When I close my eyes and I try to sleep
The weight of the world falls down on me.
It's all a part of my nightmare...
Hollywood Undead – Nightmare
***
L интересовался сверхъестественным вот уже второй год. Нет, он не нашёл себе новое хобби – на это не хватило бы ни времени, ни сил – всего лишь расследовал дела, в которых наниматели видели что-то мистическое. Сначала хватался за всё подряд, от дома со странными звуками, в котором умер человек, до таинственного исчезновения дюжины подростков в городе каждое лето. Когда все дела оказались пустышками, стал намного разборчивее. Ну и конечно, в этих делах он никогда не использовал имя L. Когда он приходил на место преступления и осторожно прикасался длинными бледными пальцами ко всем поверхностям, прислоняя к ним ухо, люди не могли не отмечать, что и сам он похож на какую-то мистическую тварь. Некоторые выражали эту мысль вслух, у прочих L это считывал по тону голоса, жестам рук или выражению лица. Ему льстила такая оценка, хотя он её не добивался, цель была в другом. Казалось, чтобы найти какую-нибудь мистику, нужно самому быть чем-то сверхъестественным. Вот только он всегда оказывался единственным странным существом в том месте, где находился. Люди прикрывали мистикой обычные незаконные делишки. Иногда это срабатывало потому, что жертва была не в себе, в других случаях преступление обставляли так, что заподозрить в нём человеческую руку разум обывателя не мог. Это походило на неверие в то, что египетские пирамиды сотворили люди. Смешные суждения, но после десятка повторений начинают раздражать. Казалось, люди недостойны настоящей мистики, раз относятся к ней с таким неуважением. L понял бы, если сверхъестественное использовали бы как орудие в совершении преступления, но прятаться за ним, как за ширмой, пока оно на самом деле не существует, – это обычный обман, чаще всего не стоящий такого ума, каким он обладал. L не любил, когда ему лгали, хотя сам целиком состоял из лжи. Если бы у него спросили, что он желает найти, он бы не смог точно ответить. Какое-нибудь существо или явление, которое всё объяснит. Даст ответ на загадку, что единственная осталась в его списке задач – настоящих задач, а не тоскливых теперь обязанностей. L готов стать лингвистом и пытаться найти общий язык с существом, с помощью чего бы оно ни говорило. L готов стать физиком или химиком, если это потребуется для толкования явления. Сколько бы лет ни понадобилось, двигаться вперёд даже вне сферы его деятельности было бы прекрасно. Но дело проходило за делом, а L всё так же оставался на месте, никакого прогресса. С чего бы вообще Всемирному детективу, самому логичному уму на свете, верить в такие вещи? Неужели в науке нет ответов на все его вопросы? А если нет, то к чему забивать ими голову? Ответа действительно никто не давал. Ответ был необходим как единственное, что представляет ценность. L не мог сказать, что он верит в мистику – во всю мистику, что подсовывали ему под нос. Но существование в мире того, что никак не объясняется наукой, было неоспоримо. Будь L чуть более всё равно, он сказал бы, что наука ещё не открыла подобное и пока не смогла объяснить, но когда-нибудь найдёт ответ. Но ему не было всё равно, потому что ответ нужен сейчас. Он вряд ли проживёт так долго, чтобы застать научное объяснение. Ответ сам по себе казался не точкой в конце предложения, но началом луча. Он покажет, куда двигаться дальше и в чëм его настоящая цель. Ответ даст смысл, который L потерял после гибели врага. Неудивительно, что простой так его угнетает.***
