скорее, просто болезненно: все-таки задел. — Я вообще не хочу, чтобы нужно было решать, как относиться к родителям, исходя из их возможных преступлений. И не хочу думать, пиздил мой отец деньги или нет, и на что я тогда жил и живу до сих пор. Я уже почти смирился, что он урод, но преступник?! У Антона слов не находится. Да и откуда? Высший уровень его семейных проблем начался и закончился в школе, когда нужно было спрятать от мамы дневник с тремя двойками за день. Причем соврать он так и не смог, а мама больше смеялась, чем ругалась, а оценки он все равно потом исправил — на гордые тройки, но для физики с химией это — уже подвиг. — Мне жаль, что так получилось, — наконец говорит Шаст, не акцентируя внимание на Арсовом повышении тона, — но, во-первых, даже если он все-таки преступник, это не твоя вина. Ты еще недавно был ребенком и не мог ничего изменить. — Как будто сейчас могу, — вклинивается Арс. — У него денег до жопы, можно хоть убивать и трупы в Фонтанку по частям скидывать, никто не посадит. — Ты можешь выбрать, хочешь ли относиться к такой семье. И доход у тебя скоро будет свой, — говорит Антон: еще один аргумент находится неожиданно. — Дай себе время, у тебя будет и бизнес, и миллионы твои. В конце концов, ты же молодой совсем. — И беспомощный, — вздыхает Арс, упираясь лбом в приборную панель. — Не могу согласиться. Арсений замечает ее первым: тычет пальцем в пассажирское окно, указывая на красную макушку. Пчелкина шагает беззаботным пружинящим шагом, будто они снова собираются, только чтобы развлечься. Антону бы хотелось: благодарность за последний день рождения, всю эту организацию, костер, торт и душевные разговоры, так и не иссякает, но сейчас им не до шуток. Во всяком случае, Юля хмурится так, что от расслабленной девчонки не остается и следа, и чеканит шаг так строго, что впору испугаться. Она, в целом, выглядит как обычно — если за обычное состояние брать то боевое, в котором Арсений и заставал ее большую часть времени. Локтем прижимает к боку стопку бумаг, за спиной — черный, слишком очевидно мужской рюкзак, который она кидает на сиденье, когда садится. В огромной машине он теряется и кажется вдруг крошечной дамской сумочкой. Юля ныряет в «Тахо», и выдыхают, кажется, все: будто машина сама по себе может скрыть их от мира. Хотя Антон — не такой параноик, до сих пор не может привыкнуть к постоянному вниманию и, конечно, его не ждет. Это иногда плохо: Арс то и дело напоминает ему не сообщать свое местоположение в настоящем времени, следить за языком, потому что фанаты разберут на молекулы все, включая цвета сердечек, и сделают свои выводы. Она наклоняется, тянется к Арсу, обнимая вместе с сиденьем, и звонко чмокает куда-то в шею, смеется так, что Антон ревновал бы, вот только Юля в принципе не выглядит созданной для любви. Как будто ее послали на Землю, чтобы помогать людям, и это наверняка абсурд и вранье, но отделаться от образа неприступной железной леди не получается. А еще — Арс после этого протягивает ему ладонь, по-детски сцепляя мизинчики, будто ища поддержки, и это перевешивает вообще все. — Ну, что? Арсений не выдерживает первым: оборачивается и едва не впивается в девчонку взглядом. — Я нихрена не понимаю, — признается Юля, откидываясь на сиденье. Напрягается даже Антон. — В смысле? — Понимаешь, — начинает она, напряженно нахмурившись, — я копаюсь в этом уже второй месяц, да, со времен той самой статьи. Прости, Арс, но сначала я думала, что ты с отцом в сделке, прикрываешь его или типа того, короче, что вы оба — те еще мрази. — Юля! Арсений, насколько Шаст успел его изучить, шутит ровно наполовину: обида все-таки проступает во взгляде. — Говорю как есть, как и всегда. — Она пожимает плечами. — Зачастую такие властные долбоебы выращивают таких же детишек и передают им все свое лицемерие, а те и не видят другого. У таких дети уже в