Мы все умрём

      Гордость никогда не была для Рихарда чем-то зазорным или негативным — нет, он не считал себя центром вселенной, но и цену себе всё-таки знал. Нет, само собой, Тилль ничем его не унизил — скорее, наоборот — и даже не разозлился, не стал обижаться и кричать вслед, что он “истеричка напыщенная” и “сам ещё прибежишь”, но... нет. Возвращаться до голосования было нельзя. Он по-любому не сдержится, начнёт опять жалеть напарника — тот и сам не хотел жалости, но глаза у него были до того печальные, что по-другому не получалось, — разведёт розовые сопли и в который раз поведётся на манипуляцию. Нет. Не в этот раз.       “За такое — да”... А за какое — “такое”? А есть вообще разница?.. Олли всё-таки знал его не лучше всех остальных, и с ходу как-то глубоко задеть не мог. Может, сдуру что-то не то ляпнул про мать или дочь, но на такие низкие оскорбления даже обижаться неприлично — так, дать разок по щам, и вопросов нет. Все ошибаются, все перегибают палку, но с ножом за это никто ни на кого не бросается. По крайней мере, Шолле так думал.       И всё бы так и оставалось, если бы не очередная... ситуация.       Рихард честно не собирался тогда приближаться к кладовой, даже ходить поблизости избегал, но система распределения заданий решила всё за него: из отсека отладки щитов надо было добраться до нижнего двигателя, и при всей своей принципиальности Круспе был существом (в меру) ленивым, так что делать крюк не стал и пошёл напрямую, мимо того самого злосчастного места — ну что могло случиться?       Случиться-то оно не случилось — подвело любопытсво. Из кладовой слышались голоса, и всё бы ничего, но говорили они тихо, приглушённо, как будто нарочно скрывались — мимо такого Шолле не мог пройти категорически. Вот он и затих, притаившись — сам себя успокаивал, что это всё интуиция и жопное чутьё, но на деле совать свой нос, куда не просят, было его кредо и девизом по жизни, а с учётом того, что на корабле людей калечат и суету наводят, так это вообще почти героизм на грани идиотизма.       — Ты слишком много знаешь, Тилль, — более-менее разборчиво заговорил один из голосов, и в ответ ему послышалось невнятное, явно пренебрежительное хмыканье. — Они такое не прощают.       — Они давно в курсе, — сердито, но всё так же полушёпотом говорил Линдеманн. — Раз отпустили, значит, прощают.       — В курсе всего? — насмешливо уточнил голос, и Тилль притих: на этот раз, похоже, возразить ему было нечем. — Что ты знаешь об ИМП-80 всё и даже больше? О расследовании Хартманна? Думаешь, его просто так убили одним из первых?       — Замолчи! Я... — Линдеманн осёкся, но тут же продолжил, уже тише: — Я всё равно не смогу тебе помочь, я не знаю, как!       — А твоя дочь? Мать? Ты не сказал им? Они не боятся, что в любой момент их прикончат вместе с тобой, если на базе что-то заподозрят?..       — Заткнись!       — Так что, дашь им умереть, да, Тилль? Будешь дальше из себя героя строить?       — Я...       — Ты потеряешь всё, — процедил голос, и Рихард невольно поёжился: кто бы это ни был, Линдеманна он явно ненавидел, и его слова просто сочились ядом, да так, что не по себе становилось даже Шолле. — Тогда и поймёшь, как это.       — Мразь!..       Тилль сорвался и, судя по шуму и глухому стуку, пытался вырваться или хотя бы освободить связанные руки... но его возглас слишком сильно походил на сдавленный всхлип, а в голосе ясно слышалось отчаяние. Круспе понятия не имел, о чём речь, но не мог не проникнуться: похоже, его напарника эти слова сильно задевали за живое.       — Ни о чём не жалеешь? — не унимался голос, но Линдеманн уже выбился из сил, чтобы вестись на его провокации.       — Жалею, — севшим, бесцветным голосом ответил он. — Жалею, что нож тебе поглубже в глотку не загнал, пока мог.       Но его таинственный собеседник не особо впечатлился такими угрозами — от человека, связанного по рукам и ногам во всех смыслах, эти слова звучали, словно детский лепет.       — Время покажет, — хмыкнул он, ничуть не удивившись и не показывая страха. — Отдыхай, Тилль. Набирайся сил. Завтра голосование.       