POV Олежа
На улице стояла идеальная погода — давно я уже не видел солнце настолько ярким, но машина сестры все равно была вся в грязи. Последний дождь был таким же бурным, как и ее гнев, и это не могло не забавлять. Меня, тем не менее, не забавляло: в попытках подготовиться ко встрече с пациентом я переволновался. Сказался еще и прошедший день — на парах я порядком вымотался. — Если с таким унылым ебальником ты явишься к этому гандону, то отчисление точно не за горами, — заметила Ольга, останавливаясь у забора тюрьмы. — Ты ведь будущий психотерапевт. — Психиатр, — устало поправил я, вылезая из машины. — Спасибо, что довезла. Она коротко кивнула и уехала, подняв тучу брызг. Здание за забором не выглядело устрашающе — обычный прямоугольник с башенкой, по размеру слегка превышающей те, что стоят по углам забора. Единственное, что выдавало в этом месте тюрьму — проволока на заборе. Мурашки пробежали у меня по спине, когда я увидел ее, хотя и испугом это можно было назвать с натяжкой. В небольшой будке у шлагбаума меня уже ждали. Я предъявил пропуск хмурой старухе в будке. — Третий этаж, самый первый коридор слева после выхода из лифта. Там тебя встретит охранник и отведет до конца коридора, где будет еще одна лестница. На самом верху расположена комната для бесед с заключенными. — Благодарю вас. — Ох и нелегкое же дело тебе досталось, сынок. Не удостоив ее ответом, я прошел на территорию тюрьмы. Заключенные, прогуливавшиеся по специальным огороженным участкам, не обращали на меня внимания, как их церберы. В самом здании толпа студентов внимала словам экскурсовода в военной форме. Стараясь не привлекать их взгляды, я вызвал лифт и поднялся на третий этаж. На выходе меня встретил улыбающийся во все тридцать два зуба охранник. — Добрый день, — поздоровался парнишка. — Это вы пришли к Звездочкину? — Скорее уж ночь, — мрачно ответил я. — Да. Мне сказали, что вы отведете меня к нему. — Разумеется, следуйте за мной. Как вас? — Олежа. — Не мог бы и предположить, что с такой тварью вынужден общаться человек с таким нежным именем, — охранник облизнул губы. Его голос мешал мне наслаждаться гулким эхом шагов. — Как ваш батюшка умудрился зачать вас, обладая настолько кислым даром красноречия? — он начал раздражать меня. поэтому прежде всего я хотел показать ему зубки. — Ах, это всего лишь мелкая ошибка, — засмеялся охранник. — Именно это родители говорили вам о ночи вашего зачатия? Коридор подошел к концу. Парень открыл передо мной дверь на лестничный пролет и с тонкой улыбкой ответил: — Если гондон вашего отца порвался, то это не значит, что остальным также не повезло, Олегсей Михайлович. — Стрелочник ебаный, — фыркнул я. — Пошел нахуй. — То вялое недоразумение, которое вы называете хуем и которое мне пришлось бы разглядывать под лупой, окажись мы с вами в постели, — я без стеснения схватился за его пах, — оскорбляет все нормальные хуи, Антон Эдуардович. Он покраснел. Я одним движением сорвал с него медицинскую маску и удостоверился в своей правоте. Мы стояли у двери с надписью «Кабинет психокоррекции». — Что меня выдало? — нахмурился парень. — Ваш несравненно низкий интеллект, — я сжал покрепче его гениталии. — Только таким интеллектом и может обладать человек, отрицающий учение Фрейда. — А на самом деле? — простонал он. Ему явно было больно. — У вас нет бейджика. К тому же, простой охранник не смог бы так просто запомнить абсолютно левое для него имя, а мое отчество вы и вовсе не могли знать, — я позволил себе столь же тонкую улыбку. — А сейчас мы с вами медленно зайдем в этот кабинет, вы аккуратно ляжете на кушетку, я нацеплю очки и мы с вами начнем наш сеанс. В противном случае я раздавлю эту мелочь, что уже начала шевелиться. Антон усмехнулся: — А вы доминант. — А