В номер он практически влетает, включив по дороге свет. Массивных кресел тут хватило бы человек на пять, так что одно он занимает пальто и шарфом – и то, и другое в снегу. Ноябрь никогда не был к нему дружелюбным. Стряхнув снег с волос, L сбрасывает в угол кроссовки и разминает подмëрзшие пальцы. Лимузин у него забрали после парковки в неположенном месте (за год с лишним так и не запомнил знаки – правила дорожной игры казались ещё менее важными, чем опостылевшая работа), так что до номера прошёлся пешком. Колючий воздух сделал его раздражительным, хотя человека со стороны, наверное, улыбка сбила бы с толку. – Чëртова зима, – почти хрипит он и несётся дальше ставить себе чай. Надо в ближайшее время перебраться поближе к экватору. У южных жителей не всегда хватало средств заплатить ему по счетам (просто надо знать где искать), но преступлений разного уровня сложности везде предостаточно. В одном он зиме благодарен – если руки дрожат, то точно от холода. Газ на кухне прекрасно включается самостоятельно, но L сегодня предпочитает спички. Обычно короткий процесс их зажигания его успокаивает, но в этот раз что-то идёт не так, и несколько обгорелых палочек остаётся на полу. Они похожи на маленьких мертвецов с этими сожжëнными головами – это забавно и печально одновременно. После секундного раздумья L выбирает посмеяться. Получается плохо, как будто ему правда весело без вечного горького привкуса. Рука не поднимается убрать спички с пола, и он спешит исчезнуть с кухни, оставив чайник наслаждаться теплом пламени. Кресла так и манят забраться в одно из них, но L в курсе, что чай он тогда себе не сделает. Поэтому ходит из угла в угол по большой комнате, поднимая глаза то к люстре, то к картинам на стене. Есть что-то звериное в этой ходьбе, в этих диких взглядах – так тигры ходят по клетке в цирке или зоопарке. "Почему тут так много мебели? Ещë и ковры, растения... Тесно, – шумно вдыхает он, словно ему не хватает воздуха (ему хватает, оттого вдох выходит фальшивым, как звук мимо нот). – Я бы обставил всё по-другому". Ходить зигзагами ему не нравится, а двигать мебель не хочется, так что L решает осмотреть другие комнаты. Дëргает дверь в дальнем конце гостиной, но она открывается внутрь. Толкает с трудом и слышит громкий надрывный скрип. Замирает. – Почему не смазывают грëбанные дверные петли?! – громко ругается, обернувшись обратно в большую комнату. Кажется, что от крика дрожат окна, но скорее всего, дело в ветре. Голос глушит надвигающийся шторм, но ненадолго – тишина начинает давить. L сжимает и разжимает кулаки, хочет выкрикнуть что-то ещё, но голос больше не слушается. Взгляд мечется по стенам. Как будто над головой зависло что-то огромное, тëмное, и поднимать туда глаза не хочется. Кажется, что если опасность проигнорировать, она его не коснëтся. "Это просто тяжесть, там ничего нет", – пытается он напомнить себе, но эти слова редко срабатывают. У него нет галлюцинаций – если посмотреть, он действительно ничего не увидит. Но заставить себя посмотреть сейчас сложнее всего на свете. Тогда L поднимает плечи, прежде чем обернуться обратно к двери. Он настороженно следит за темнотой, чуть опустив голову, а затем всё же заходит в комнату и включает свет. Первым на глаза попадается большое зеркало в полный рост. Он выглядит в нём таким испуганным, что сначала даже не узнаёт себя. Нет, вот тонкий нос, бесцветные губы, серая кайма глаз, всё то же, что и всегда. L несколько раз глубоко вдыхает, приходя в чувство. "Уже лучше", – шепчет внутренний голос, снова заставляя замереть. Звук и правда звучит естественно, потому что создан бездумно. L повторяет его, вдыхая ещё несколько раз, на нетвëрдых ногах подступая к зеркалу. С кухни доносится очень слабый свист. Лицо в зеркале до тошноты симметричное, подбородок длинноват, черты сглажены частым питанием и вчерашним долгим сном, опять отросшие тонкие брови сведены к переносице. Свист нарастает, будто плывя всё ближе к его ушам. L, Всемирный детектив, только что раскрывший громкое преступление в США и переехавший пока в Канаду отдохнуть. L, который, когда-то победив, проиграл. Знал бы он тогда, что настолько будет зол и несчастен. Свист оглушает. Отражение искажает отчаянная гримаса, и дрожащие кулаки бьют стекло, один раз, второй, третий. Зеркало оказывается хрупким – он едва успевает увидеть сквозь пелену гнева своё лицо всё в трещинах, прежде чем большие осколки осыпаются на пол, взрываясь там дождём мелких. Слышит невнятные звуки, не сразу понимая, что это он их издаёт – вероятно, всё ещё пытаясь закричать или заплакать. Ничего не получается. – Что случилось? Резко оборачивается на изумлëнный голос – в дверном проёме стоит Роджер, брови подняты, руки безвольно опущены. Чайник на кухне всё ещё заливается. L наконец находит свой голос. – Не подходи! – кричит он, чувствуя, как жжëт глаза и клокочет внутри. – Я сам! Он опускается на пол, и окровавленными руками начинает собирать осколки. Снова что-то застилает глаза – на этот раз не гнев, а вымученные горячие слëзы. – Я сам, – продолжает бормотать он, утирая влагу с щёк. – Я сам... Сам...***