Линдеманн мог в очередной огрызнуться, съязвить или бросить вслед гневное “пошёл вон”, но не стал — он лишь бессильно свесил голову, вновь уходя в свои нерадостные мысли. Но Рихард этого никак не мог видеть — он едва успел залететь в электроотсек и спрятаться за стенкой, когда из кладовой послышались шаги. Шолле только и увидел, как высокая тень медленно ползла мимо по стене, пока “таинственный собеседник” не скрылся в коридоре, и Круспе с ужасом узнал в нём Оливера. С ужасом, потому что к таким разворотам-поворотам его кругозор был категорически не готов, но вместе с тем закладывалось приятное чувство торжества справедливости: если он всё-таки ошибался, если эти недозавербованные Штирлиц с Мюллером были знакомы и до экспедиции, если Ридель так спокойно отнёсся к угрозам... значит, не всё так просто? Тилль действительно ему не врал? Интуиция была права?..       Рихард даже немного порадовался, но... до голосования ведь по-прежнему оставалось меньше суток. За две недели убийца так и не объявился, а значит... Линдеманна должны будут убить, и Шолле ничего не сможет с этим сделать. Спросить напрямую? Если в их секретиках замешана сама организация, что их сюда направила, то соваться в такие дела небезопасно. Да и Олли наверняка отшутится... но что тогда будет? Неужели это всё? Должен же быть способ...       Шёл второй месяц экспедиции “SKELD-93-13”, и маленький отряд в который раз оказался в полной и беспросветной заднице, а Шолле — в глубоких безрадостных раздумьях и безысходности. День икс настал, и никто из ребят не был к нему готов — перед ними стоял непростой выбор, а вершить судьбу пока что живого человека оказалось совсем непросто.       — Вы все знаете, что мы сейчас должны решить, — в который раз начинал Флаке, и с каждым собранием эти слова давались ему всё тяжелее: тучи сгущались, дела ухудшались, и со временем их сомнительные приключения стали походить уже даже не на фантастический детектив, а на фильм ужасов.       Повисла мёртвая тишина: почти все участники голосования сидели за круглым столом в кафетерии и не решались заговорить первыми. Тилль, совсем как подсудимый, стоял поодаль, у окон, а Рихард — за ним (под предлогом перестраховаться, хотя руки Линдеманну никто ещё не развязывал), не особо вникая в суть разговора и витая где-то в своих мыслях.       — Это... непросто для всех нас, — продолжал Лоренц, то и дело нервно сглатывая и опуская взгляд, — но я считаю, что всё очевидно. Факты не врут. Улик слишком много. Я... мне жаль. Я голосую против.       Результаты собрания на всякий случай надо было задокументировать, и Флаке ради такого дела создал опрос у ребят на рабочих планшетах. Одно нажатие — и один из пяти голосов уже был против Тилля.       Дальше очередь переходила к Паулю (что тот понял с опозданием, потому что тормоз немного был), и Ландерс с несвойственным ему мрачным видом покачал головой:       — Это пиздец, ребятки. Я в этом не участвую.       Он угрюмо тыкнул по надписи “пропустить голосование” на своём экране, и маленький отряд взволнованно запереглядывался: ситуация набирала обороты, и, похоже, не так всё было очевидно, как думалось их припадочному медику.       — Я тоже не участвую! — тут же воодушевлённо поддержал его Шнайдер, повторив за Паулем выбор функции в опросе. — И вам не советую! Вы вообще вдупляете, что мы живого человека убиваем?! У него дочь! И мать!.. Как мы жить потом с этим будем? Вас, что, совесть не загрызёт?..       Флаке сидел на пределе возможного и собственной психики. Да можно подумать, он здесь самый бессердечный! Его и так полночи совесть мучила (остальное время ушло на настройку голосования), он таблеток сколько втихаря выглушил, от головы и не только, а сейчас вот — это... Как бы самому после такого дурдома потом в шлюзы себя не спустить. Ещё гринписовцы эти, артисты погорелого цирка, на жалость давят...       — Мне правда жаль, парни, — вздохнул Оливер, вперившись взглядом в стол, — но улик слишком много. Здесь... речь о нашей безопасности. У всех есть свои семьи, родители... либо он, либо мы все. Мой голос против.       