Мы все умрём

      Подмога явилась как никогда вовремя — ещё каких-то несколько минут, и тех побитых жизнью Ромео и Ромео вряд ли удалось бы спасти. Крови оба потеряли настолько много, что припадочный медик диву давался, долго бурчал про бесовщину и космическую пыль, но по правде радовался вместе со всеми: потерять сразу двоих друзей ему совсем не хотелось.       Тилль пришёл в себя уже через несколько дней — Лоренц рискнул сделать ему переливание кровью Рихарда. Его раны были намного глубже, шипы проткнули лёгкие в нескольких местах... чаще всего с таким не живут, и только единицы в силах выкарабкаться. Шолле всегда был такой — пробивной, живучий, и куда бы его не заносило — выбирался из любых передряг. На нём и заживало всё, как на собаке, а его крови уже через два дня хватало на переливание. Риск, правда, был: у Круспе первая группа, у Линдеманна, как назло, четвёртая — такой ни у кого больше не было, и резус у обоих отрицательный. Флаке даже прибалдел, такого он ещё не видел: у всех остальных фактор оказался положительный — деваться некуда, пришлось брать кровь Рихарда. Такое допускалось, но только в самых крайних случаях, тем более, Шолле не так давно переболел сам этой космической чумой... ай, ладно, не помрёт никто, и хрен с ним.       Слава ёжикам, всё прошло удачно. Лоренц тогда всех, даже вечно обеспокоенного Шная, кышнул из медотсека, заперся наглухо и долго-долго не выходил. Руки тряслись, из них всё валилось, нервы сдавали — он был совсем не готов к такой ответственности: от него зависели жизни людей, а практики у припадочного медика почти не было. Только знания, но разве их хватит?.. Флаке иногда задумывался — может, он тогда свихнулся, и всё, что было дальше, ему причудилось?       Но это, конечно, была неправда: никто не умер, Тилль уже через день после операции пришёл в чувства, а ещё спустя неделю вернулся к жизни Рихард. Линдеманн от него не отходил ни на шаг, волновался, что-то говорил тихонько, так, что даже Лоренц не слышал. А когда показатели пришли в норму, экраны приборов замигали зелёным цветом и Шолле должен был вот-вот проснуться, Флаке и вовсе оставил их наедине: он хорошо всё понимал. Эти двое здорово сдружились, а крепкая мужская дружба, она такая, да. Это вам не хухры-мухры и не слезливая голубоватая романтика с ароматом ванили и вазелина. Если вазелин вообще пахнет, конечно. А если нет... а хотя почему сразу нет, какой-то же должен? Может, туда что-то намешивают, и вот тогда...       — Привет, — хриплым, не окрепшим ещё голосом просипел Рихард, различив в размытых силуэтах перед собой очертания напарника и цвет любимых глаз.       Тилль ничего не ответил — он слишком долго ждал, переживал и так давно не слышал голос Шолле, что тут же бросился ему на шею. Жертва обожания тихо квакнула от таких телодвижений, но была только рада и совсем не против: он так боялся, что не успеет, что не сможет помочь, и теперь встретить любимого не на том свете казалось просто чудом.       — Риш, — тихо, несмело прошептал Линдеманн, — почему... ты это сделал?       Рихард догадался, о чём речь, но всё равно поражался непробиваемости напарника. А он так ничего и не понял?..       — Вообще... потому что я дебил, — Шолле попытался улыбнуться, но закашлялся на полуслове и ненадолго замолчал, переводя дыхание. — Не думал головой.       — А чем думал?       — Тем, что вот тут, — он потянулся к руке Тилля своей и положил его ладонь себе на грудь, правда, чуть правее, чем надо было.       Линдеманн вопросительно склонил голову набок:       — Лёгкими?       — Ой дурак... — вздохнул Круспе, легонько щёлкнув своего умника по носу, хотя совсем не сердился: это чудо в перьях напомнило ему маленькую потерянную собачку — такое только обнять и заплакать... Но руку он всё-таки подвинул левее. — Ты всё понял.       — Понял, — кивнул Тилль. — А если б головой?       — Если головой... — Рихард не на шутку задумался, настолько глубоко, что Линдеманн тихо прыснул в кулачок и получил бы за это по жопе, если бы кое-кто мог сейчас встать. — Да ничего бы не изменилось, — наконец решил он. — У тебя мама на Земле. А у неё давление, ты сам говорил, ей нельзя переживать... и Неле без тебя плохо. Она не сможет без отца.       — А твои родители без сына? — не унимался Тилль, невольно сжимая руку Шолле в своей, но тот нахмурился и отвёл взгляд:       — Они-то как раз смогут. У матушки есть мой брат, а отца я вообще не помню. Он без вести пропал, когда мне годика ещё не было. Так и не нашли.       Линдеманн не был уверен, что стоит говорить в такие моменты, но Рихард и сам не очень-то хотел об этом вспоминать и быстро перевёл тему:       — Слушай, а долго мне тут валяться? Что наш припадочный говорит? Есть прогресс?       — Говорит, что ты гуманоид и на опыты тебя надо, — усмехнулся Тилль, и Шолле драматично закатил глаза, тоже улыбаясь: это было вполне в духе Флаке. — Идёшь на поправку со страшной силой. Может, уже завтра разрешит тебя забрать отсюда.       — Ага, забрать, — насмешливо фыркнул Рихард, — ты на себя давно смотрел, горе луковое?       Он, конечно, по-доброму подшучивал, но Линдеманн грустно вздохнул, поникнув: он на самом деле на ногах с трудом держался, устал, разволновался, да и не заживало на нём всё так, как на Круспе — раны ещё затягивались... но зачем Рихарду об этом знать? Пусть о себе хоть немного подумает. Он и так натерпелся...       — Да ладно тебе, не сердись, я же не серьёзно, — немного растерялся Шолле, виновато улыбнувшись. Обижать и расстраивать эту печальную тучку он совсем не хотел.       Тилль тут же забавно округлил глаза и замотал головой:       — Ты что, я не потому! Я это... — он запнулся, подбирая слова, но всё же решился: — Риш... пообещай, пожалуйста, что будешь осторожен? И... и что не будешь меня больше так спасать?       Рихард уже хотел было согласиться, но, дослушав, сразу возразил:       — Ни за что. Буду. Обязательно.       — Ну хотя бы пока ты лечишься?.. — попытался найти компромисс Линдеманн, и Круспе бы в жизни не согласился, зная, что это самое “лечишься” может ой как затянуться. Но было кое-что, против чего он оказался совершенно безоружен: Тилль всегда делал такие глаза, большие и грустные, когда просил его, уставшего за день, пойти с ним в электроотсек вместо отдыха, ведь одному там как-то не по себе. И Шолле вёлся каждый раз — шёл, стоял там, засыпая, пока напарник рукожопничал, и уходил только вместе с ним. Ох уж этот взгляд кота в сапогах... когда-то он его точно доконает. Ещё и губки жалобно поджал, хитрюга...       — Ладно, — вздохнул Рихард, не слишком удачно делая вид, что соглашается с очень большой неохотой. Но Линдеманн гнул до конца свою линию:       — Обещаешь?       — Обещаю.       А если Шолле что-то обещал, это серьёзно.       На следующее же утро устроили плановое внеплановое собрание. Никто даже не сопротивлялся: все привыкли и смирились. Флаке по-прежнему не давал себе передохнуть — всё возился с Ландерсом в медотсеке. Пауль не приходил в себя с того дня, когда попытался напасть на Тилля, и все за него очень переживали, правда, каждый по-своему: Шнай волновался и места себе не находил, Лоренц крыл трёхэтажным матом, Рихард очень старался не хотеть прибить, Линдеманн запутался, а Олли многозначительно вздыхал. Случай был запущенный, вредная болячка крепко засела и глубоко въелась в организм — достать её было непросто, но Флаке смог и чертовски собой гордился. Правда, оставалось ещё вернуть Ландерса в чувства, и потому ни припадочного медика, ни желтозадого активиста на собрании не было.       — Ну и... теперь что? — Олли нервно постукивал пальцами по столу, неуютно ёрзая на месте. Каждый раз на таких собраниях кто-то непременно спрашивал что-то вроде “и что нам делать?”, и каждый раз ничем хорошим их дела не заканчивались.       Шнайдер красноречиво отмалчивался, Шолле безнадёжно погряз в глубоких раздумьях, а Тилль вообще о чём-то своём сидел втыкал и вдруг заговорил:       — Нельзя нам домой. Вернёмся — живьём закопают.       — Но за что? — изумился Кристоф.       — За то, что много знаем, — удручённо вздохнул Линдеманн. Он давно понял, что вернуться из экспедиции сразу на Землю не сможет, и ходил всё это время, как в воду опущенный. Когда Рихард как бы невзначай взял его за руку и легонько сжал, Тилль совсем не удивился и даже почти не смутился — он был почти уверен, что Круспе поддержит его во всём, и найти такого человека в самой заднице галактики казалось чем-то нереальным.       — Но откуда это... оно... взялось? — не понимал Шнай.       — Из космоса, — пожал плечами Линдеманн, мол, кто бы сомневался. — В семьдесят девятом с одной планеты вернулась группа учёных. Через год на том же корабле полетел другой отряд... ну, вы поняли, какой, — он отвёл взгляд, всё ещё сомневаясь, все ли знали о его прошлом. — Первая экспедиция где-то подцепила эту штуку, но никто не заразился. Вторая... плохо закончилась. Потом всё свернули, замяли, а из научного объекта сделали грузовую ракету. И сейчас...       — Мы попали на тот же корабль?! — ошеломлённо воскликнул Олли. Шнайдер аж на месте подпрыгнул, и даже Шолле с глазами, как блюдца, вопросительно глянул на своего благоверного, мол, что за хрень, любовь моя, ты чего молчал, как партизан? Тилль нервно улыбнулся (вышло не очень, но он всё-таки старался) и кивнул:       — Попали.       Рихард уже готов был переворачивать стол, но Олли вдруг многозначительно вздохнул, выдержал драматичную паузу и нервно кашлянул в кулак.       — Ни при чём тут ракета, — собравшись с духом, признался он. — В восьмидесятом умер не весь экипаж... ну, не сразу. Одного из заражённых убили на Земле. За то, что он... в общем, неважно.       Линдеманн хорошо понимал, что значило это “в общем, неважно”: тот человек убил десятерых, даже больше, и как только они вдвоём вернулись с экспедиции, его по-тихому убрали. Тилль так и не понял, как выжил тогда сам, но второй раз на такое чудо не надеялся.       — Это был твой знакомый? — попытался угадать Шнай, и Ридель удручённо усмехнулся: почти.       — Это был мой отец.       Кто стоял, тот упал. У бедного активиста-правозащитника челюсть отвисла до Юпитера, а Шолле поймал себя на мысли, что надо бы как-нибудь своего ненаглядного прижать к стенке и всё-всё разузнать, а не так вот, через палку. Хотя это такой Штирлиц, что попробуй выведи на чистую воду... ну ничего, он что-нибудь придумает.       — И ты... от него? — обрёл дар речи Кристоф.       — От него.       — А я от тебя, значит, — задумчиво протянул Рихард, недоброжелательно хмурясь, но сделал лицо попроще, отхватив от Тилля под столом спасительного пинка.       — И Пауль, — огорчённо вздохнул Шнай. Шолле сочувственно покачал головой. Кто о чём, а он о наболевшем. И сейчас ведь тоже сидел думал, как там Ландерс, переживал за него... хоть бы это было взаимно. Круспе вообще сводничеством не промышлял, но Кристофу он искренне и честно желал счастья — эти двое, конечно, земля и небо, но всё-таки сошлись. И Шолле в них верил: у них с Линдеманном всё было так же с самого начала. Что-что, а переживать друг за друга они умели на славу.       — Что решаем, девочки? — возник из ниоткуда Флаке, причём возник так громко и рядом, что подпрыгнул даже Тилль. Он услышал только конец их разговора, и звучало это так, будто подружки после студенческой вечеринки пытались разобраться, кто с кем куда и кому от кого теперь рожать. Момент с отцом припадочный медик, конечно, упустил, а то звучало бы очень и очень плохо. Но подъёбку благополучно пропустили мимо ушей — всех интересовал другой вопрос.       — Что с ним? — первым не выдержал Шнай.       Лоренц внезапно замолк, и это не предвещало ничего хорошего. Он медленно, почти театрально обвёл всех и каждого нечитаемым взглядом, снял очки и покачал головой:       — Я сделал всё, что мог... — он снова выдержал очень драматичную паузу, за которую в их рядах едва не стало на одного Кристофа меньше. — И поэтому с ним всё хорошо.       Будь на то воля Шная, кое-кто отправился бы в увлекательное путешествие по орбите без скафандра. Бороздил бы, мать его, просторы, херов интриган. У человека чуть сердце не крякнуло, а ему всё хиханьки да хаханьки. Изверг.       