восемнадцать пробиваются в большую политику и защищают интересы своей же династии, и все чудненько. Я думала, ты такой же запрограммированный на воровство и… ладно, мы не об этом. Антон ей действительно благодарен. У Пчелкиной тормоза иногда отказывают, и она несется вперед, сшибая все на своем пути. У Арса же от таких речей начинает дергаться левый глаз, и он перехватывает Шастуновскую ладонь поудобнее, сжимая до побелевших костяшек. — В целом, наверное, так и предполагалось, — наконец признает он, — и я подыгрывал отцу очень долго. Но я думал, что он просто тиран, а не тиран и вор, ты меня понимаешь? Юля смотрит на него удивленно. — Не знаю, что заставляло тебя это делать, но ты стоишь целой толпы таких, как он. — Арс улыбается, не обернувшись даже, и она все-таки продолжает. — Так вот, если вкратце, то… что-то не так, но я не врубаюсь, как именно это происходило. — В смысле? — спрашивает Антон. — Вот это, — она поднимает в воздух папку с бумагами, — куча документации. Это и договоры, и дополнительные соглашения об увеличении сроков, и выписки со счетов, и гора заявлений сверху. Серьезно, гора. И там черт ногу сломит, люди, как узнали, что мы этим занимаемся, тащат бумаги за разные периоды, только успевай разбираться. — Ну сколько их, этих людей? — хмурится Арс. — Там же не миллионы сотрудников, в конце концов. — Зачастую это специалисты со стороны. История такая: человек заключает договор, выполняет работу, работу принимают. Человек ждет денег в установленные сроки, но фирма несколько раз затягивает оплату, тянет до тех пор, пока специалист либо не забивает, или, если сумма действительно большая, идут до самого суда. Зачастую народ даже не начинает судиться, потому что в одиночку против корпорации — ну, сами понимаете. А если вдруг, то всегда находятся бумаги, подтверждающие, что деньги были получены. Задним числом. — Каким образом? Пчелкина вздыхает. — Не знаю, понимаешь? То ли подкуп судьи, то ли какая-то хитровыдуманная схема работы с банками… — Чтобы наебывать фрилансеров на десять тысяч? — О, милое летнее дитя, — грустно усмехается Юля и тянется, чтобы потрепать Шастуна по затылку, — суммы не так уж и малы. Иногда это сотни тысяч, но даже из десятков можно сложить неплохую прибыль, если учесть масштаб. В общем, человек приходит в этот суд и чувствует себя идиотом, потому что ему говорят, что деньги он получил, и суд стоит на своем. Прикиньте, кто-то даже начинает в это верить, типа, не заметил поступление на счет… — И что делать? — почти стонет Арсений: видно, как его все это задолбало. — Доказательств обратного так и нет? — Они все волшебным образом испаряются в нужный момент. Фемида слепа, особенно если заклеить ей глаза купюрами. — То есть может быть, что все это — ошибка? От надежды в Арсовом голосе Антону становится почти физически больно. — Маловероятно. Посмотри на стопку заявлений, на то, что пишут в интернете прежде, чем это успевают удалить. Конечно, все обвинения быстренько подчищаются как клевета, но можно успеть выловить пострадавших. Дыма без огня не бывает, особенно если уже весь город затянуло. — Она по-хозяйски вытягивает ноги на все сиденье. — Арс, ты классный, и ты мой друг, но это не значит, что мы перестанем этим заниматься. Как минимум на уровне частных расследований, раз уж в газетах эта информация тоже как-то теряется. И, конечно, нужно собрать все это в приличный коллективный иск и добиваться нормального расследования. — Ты буквально прешь в одиночку на целую толпу мудаков? — выдыхает Шаст почти восхищенно, но и обеспокоенно. — А не страшно? — Сейчас не девяностые, под забором не закопают, — пожимает плечами она. — Ну, во всяком случае, я надеюсь. А так, не могут же все быть сволочами, кто-то наверняка разберется в этой истории, потому что захочет докопаться до правды так же сильно, как и одна журналистка с шилом в жопе.

҂ ҂ ҂ ҂ ҂