Снова глухое пиликанье — звук выбора в опросе; теперь голоса сравнялись: двое против, двое не участвуют. И вот тогда до Рихарда (как всегда, с опозданием) дошло, что в таком случае решает за всех именно он. А ещё, что, при всей своей привязанности к напарнику, он точно так же, как и другие, боялся умереть, боялся не вернуться на Землю... но боялся и допустить ошибку. Он бы себе этого ни за что не простил.       — Я думаю... думаю, Олли прав.       Все взгляды тут же устремились на него, а самопровозглашённое общество защитников прав Тилля (в составе пока только двух шибздиков, одного в жёлтом скафандре и одного в розовом) синхронно ахнуло: они-то были уверены, что дело в шляпе, и Круспе ни за что не проголосует против напарника, а оно вон как всё повернулось. Даже Линдеманн словно ожил, оторвал глаза от пола и ошарашенно уставился на Шолле, не веря собственным ушам. Неужто Рихард поверил, что это он? Его Рихард?.. То есть, не в том смысле “его”, а как напарник, но... это был единственный человек во всём космосе, кому Тилль мог доверять — думал, что мог. Нет, он понимал, что грузовая ракета на орбите Земли — не лучшее место, чтобы доверять людям, но... неужели опять предательство?..       — Олли прав, — уже громче повторил Круспе, нервно сглатывая и очень жалея, что не мог сейчас закурить. — Улик слишком много... именно слишком. Как на заказ. Дневник, нож, палево... не перебор для парня, который двоих людей покалечил, а они его в упор не заметили?       — Одного, — негромко поправил Флаке, нервно сдвинув очки на переносицу. Нить логики он давно уже потерял, и от ожидания наихудшего становилось тревожно. — Вторым был Тилль.       — Допустим, — кивнул Шолле, — тогда минус одна жертва и плюс продуманная конспирация. Чтоб точно не заподозрили. И что, никого не парит, что этот гений стратегии попалился на вещах, которые даже не пытался скрыть?..       Маленький отряд изумлённо затих: об этом, как ни странно, за две недели никто не умудрился задуматься. Линдеманн уже ничего не понимал и только хлопал глазами на Рихарда, а того как понесло, так понесло.       — Нападение было, это факт, — возразил Оливер, сверля Круспе взглядом, в котором ясно читалось подозрение. — Не вижу, в чём тут “гениальность”. Кто мог на него наброситься в электроотсеке, если там тупик, и выход только один? Кто-то разве выбегал оттуда?       Общество защитников заволновалось: против их подопечного появлялись всё новые и новые неопровержимые доказательства, и Шолле, похоже, уходил в раздумья глубже и глубже, а его решение предугадать становилось сложнее и сложнее.       — В электроотсеке, говоришь... Тилль, ты говорил кому-то, где на тебя напали?       Рихард легонько потормошил напарника, чтобы не погружался назад в свою хандру, и тот, как мог, напряг извилины, но ничего такого не припоминал.       — Не говорил, — покачал он головой, всё так же глядя на Круспе своими грустными-прегрустными глазами и всё так же ничего-преничегошеньки не вдупляя.       — Вот и я не говорил, — протянул Шолле, опасно и ой как недобро щурясь. Линдеманн очень невовремя приметил, что один глаз у него щурился совсем немного сильнее другого, но почему-то эта деталь не делала его напарника некрасивым, а мимику уродливой — наоборот, добавляла необъяснимого шарма и своеобразности. И почему он раньше не замечал?.. — Я отказываюсь голосовать.       Так Тилль и впал назад в идиотские мысли, а когда выпал, всё уже случилось: Рихард встал на его сторону, по итогу опроса никто никого в шлюзы не спускал, а остальные ребята, как один, таращились теперь на Оливера. Дела стремительно набирали новые обороты, и Круспе сам с себя офигевал, как он удачно всё сделал, хотя сам при этом нихрена не понял.       — Я был в отсеке отладки щитов! — опомнившись, стал защищаться Ридель. — Никто мне не говорил, но я слышал крик, подумал, что он оттуда...       — Я из коммотсека тогда ничего не услышал, — задумчиво протянул Пауль, комично поглаживая несуществующую бородку, — мне потом уже Шнай рассказал, кто кого куда... а оно-то ближе, чем щиты. И меня терзают смутные сомнения, что я тебя вообще там видел...       — А я с вами крышей таки двину, — сокрушённо заключил Флаке, уткнувшись носом в сомкнутые ладони. — Что делать будем? Его теперь в шлюзы?..       — Ты совсем сбрендил, вошь очкастая?! — всплеснул руками Шнайдер от переизбытка эмоций, но тут же осёкся и пробормотал смущённое “извините”. — То есть... мы же не можем вот так сходу... да?       Лоренца настолько всё зае... заездило и замотало, что он на “вошь очкастую” даже не обиделся — так, фыркнул для вида и покачал головой:       — Понятно уже, что он это. Подставить хотел. База приказала избавиться — значит, ничего личного.       — А если его вылечить? Ну... ну хотя бы попробовать?.. — с неубиваемой надеждой и глазами, как у кота из “Шрека”, гнул дальше свою линию Кристоф, и Флаке на этот раз даже задумался: а собственно, что они теряют?       Пауль глубокомысленно поджал губы, будто не уверен был в этой затее, но всё-таки промолчал, а Рихард по-прежнему угрожающе хмурился и сверлил Олли почти немигающим взглядом.       — Это как Тилль скажет. Что думаешь? — он в который раз пытался растолкать своего безнадёжно задумчивого напарника, но совсем на него не сердился: когда тебя друзья-товарищи чуть за борт не вышвырнули (причём незаслуженно), так и жизнь свою переосмыслить недолго.       Линдеманн долго и систематически разглядывал пол, как будто не стоял тормозил, а тщательно вчитывался в древний фолиант, постигал непостижимое и понимал непонимаемое.       — Попробовать можно, — наконец изрёк он, и от такого поворота событий у Шолле комично отвисла челюсть, а Оливер поперхнулся воздухом. — Нас и так мало. На счету каждый.       — Я вам говорил уже и ещё раз говорю, у нас в этой жопе галактики даже блядский подорожник не растёт! Мне для него вакцину из пальца высосать или откуда-то ещё?       — А чё, сообразил бы из звёздной пыли нам волшебные пилюльки, — внаглую потешался Ландерс, переходя потихоньку из режима злостного защитника прав животных в свой привычный, доставучий. — Не вылечим, так хоть кайфанём...       — Пауль! — шикнул на него Шнайдер, хотя и сам от мысленной картины всех их, торчащих с космической пыльцы, невольно заулыбался. — Ну... ну Флаке, ты же сразу не отказался! Значит, что-то можно сделать?       Рихард за всей этой дискуссией как бы наблюдал, но очень поверхностно — так, сторонним слушателем, будто его это не касалось. Как ему осточертело уже ругаться, подозревать всех подряд и сомневаться во всех... нет, от Тилля он теперь точно не отступится, это без вариантов, но что насчёт остальных? Не мог же Олли сам себя до полусмерти зарезать! А напарнику он теперь тем более верил... беда в том, что верил больше, чем себе. Если так подумать... мог ли это быть сам Круспе?       Линдеманн в этой “идиллии” себя вообще третьим (шестым..?) лишним чувствовал, и Шолле, невольно проникшись, незаметно взял его ладонь в свою и переплёл их пальцы — может, Тилль бы и сам это сделал, но развязать его никто не догадался. Точнее, догадался, но (как всегда) Рихард и (как всегда) потом.       — Откажешься с вами, — недовольно буркнул Лоренц, нервно постукивая пальцами по столу и неодобрительно косясь на Ландерса. — Я в кому его могу ввести. Наркоза всякого разного у нас пруд пруди, не знаю, на кой он сдался... я-то введу, допустим, а дальше что? С бубном над ним будем танцевать?       Пауль хотел было что-то ещё предложить (вне всяких сомнений, очень полезное и осмысленное), но спасительный пинок от Шнайдера под столом сделал своё дело — “полезное и осмысленное” осталось неозвученным, а сам этот генератор идей наконец-то угомонился.       — Ну надо же попробовать! — отчаянно отстаивал права обездоленных Кристоф. — Надо вводить — введём, потом что-нибудь придумаем!       Флаке собрался было выдать очередную пламенную речь в стиле “как ты себе это представляешь” и всё в таком духе, но не стал: этим что говори, что не говори — как об стену горохом.       — Вас послушать, так вообще всё просто и понятно... — устало вздохнул Лоренц, сокрушённо качая головой. — Ты что скажешь? — обратился он к помрачневшему Риделю, и тот удивлённо глянул на него в ожидании собственного приговора. — Согласен на кому? Надолго тоже нельзя, но либо это, либо шлюзы. Ничего личного. Приказ.       