Мы все умрём

      — Слушай, а... нам точно нельзя их снимать? — как бы невзначай поинтересовался Круспе, легонько потянув Линдеманна за ворот костюма. Они же ходили без шлемов почти с самого начала, и ничего, мозги не позамерзали...       — Нам или мне? — усмехнулся Тилль, вопросительно изогнув бровь: Рихард умудрился прижать его к кровати так, что освободиться сам он бы не смог, и смотрел сверху так хитро, по-лисьи, а озорной блеск в глазах манил сильнее всяких чар, заставляя забыть о всех сомнениях и страхах.       Шолле хотел было ответить, что можно и обоим, но от внезапного накала страстей гормоны разыгрались не на шутку, и осьминожий движ очень невовремя дал о себе знать — ещё немного, и эти доставучие штукенции можно было бы увидеть даже под одеждой, а угомонить их, как назло, почти не выходило.       — Всё хорошо? — Линдеманн немного испугался за напарника: вот они обнимались, всё было прекрасно, а вот Круспе уже завис и смотрит на него, как на пришельца, или вообще куда-то мимо.       — Тилль, у меня того, ну...       — Что?       — Выросли эти... щупальца, вот, — кое-как и через палку объяснил он, смутившись и немного даже покраснев. Звучало, конечно, всё равно по-дебильному, но как ему ещё сказать? Увидит же — испугается, наверное...       Линдеманн на добрых полминуты завис, как киберпанк на геймбое, а потом как отвис, так и выпал — смеялся ещё дольше, чем пытался понять, что происходит, и чуть с кровати не навернулся. Вся романтика пошла по траектории, и Рихард, готовый уже оправдываться и успокаивать своего благоверного, страшно обиделся.       — Тилль, ну ёкарный бабай, весь боевой настрой испортил! — сетовал он, хотя в итоге сам не удержался и потухал вместе с напарником. Линдеманн честно старался остановиться, но от этого им обоим становилось только смешнее, и всё начиналось по новой. Когда вышло хоть немного успокоиться, он картинно захлопал ресницами и сексуально задрал жопу:       — Давай, возьми меня, мой хищный осьминог! Я весь твой, — и даже сделал игривое “р-р-р”, лукаво подмигнув.       Хотелось и звездюлей ему выписать, и кое-чего ещё, причём одинаково сильно, но Рихард поступил проще и мудрее: спихнул гада с кровати, и тот не то пискнул, не то ойкнул, обиженно потирая то самое место, которое задирал.       — Беспредел, бьют средь бела дня... — причитал уже Тилль, но так просто от него было не отделаться: подождав, пока напарник отвлечётся, этот хитрожопый вцепился ему в руку и утянул за собой вниз. Месть свершилась. — Не переживай, — примирительно улыбнулся Линдеманн, когда они оба вывалялись на полу, делая вид, что сражаются, и собрали с него всю пыль, — от этой заразы всякое может быть. Хорошо, что лишний глаз не вырос. Или голова. Или...       — Я понял, — поспешил пресечь поток творческой мысли Рихард, на всякий пожарный прикрыв напарнику ладонью рот, и тот, не сопротивляясь, пробубнил:       — Молодец.       — Тилль, а... ты ничего такого не чувствуешь? — осторожно полюбопытствовал Шолле, готовый в случае чего быстро перевести тему.       Впрочем, это было не нужно: Линдеманн немного задумался, словно что-то вспоминал, и кивнул:       — Чувствовал. Давно, но что-то в этом роде.       — Давно?       — Риш, что было в начале дневника написано?       — TB... 80, — напряг извилины и всё-таки вспомнил Круспе. Эта пометка находилась вверху первой страницы, перед началом записи, но что она значила — неизвестно. — “TB” — это дневник?       — “TB” — это дневник, — согласился Тилль. — А 80?       — Это шифр?       — Это год.       Мысль поговорить о всяких серьёзностях потом и насладиться моментом тут же задвинулась назад на задворки сознания, откуда и вылезла. Ахер наростал, а нужных слов всё никак не находилось.       — Год?! — кое у кого наконец-то прорезался голос. — То есть, ты летал в...       — В той самой экспедиции, на которой нашли эту инопланетную херь, — вздохнул Линдеманн, расстроенно отводя взгляд и невольно крепче сжимая руку напарника в своей. — Мне было семнадцать. Одна... научная организация предложила пару месяцев поработать на их объекте в космосе. На учёбу я давно забил, а они пообещали солидный такой чек и какую-то специальную справку, чтобы законно откосить от армии... вот я и повёлся.       — Но я слышал, что весь экипаж умер, — вспомнил Рихард. Когда случилась катастрофа, вся ГДР гудела о таинственном вирусе, оглашались списки погибших, одному медику даже памятник на родине возвели — не самый шикарный, но всё же. А имени Тилля в тех списках не было: Шолле много раз их слышал и точно вспомнил бы.       — Почти весь — умер, да, — ещё тише заговорил Линдеманн, словно воспоминания причиняли ему сильную боль. — Но не от болезни. Заразились только двое, я и ещё один, а остальные... — он запнулся, судорожно переводя дыхание. — Остальных убил он, Риш.       — Убил?! — ошеломлённо воскликнул Круспе, и не прикрой Тилль ему вовремя рот рукой, кто-то бы наверняка услышал. — Всех, кроме тебя? — не унимался он, но офигевал уже тише.       — И меня мог бы, — нервно пожал плечами Линдеманн, тщетно и неубедительно пытаясь сделать вид, что давно смирился и не боится вспоминать о том кошмаре. — Наверное, чувствовал своего... он совсем озверел, Риш. Это был уже не человек.       — Ты думаешь, я...       — Нет! — почему-то испугался Тилль, не дав напарнику закончить. — Не говори так! Ты... — он приподнялся и склонился над Шолле, проникновенно глядя ему в глаза. — Ты хороший, Риш, ты очень хороший! Я не верю, что такое, что... чтобы ты...       — Ну, ну, тише, — Круспе даже как-то смутился: он доверял Линдеманну больше, чем кому-либо, и знал, что это взаимно, но только сейчас понимал, насколько. — Всё будет хорошо, да? Вот сейчас ещё на кровать ляжем, а то тут насрано немного, и вообще всё прекрасно...       Тилль в ответ промычал что-то на сонно-космическом, устало опустил голову на плечо Рихарду и, кажется, почти уснул. А Шолле как-то вдруг подумал, что лежать на полу было не так уж и плохо.       По заданиям они тогда так и не разошлись.       Утро (если это было утро) началось с того, что за дверью кто-то носился и неистово орал. Пока Линдеманн был занят просыпанием и попутным офигеванием с того, как они долго продрыхли, Круспе пришёл в боевую готовность, рванул на выход и чуть не ёбнулся головой о двери — хорошо, что Тилль сообразил их открыть. Вопил, как оказалось, Пауль: бегал, как ошпаренный, по коридорам туда-сюда, крыл неизвестно кого трёхэтажным матом и почему-то держался за жопу.       — Произвол! Наших бьют! — доносилось снаружи то тише, то снова громче, когда Ландерс пробегал мимо коридора, ведущего в каюты.       Кто конкретно “наши” и где, собственно, произвол, Рихард пока не понял, но зато подумал, что как-то несправедливо быстро у Пауля фингал зажил. Надо бы повторить.       Впрочем, на сей раз кипиш был оправданный: всё это время Ландерсу, как будто назло всем остальным, страшно везло, и по счастливой случайности беспредел с нападениями и подставными уликами его почти не задевал. Но везение не могло длиться вечно, и в то утро удача повернулась к нему одним местом — тем самым, по которому бедняга и получил. Выполнял он, значит, задания, как и полагалось добросовестному пролетарию, тыкал себе спокойно что-то на электрическом щитке в навигационном отсеке, и тут что-то сзади медленно скрипнуло. Он и внимания обращать не стал, ну мало ли, что. А потом бабах — выстрел, снова скрип, и кто-то скрылся в вентиляциях... но кто конкретно, Пауль рассмотреть уже не успел. Что самое обидное, нормальных людей если и калечили, то по-человечески: одного чуть на оливье не покромсали, другого в ногу пырнули, а его куда? Правильно: в самое непрезентабельное место — в задницу!..       Шолле так и согнулся со смеху прямо там, на месте, пока Ландерс причитал и возмущался. Тилль хотел было его легонько пнуть, чтобы не стебался с горемычного, но не удержался и сам тихо прыснул в кулак: кем бы ни был этот таинственный жопострел, Пауль умудрился достать и его. В итоге пострадавший на всех обиделся, драматично развернулся на все сто восемьдесят и пошёл, величественно задрав нос, поднимать тревогу и жаловаться кому-то поадекватнее. Припадочного медика было по-человечески жаль, но себя любимых всё-таки жальче.       