– Как ты нашёл меня? L зубами затягивает последний узел на забинтованной левой руке, пока Роджер занимается правой. Голос L хрипит ещё сильнее – кричал он действительно громко. – Твои преемники очень умные, – отвечает Роджер. – А твою систему безопасности надо улучшить. – Я же сказал, не трогайте их. – Ты два месяца не выходил на связь. Мы беспокоились. – Хочешь сказать, ты беспокоился. – Нет, – Роджер отпускает его руку, и в его взгляд возвращается беспомощность. – Мальчик всё время спрашивает о тебе. Какой мальчик, уточнять не нужно. – Я же сказал, сам позвоню, – огрызается L, не поднимая взгляда от рук. – Он узнал, что ты связываешься со мной хотя бы раз в месяц. Детектив обречëнно вздыхает. – Ничему не учишься, да? Это уже третий раз, когда ты сдаёшь преемникам важную информацию. Удивлён, как Ватари тебя ещё не уволил. – Кстати, о преемниках, – Роджер убедился, что L ничего не угрожает, и его тон голоса выровнялся. – Мы выяснили, что в отрыве друг от друга они плохо справляются с такими задачами, как взлом твоей системы безопасности. – Потому что это не их задача. – Но работать вместе они тоже не могут, – с нажимом продолжает Роджер. – Так что мы дали им посоревноваться друг с другом, как на обычных занятиях. Их результаты и вывели меня на тебя. L с трудом обхватывает маленькую чашку, осторожно поднимает её и пытается отпить. Чай горячий, но не жжёт язык. Греет. – Больше так не делай. – Внутренние части ладоней не задеты, это главное, – игнорирует приказ Роджер и склоняется над большим пакетом у кресла. – Я привёз тебе сладости из Англии... – Вкус детства? – кривится L. – Спасибо, не нуждаюсь. Он осушает чашку, на мгновение задерживает чай во рту и глотает. Звуки выходят почти мерзкие, и Роджер хмурится. Ну да, это Ватари привык к некультурности L. На столе уже маленькая башня контейнеров со сконами, баттенбергами, пудингами, баноффи, паркинами и другими десертами, даже чувствуется сладких запах. – Ты ведь не поэтому приехал, правда? Всемирный детектив был особенным для обоих стариков во главе Дома Вамми, но заботливый Роджер? Смехотворно. Он позаботился о нём только один раз, и L не мог сказать, что благодарен ему за это. – Мы поссорились с Ватари, – начинает Роджер. – Он так и не смирился и хочет заменить тебя. Жалеет, что послушал меня тогда. Я понятия не имею, что он предпримет, хотел тебя предупредить. – Что он сделает, пошлёт киллеров? – смеётся L. – Ватари и сам неплохой снайпер. – Сначала пусть найдёт меня, – опасения Роджера не столько веселят детектива, сколько успокаивают. Гораздо привычнее убеждаться в том, что старик Вамми его ненавидит, чем бороться с неясными давними страхами своей головы. К тому же, Ватари не способен на убийство. – У детей уже получилось один раз, – резонно замечает Роджер. L наконец смотрит прямо ему в глаза. Кажется, с последней встречи морщин на унылом лице прибавилось, а вот размеры лысины не изменились. Как всегда подумалось, что очки он носит лишь потому, что без них выглядит особенно жалким. – Не пускай его к ним, – приказывает L. – Это не так просто. – Ты директор приюта для одарëнных детей, Роджер, должна же быть в твоей старой голове хоть одна идея – найди её, пожалуйста. Роджер не может вынести его взгляд и снимает очки, чтобы протереть глаза. L же думает, не позвонить ли Мелло и не сказать ли, что стоит опасаться Ватари. Но тогда придётся рассказывать, почему главный помощник L, когда-то разглядевший в нём ум и принявший в Дом Вамми, теперь ненавидит его и способен, по мнению Роджера, манипулировать детьми ради его сокрушения. – Бейонд