POV Шашлык
Я перевернулся на бок, и мне в ляжку уткнулся член Олежи. Его сок тек по коже, увлажняя волоски. Если бы Олежа не спал, позволил ли бы он мне слизать его смазку? Даже в те дни, когда мы практически не вылезали из постели, он умудрялся течь и кончать по ночам. Все потому что я слишком редко даю ему кончать. От этих мыслей мой собственный член лежит, потому что… Потому что Олежа сам просит меня. Он хочет, чтобы я был его хозяином в полной мере. Но ему невдомек, что прямо сейчас его хозяину зверски охота отсосать. Он бы возненавидел меня. если бы узнал, поэтому мне нужно потрудиться. Если он проснется и обнаружит свой член у меня во рту, то очень расстроится. Ведь где-то там далеко непонятно кем было решено, что в нашей паре мой член главный. Мой член заслуживает ласки, а его — нет. Эти суки вздумали указывать мне… Ни одна тварь не имеет права говорить, что мой Олежа чего-то недостоин… До тех пор, пока сам Олежа не согласится с ней. Сосать, в общем-то, не очень приятно. Секс вообще неприятен сам по себе — ценность имеют лишь эмоции, которыми ты обмениваешься с партнером. Я сосу Олеже не потому, что мне хочется размять горлышко. Не потому, что мне приятно. Я лишь хочу, чтобы ему было хорошо. Я хочу, чтобы мой Олежа кайфовал. Его хер стоит — значит, он хочет этого. Может, сесть на него? Во мне никто никогда не бывал — ему будет очень узко. Когда я был еще подростком и не умел толком получать удовольствие от Олежи, мне казалось, что от узкой попки больше всего кайфа. Какая глупость… В любом случае, он проснется, если я попробую провернуть нечто подобное. У Олежи довольно большой. Он не помещается у меня во рту, но горло хорошо смазывается, поэтому мне не трудно. Главное, чтобы Олеже было хорошо. Ведь ему так редко бывает хорошо! Все удовольствие он отдает мне, поэтому сам иногда теряет способность его чувствовать. Даже его препод говорит, что антидепрессанты мой волчонок принимает слишком редко. Может, начать подливать ему их в питье? Я слишком уважаю его, чтобы поступать с ним так. Я не какой-нибудь поехавший яндере, не принимающий во внимание желания моего партнера. И тем не менее, я иду против них. Он не хочет, чтобы я ему сосал. Он бы с радостью отсосал мне, но ведь Олежа — мой саб. Он всегда так переживал из-за того, что он бракованный. Я пытался внушить ему обратное, когда повзрослел и понял, что живу с глубоко несчастным человеком. Он был счастлив сегодня ночью, потому что я сделал все, чтобы он мог почувствовать себя сабмиссивом. На самом деле, какая, нахуй, разница?! Он — мой, а я — его. Я хочу, чтобы ему было хорошо. Пусть хотя бы во сне он почувствует себя настоящим самцом. пусть хотя бы во сне кто-нибудь ему отсосет! Он кончил, и мой рот заполнился его семенем. Я проглотил его все, не оставив ничего. Тебе было хорошо, Олежа? Возможно, тебе только что приснился сладкий-сладкий сон… Я вылез из-под одеяла и еще раз куснул своего самца. Ему нравится, когда я его кусаю. А мне нравится, когда ему нравится. Я обнял его крепко-крепко, и перед носом моим вдруг оказались его шрамы. Я был таким ебланом в юности. Интересно, тот медведь до сих пор жив? Они вдвоем с Олежей — свидетели моего позора. Меня следовало бы убить за то, что я сделал с моим волчонком. Он, кончено, не винит меня, но любой нормальный человек поступил бы иначе в тот день. Из-за меня мой Олежка едва не погиб… Но ничего — сейчас он со мной. Он горячий, он глубоко дышит. Это значит, что он живой. Это значит, что все хорошо, и мне не о чем переживать. Он совсем скоро проснется, и мне придется оставить свой рай. Только вот слишком он горячий… — Доброе утро, зай, — Олежа открыл глазки и поцеловал меня в шею. — Ты так сладко пахнешь… — Не пизди. Ты заболел, — я встал, отодвинув его, и побежал на кухню. Нет, нет, нет! — Тебе кажется! — доносились из спальни крики. — Да и я сам могу позаботиться о себе! Не можешь, твердо решил я, вернувшись с огромной кружкой горячего малинового чая. Олежа лежал в постели и вымученно улыбался. и я видел, что ему реально хреново. Мой самчик заболел… Нельзя допустить, чтобы он перенапрягся! Надо оставить его дома. Может, вообще остаться с ним? Нужно позаботиться о нем. У Олежи всегда был слабый иммунитет, поэтому даже простая простуда могла страшно вытрепать его. Но ничего, я сделаю все, что в моих силах, и Олежа быстро выздоровеет. Блядь, а ведь сегодня еше встреча с этим дебилом… Вручив волчонку кружку, я строго сказал: — Ты сегодня дома остаешься, ясно? — Нет, я не могу… — запротестовал парень. — Я твой доминант! — прорычал я. — Поэтому сегодня ты сидишь дома и лечишься! На это он возразить не мог, и я ласково улыбнулся, довольный результатом. Я достал еще одно одеяло и накрыл его, поцеловав в нос. Все будет хорошо, он быстро поправится! Он у меня сильный… Впрочем, спуску ему лучше не давать. Уходя, я забрал не только свои ключи, но и его.***
