Тени прошлого

      С того момента когда Наоко начала сотрудничать с Батлером, ее жизнь понеслась быстрокрылой птицей. Все в ней становилось сверкающей частичкой сумасшедшего калейдоскопа лиц, событий и впечатлений, будто девушка вновь стала видеть глазами радостно взволнованного интересом к окружающему миру маленького ребенка.       Наоко была твердо убеждена, что денно и нощно она должна была думать лишь о замысле ее отца, к исполнению которого ей следовало относиться с наибольшей серьезностью. Поэтому при более близком знакомстве с командой Батлера в день их первой совместной экспедиции она держалась настолько чопорно, что люди, даже такие матерые, немало повидавшие на своем веку, испытывали рядом с ней неловкость — от ее холодной улыбки и редкого бесцветного смеха, от ее чрезмерной вежливости и строго официального тона разговора. А тот факт, что исследователи испытывали глубокое уважение к отцу девушки, не давал им воспринимать ее с иронией, что только увеличивало пропасть между ними. Наоко также ощущала неестественность своего поведения, в которой было что-то очень нудное и болезненное. Она судорожно соображала, как вернуть себе свое мягкое обаяние, с которым ей почти всегда удавалось снискать расположение других, но как ни старалась, все не могла выйти из выбранного образа.       Когда же они наконец прибыли в поселок, где располагался Информационный центр заповедника, все стало меняться. Целью команды было наблюдение за необычными существами, замеченными в тех краях местными жителями. Отметив на карте все установленные работниками заповедника места, где животные чаще всего появлялись, исследователи отправились на поиски. Целый день они пробирались по лесу, расставляя по достижению отмеченных на карте точек фотоловушки. Под сумрачным сводом могучих деревьев, укрывавшим сбереженный уголок девственной природы, Наоко впервые почувствовала облегчение. Вдыхая свежий воздух, пропитанный успокаивающим древесным ароматом, отдыхая взглядом на синеватой в лесной полутьме и потому необыкновенно таинственной и сказочно красивой листве, ловя краем глаза мелькавших время от времени в зелени чащи птичек или юрких белок, она забывала все тревоги и возвращалась в редкие дни своего детства, когда отец брал ее с собой в экспедиции. Это были единственные ее воспоминания, которые согревали ее сердце спустя много лет, позволяли ей ненадолго оторваться от мыслей о ее цели и стать лишь завороженным созерцателем красоты природы.       Ощутив глубокое умиротворение, которым дышало природное естество, Наоко испытала удивительный внутренний покой, после чего прежний сухой образ стал отпускать ее. Когда группа устраивала привал, девушка слушала разговоры других исследователей, с искренним интересом наблюдая за тем, как они помогали друг другу, от души смеялись, вспоминая свои прошлые поездки, и с восхищением отмечала, что они были самой настоящей семьей. Когда группа устраивала привал, девушка молчаливо слушала разговоры других исследователей, с искренним интересом наблюдая за тем, как они помогали друг другу, от души смеялись, вспоминая свои прошлые поездки, и с восхищением отмечала, что они были самой настоящей семьей. Но больше всего девушку растрогало то, как сильно они любили свое дело. Особенно Наоко убедилась в этом, когда группа наконец достигла своей цели. Существа, которых искали исследователи, устроились на песчаном берегу сверкавшего в лучах солнца озера. Они имели массивное чешуйчатое тело, как у ящериц, но голова с пушистыми заостренными ушами и желтыми кошачьими глазами и покрытые шерстью лапы и кончик хвоста делали их похожими на рысей. Одно животное было заметно крупнее других, из чего становилось ясно, что это были мать с двумя детенышами, по причине чего исследователи проводили наблюдение еще осторожнее. Тогда Наоко и увидела, насколько были увлечены своей работой ее коллеги, которые относились к животным не просто как к объекту исследований, а как к бесценному чуду природы, любуясь их грацией, умиляясь их играм... Даже обычно серьезный Батлер тихо улыбался, глядя на забавы малышей. Охваченная таким же благоговейным трепетом, Наоко прекрасно понимала чувства коллег. Девушка смотрела на животных, заносила их характеристики в специальный журнал, затем глядела на команду и понимала: в компании этих людей, таких простых на вид, но тем не менее имеющих каждый за собой увлекательную историю пути к науке, бесконечно влюбленных в то, чем они занимались, она хотела бы проводить как можно больше времени. Именно о такой компании Наоко всегда мечтала, и мысль о том, что она наконец-то нашла то, что искала, наполняло ее сердце долгожданным счастьем.       