Олли тут же оживился и воодушевлённо закивал:       — Согласен, конечно, согласен! Это... сейчас прямо?       Флаке мысленно изрёк: дурдом. Где б ещё человек так радовался, что его почти насильно в кому введут (и не факт ещё, что назад выведут), если не в самой заднице галактики — на отрезанной от связи с Землёй грузовой ракете где-то на орбите? Избавиться-то они от заражённого могут, а как проверить? База выйдет с ними на связь или нет?.. Хотелось, конечно, верить, что это ради их же безопасности, или там, у руководства, что-то случилось со связью, и они вовсю пытаются всё починить... хотелось, но вывод был один. Печальный, очень неприятный, но логичный — их просто бросили, а потом замнут эту историю, и никто не узнает, что произошло. Лоренц, похоже, единственный пока это понимал, и от осознания совсем тошно становилось: у него на Земле родители, у других ребят тоже, и братья, и сёстры, у Тилля даже ребёнок... неужели они больше никогда не увидят родных людей?..       — Ну а когда? — закатил глаза Флаке, совсем не улыбаясь. О том, что такое радость и спокойствие, он забыл уже больше месяца как. — Собрание окончено, пиздуйте все, куда вам надо... а ты за мной, в медотсек, шевелись давай, — угрюмо подгонял он Оливера, — мало ли, нападёшь на кого-то, припадочный...       Но Ридель даже не обиделся — послушно развернулся и собрался идти, куда послали, но... кое-чего он всё таки не понимал. Это, конечно, лучше, чем как Рихард (а Рихард в душе не е... еноту объяснить не смог бы, что вообще на этой психракете происходит), но и не так хорошо, как могло бы быть.       — Почему? — тихо обратился он к Тиллю, так, что даже Шолле едва услышал, хотя стоял буквально позади напарника, и тот, как ни странно, ответил:       — Ты не такой урод, каким хочешь казаться. Все кого-то любят. Всем страшно... тебя всё ещё ждёт на Земле мать, верно?       — Плакала, до самой базы провожала, её внутрь, к ракете, не пустили уже... просила, чтобы берёгся... ты же понимаешь. Я очень её люблю.       — Знаю, — не стал спорить Линдеманн, всё так же вдумчиво смотря куда-то вниз и невольно хмурясь от нерадужных мыслей. — Но жизнь ты всё-таки любишь больше.       — Я хочу жить, Тилль, — Ридель отчего-то нервно замотал головой и сильно зажмурился, словно пытался сдержать слёзы.       Круспе украдкой взглянул на него и очень удивился: ещё вчера этот же человек говорил мерзкие и явно обидные вещи тому, кого сам подставил под подозрения, и сильно смахивал на какого-нибудь вероломного злодея из диснеевских мультиков или даже детективных историй, а теперь в его взгляде читался лишь испуг и безграничное желание жить. Такое сильное, что становилось жаль: а если Олли не выберется из комы? Если вирус его убьёт, если он не справится? А что будет с его матерью?..       Линдеманн долго молчал, задумчиво смотря вперёд себя расфокусированным взглядом, но и Ридель, и Шолле как-то успели привыкнуть к его нерасторопности (хотя он сам назвал бы это глубокомыслием). Наконец он медленно кивнул:       — Хочешь — значит, будешь.       И Олли, кивнув ему в ответ, с необъяснимым уважением и немного даже пафосом отдал честь, направляясь вслед за негодующим Флаке.       — Он неплохой парень, Риш, — вдруг заговорил Тилль, когда все остальные разошлись по своим делам. — В чём-то виноват и вирус... нам нельзя терять людей из-за своих обидок. Ты же понимаешь?..       — Что понимаю?       — Нас бросили, Риш, — тяжко вздохнул Линдеманн, на этот раз проникновенно глядя в глаза напарнику, и того аж дрожь пробрала — столько безысходности и тоски скрывалось в этом взгляде. — Никто не прилетит. Корабль не до конца исправен. Мы просто висим на орбите и не можем улететь, пока не закончим работу, а один из нас пытается втихаря вырезать других... и болячка, от которой нет лекарства...       Флаке всё-таки ошибался: Тилль понимал. Даже лучше других. И Рихард, хоть и убеждал себя в обратном, тоже. Но... раз они всё ещё живы, может, надежда есть?..       — Ничего не бойся, слышишь? Всё будет хорошо. Не пропадём.       Самому бы теперь в это поверить.