Впрочем, сердиться никто ни на кого долго не стал: если Ландерс уверенно шёл на поправку, у них были все шансы обойтись без потерь и остаться в живых. Плановое внеплановое собрание впервые за всё время закончилось на положительной, жизнерадостной ноте, и даже Тилль не так унывал, как раньше — Шолле его давно не видел таким умиротворённым. Но кое-что всё-таки не давало покоя: он ещё тогда, до саботажа систем, пытался поговорить с напарником, и что-то вечно им мешало. Как только за ними захлопнулась дверь каюты, Рихард решился — надо брать быка за рога, а то так и не успеет сказать самого главного.       Линдеманн охнул от неожиданности и издал забавный звук резиновой уточки, оказавшись прижатым к стенке без путей отступления. В комнате стало неожиданно жарко — он телом ощущал, как от градуса накала становилось слишком горячо, и мысли предательски путались.       — Слушай сюда, — почти прорычал Шолле, перехватив руки Тилля, чтобы точно не сбежал. Раньше им, правда, мешали все подряд, но чем черт не шутит, верно? — Знаешь, сколько я уже за тобой бегаю?       Линдеманн сознался искренне и честно:       — Не знаю.       — А знаешь, почему?       — Почему?..       Рихард беззлобно усмехнулся: он даже сердиться по-человечески не мог на этого гения мысли. Тилль был во много-много раз ответственнее самого Круспе, не лез на рожон лишний раз, продумывал всё наперёд, но оставался до того наивным, совсем как ребёнок, что и выбесить нормально не мог. Так, высаживал порой.       — Потому что я...       — Парни, подъём! — до странного радостно орали снаружи, неистово колотя в дверь (судя по звуку, с ноги). — Пауль очнулся!       — Да твою мать! — выругался Шолле, даже ногой топнув от досады. Они там сговорились, что ли?! Теперь-то понятно, кто там такой развесёлый — конечно, у Шани радость, Шане неймётся ей поделиться. Ещё бы хоть на пару минут позже... и часа ведь не прошло! Как он так быстро?..       Рихард уже хотел было развернуться и пойти кому-то срочно врезать, но не смог: Тилль притянул его за плечи обратно к себе и сам накрыл губы напарника своими. Их обоих отчего-то проняло волнительной дрожью, сердца зашлись необъяснимым трепетом, и совсем перехотелось думать о чём-то плохом — нежные взгляды и манящие горячие губы на своих отвадили все-все злые мысли. А может, ну его?       — М-м... а Пауль? — хитро улыбнулся Линдеманн. Он, конечно, первый начал, но... развлечься ведь никто не запрещал?       — Подождёт, — пробормотал Шолле, ни в какую не отпуская от себя напарника — теперь точно никуда не денется. — Тилль, я...       В дверь ещё раз мощно шарахнули, причём, похоже, собой. Снаружи раздался голос этого неугомонного и хронически неравнодушного:       — Ну вы где там?!       И пока кое-кто не наделал глупостей, Линдеманн обнял его крепко-крепко, нежно чмокнул в щёку и, улыбаясь, шепнул на ушко:       — Я тебя тоже.       Вечно у них всё как-то через одно место. Но... такое признание тоже считается, верно? Всё лучше, чем ничего... а Шнай у него ещё получит. Сейчас вот. Минут через пять... ну, может, десять. Обязательно.       Из каюты они выползли, наверное, через час, растрёпанные и страшно счастливые. Хорошо хоть Кристоф уже ушёл — вряд ли он обиделся, видать, от Ландерса не хотел отходить надолго. После всех совместных передряг и приключений игры в секретики казались ребячеством, но Рихард всё-таки был немного собственником — для него отношения были чем-то тонким, очень личным, и делать их достоянием общественности он не собирался. А Тилль... ему и так было о чём думать. Но в общем и целом он не возражал.       За работой день прошёл незаметно. Флаке опять что-то взорвал в медотсеке, Олли случайно заперся в чулане и битый час орал, пока его не выпустили, а Шолле несильно, но очень обидно вжикнуло током в электроотсеке. Линдеманн как бы его пожалел, только не очень убедительно — уж больно радовался, что не один он теперь такой рукожоп. К вечеру все дела позаканчивались, и ребята всё-таки решились зайти в медотсек: чувства, конечно, смешанные, но хотя бы заглянуть и поздороваться надо было. Тилля каждый раз дрожь пробирала, стоило вспомнить ту страшную ночь, когда чудовище с лицом их друга едва не отняло у него Рихарда.       