Постепенно у Наоко сложились хорошие отношения с коллективом. Когда учебный год подошел к концу и у нее появилось больше свободного времени, она стала выбираться с командой и в поездки на несколько дней. В этих путешествиях Наоко открывала для себя потрясающее волшебство природы, процесс наблюдения за которым фиксировала не только в журналах группы, но и в собственных заметках, чтобы по приезде домой самозабвенно перечитывать. По возвращении из экспедиции команда участвовала в различных конференциях, выставках и других мероприятиях, связанных с наукой и образованием, на которых представляла результаты своей работы, и на каждом выступлении медленно, но верно прокладывала в сердца людей к осознанию значимости общечеловеческой цели — начала исследования Темного континента. Среди ученых страны довольно быстро разошлась молва об исследователях, дерзнувших осветить чуть ли не табуированную тему, чему во многом поспособствовал авторитет Итикавы, решившего оказывать команде поддержку. Вскоре группе столкнулась с критикой, порой крайне резкой, от других исследователей. — "Попытки исследовать Темный континент в прошлом не принесли человечеству ничего хорошего. Не стоит смущать народ смелыми заявлениями, попрекая его к размышлениям, способным привести неизвестно к чему." — твердилось из раза в раз. Но Наоко оставалась спокойна и непоколебима в своих взглядах: еще в детстве, проведенном в окружении родственников, заинтересованных лишь в удовлетворении самых приземленных потребностей, ей пришлось усвоить, как трудно бывает убедить человека преодолеть страх и распахнуть душу чему-то по-настоящему важному. Поэтому она просто делала свое дело, встречая каждый новый день мыслью о том, что она еще на шаг приблизилась к цели.       Работа Наоко не заканчивалась, даже когда она была дома. Девушка писала статьи об экспедициях команды для публикации в ученых изданиях, читала много познавательной литературы, внимательно следила за новостями из мира исследований. С началом летней школьной практики Наоко также не оставила свои увлечения в стороне и, как задумывала с первых дней, когда стала учителем, устроила клуб любителей истории, в котором рассказывала детям о древности, окутанной флером таинственности, скрывающей неисчерпаемую глубину, на которую откликается душа, очнувшись после долгого сна. Она проводила занятия в форме беседы, на которой ученики всегда могли высказаться или вовсе повернуть разговор в интересное им русло. Наоко делала все, чтобы поддерживать в классе комфортную для всех учеников обстановку. Она поощряла их стремление задавать вопросы, подвергать сомнению ее слова и разворачивать дискуссию в случае несогласия с ней, учила их не бояться заблуждения и совершения ошибок. Нередко эти беседы выходили далеко за пределы обсуждения истории: дети рассказывали Наоко о своей жизни в Широипару, о том, где и как они обычно собирались после школы, как отмечали народные праздники, беззаботно плескались в море летом и весело катались с заснеженных склонов гор зимой, и могли разговаривать так до самого вечера — так сильно она им нравилась. Другие учителя не переставали удивляться этому, восклицая в один голос: —"Такада-сан, да вы просто прирожденный преподаватель!" В ответ им Наоко лишь скромно улыбалась. Важнее всего ей было, чтобы ее способности и таланты служили на благо учеников, которым, как она считала, предстояло открыть новую страницу в истории человечества.       