Бëздей, которого я знаю, не мог сидеть на стуле, не поменяв позу дважды за пять минут, уплетал джем за обе щëки и складывал числа в одну цифру до бесконечности, но преступником, убийцей он никогда не был! – Это вы его таким сделали! Детектив жмурится, опуская голову. Старик Вамми в тот день впервые в жизни сорвался на крик. L не помнил, что ещё наговорил ему. Отрывки, которые помнил, льдинками града царапали сердце так, что становилось ясно – целое воспоминание убило бы. В любом случае примирение теперь было невозможным, развязка дела в Лос-Анджелесе разлучила L и Ватари навсегда. И если в первые годы старик стремился забыть о его существовании, выращивая себе нового любимчика, то теперь, похоже, его цель изменилась. Ну или Роджер просто паникует. Тот случай подкосил всех троих, и хотя Роджер казался наименее пострадавшим (и наиболее виноватым в глазах L), рассуждать здраво теперь они с Ватари не могли в равной степени. Детектив не боялся, что ему причинят вред – в конце концов, эти двое сами вложили в его руки всё, чтобы этого избежать, – но дети... Это не их война. Пусть он и втянул их на свою дорогу. – Ты знаешь, при каких условиях они не справляются с задачей, – цепляется L за рассказ Роджера. – Так воссоздай эти условия и покажи Ватари, что дети ещё не готовы. Он не сможет использовать неисправное орудие. Меня некем заменить сейчас – донеси до него эту мысль. – Ох, я знал, ты что-нибудь придумаешь. Облегчение вырывается из Роджера невидимым облаком. L с радостью посмотрел бы, как из этого человечка таким же образом вылетает душа. – Если вопрос решён, то тебе пора, Роджер. – Тебе точно не нужна помощь? В стёклах очков читается "нужна, очень нужна, ты не справишься один, могу ли я стать твоим новым Ватари?" L кисло на языке от этой весьма неожиданной преданности. Хорошо хоть подобные предложения не высказываются вслух. С другой стороны, говорить "нет" после той сцены, которую застал Роджер, было бы откровенным враньём, подобным удару кирпичом по лицу. L не терпел его в отличие от лжи, тонким лезвием проникающей под рёбра. – Не твоя. Вопрос "Но тогда чья же?" тоже остаётся невысказанным.***
Неделю спустя L наслаждается одиночеством в Мексике и, пока на фоне что-то бормочет телевизор, где открыт специально подключенный за дополнительную плату японский канал, вставляет слова в итальянские предложения. Учебники везли из США несколько дней. Дела вынуждают его путешествовать (иногда, как в этот раз, не только дела), и учить языки в перерывах выходит весьма неплохо. Вот это, наверное, можно назвать его хобби. Хотя выполняется оно механически, похоже на процесс жевания новой конфеты. Еду вряд ли кто-нибудь назвал бы своим занятием для досуга, пусть даже она помогает быстрее соображать. Сладости, привезённые Роджером, L любезно вручил сотрудникам канадского отеля, не забывая приправить подарок скромной улыбкой. Такие случайные люди обычно его любили – немногословен, вежлив, ненавязчив, богат. Для большего эффекта стоило натянуть на себя рубашку, брюки, ботинки и уложить волосы. Маскировка необходима, если работаешь без посредников. L успел мельком взглянуть на то, что подсунул ему старик, и среди прочего обнаружил неуместную среди традиционных британских десертов баночку клубничного джема. Наверняка попала по недосмотру и предназначалась детям, а не ему, но губы L сами сжались в тонкую полосу, стоило ему увидеть знакомую этикетку. Было трудно улыбаться, держа потом баночку в руках, но он справился. Терпеть не может этот джем вот уже второй год. Заполнив десятую страницу упражнений, детектив выпускает карандаш и тетрадь из забинтованных рук и решает, что как раз время что-нибудь съесть. Эта ночь так тепла и хороша, что не верится в существование канадского вечера и мокрого снега. Правда, чем дальше от настоящей темноты, тем меньше мистики ему предлагают расследовать. Надо как можно скорее вернуться к работе, самовольный отпуск кончается. Достав с полки рахат-лукум, он отправляет первый кубик в рот и делает звук на телевизоре погромче. В Японии как раз начинаются послеобеденные