Нашлись в кои-то веки и хорошие новости: ИМП-80, он же злобный сгусток зелёной жижи, мог стать весомым поводом их всех по-тихому устранить, если на базе не хотели, чтобы кто-то посторонний знал об этой штуке (а они не хотели), но он же помог продвинуться в исследованиях и хоть немного разобраться с Олли. Правда, у Рихарда эта дрянь была вполне конкретной формы и консистенции, так что достали её оттуда легко — можно сказать, выкурили. Вот у Риделя всё оказалось не так просто: Флаке уже и проверял его, и рентгенил, и какими только препаратами не пичкал (в меру, но всё же) — как об стену горохом. Никто ниоткуда не вылезал, а когда наконец удалось привести в рабочее состояние навороченный сканер, что был в медотсеке и походил скорее на телепорт или машину времени, анализ показал внутри организма странные зелёные то ли нити, то ли корни, что расползались по всему телу и словно врасли в него. Этими корнями, судя по всему, и был его ИМП-80 — космическое нечто буквально въелось в него и (возможно) сдохло бы разве что вместе со своим носителем. Если такое и лечилось, то исключительно профессионалами и в совершенно других условиях.       Олли пришлось возвращать к жизни — исследовать больше было нечего, проблема осталась на месте, но зато препараты, которыми, кроме всего прочего, накачивал подопытного Флаке, действовали на заражённые клетки и в теории должны были притуплять возможные вспышки агрессии (правда, умственную деятельность тоже немного задевало), а это была уже какая-никакая альтернатива. Точнее, была бы, будь у них какой-то другой выбор. Чем больше времени человек проводил в коме, тем сложнее ему было восстанавливаться, и теперь, когда всё невыясняемое выяснилось, пробовать что-то ещё стало, увы, бессмысленно.       Вообще всё прошло вполне удачно: Ридель, конечно, подотвык от яркого света и физических нагрузок, но держался молодцом, быстро встал на ноги и уже спустя неделю выполнял по заданиям обычную дневную норму, как и все остальные. Странностей за ним никто не замечал — правда, с Тиллем Олли так и не помирился по-людски, эти двое по-прежнему почти не общались, но главное, что дела стали потихоньку налаживаться, и новых нападений не случалось.       Не случалось до того злополучного дня.       Волновало больше всего даже не то, что один из них опять получил звездюлей неизвестно от кого, а сам факт, что у предателя оказалось при себе огнестрельное оружие. Что теперь делать? Всё время держаться вместе невозможно — задания были у каждого свои в разных отсеках корабля, да и обходиться совсем без отдыха и сна ребята пока не научились. Они и так разделились максимально эффективно — по парам, но с утра до вечера тусить в компании одного и того же человека уже непросто, а если этот человек ещё и Пауль, то Шнай ещё очень даже долго продержался. Никто и не спрашивал, почему его не было в тот момент рядом с Ландерсом — все те дни, когда сам Кристоф был под подозрением, он провёл с напарником, и, похоже, случился передоз.       Но что насчёт Олли? Разве не странно, что их несчастный жёлтожопик отхватил именно в то утро, когда Флаке отпустил наконец Риделя из медотсека и разрешил выполнять норму по заданиям? Странно, конечно. И вот теперь было совсем непонятно: это сделал кто-то, чтобы подставить Олли? Слишком очевидно. А если это действительно был он? Тогда получалась подстава в подставе, а это, в свою очередь, слишком запутано. С поправкой на их стихийную тупость — ещё и рискованно.       Самое главное, что стрелял этот кто-то, исходя из рассчётов, не поддающихся логике. Как объяснил потом Лоренц, выстрел в жопу — чистой воды лотерея: с одной стороны, если удачно попасть, то это чуть ли не самое безопасное место: мышц много, у некоторых плюсом ещё жирок (не ландерсовский случай, но вряд ли предатель заранее знал, кого именно получится выловить без свидетелей). С другой — если заденет бедренную артерию, смерть наступит за считанные минуты, а при достаточной мощности пуля могла перебить кость, и остался бы кое-кто инвалидом. Если стрелял человек со знанием дела, значит, убивать не хотел. А ведь когда Олли ранил Тилля в бедро, нож едва не задел артерию — и теперь та же самая история с Паулем... либо Ридель так безбожно палился, либо кто-то откровенно хотел его подставить. Оба варианта звучали как абсурд. А других-то не было.       