вы проебались. Дважды. Это был самый хуевый план побега. Я сабмиссив. Я отпустил его лишь тогда, когда он лег на кушетку, а я уселся в кресле. Это место можно было бы считать милым: мягкий ковер, вкусности в розовой пиалочке на кофейном столике и портрет Фрейда на стенке, если бы не огромная решетка, разделяющая комнату на две части. — Итак, — я сделал умное лицо, — можем начинать. — А как же тот парень, которым я прикинулся? Он связан в моей камере. — Да срал я на него. Давайте поговорим лучше о вас. О вашем детстве. Скажите, вы росли в полной семье? — Конечно, — он, похоже, сдался. — Мой отец — богатый и влиятельный человек. Лишь после его смерти я смог организовать свое движение. Если бы не он, я… — Вы лжете. Эдуард Звездочкин здравствует по сей день. — Хорошо. Я получил деньги для раскрутки своего движения, благодаря занятиям проституцией. Сначала я продавал себя, а потом начал продавать других. — Вы снова лжете. В вашем личном деле упоминается, что в детстве у вас была травма, связанная с продажей собственного тела. Я читал этот документ, можете меня не проверять. Да и мне похуй на то, откуда вы взяли деньги на вашу секту. Меня волнует другое — ваше детство. Лишь после разговора о нем я смогу научить вас быть доминантом. Именно этот тип определил тест. — В гробу я видел этот тест! — парень фыркнул. — Ну хорошо. Я был умным ребенком, рано начал увлекаться идеями психоанализа. То, что говорил этот жид, — он ткнул пальцем на портрет, — казалось мне ахинеей. К тому же, столько судеб было погублено из-за него… — Судеб? — Не притворяйтесь глухим. В пятнадцать я предоставил собственную теорию альтернативного психоанализа. Мне не хотелось быть доминантом или сабмиссивом. Ведь я человек прежде всего! Почему я должен либо унижать кого-то, либо унижаться перед кем-то? Я вздохнул: — Потому что такова природа человеческая. — Абсурд! Какой же место в вашей системе занимают так называемые поломанные? На этом слове мое сердце дрогнуло. Он ударил в самое больное мое место. — Простите, я больше не могу продолжать этот разговор. Первому сеансу суждено быть самым коротким. — Ясно, почему вас хотят выгнать из универа, — Антон глумливо усмехнулся. — Вы — профан в своем деле. Интересно, как вы вообще смогли так долго сидеть в этом заведении и даже не обзавестись элементарными навыками?! Я швырнул на кушетку опросник. — Ответьте на эти вопросы, пожалуйста. Следующий наш сеанс будет строиться на их основе. До свидания. — Прощайте! — он закинул ногу на ногу. — Надеюсь, мы с вами никогда больше не увидимся!***
Я вернулся домой позже, чем рассчитывал, и мне вдруг сделалось так стыдно… Димка уже ждал меня на кухне. Обычно я выхожу встретить его, но сегодня иное дело. Я опоздал, я провинился, и я должен быть наказан. Наказан его сладким кнутом… — Дим, прости, сегодня был сложный и долгий день… — я вошел на кухню, но самого парня здесь не было. Была лишь записка. «Я жду тебя в спальне. Смажь свои дырочки и надень наш любимый поясок. Жду три минуты.» Я тут же помчался исполнять приказ. Сердце билось невероятно быстро. Я не зря ждал сладкого конца этого долгого дня! Я-ху! Дима сидел в кресле, изображая скуку, когда я вошел в спальню, готовый ко всему. По моему телу пробежала дрожь… На нем была одна лишь майка, сквозь которую отчетливо проглядывались влажные соски. Судорожно вздохнув в предвкушении удовольствия, я облизнул губы. Его ноги, сильны, мощные, бугрящиеся мышцами, были широко расставлены. Шашлык был не из стеснительных людей, чего обо мне никогда нельзя было сказать — даже после стольких лет жизни с ним. За все это время мне, должно быт, следовало перенять поведение своего хозяина, но по собственной воле я никогда бы не смог сидеть, так широко расставив ноги. Его член