Наоко получила жизнь, о которой так давно грезила. Заполнив свои дни занятием наукой, общением с исследователями, у кого сердца горели тем же, что и у нее, с учениками, каждый раз с таким нетерпением ждавших новой встречи с ней, она наконец-то окружила себя уютным коконом, в котором могла предаваться высоким размышлениям. Ничто больше не сковывало ее, не стояло у нее на пути. Укладываясь спать, она долго смотрела в потолок, затем поворачивалась на бок и медленно обводила взглядом всю комнату: письменный стол, загруженный бумагами, полуоткрытое окно, в котором синела ночь, и вырисовывавшееся на нем денежное дерево, подаренное на новоселье Горо-саном с Аки-сан... Вглядывалась в этот теплый, мягкий, ласковый полумрак, Наоко думала, как еще в доме дедушки и бабушки она мечтала вот так просто лежать в своей комнате, вдали от недоуменных взглядов и скрытых насмешек. Вдруг она осознавала, что ее мечта исполнялась прямо у нее на глазах, и упоительное блаженство тотчас растекалось на ее лице. Ее скулы начинали дрожать от сдавленного смеха, и тогда она глубоко вздыхала и закрывала глаза. В окружавшей ее темноте Наоко видела не то бездонное ночное небо, не то саму мглу далекого горизонта, в которой тысячелетия от людей был сокрыт удивительный прекрасный мир. И в том, и в другом она видела вечность, словно раскрывавшую перед ней большие темные ладони, и, прежде чем окончательно подавалась им навстречу, ее сознание успевало шепнуть: — "Я почти у цели, папочка."       В тот вечер Наоко снова собиралась на очередную конференцию, которая должна была состояться на следующий день. Как и всегда, чувствовала она себя просто прекрасно, была полна сил и решимости. — "Завтра очень важный день для нас, — серьезно думала девушка. — Будет обсуждаться проблема ограниченности ресурсов и поиска новых источников энергии, приедут солидные фигуры из экономической сферы. Они могут оказаться потенциальными инвесторами будущей экспедиции на Континент, потому важно произвести на них наилучшее впечатление." Спальня, где она готовилась к выступлению, была слабо освещена светом настольной лампы, отчего рабочий процесс Наоко становился особенно интимным, сокровенным, а вместе с тем — особенно кропотливым и значимым. Из открытого окна доносился шелест листьев на ветру и тянуло сумрачной прохладой, веяло тишиной и покоем, что сильно контрастировало с выражением бурного кипения мысли на ее лице, когда она вчитывалась в свои многочисленные записи. За работой Наоко не замечала, как ветер все набирал силу и становился холоднее, и вероятно так бы и не заметила, если бы он внезапно не ворвался в комнату мощным свистящим потоком и не разнес бумаги на столе в разные стороны. Наоко тотчас бросилась закрывать окно, но вдруг поскользнулась и грохнулась на пол. — Ох! — вырвалось у нее, когда острая боль обожгла ей грудь. Схватившись за ушибленное место, она медленно поднялась на колени. Ее взгляд упал на пол: вокруг нее было разбросано много цветных карандашей, которые и стали причиной случившейся с ней неприятности. Несколько секунд Наоко просто смотрела на них, морщась от боли, а после того как ей немного полегчало, ее брови стали сердито сдвигаться к переносице. — Мамочка! Она повернула голову на встревоженный голос сына, резко тряхнув рыжими волосами, и взглянула на него глазами, грозившими утопить его в негодовании. — Хиро, что это такое? — спросила она у него, раздраженно махнув рукой на пол. Хиро посмотрел на карандаши и быстро захлопал ресницами, как он это делал в минуты крайней растерянности. — М-мои карандаши... — Почему же они валяются на полу? Разве ты не знаешь, что нельзя разбрасывать свои вещи? Кряхтя, Наоко встала на ноги и оценивающе осмотрелась вокруг. Тут на глаза ей попались открытые баночки цветной краски и наполненный мутной водой стаканчик-непроливайка с кисточками. Ее губы растянулись в презрительной усмешке. — Краски тоже за собой не убрал? И вообще, кто рисует красками на полу? Ты не думал, что можешь так испачкать все вокруг? Она вновь обратила разгневанный взгляд к сыну. Хиро чудовищно побледнел, скованный ужасом и не способный выдавить из себя ни звука. Тем временем Наоко с силой захлопнула окно и стала собирать разлетевшиеся по спальне бумаги, продолжая громко ругаться на мальчика: — Ты же всегда был таким аккуратным мальчиком, Хиро! Что теперь-то случилось с тобой? Когда ты решил оставить карандаши на полу, тебе не пришло в голову, что можно поскользнуться на них и сильно ушибиться, как это только что произошло со мной? Скажи мне, отчего ты вдруг совсем перестал заботиться о других?! Девушка еще раз зло посмотрела на Хиро, и тут ее словно окатили ледяной водой: мальчика била неистовая дрожь, а его покрасневшее от немых слез лицо искажала душераздирающая