Рука уже устала держать блокнот, когда мальчишка наконец открыл дверь. — Антон Эдуардович может вас принять, — пропищал он, слегка заикаясь. Бедняга. Я слышал, что Дипломатор трижды уходил из-под его контроля, а самого паренька оставлял связанным. Впрочем, ублюдка всегда удавалось вернуть на место. «Он у вас граф?» — хотелось было фыркнуть мне, но парень был так измучен, что стебаться над ним мог бы только бессердечный. Интересно, зачем он пошел в полицию, если в нем так мало стрессоустойчивости? Видимо, мама подсказала. Я доброжелательно улыбнулся, и юнец, Женя, кажется, пропустил меня в приемную. Войдя, я едва не прыснул. Антон Звездочкин в смирительной рубашке — что может быть забавнее? Он выступал против разделения, а его связали. Не зря — я не сомневался в его способности выпутаться, но так он хоть подумает о том, как надо жить. — Добрый вечер, Антон Эдуардович! — я присел напротив него. — Ты тот писака, да? — он обратил на меня скучающий взгляд. — ну и унылое же у тебя ебало. — Не такое унылое, как у Жени, стоит заметить, — я не собирался произносить эту фразу. Щеки покраснели, но я не позволил себе выбиться из колеи. Парень позади меня совсем раскис. — Зачем ты пришел? — Думаю, вам известно об этом. Антон Звездочкин вздохнул. — Я спрашиваю не о том, почему тебя прислали сюда. Я спрашиваю, зачем ты пришел сюда сам. — Очевидно, поглумиться над вами, — меня он уже начал раздражать. — Забавно посмотреть на скоморошьего медведя в цирке. — Всякий медведь в оковах едва ли сильнее медвежонка. Я говорил об этом вам. Мы не созданы для того, чтобы быть связанными. Я призывал лишь к тому, чтобы мы избавились от пут. — От пут? — я усмехнулся. — Путы — это то, что сдерживало бы вас от того зверства, что вы учинили над одним идолом, родись вы нормальным. Помните его имя? — Ты решил начать с козырей? — узник потупил взгляд. — Я никогда не причинял никому вреда. Я был против смерти Ника. Хоть он и пел чушь, я не мог судить его за это. Но мне почему-то всегда ставят в укор именно его кончину. — Да-а… — протянул я. — Его распороли от кадыка до ануса, обескровили, связали и подвесили над Москвой-рекой. С тех пор вы использовали его в качестве эмблемы. Ходят слухи, что вы до сих пор храните его фрагменты… — Это ложь! Я не хотел его смерти! Это сделали самые неадекватные из моих последователей… — Но вы в силу собственных взглядов не смогли наказать их. Как это мило — снисхождение к подчиненным! В общем, я хотел поговорить с вами об обложке. Именно Ника Молотова я хотел бы поместить на нее. Впрочем, дело, разумеется, обойдется лишь его силуэтом. Но, вы только представьте, какой успех будет у этой книги! Мы разбогатеем. Точнее, ваша милая матушка, которую сейчас допрашивают. Бледность коснулась вдруг его лица. Да, я поймал его! Мне советовали почаще затрагивать эту тему в разговоре с ним… Тем не менее, Антон никак на это больше не реагировал. — Я бы лучше поместил на обложку твой свитер. — Что, блядь? — я нахмурился. — Мой свитер? — Да, однажды ведь ты выбросил свитер. На нем была вышита буква «Д». Твоя бабуля любит тебя, но ты пренебрег ее подарком. В мире много несправедливости. Твоя подарила мне символ. Спасибо бабушке… Мой телефон вдруг завибрировал. Зазвучала мелодия, по которой я понял, что звонит Оля. мы договорились с ней, что она будет звонить мне только в исключительных случаях. А раз уж она осмелилась позвонить мне во время рабочего дня… Я взял трубку. — Дима, где Олежа? — ее голос выдавал острую тревогу. — Дома. Он заболел. Я забрал с собой ключи, поэтому нигде больше он не может быть. — Нет его здесь! Я открыла, а квартира пуста! Сердце мое упало. Антон, подметив мой шок, позволил себе быструю ухмылку.