соблазнительно лежал на яйцах, и целую вечность я мог бы разглядывать его. Но, хозяин часто запрещал мне это, зная, как этот запрет будоражит мое воображение. Я послушно опустил взгляд, и он требовательно сказал: — Начинай. Я подполз к нему, пожалуй, чуть быстрее, чем следовало бы. такие большие, напряженные и уставшие стопы моего Димки нельзя было лизать сразу. Сначала я должен был размять их пальцами и, конечно же, поцеловать. Я позволил себе провести по грубой коже носиком и мимолетно провел язычком по пятке. Димка сверху выдохнул. Я знаю, что он очень чувствителен, хоть и пытается скрыть свое волнение от прикосновений моего языка. Доминант должен быть грубым, холодным и равнодушным, но мой Шашлык всегда млел, стоило мне лишь слегонца коснуться его ножек язычком. Я не стал испытывать его терпение и с жадностью набросился на большой палец. Что-то внутри меня откликалось всякий раз, когда я делал это, — должно быть, те моменты, когда мать кормила меня молоком. Он обнял меня своими ногами, ласково потрепал по щеке. Димка так соблазняет меня переключиться на остальные пальчики — когда мы были подростками, я часто так делал, и это было неправильно, ведь нужно уделять внимание каждому миллиметру этой сладкой кожи. Хоть новичком меня и не назовешь, но даже моя выдрессированность уступала соблазну — я громко урчал, борясь внутренне с желанием пососать его ногу целиком. Сегодня, кажется, тот самый день, когда я позволю себе наслаждаться своим хозяином целиком и полностью… — Тише, тише, малыш! — усмехнулся Дима. — Ты мне так их и вовсе пооткусываешь… Все хорошо, не торопись. Он наклонился и потрепал меня по затылку. Мой альфа выразил свое одобрение — что может быть лучше? Язык мой тем временем продолжал блуждать по его коже, и я обнял его ноги, втеревшись всем лицом в них. Держать пальцы в узде всегда было трудно, и сейчас они предали меня. Конечно, мой хуй был заперт в поясе верности, но попку хозяин всегда оставлял открытой. Я потрогал себя там, чтобы усилить удовольствие. — Подожди… — голос моего Шашлыка стал самую малость строже. — Еще не время, котенок. Будь хорошим мальчиком. Совсем скоро я дам тебе то, что нужно. — Простите, хозяин… — в знак извинения за свое распутство я поцеловал его в икру. Немного раздвинув его ноги, я осмелился лизнуть его колечко. Хозяин одобрил это своим молчанием, и я продолжил. Эта зона была еще чувствительней — Димка буквально тек, и его смазка капала на мои волосы. Моей смазки всегда было чуточку больше, хоть я и редко пользовался своим болтом по назначению. Впрочем, вылизывать ковры за самим же собой не было для меня чем-то противным. — Активней, сука… Я делал круговые движения языком, и хозяин рычал надо мной, временами поскуливая. Его елдак уже стоял во всю, но пока я его еще не заслужил. Каждую секунду, что мы были порознь, я представлял себе, что он снова во мне. Только так в глубине души что-то начинало шевелиться. Я хочу быть нормальным сабмиссивом, доставляющим кайф своему хозяину. Это ведь моя судьба, не так ли? Моя судьба — будить хозяина аккуратной обработкой язычком его яиц, чтобы потом опустошить их; купать хозяина и брить его; готовить ему завтрак, а самому завтракать его семенем. Разве не это я должен делать, чтобы сделать себя и его счастливыми? Мы с ним — одно целое, но ему почему-то не всегда нравится, когда его ласкают. Иногда я давал ему ласкать себя, но это было как-то странно — будто мы были не на своих местах… — Постепенно переходи на хуй, щенок… — хозяин потрепал меня по волосам. Наконец-то! Но сначала нужно уделить внимание яичкам. Всем мужчинам нравится, когда ласкают эту часть тела, и я всегда стараюсь сделать так, чтобы хозяин оставался самым счастливым мужчиной на свете. Сначала левое, но