Но если кто и был тогда в полном замешательстве, так это Рихард. Во-первых, дела у них шли всё хуже: системы то и дело выдавали непредвиденные сбои, а то, что было уже отремонтировано, ломалось по новой. Если бы всё шло чётко по плану, они где-то через месяц уже вернулись бы по домам, но теперь на корабле творилась мистическая муть, прогресс практически в минус ушёл, а возвращаться на Землю стало опасно для всех. Во-вторых, ИМП-80 в нём вроде как больше не было, но ни щупальца, ни клыки никуда не делись, хотя контролировать их уже немного получалось. А в-третьих, в тот же день, когда подбили Ландерса, Круспе шарился по выдвижным ячейкам в поисках планшета (который вообще, как оказалось, забыл в столовой), совершенно случайно наткнулся на вещи напарника, глянул так одним глазком и обомлел: среди рабочих инструментов, техники и прочих штукенций лежал пистолет, похожий на служебный. Но откуда он у Тилля?..       Шолле, конечно, подумал сразу о худшем, но по собственному горькому опыту знал: прежде времени выводы делать опасно. Линдеманн ему всё-таки доверял, и второй раз подозревать его даже с такой уликой Рихард не собирался. Нет, у него появилась другая, не менее любопытная мысль. Нужно было только кое-что проверить...       И вот после этого “проверить”, наверное, впервые за всё время детали пазла начали понемногу складываться в полную картинку.       Устраивать внеплановое собрание самому оказалось непривычно и как-то страшновато, но пришлось: тянуть больше было некуда. На следующий же день с самого утра Круспе собрал всех, по негласной традиции, за круглым столом. Под недовольное бурчание сонных коллег он начал свою пламенную речь:       — Ребята, послушайте внимательно, что я вам сейчас скажу. Мы уже четвёртый месяц живём в полном пиздеце. Кто-то очень хочет нас грохнуть, а мы даже не знаем, за что... короче, я знаю, кто это.       Галдёж затих мгновенно. Ребята, как один, уставились во все глаза на Рихарда и усердно пытались понять, блефовал он или нет. А печаль-беда в том, что Шолле и сам этого не знал. Тилль удивился не меньше других, но, словно сердцем уловив неуверенность напарника, едва заметно улыбнулся ему и легонько кивнул: ты всё сможешь, я в тебя верю. И это действительно помогло.       — У нас есть вещдоки, — с этими словами Круспе достал пистолет и положил на стол перед ребятами, а сам невзначай метнул взгляд на Линдеманна и убедился: не его. Подкинули. Уж у кого у кого, а у него глаза никогда не врали, и сейчас в них ясно читалось изумление — не страх, и это главное. — Все указывают на Тилля, но, — перед ключевым “но” Шолле не позволил себе сделать даже короткую драматичную паузу, чтобы кто-то очень нервный не успел поднять панику из-за оружия, — именно его пытались подставить. Пытался, кстати, Олли, — взгляды тут же перекочевали на Риделя, а тот и сказать толком ничего не мог — смотрел, как загнанный, и беспомощно мотал головой. — Но...       — Опять “но”? — скептически хмыкнул Флаке, но после отрезвляющего дружеского пинка от Тилля, сидевшего между ним и Рихардом, умолк.       Круспе медленно, но верно начинал раздражаться:       — Да, опять, — процедил он, недобро щурясь, и продолжил: — Но на самого Олли всё-таки кто-то напал, так? Так. Главный защитник прав человека у нас уже был на грани экзекуции, — Шолле кивнул на Кристофа, который предсказуемо побледнел и неуютно заёрзал на месте. — Со всеми системами какие-то сбои, плюс лажа с антидотом — я думаю, понятно, на кого это указывает, — Лоренц сделал категорически кислую мину, но промолчал. — Ничего не смущает?       — Смущает, что ты кота за бубны тянешь, вещай по-человечески, — высказался-таки Флаке. Тилль изящным движением нагнулся к нему поближе и с ласковой улыбкой нежно пообещал, что, если кое-кто не замолкнет про котячьи прибамбасы, то рискует лишиться своих. Подействовало мгновенно.       