мука. Постепенно к Наоко начало приходить осознание происходящего, и вдруг она ахнула в ужасе, прикрыв рукой губы. — Что же я наделала... Хиро, миленький мой... Она сделала шаг к нему и резко остановилась, словно между ними вдруг выросла невидимая стена. Одоленная внезапным ощущением неловкости, она потупила голову, затем вся вспыхнула от стыда за собственную неуверенность и, вздохнув, с трудом вновь подняла взгляд на мальчика. Он выглядел еще младше, еще более кротким и беззащитным, чем был обычно. Загнанным в угол зверьком он все смотрел на нее заплаканными глазами — так испуганно, так несчастно. И тем не менее в этом разбитом взгляде что-то вызывало недоумение, настораживало, заставляло почувствовать странную тревогу. Внезапно синева больших детских глаз показалась Наоко такой ясной и пронзительной, что ее начал охватывать тихий ужас. Синева неистово плескалась, будто должна была вот-вот хлынуть наружу вместе со слезами и разом поглотить все вокруг — Наоко точно бы захлебнулась в ней. Однако не это жуткое видение пугало девушку больше всего. Ей, оцепеневшей, вынужденной тонуть все глубже в беспощадно прожигающей насквозь лазури, внезапно открылось, что же так ее мучило.       В избранной ею жизни для Хиро почти не оставалось места. Практически постоянно бывая то в поездках, то в школе, она крайне мало виделась с ним. Большую часть времени Хиро проводил у Горо-сана с Аки-сан, иногда даже ночевал у них, когда Наоко уезжала на несколько дней. Дома девушка убиралась, стирала, гладила, готовила еду и потом с головой уходила в научную работу. Это было именно то, что полностью устраивало ее, то, чего она желала. Ей казалось, что ничто не могло разрушить ее идеально продуманный мирок, который был освобожден от всего лишнего и в котором у каждой мелочи было свое предназначение. Наоко ни разу и не задумывалась над тем, что в этой идиллии Хиро была отведена роль лишь бледного безмолвного призрака, ведь их взаимодействие друг с другом сводилось только к тем моментам, когда они вместе ужинали или когда она купала его... — Хиро... Наоко сделала еще один осторожный шаг, подойдя к сыну почти вплотную. Мальчик опустил намокшие ресницы и, всхлипнув, отшатнулся назад. — Сыночек мой... — Наоко невольно подняла вверх дрожащие от волнения руки, стремясь успокоить сына, убедить, что ему не нужно бояться. Она встала перед ним на колени, и ее ладони мягко опустились на его голову. Некоторое время девушка просто водила по ней невесомо руками, лишь чуть-чуть ощущая мягкий пушок волос. Потом положила ладони на его щеки, аккуратно утерла большим пальцем одинокую слезинку. Хиро, всхлипнув, поднял на нее печальный взгляд. Еще больше сократив расстояние между их лицами, Наоко с трудом выдавила улыбку. — Ты расстроился, миленький? Мама напугала тебя, да? Мне очень жаль за то, что случилось, я не должна была так сильно кричать... Но ведь ты, сынок, простишь меня, правда? Простишь? Хиро продолжал лишь молча смотреть на нее смятенным взглядом. Наоко напряженно выдохнула, слегка склонив голову на бок, и внимательно вгляделась в его лицо, будто видела его спустя долгое время разлуки. — Мы с тобой стали так редко проводить время вместе, — заговорила она с неловким смешком, растягивая гласные. — Не разговариваем, не играем, гулять никуда не выходим... Ох, знал бы ты, Хиро, как я занята в последние недели! Но так и должно быть, Хиро, понимаешь? Мне нужно много трудиться, чтобы исполнить нашу с дедушкой мечту. Каждый день я думаю лишь об этом, ведь понимаю, что то, достигну ли я своей цели, влияет и на твое будущее тоже. Я хочу, чтобы ты жил в лучшем обществе, исследовал новые миры, работал на всеобщее благо... Ты слушаешь меня, Хиро? Мальчик, совершенно опустошенный, не слышал ни одного ее слова, казался ей таким чужим и далеким. Напряженно выдохнув, Наоко суетливо огляделась по сторонам. При виде карандашей и красок ее посетила спасительная, как ей подумалось, идея. — И все-таки нам с тобой еще столько всего нужно сделать! Помнится, ты хотел рассказать мне о своих рисунках. От этих слов Хиро начал немного оттаивать. Увидев это, Наоко почувствовала облегчение. — А еще мы хотели найти тебе место для секретной базы, как в доме у бабушки, — поспешно сказала она и затем добавила со смехом: — Ты сам-то не забыл про секретную