недолго. Затем правое — оно у Димки особенно чувствительное, и я должен быть не слишком усердным, чтобы не повредить ему. Совсем скоро молочко из этих спелых бидончиков наполнит мой животик. Хозяин поделится со мной своим счастьем, а я в долгу не останусь — после сессии буду долго-долго облизывать его тело. Он будет трепать меня по головке, и говорить, что я дурачок и должен спать, а я буду урчать в ответ. Однажды так прошла целая ночь — я просто лежал и облизывал его лапы в полудреме. Лапы моего альфы… Его член в конце концов оказывается у меня в ротике. Сначала тщательно обсасываю головку — смазка течет мне в живот. Ее так много, что иногда я давлюсь, но я не должен прерывать сессию по таким пустякам: мне следует продолжить свое дело до тех пор, пока хозяин не будет доволен. Сегодня не день горлового минета — Димка выглядит слишком уставшим, да и перед сессией он обычно тренирует мое горлышко, чтобы мне не было слишком больно. Шашлык заботится обо мне, хах… — Ну все, мне нужно твое колечко, — его голос максимально расслаблен. Это знак — он точно готов к проникновению. Оставив член в покое, я поднимаюсь к хозяину на коленки. Он обнимает меня. прижимает к себе и медленно и очень осторожно усаживает на свой болт. У Димы он такой длинный и толстый… В отличие от души член всегда в отличном состоянии, но в последнее время Димка стремился больше времени проводить со мной. Якобы, я перестал принимать свои антидепрессанты… Мой хозяин так и не понял, что единственный антидепрессант для меня — его молочко. Впрочем, о какой депрессии вообще может идти речь, когда зрачки любимки так широки вовсе не из-за приглушенного света? Немного подразнив, он резко насаживает меня на свой хуй. Бугорок вырастает на моем животике, и Дима падает вниз, придавливая меня и погружаясь еще глубже. Я верчусь под ним, как уж на сковороде, потому что его огромная головка давит прямо на простату. Мои стоны, должно быть, слышит весь мир. Толчок за толчком, маленькая железа выделяет секрет. Незаметным движением Шашлык освобождает меня от оков, и мой член встает во всю мощь, обрызгав наши животы липкой смазкой. Дима переворачивает меня и принимается ебать агрессивнее, лежа на моей спине. В такие моменты в нем просыпается зверь — волчара, позабывший обо всем мире ради нескольких минут (или нескольких часов, хех) со своей самкой. Я хоть и самец, но сейчас моя роль — ублажить другого самца, и я должен быть счастлив. В кульминационный момент мой животик начинает урчать от переполняющей его спермы, а клыки хозяина вонзаются в шкуру между плечом и шеей. Я не в силах больше сдерживать себя — вместе со спермой из меня выходят и слезы. Я плачу, лежа под своим зверем. Плачу от счастья. — Что случилось? — его голос такой тревожный и озабоченный… — Мне хорошо зай, мне так хорошо и кайфово сейчас. Он разворачивает меня и заглядывает разросшимися зрачками прямо в душу. — Пожалуйста, не плачь. Ты так часто плакал раньше, а я не знал, что мне делать с тобой… Прости меня, я никогда не понимал, что делает тебя счастливым. — Ты… — я трепещу под ним. — Только ты делаешь меня счастливым, волчонок! Когда ты уходишь, мне становится так грустно… Почему мы так часто расстаемся? Я мечтаю, что когда-нибудь наши сессии будут длиться вечно! — Я не брошу тебя, — Димка крепко обнимает своего Олежку — глупого, плачущего от счастья Олежку. — Я никогда не прошу тебя и сделаю все, чтобы ты был счастливым… Что я должен сделать для этого? — Кусай меня, — простонал я. — Кусай меня везде. Оставь на мне свои следы, скажи всему миру, что я твой. Скажи всему миру, что ты вернешься ко мне… — Ты — мой мир, — шепчет Дима и снова кусает меня. От этого сердце рвется на куски. Я молюсь всем богам, чтобы его зубы навсегда остались в моей плоти…