Они прощаются с Юлей позже: сначала она слезно просит отвезти ее в ближайший КФС, и нет, не Макдональдс, потому что там совсем другие молочные коктейли, как их можно не различать, а после — просто сидят в машине, обсуждая, кажется, все подряд. Вот только Арс про отца больше не спрашивает, а Пчелкина — не давит, хоть ее интерес и заметен невооруженным взглядом. Она разве что на месте не подпрыгивает, рассказывая про хронологию замятых судов, про обманы, какую-то волшебную подмену суммы сделки, прочие чудеса подпольной бухгалтерии. И это, насколько Антон способен понять, кромешный ад, и непонятно, почему никто до сих пор ничего не сделал — или слишком понятно, и от этого становится тошно. Но если Юля мечтает бороться за все хорошее, Арсений явно проходит все стадии принятия буквально за час, и желание спасти мир сражается с отчаянным нежеланием во все это верить. Он держится — и, да, видно, что именно держится — ровно до тех пор, пока они не вваливаются в квартиру, но оседает практически на пороге. — Это какой-то бред. — Что именно? У Антона на этот день, кажется, только одно правило: не мешать. Меньшее, чего ему хочется, — обидеть Арса еще сильнее, но как не обидеть человека, который и без того похож на хрустальную вазу или на бомбу с уже подожженным фитилем? Вот Арсений плюхается прямо на пол, и Шаст глотает шутки про королеву драмы, только присаживается на корточки (шутки про Воронежских гопников отпадают тоже) и спрашивает так, будто это обычная практика: — Помочь? Арсений кивает, и Антон бережно расшнуровывает кеды, лениво рассуждая, что нужно бы почистить вновь посеревшую подошву. Молчит — потому что нет ничего глупее, чем без спросу ковыряться в чужой ране, которую пытаются заживить. — Ну, может, он и не врал вовсе? — спрашивает Арс, приподнимая по очереди каждую ногу. — Может, он действительно не знал, типа, фирма же большая, за всем не уследишь. Или они собираются все выплатить, просто сейчас сложные времена. Или вообще… — Арсений замирает, смотрит на Антона совсем уж дико. — Может, все эти проблемы — они из-за того, что я транжира, трачусь на всякую хуйню, а фирма отца из-за этого не выплачивает… — Арс. — Антон смотрит на него с минуту, прежде чем сдается и, помогая встать, тут же поднимает на руки, и Арсений обвивает его талию ногами, как панда-переросток, вздыхает где-то у левого уха. — Ты же и сам понимаешь, что это так не работает. Даже моих знаний хватает, чтобы понять, что бюджет на зарплату и хотелки сына главного босса — ну прям параллельные прямые. И я понимаю, ты пытаешься придумать хоть какое-то логичное объяснение, но… — Но ты прав, — заканчивает за него Арс. — Я же и так знал, что отец — тот еще ублюдок, и со мной он себя вел ужасно. Но почему так хочется верить, что в нем есть хоть что-то хорошее? — Потому что это твой отец, — просто говорит Антон. — Но это не значит, что ты обязан целовать песок, по которому он ходил, до конца жизни. — Он мягко опускает Арсения на кровать, и тот еще пару секунд держится за Шастуновскую шею, прежде чем отпустить. — Понимаю, тебе, возможно, никто не говорил, но твоя жизнь вообще необязательно должна быть связана с работой отца и всей этой хренью. — Сказал человек, который на него работает. — Поймал на слове. — Антон смеется, и это слегка похоже на пир во время чумы, но Арс, кажется, впервые за последние пару часов улыбается тоже. — Но я, если что, могу уволиться, и пошло все в жопу, а тебе… Извини за совет, но тебе нужно самому себе доказать для начала, что это — не твоя ответственность. Арсений смотрит на него косо, но — молчит, и Антон только возвращает вопросительный взгляд. Нелепая игра в гляделки продолжается целую вечность, — так, во всяком случае, кажется Шасту, и он готов уже завыть от напряжения, когда Арс спрашивает: — А когда ты уволишься, ты пошлешь нахер и свои… рабочие обязанности? Вопрос