Впрочем, Рихард и не стал на этот раз возражать:       — Как скажешь. Это Пауль.       В один миг стало настолько тихо, что можно было даже расслышать гудение реактора на другом конце корабля.       — Пиздец логика, — возмутился раньше всех сам Ландерс, — то есть, если на меня ничего нет, значит...       — Нет, не значит, — перебил его Шолле, не став и дослушивать оправдания. — Где, говоришь, тебя подбили? В навигационном?       — В навигационном.       — А кто?       — Не видел.       — Из вентиляции вылез?       — Из вентиляции, — с явным замешательством соглашался Пауль. Его не покидали смутные сомнения, что где-то наёбывают нашего брата. — Вылез и залез.       — Вылез, говоришь... — продолжал тянуть Круспе, но уже не кота за всё хорошее, а интригу за... за интригу. — Тилль, а что мы с той вентиляцией сделали на прошлой неделе?       Линдеманн глубокомысленно надулся, напряг все извилины с героически выжившими клетками мозга и в итоге всё-таки вспомнил:       — Припаяли. Крепления поехали, она скрипела сильно, мы её и пришпандорили к полу. Надёжно так, чтоб наверняка.       — Так что, Пауль, из вентиляции стреляли? — Рихард скептически изогнул бровь, не без самодовольства осознавая, что был, похоже, прав. А Тилль только улыбался ему — как никто другой не умел, одними глазами. В Шолле он не сомневался. — Шнай, что скажешь? Не этот пистолет ты у него видел?       Кристоф нервно поёжился — и так не знал, куда себя деть, а тут такое. Он догадался, что произошло, но слишком поздно, чтобы вовремя смолчать. Ландерс опешил и перевёл выжидающий взгляд на Шнайдера. Чёрт, ну почему он ничего ему не сказал...       — Я не знал, что это секрет. Что так будет, — произнёс он еле слышно, не зная, куда себя деть. Внутри всё надвое рвалось, его словно бросало между двумя берегами и никак не могло выбросить. Нет, он знал о напарнике многое; знал, что Пауль может быть опасен, но до самого конца не мог приписать ему покушения на жизни людей. Такого просто не могло быть. Нет, нет, он совсем не такой — он хороший.       Ландерс криво усмехнулся и демонстративно скрестил руки на груди: ему, наверное, впервые за всю экспедицию было так страшно, но другим это было знать не обязательно.       — И что теперь? Убьёте? — хмыкнул он с напускным безразличием, но Кристоф тут же ахнул от ужаса, стоило ему только представить, что с Паулем могут разделаться по заслугам. Влюблённый дурачок... что же с ним делать? Нельзя так переживать за всех и каждого. Он ведь сам себя угробит...       — Не спеши. Полялякаем, — очень подозрительно нахмурился Шолле, а такой зловещий вид не предвещал ничего хорошего. — Ну так что, жопострел, долго целился? Или как повезёт, на дурачка?       Ландерс справедливо рассудил, что отвечать на глупые вопросы было ниже его достоинства — только пуще прежнего стал прожигать Круспе убийственным взглядом, пробубнив себе под нос что-то из разряда “я в ногу хотел” и “прицел, падла, сбился”. Наивно и предсказуемо — у Рихарда были вопросы поважнее:       — Откуда пистолет?       — Это травмат.       — Это служебное оружие, — не унимался Шолле, то и дело поглядывая вниз. Такие штуцеры были на вооружении у подразделений специального назначения, но Круспе не узнавал гравировку на этом пистолете. Сейчас он, конечно, не был заряжен, но почему-то стало не по себе: у Пауля могли остаться ещё какие-то сюрпризы. — Откуда?       — А Шнай тебе не рассказал ещё? — фыркнул Ландерс, зыркнув исподлобья на напарника. Кристоф побоялся что-то отвечать, но и не прятался — смотрел грустными-прегрустными глазами и вздыхал: он ничегошеньки теперь не понимал.       Рихард задумчиво нахмурился, но промолчал: Шнайдер ещё что-то скрывал? Да скрывал, конечно, раз такое выясняется... но понимал ли он, что прикрывает убийцу?       — С восьмидесятого года все экспедиции строго мониторятся. Даже на технические работы высылают своего человека, — заговорил Пауль почему-то грубоватым, словно севшим голосом и с абсолютно нечитаемым выражением лица. Чем больше он над этим думал, тем больше убеждался, что особой разницы, как и от чего умереть, теперь не было. Либо медленно и мучительно задохнуться сейчас в открытом космосе, либо словить пулю в висок уже на Земле.       — Значит, “свой человек” — это ты? — с умным видом уточнил Флаке, в который раз за утро поправляя свои несчастные очки. Он честно пытался уловить нить логики, но пока не мог.       — Значит, я, — не стал язвить Ландерс, хотя соблазн был. — Если всё идёт по плану — отлично. Если нет — находят людей, которых надо убрать, — он мельком глянул на Тилля и тут же отвернулся, будто бы ничего не случилось, но Рихарду этого хватило: он понял, о ком речь, и догадывался, за что приказали устранить его напарника.       Шнайдер никак не мог усидеть спокойно на месте: он не знал, что будет дальше, и переживал за шестерых. Оливер думал о чём-то своём и только вздыхал то и дело от невесёлых мыслей, задумчиво хмурясь.       — И что, ты всё это время знал? Планировал? — не укладывалось у него в голове.       Пауль усмехнулся без тени улыбки в глазах и с мрачным, потускневшим взглядом.       — Не всё. Знал бы сразу — держался бы подальше.       — Мы бы тебя заподозрили.       — Лучше так, чем привязаться, — Ландерс смотрел то на пистолет, то на звёзды за стеклом, то на друзей (теперь, скорее всего, бывших), и никак не мог остановиться на чём-то одном, так что совсем не было ясно, правду он говорит или где-то врёт. — Приказ был, но уже после того, как мы потеряли связь с базой.       Линдеманн тут же вскинулся, как будто только проснулся и осознал в полной мере, что происходит, и с нескрываемой тревогой спросил:       — Они знают, что мы изучали...       — Я похож на идиота? — Пауль наигранно цокнул языком и сердито покосился на Тилля. — От меня — нет. Но ничего скрыть от них не получится. Хана нам всем, как только вернёмся.       — У него родители! Их уже много лет как похитили и прячут, убить угрожают, если он откажется от миссии, — влез Шнай, не в силах сидеть на месте и страдать от всеобщей безысходности. Он знал, что мог снова ошибаться, знал, что каждый был в первую очередь сам за себя, но не переставал верить в Ландерса и в то, что выход всё-таки был.       Маленький отряд напряжённо затих: выходит, их “убийца” и сам не был до конца виноват. Он — очередная пешка в жестокой игре этой безликой организации, но кто тогда ответит за все смерти, если домой астронавты так и не вернутся? А родные? Что с ними будет? Неужели и их разыщут и устранят?.. Зря, ох зря ребята на это пошли...       — Но почему тебя прислали вместо другого человека? — пытался выяснить Флаке, что-то усердно вспоминая. — В списках было другое имя, что-то на “Х”, я ещё спросить всё время забывал...       Пауль поначалу напрягся, будто и сам не понимал, о чём речь, но после пренебрежительно фыркнул и отмахнулся:       — Хирше — моя старая фамилия, всё правильно. Они регистр раз в пятилетку обновляют, не подогнали по данным, значит.       — Постой, Хирше?.. — начал о чём-то вспоминать уже Тилль. Его глубоко задумчивый вид свидетельствовал об активной мозговой деятельности, а глаза почему-то становились с каждым мигом всё печальнее и печальнее.       — Что-то смущает?       — Нет-нет, послушай, а ты не знаком с Армином и Эллой Хирше?       — Это... мои родители, — опешил Ландерс, явно сбитый с толку. Линдеманн почему-то очень сильно нервничал, переживал и смотрел на него, как на несчастного хомячка, брошенного на дороге и промокшего под проливным дождём.       — В той экспедиции, ещё в восьмидесятом, там... там было немного больше людей, чем числилось по документам, — начал он совсем тихо, хоть это и давалось нелегко: каждое слово приходилось взвешивать и обдумывать, чтобы не ранить ещё сильнее. — Двенадцать астронавтов — это официально, но плюсом человек пять профессоров из институтов. Их задним числом взяли, записывать не стали — они же не работать, а так, в научных целях... эти люди, твои родители, они были там. В списках погибших их нет, но...       — Но?       — Никто не выжил, Пауль. Мне очень жаль.