новости – L живо представляет, как собираются у экранов домохозяйки и их дети. Этот язык он выучил одним из первых – один из предков L, судя по сохранившимся данным, как раз был японцем. – Преступник, убивший вчера шесть человек на торговой улице района Синдзюку, забаррикадировался в детском саду, взяв в заложники восемь детей и воспитательницу... – тревожно тараторит ведущий. "Один? – вяло думает L. – Одному сложнее контролировать всех... Хотя тут девять человек всего, ещё и дети, вряд ли кто-то сбежит". Периодически детектив пытается угадать развитие событий в преступлении, происходящем на его глазах. Вот и сегодня он прикидывает, что штурм не понадобится, достаточно долгого диалога с опытным специалистом по переговорам. С усмешкой думает, что сам бы не смог. Хотя если бы это было нужно для истинной цели, обязательно попробовал бы. Фотографию злоумышленника выводят на экран. L читает имя – Куро Отохарада. Обычный на вид неприятный мужчина, усталый, с тусклым взглядом из-под нависших век. L чувствует себя почти таким же унылым, когда занят очередным очень скучным делом с большим вознаграждением. Он успевает съесть ещё пару кубиков рахат-лукума, прежде чем его предсказание не сбывается. Заложники выбегают из детского сада, а полицейские врываются внутрь, пока ведущие гадают, что случилось. Стражи порядка вскоре возвращаются, но без преступника, и его фотографию снова выводят на экран. Посыпка попадает не в то горло, и L давится, кашляет, стараясь вернуть дыхание, чтобы затем услышать, что говорит ведущий. – Только что поступила новая информация! Куро Отохарада скончался! Преступник мёртв! Полиция утверждает о своей непричастности, никто не стрелял. Заложники свидетельствуют: "Преступник вдруг упал"... "Что?!" Кажется, L в первый раз не угадывает в этой игре верный ответ. В глазах слëзы, и хотя он снова может дышать, осталось мерзкое чувство, что в горле что-то липнет к стенке и раздражает кожу. Залезть бы длинными пальцами и достать, да слишком глубоко. Сейчас он может лишь утереть влагу с лица. Пожалуй, эта сладость тоже не для него. Придя в себя, детектив возвращается мыслями к репортажу. Со стороны кажется чудом, что преступник так вовремя погиб, но мало ли что случилось на самом деле, что сломало его изнутри. Так, например, и сам L сейчас мог насмерть подавиться. (Эта мысль заставляет его усмехнуться.) И всё же произошедшее не даёт детективу сосредоточиться на другом. Если бы у него спросили, в чëм дело, L бы ответил, поморщившись, что его беспокоит детективное чутьё. То самое, что не позволяет спать, пока дело не завершено, заставляя шестерëнки мозга крутиться, даже если хочется взять передышку. Это не совсем интуиция, скорее натренированный механизм, идущий по рельсам без возможности затормозить. Правда, сейчас всё больше напоминает сон, потому что никакого дела нет. Никто не просил его смотреть новости сегодня, никто не давал решать загадку. Но L всё равно увидел в воде даже не крючок – леску, за которую можно зацепиться, чтобы что-то вытащить. Или чтобы кто-то вытащил его самого. Он заливает ананасовым соком раздражëнное горло. Странное чувство, что всё пошло не так, похоже на это раздражение. Тоже хочется ощупать его пальцами, чтобы убедиться, что оно реально, и отбросить подальше. Это всё ещё сон, скорее кошмарный – из тех, где выпадают зубы и ломаются кости. Из тех, где умираешь, но до конца так и не осознаëшь это, пока не проснëшься. В конце концов L решает, что отдохнул недостаточно и брать новое дело из бесконечного списка, ждущего его вердикта, рановато. Мир не перевернётся, если Всемирный детектив исчезнет ещё на пару недель. А вот если он сойдёт с ума, то миру не поздоровится. Экран телевизора гаснет, от приятного настроения не остаётся и следа, и L отправляется спать, надеясь, что завтра солнце вновь успокоит его. Через день, когда он наконец просыпается, рекордное количество преступников по всему земному шару умирает от сердечного приступа. Если бы у него спросили, L нервно рассмеялся бы, заявив, что это судьба. Но его как всегда никто не спрашивал.