бьет в самое сердце на поражение. Антон, честно, не думал об этом еще минут пять назад, но сейчас почти готов рассмеяться: какого черта Арса так тянет вытряхнуть из них обоих последние силы, обсуждая все более сложные вещи? Антона с детства учили: разделяй проблемы, решай по частям, шаг за шагом, большой результат складывается из таких вот подвижек буквально по сантиметру. Арсений — увы и ах! — работает совершенно иначе. — Ну… — наконец тянет Шаст, давая себе еще секунду на рассуждения, хотя Арсов взгляд жжет насквозь. — Если ты спрашиваешь, пойду ли я еще хоть раз на сраное интервью — нет, ни за что, наелся. — Я спрашиваю не об этом. «Не прокатило». — Я не понимаю, что говорить, — честно признается он. — Скажу, что брошу тебя, а ты, может, этого и не хотел, и это будет обидно. Скажу, что не собираюсь бросать, а ты, может, хочешь от меня избавиться, и получится, что я навязываюсь, как сталкер какой-то, типа, не брошу тебя никогда, и насрать на твои желания. Да и обещать что-то — та еще срань, если честно, сам же знаешь, что в мире нет стабильности. — Пауза затягивается. — Вот чего ты хочешь, Арс? У Арсения глаза темнеют — будто затягиваются грозовыми тучами, разве что молнии не сверкают. — Хочу, чтобы ты мне соврал. — Ладно, тогда ты мне нахер не нужон. Антон, честно, путается слишком. Хочется ли ему взять Арса на руки и унести в светлое будущее? Да. Снять квартиру отдельно от Попова-старшего, подтереться контрактом и любить друг друга безусловно? Да. Целоваться по утрам? Да, но только после совместной чистки зубов. Но, с другой стороны, все радужные мечты могут быть просто мечтами, которые разобьются либо о неизбежную бытовую тоску, либо о банальное Арсеньевское «Ну охуенно придумал, а меня не забыл спросить?». И это, конечно, тоже нужно обсудить, но хотелось бы не смешивать все потрясения в один день. — Нет. — Арс качает головой. — Хочу, чтобы вот именно сегодня ты мне сказал, что любишь меня так сильно, что проживешь со мной жизнь, и нас обязательно ничто не разлучит, и мы умрем в один день, а где-то между этим будем путешествовать, заведем десять собак и будем заниматься страстным сексом на балконах отелей, чтобы все на нас смотрели. Забавно, как даже в такой ситуации Антон фиксирует где-то на задворках сознания мысль, что Арсу нравится, когда смотрят. — Это… — Он чешет кончик носа указательным пальцем и уже хочет сказать, что, в целом, с недавних пор так и хочет видеть свою жизнь, но у Арса во взгляде — штормовое море, разве что слезы волнами не выплескиваются из глазниц, так что не время для философии. — Так и будет, Арс, так и будет. Я обещаю. Арсений тянется к нему, — физически, ментально и как угодно, — подползает ближе, клюет носом в шею, обнимает так сильно, что становится тяжело дышать. Антон поглаживает предплечья, сплошь усыпанные веснушками, беспорядочно гладит по лицу, почесывает загривок, путается пальцами в волосах. Воздух вокруг безнадежно-тяжелый, мысли клубятся в голове беспокойным роем. Как много им нужно сделать, как мало они в действительности могут решить — два человека против годами, видимо, отработанной схемы, и если Арс, возможно, верит в лучшее, то Антон привык, что идти против корпораций — это как пихать палец в мясорубку и надеяться таким образом ее выключить. Человек против системы — звучит романтично, когда речь идет о сочинении в старших классах, но не на практике. Все это Антон, конечно, не озвучивает. — Тох… — тянет Арсений как-то особенно жалостливо, когда проходит, наверное, минут десять. — Давай займемся сексом. — Давай, — легко отвечает Шаст: в этом вопросе он уже прошел все стадии принятия — от «Ну, предложу, не убьют» до «Пиздец, он согласен». — Мы же это уже обсуждали. Или ты хотел еще раз услышать? Мне не жалко. Он улыбается и, извернувшись, легко чмокает Арса в самый кончик кнопочного носа. — Нет. Сейчас — займемся? И, не дожидаясь ответа, запускает пальцы под Антонову футболку. Шаст машинально напрягает живот, сжимается весь: легкие касания приятны до ноющей боли в самом сердце, тем более, Арсений действительно привлекает. Если бы они были в нелепом любовном романе, про них написали бы — тянет, как магнитом, но именно в этот момент нужно бы эту связь разорвать. Он берет Арса за запястья, заводит за спину, но тот смотрит на него игриво, приподнимает бровь. Антон запоздало понимает, как это выглядит со стороны — и, да, спасибо, он тоже не против поиграть в нечто подобное, но — не сейчас. — Ненавижу себя за ебучую сознательность, но, Арс, мы не займемся сексом впервые от отчаяния. — Это не связано! Шаст надеется, что его взгляд выглядит скептическим. — Да ну? — Мы оба согласились на этот секс раньше. — Ага, неделю назад еще, я помню. — Антон вздыхает. — Вот только всю эту неделю ты не спешил стянуть с меня одежду, и я понимаю, ну прям понимаю, что тебе тяжело, но нам с этим еще жить. Прикинь, до конца жизни вспоминать, что мы перешли на следующую ступень из-за твоего ебанутого папочки. Что ты детям будешь рассказывать? Арсений смотрит на него, как на идиота. — А ты собрался детям это рассказывать? — Шаст не находится с ответом. — Кстати, детей будешь рожать сам. Антон смеется: сейчас точно не время спорить еще и об их будущих детях, тем более, что он сам их не то чтобы хочет. Может быть, когда-нибудь — но какое это имеет значение, когда завтрашний день в принципе кажется миражом? А Арсу, судя по его виду, еще хуже: взгляд у него замотанный и какой-то одичалый, будто он крутит одни и те же мысли на повторе — неудивительно, что тянет отвлечься. Арсений, будто подтверждая все его теории разом, обнимает снова, прижимается всем телом, резко облизывает Антонову шею — от уха до самого ворота. Шаст вздрагивает. Сознательность пошатывается, уступая место тупым инстинктам: он — альфа, перед ним — омега, они симпатичны друг другу. Даром что люди давно уже встали на ступень выше природы, и сейчас это разделение скорее условное, а все противоречия остаются в области социологии. Иногда, особенно в стрессовые моменты, в голове будто щелкает выключатель — и остается только тело и ведущий вперед запах. Антону так не нужно. Антон так не хочет. Он жмурится довольно, машинально откидывает голову, что Арс, видимо, принимает за приглашение, потому что прикусывает мочку уха и, осмелев, прокладывает дорожку поцелуями куда-то к позвоночнику. Шаст благодарит всех существующих богов, что они хотя бы в одежде, и степень Арсовых шалостей ограничивается обнаженной кожей, и уже через секунду, вздрогнув от очередного укуса, разбивает свою же теорию в пух и прах: — Пойдем в душ? План — на десять из десяти, надежный, сука, как швейцарские часы, но это лучшее, что Антон может придумать, чтобы как-то Арса переключить. Хочется тепла и обниматься — пожалуйста, и не важно, что он — ну чисто придурок из анекдота, который на просьбу сказать что-нибудь теплое отвечает «Батарея». — В душ? — щурится Арсений, и Антон ощущает зудящую потребность пояснить. — В душ. Не в смысле вот помоемся, чтобы переспать, а просто… будем двигаться постепенно, ладно? — Ты уже видел меня голым. — Спасибо, я как раз забыл, — язвит Шаст, и это — тоже ложь: ему та картина до сих пор иногда снится, и каждый раз это заканчивается непроизвольной, почти подростковой эякуляцией во сне. — Ну так что? Арсений вздыхает как-то страдальчески. — Без секса? — Без. Антону остается только смириться: он не может понять и осознать реакции чужой психики, временами совершенно не знает, как на них реагировать и каким образом все сложилось так, что Арс превращается в одержимого сексом в стрессовые моменты. Но не понимать — не значит не реагировать, и Антон ощущает себя немного психологом. Это, наверное, нормально: близкие люди поддерживают друг друга, сейчас — его очередь. Арсений смотрит на него долго, утыкается кончиком носа в Антонов нос, так близко, что Шастун ощущает на губах чужое дыхание. Откуда-то всплывают переживания насчет возможного первого поцелуя, который они почему-то избегают тоже, и чем дальше — тем сложнее просто спросить об этом, потому что, ну, в их возрасте смешно уже переживать из-за поцелуев. Это в двенадцать ты читаешь статьи и робко тренируешься на персиках, что, кстати, совершенно не помогает — и кто только это придумал? — К тебе или ко мне? — наконец говорит Арс. Антон вспоминает шикарную чужую ванную, душевую кабину, мать ее, с позолотой: когда он видит это впервые, то смеется неприлично долго, а Арсений говорит, что это чудо осталось от прошлых владельцев. И все-таки в Арсовом душе есть столько крутых функций, что Антону было бы наплевать, даже если бы поперек кабинки было написано «Ублюдок сука ебучий ой блять уебан». — К тебе, — вздыхает он, гадая, насколько дурацкой окажется эта его идея. В душевую Арсений добирается своим ходом — и это не то чтобы удивительно, учитывая, что там от силы двадцать шагов, но Антон успевает соскучиться по ощущению висящего на нем тела. Хотя он, пожалуй, готов в жизни не носить Арса на руках, если это всегда будет в таком состоянии: в душе Арс выключается снова, прислоняется лопатками к стене, сливаясь с белоснежным кафелем, и — не двигается. Совсем. Даже, кажется, не дышит, и Антон включает весь запас понимания и любви: это нужно просто принять. Принять — и за руку вывести Арсения из его чертогов разума, где, судя по всему, происходит какой-то ад. Антон помогает ему стянуть узкие джинсы, добирается до футболки, и Арсений стоит перед ним, разбитый даже внешне. Красные лопнувшие сосуды в глазах, поджатые губы, и — ни следа того Арса, что пытался его соблазнить буквально десять минут назад, изображая страсть. Антону изображать ничего не нужно: он, вздрогнув, стягивает с Арса трусы, а сам шагает в кабинку прямо в белье: не до этого сейчас. К тому же, при виде обнаженного тела, похожего скорее на эталонную греческую статую, — и не важно, что Арс имеет свои несовершенства, красота в глазах смотрящего, — член лениво дергается, а тело напрягается, явно ожидая продолжения. Увы и ах — не так и не сегодня. Человек — это все-таки немного больше, чем сумма заложенных в него гормонов. — Ты красивый, — выдыхает он куда-то в шум воды, и Арсений совершенно осмысленно ему улыбается. — Нет, ты, — отвечает как-то по-детски, будто они тычут друг в друга пальцем и доказывают воспитательнице, кто первый затеял драку. Арсений пахнет Арсением. Потом, пылью большого города, чем-то морским, будто ракушка, которую выудили из моря и увезли за тысячу километров, чтобы слушать, когда захочется. Антон, не сдержавшись, жмется к нему ближе: так и не снятая футболка оседает на теле липкой тряпкой, зато Арсово сердце колотится внутри пулеметом, ломает ребра. «Живой». Вода — горячая-горячая, настолько, что у Арса краснеет шея, но он сам выкручивает вентиль почти до предела, и Антон не спорит. Только поливает его гелем, и все вокруг пахнет горьким шоколадом, корицей и паром. Зеркала затягивает конденсатом, стенки кабинки становятся запыленными — Антону нравится. Будто их мир сжимается до этого душа, мягкого массажного режима и обжигающего тепла. Его опасения рушатся тоже. В этом нет секса — разве что у Шаста все внутри горит от чужого природного запаха, от близости чужого тела, но, что бы он ни терял, приобретает все равно куда больше. Арсений под его руками оживает, помогает Антону помыться, и они скидывают с себя тяжесть этого мерзкого дня, все разговоры, Юлино раздосадованное «Мы вряд ли быстро что-то сделаем» и зудящее эхом «…он наверняка ублюдок, это уже понятно». И на мгновение, на одну гребаную секунду посреди этого цирка Антону кажется, что у них обязательно все будет хорошо.