базу? В резко прояснившемся взгляде Хиро стало зарождаться крайнее изумление. С минуту мальчик удивленно хлопал глазами, и потом посмотрел на мать с явным недоверием. Поняв, что ей окончательно удалось завладеть его вниманием, Наоко мягко обвила руками плечи сына и притянула его к себе. Некоторое время она обнимала его в тишине, прерывавшейся лишь ее частым дыханием и вновь поднявшемся на улице ветром. Вдруг Наоко услышала: — Мы... правда найдем место для секретной базы? Голос Хиро прозвучал несколько отстраненно и вместе с тем был полон и сомнения, и усталой грусти, и трепетной надежды. Медленно отстранившись от матери, Хиро заглянул ей прямо в глаза. Наоко одарила его нежной улыбкой. — Ну конечно, мой маленький, — произнесла она ласково. — Мы отыщем самое лучшее место для твоей базы. И рисунки твои посмотрим, и погулять еще не раз сходим. Завтра я еду на конференцию, но как только она закончится, я сразу же помчусь обратно к тебе! Как раз вечером обо всем и поговорим. Ты ведь еще даже не рассказывал мне, чем занимаешься у Горо-сана и Аки-сан! И Наоко снова крепко обняла его. Вскоре она ощутила, как маленькие ручки слабо обхватили ее в ответ. С этого момента Хиро больше не сдерживал слез.       Ночью Наоко долго не могла уснуть. Растревоженным роем ее мысли крутились вокруг ситуации с Хиро, раздражая в глубине ее разума что-то, что уже давно омрачало снизошедший на нее покой, настойчиво прорываясь наружу. Наоко всегда находила способ усмирить, укротить это, закрыться от нехороших ощущений приятными ей рассуждениями об исследовательской деятельности, однако в ту ночь она чувствовала, что пугающий мрак, прятавшийся в тайниках ее души, должен был вот-вот вырваться на свободу, отчего девушку стремительно охватывала паника. На нее обрушивалась лавина вопросов, обращенных к ней самой. Как она не сумела сдержаться и накричала на сына? Как вообще посмела так легко поддаться агрессии? Как она могла разозлиться из-за такого пустяка? С каждым новым вопросом ее все сильнее жгло мучительное чувство стыда, заставляя задыхаться от бессилия.       Наоко смотрела на Хиро: мальчик спал беспокойно, время от времени вздрагивая и еще ближе прижимаясь к матери. Каждый раз, когда он так делал, Наоко становилось немного легче. Она искала утешение в том, что видела, как сильно он обожал ее и продолжал тянуться к ней, даже несмотря на то, что она позволила себе грубость по отношению к нему. Скованными напряжением пальцами она перебирала его кудряшки, концентрируясь на убеждении, что он точно простил ей выплеск гнева. В лад тревожным мыслям девушки на улице тоскливо завывал сильный ветер, качавший деревья, росшие прямо у дома, и заставлявший их темные силуэты зловеще заглядывать в окно. — "Какой же жуткий ветер, — подумала Наоко, когда усталость стала наконец-то одолевать ее. — А ведь в новостях говорили, что на днях погода будет меняться." Скоро она забылась сном.       На следующий день Наоко было некогда поддаваться мрачному настроению, ведь ее снова затянуло в бурный круговорот всяческих дел и забот. На конференции они с командой выложились по максимуму, что дало свои плоды: их выступление вызвало горячие обсуждения не только среди других исследователей, но и среди деятелей экономической сферы. В очередной раз оказавшись в центре пристального внимания всех собравшихся, группа, окруженная взволнованной толпой, была вынуждена задержаться после окончания мероприятия. В те минуты Наоко, несмотря на скопившуюся усталость, испытывала невероятное воодушевление. Она без конца наслаждалась возможностью проносить через любые трудности и преграды свою заветную мечту, идти к своей цели, возможностью жить так, как она стремилась с ранних лет.       Возвращаясь на электричке в Широипару поздним вечером, девушка продолжала с удовольствием думать о прошедшем дне. На сердце у нее было спокойно, тепло, хоть и темное небо за окном взрывалось ослепительными вспышками молнии и грохотало грозными раскатами грома, будто сильно разгневанное чем-то. Дождь хлестал по стеклам с таким неистовством, словно отчаянно пытался до кого-то достучаться, становясь подобным слезам застарелой, едкой, невыразимой горечи. Но Наоко была слишком поглощена своими грезами, чтобы заметить в буйстве стихии измученную душу, тщетно взывавшую к ней.