Да, Пауль не виноват. Да, он был слаб и подавлен. Да, это всё из-за того, что в него вселилось, но... как это вдолбить себе в голову? Жуткий и беспощадный ИМП-80 — всего лишь сгусток зелёной слизи, что сейчас мирно плавал в контейнере у их медика. И откуда в такой штуковине столько жестокости?..       Шнай и Ландерс о чём-то мило шушукались, но мигом отпрянули друг от дружки, как только парни вошли. Детский сад. Повисла неприятная тишина: ни Тилль, ни Шолле не знали, что сказать, а Кристоф неуютно заёрзал на своём стульчике, готовясь в случае чего разнимать товарищей.       Выглядел Пауль неважно: осунулся весь, побледнел, и вид у него был совсем болезненный, а под глазами залегли тёмные круги. Он и сам был как не в своей тарелке — переживал, наверняка винил себя, волновался... Когда всё случилось, он почти не был ранен, и Флаке, озабоченный другими пострадавшими, оставил Ландерса отлёживаться под присмотром Шная. Да, он был заражён. Да, ему тоже нужна была помощь, но тогда это могло подождать. А потом, дней через десять, ему стало очень плохо. Кристоф, бедный, так испугался — чуть инфаркт не хватил человечка... Рихард и Тилль как раз тогда перебрались из медотсека к себе, и Лоренцу никто не мешал.       Эта зелёная дрянь, как оказалось, сидела себе спокойно внутри Ландерса, делала свои злобные дела, но потом, когда организм ослаб от истощения, начала погибать. Загибалась, сохла, и в какой-то момент решила, что пора по съёбам — вот ему и поплохело. Флаке тогда такого насмотрелся, что на всю жизнь неизгладимое впечатление осталось. Хорошо, что хоть главного активиста вовремя кышнул — тонкая душевная организация Шная уж точно не была к такому готова. А сгусток-то, похоже, крупнее стал, когда вылез... душу из Пауля высосал, что ли? Но это ладно, пугало другое: что же получается, у инопланетной жижи есть мозг? Нет, были догадки, что оно живое, но одно дело — ползучая биомасса, и совсем другое — разумное существо. Выйти бы ещё на контакт с этим разумом...       Впрочем, это всё заботы припадочного медика, а Шолле стоял перед дилеммой позаковыристее. С одной стороны, Ландерс сам виноват, что возжелал мести (причём за что — тоже вопрос) и по глупости подцепил болячку. С другой — он всё-таки потерял родителей. Давно, правда, но узнал-то сейчас! Рихард не мог и не хотел себя представлять на его месте, и всё-таки, если бы с Тиллем вдруг что-то случилось, он бы сам ещё и не так голову потерял. Может, и похлеще дел наворотил бы. И Шнай молодец — сидит, красавец, и смотрит такими большими печальными глазами, мол, не бейте его, он хороший...       — Ну как ты? — нехотя осведомился Круспе, чтобы не стоять истуканом. Пришли мириться — значит, нечего дуться.       Пауль до того обрадовался, что просиял на глазах и мигом расплылся в лучезарной улыбке:       — Лучше! Вообще намного лучше! Даже почти хорошо, только коленка болит, но это не считается, я просто с койки ёбнулся... это, кстати, тоже прикольная история! Мы с Шаней...       — Чай пили! — быстро перебил его Кристоф, как бы незаметно дав напарнику пинка.       Ландерс, правда, всю контору попалил своей физиономией — на ней ну слишком ярко выразилось осознание, прозрение и понимание. Уже с поправкой на конспирацию он продолжил:       — Пили чай, да. Вот мы пьём, пьём, и тут Шаня ка-ак...       — Пауль! — перешёл на ультразвук Шнайдер, и по его забавной смущённо мордашке парни окончательно сделали свои выводы, какой там был “чай” и как они его “пили”.       — Всё, всё, молчу, — пообещал Ландерс, для пущей убедительности сделав жест а-ля “рот на замке”. — А так вообще всё хорошо. Даже очень. Прям отлично. Спасибо, что пришли, правда, парни, спасибо огромное... — он снова улыбнулся. Натянуто, но, как ни странно, искренне: конечно, всё это была неправда.       Ничего у него не было “хорошо”, уж тем более не “отлично”. Тошнило ужасно, лёгкие спирало, сердце щемило и разрывалось от боли, никакие лекарства не помогали... но он был страшно виноват перед друзьями, особенно перед Тиллем. Шнай, конечно, утешал его — “это не ты, это всё вирус”, да только никакой это был не вирус. ИМП-80 — живое существо, разумный паразит, он проникал в организм человека, пускал корни и делал свои коварные дела, а при любой опасности вырывался наружу и подыскивал новую жертву. Потому и назвался так: “П” означало “паразит”, “М” — что-то умное и забавное. Ме... ми... мимикрянт? Мимикрун? Мимикрятор... что-то в этом роде. “80” — понятно, год, а вот что значило “И”, Пауль не помнил. Или не знал. Что-то, наверное, про иммунитет... да какая разница? Он поддался, он сглупил, он виноват. И нечего пенять на болячку.       — Мне... мне очень жаль, — тихонько вздохнул Ландерс, чувствуя, что пауза затянулась. Извиниться он всё-таки должен был. — Тилль, я правда не хотел, и...       — Вы оглохли, мать вашу?! — из ниоткуда возник в дверном проёме запыхавшийся Лоренц. Вид у него был не ахти — как из дурдома сбежал: глаза по пять копеек, очки набекрень, а на голове вообще взрыв на макаронной фабрике. — Разбегайтесь, долбоящеры! В нас метеоритом ёбнуло!       Шнай уже собирался спросить, как это, собственно, “ёбнуло”, но вдруг замер и переменился в лице: это же он должен был отстреливать метеориты! Когда что-то такое приближалось, на его планшет приходил сигнал, он бросал все свои дела и пулей летел в оружейный отсек. Так сложилось, что Кристоф был среди всех самый ответственный (даже Флаке часто забивал на работу, если был не в духе), но почти сутки он не отходил от Пауля и напрочь забыл о работе. Вот и результат — уведомление кое-кто успешно проворонил, и как только припадочный медик скрылся в коридоре, раздались аварийные сирены, лампы загорелись красным, а на мини-картах у всех замигали сразу оба двигателя.       Метеорит оказался внушительным, размером с человека (причём с Олли) — он летел куда-то мимо них, но по технике безопасности должен был быть уничтожен, и не просто так. На корабле была гравитация, а значит, и какое-никакое магнитное поле. Это чудо техники могло пустить под откос траектории полёта чего угодно, что оно, собственно, и сделало. Космический камушек-переросток нёсся себе по прямой, но дальше описал конкретный крюк и врезался в ракету. Пробил он только верхний двигатель, но повредился весь механизм, так что накрылся и нижний — он-то был рассчитан на аварийный отказ системы, а не на такое вот здрасьте.       Тут до всех наконец дошло: если в корабле остался такой огромный пробой, то тепло с него стремительно улетучивалось, и надо было срочно искать шлемы, а то замёрзнут все к чертям. Ребята рванули кто куда: одни в каюты, другие на склад, третьи куда занесёт. Даже Пауль подорвался с койки — больной, не больной, а сдохнуть не хотелось! Маленький отряд носился туда-сюда, как ужаленный, и в итоге собрался в столовой, хоть Флаке и сказал разбегаться по углам.       — Мы все умрём?! — панически засуетился Шнай, как только Лоренц присоединился к остальным.       — Да это ладно, — небрежно отмахнулся припадочный медик, — мы с курса сошли, вот что хреново!       — А... а дырка?       — Дырка в жопе, а это — отверстие! — справедливо возмутился он, но, подумав, покачал головой: — Нет дырки. Оно в стене застряло.       — Как... застряло?       — Как ты в развитии на стадии амёбы, — пробубнил себе под нос Флаке, но совсем тихо и неразборчиво: боевой потенциал злобного Пауля он хорошо знал и на себе испытывать не собирался. — Говорю же, в стене... да вашу мать, навигация сбилась, алло! Двигателям хана, машин капут, нас уносит!       Тут догнал суть проблемы и начал задавать не самые умные вопросы уже Тилль:       — Мы... улетаем?       — Тут такая штука, у нас на пути одна планета... — Лоренц озадаченно вздохнул. Хотелось задумчиво почесать затылок или хотя бы поправить очки, но руки были заняты планшетом, а голова — нецензурщиной. — У неё магнитное поле — будь здоров... и несёт нас прямо туда, так что технически мы ещё летим, но по факту — падаем.       И после этих слов бесстрашных астронавтов наконец накрыло осознанием безысходности ситуации. Из-за метеорита корабль толкало боком с небольшой, но стабильной скоростью. Где-то через полчаса они войдут в атмосферу той планеты и начнут падать, а там одному космосу известно, выживут или нет.       Паника захлестнула с головой всех. Кроме Рихарда. Он тоже боялся, само собой, но... раз они столько всего прошли и до сих пор живы, может, это не случайно? Может, какие-то непостижимые силы вселенной очень хотели, чтобы ребята выжили? А если нет... тогда и вовсе нечего паниковать. Эти минуты, последние или нет, стоит прожить так, как они хотели бы провести всю жизнь. И откуда в нём вся эта философская дребедень...       К тому времени, как всеобщая истерика поутихла, расстояние до планеты сократилось в два раза, и её можно было хорошо рассмотреть из коммотсека. Под густыми белыми облаками едва виднелась пурпурная кора — ничего необычного, казалось бы, но вот что самое странное: у этой космической магнитной шняги словно кто-то выгрыз сердцевину! Форма планеты напоминала полумесяц, а внутри можно было разглядеть мантию и ядро. Лоренц прикинул их траекторию — повезло, упадут на поверхность, не в лаву... но как их вообще занесло сюда? Они должны были мирно витать в районе орбиты, а оказались чёрт-те где без связи и навигации. То-то Землю давно никто в иллюминаторах не видел...       Когда у маленького отряда осталось от силы минут десять, Флаке психанул, обматерил всех и строго-настрого велел разбежаться по северной части корабля, сгруппироваться и ждать чуда. Планета небольшая, какие-то шансы у них были, но это же всё так неточно! А если там скалы? А если неудачно врежутся?.. Никто не мог точно сказать, что будет, хоть и хотелось верить в лучшее. Этим Шолле и занялся: Лоренц свинтил к себе в медотсек, Олли метался туда-сюда и свернулся в итоге на полу посреди коридора в позе эмбриона; Пауль и Шнай залегли в оружейном, а Круспе по-тихому уволок напарника в закрытый коридор, что вёл к их каютам, усадил его на пол и сам сел рядом.       — Мы падаем, — тихонько вздохнул Тилль, понурив голову. Он так старался не думать о плохом, так старался... Рихарду ведь тоже было непросто. Нельзя вечно одному страдать! И так стыдно, то и дело его успокаивают...       — Падаем, — кивнул Шолле, но говорил он уверенно, спокойно: ему совсем не было страшно. Легонько коснувшись лица Линдеманна, он поднял его на себя и заглянул в изумрудные галактики — те смотрели с таким доверием и робкой надеждой, что аж дыхание перехватывало, а сердце тоскливо щемило. Ну почему он не мог ничего сделать? Почему не мог защитить его, как в тот раз?..       Но Тилль и так всё-всё понимал — улыбался Рихарду, как только он умел, одними глазами, и почти не боялся. Вдруг он вспомнил что-то, может, немного глупое, зато невероятно важное:       — Риш, а ты знаешь, как спят выдры?       — Выдры? — Шолле удивлённо вскинул брови, но в его взгляде загорелась озорная искорка, и Линдеманн невольно заулыбался.       — Выдры. Их уносит течением, и они держатся за лапки... иначе они бы уплыли в разные стороны.       — За лапки? — усмехнулся Круспе. Он взял ладонь напарника в свою, не отрывая глаз, и переплёл их пальцы. — Вот так?       Тилль расплылся в нежной улыбке, и Рихард про себя подумал, что этой печальной тучке стоит улыбаться почаще: у его глаз собирались едва заметные морщинки, а милые ямочки на щеках напоминали о тёплых вечерах на Земле и об осеннем солнце.       — Почти... — Линдеманн мягким жестом взял Шолле под руку и снова соединил их ладони. — Вот так надёжнее, да?       — Да... теперь нас не унесёт?       — Не должно, — беспечно пожал плечами Тилль, и Рихард почему-то поверил ему, ни на секунду не сомневаясь. Он легонько сжал его пальцы в своих и тихо спросил:       — Тебе не страшно?       — У меня не очень умный мозг, Риш, — Линдеманн нервно усмехнулся, словно извинялся за что-то, — и его несложно убедить, что мы сейчас в безопасности. Вот будь у меня чуточку грустнее с воображением, я уже давно сошёл бы с ума.       Шолле нахмурился:       — Ты же не глупый.       — Зато наивный. Иногда это даже хуже, — по-детски невинно улыбнулся Тилль, мягко сжимая Круспе за руку и и всем богам молясь, чтобы тот не спрашивал больше ничего. Его сумасбродная непосредственность часто помогала убежать от реальности, но только не тогда, когда эта самая реальность смотрела своими голубыми глазами прямо в душу, вкрадчиво так, и читала как открытую книгу. — Ну что, пора спать?       — Пора...       Рихард развернулся лицом к стене, вытянул ноги вперёд и лёг на спину: если их сильно отбросит от удара, будет обидно, пережив столкновение, помереть на месте от расшиба тыковки. Тилль подумал ещё разок о чём-то несерьёзном и улёгся рядом, всё так же держась под руки и сплетя пальцы с Шолле.       — Спокойной ночи?.. — нет, он совсем не был уверен, что они справятся.       Вот и всё — корабль падал, это чувствовалось: собственное тело казалось почти невесомым, как на лифте во время спуска. Снова липкой тенью накатил страх неизбежного, и Линдеманн старался, как мог, но тщетно — он видел перед собой призраки прошлого, видел, как Неле плакала и звала его, как мать схватилась за сердце, седея на глазах... а ведь она не хотела его отпускать. Это Тилль её уговорил, заверил, что всё будет хорошо, что он обязательно вернётся... а дочь? Он как наяву слышал её голос, видел свою девочку, её заплаканные глазки — малышка будет ждать его, выходить на крыльцо каждый вечер и, наверное, прижимать к сердцу плюшевого мишку — подарок отца. Неле очень его любила... и даже когда их всех найдут мёртвыми в обломках корабля, она не поверит — нет, папа вернётся, он же обещал! Чёрт возьми, он должен, обязан был верить — ради них, ради родных, ради Рихарда...       Но Шолле всё так же улыбался — он больше не боялся, только смотрел украдкой на Тилля, чувствовал, как у него бешено колотится сердце, и крепче сжимал за руку. У него тоже была семья, да и знакомых много, только какое им дело? Мать расстроится, да, будет убиваться, может, даже поплачет по нему... но у неё всё ещё был его брат — самый умный, самый хороший, самый прилежный. Это он, Рихард, не удался. В отца пошёл. А у мамочки останется своя отдушина, целая и невредимая — не то, что младший сын, разгильдяй и обормот. Нет, она не пропадёт без него, а братец и подавно. И так уж вышло, что все те, кого Круспе мог назвать друзьями, кто вспоминал бы о нём что-то хорошее и светлое после смерти, были на этом же злополучном корабле...       “А что, если всю эту космическую красоту он сможет увидеть сам — не на снимке и даже не через какой-то там навороченный телескоп, а вот так, вживую, как видят астронавты? Это же с ума сойти как красиво должно быть! А что, если...”       Всё началось, как любая другая его авантюра — с простого “что, если?”, и чем бы она ни закончилась... ах, нет, всё-таки Шолле ни о чём не жалел. Ни на секунду. И он пошёл бы на это снова, снова и снова, пускай это будет верная смерть, пускай у их маленького отряда совсем не будет шансов — пустяки. Такая любовь, как та, что обрёл Рихард, стоила любых рисков — она была одна на всю жизнь, да и то везло не каждому. Она стоила всего. Ради неё... Шолле готов был исчезнуть навсегда.       — Спокойной ночи... — и всё-таки неправильно это было. — Я тебя люблю.       Вот так. Теперь он будет спокоен, когда наконец-то произнёс это вслух. Тилль всё и так знал, конечно, знал, но уж сейчас ничто не помешает им. А другого такого шанса могло не выпасть.       — И я тебя люблю.       Вдали слышен был свист и вой урагана. Отдалённый треск и глухой рокот. Ещё мгновение, последний рёв сирены, нарастающий шум... удар, грохот, мгновенная вспышка боли — и в один миг всё растворилось в темноте.       “Теперь нас не унесёт?..”