⊱ ━━━━.⋅❈⋅.━━━━⊰
Зверь перед ним упал. Смерть небесного испытания была громким звуком, который усиливался эхом окружавшей его пустоты. Кости хрустели под тяжестью его меча, осыпаясь на землю, как гора, раскачивающаяся и распадающаяся на куски. Зверь был мертв, и Му Цин победил. Это была долгая битва под палящим солнцем пустыни. Песок покрыл его раны и трещины в серебряной броне, но не коснулся тонкой длины его меча. Это было испытание, не похожее ни на какое другое, и Му Цин почувствовал, как оно эхом проникает в его кости. Перед ним был убитый и разрубленный на куски мертвый зверь. Испытание сияло трещинами на твердых костях, чудовища, созданного из снов демонов и горьких молитв смертных. Это были молитвы, которые Му Цин слышал ежедневно, шепот мести и желание пролитой крови сотни жалких врагов. Когда-то давно, когда он чувствовал только острую боль в холодных плечах, Му Цин имел похожую ненависть. Он и сам хотел молиться темными, бессонными ночами, когда лежал под клеймом позора. Но никогда этого так и не сделал, останавливая мысли горьким рычанием и стиснутыми пальцами. Он не стал бы воплощать эти молитвы в жизнь, хотя он так много раз хотел. Такие желания делали зверей похожих на того, что был мертв перед ним, и Му Цин сломал бы свой собственный клинок, прежде чем вознести подобную молитву. Широкие глаза оставались остекленевшими от смерти, а острые клыки блестели на закате и стали ярко-багровыми от крови. Зверь выглядел ужасающе, как-будто был одной из демонических фантазией. Это подходило для небесного испытания Богу Войны. Его кровь украшала мертвого монстра, и его меч врезался в кожу и мясо. Но Му Цин ушел беззаботно, смахивая кровь со своего клинка при каждом хромом шаге по песку. Дорогу перед ним забрызгали красные пятна, но он продолжал идти, выпрямив спину с бушевавшей гордостью. Вторая небесная кара пришла и прошла, превратившись в смерть под его мечом. Сила бурлит по его венам, беспокойная и усталая, как и его сердце. В жаре пустыни ему не хватало тепла обнаженной кожи. По всему его телу собирались раны, созвездия порезов и синяков отмечали все его конечности и каждый его кусочек. Они покрыли синяки, оставленные твердыми руками и умными пальцами, смывая осторожное прикосновение Фэн Синя ожесточенными укусами клыков. Му Цин был почти этому рад. Они говорили все больше за эти недели. Они также меньше спорили, ярость превратилась в секс, а яростные битвы на клинках превратились в твердые прикосновения. Му Цин потерял счет количеству раз, когда его прижимали к шелковым простыням и натягивали на член. Он не потерял счет поцелуев и времени, когда Фэн Синь прижимал мозолистые пальцы к его подбородку, притягивая к себе. Му Цин никогда не сможет забыть этого, и он ненавидел, как это запечатлелось в его памяти. Он согрел мужскую кровать, но они не разделяли любви. Они говорили гневные слова в темноте ночи и дрались на полях для спаррингов, но они не были друзьями. Му Цин выскользнул из теплой постели, чтобы прийти на небесную кару в одиночку. Но теперь он был не один. На горизонте стоял Фэн Синь, его широкие плечи рассекали небо, как изогнутый лук рассекал воздух. Сверкая на ярком солнце, этот человек выглядел как воинственный Бог, от позолоченных доспехов до завязанных волос. Черные глаза смотрели на Му Цина, твердые и горячие, как прикосновение света к пескам пустыни. Фэн Синь выглядел разгневанным. «Ты даже, блять, не сказал мне», — голос мужчины был напряженным, как пальцы Му Цина на эфесе сабли. Они были белыми от напряжения, и кровь окрасила его ногти в глубокий и неумолимый малиновый. Му Цин получил ранения от зверя испытания. Он будет терпеть их, как всегда, гордый и неудержимый. Но чем дольше кровь капала на золотой песок, тем яростней выглядел Фэн Синь. «Я не обязан тебе ничего говорить», — ответил он и почувствовал, как земля под ним сдвигается под его весом. Ветер подхватил его одежды и накрутил ее на погнутую и потертую броню. Он чувствовал себя сильным, наполненным силой двух испытаний. Он чувствовал слабость, стоя перед темными глазами и напрягшейся челюстью Фэн Синя. Он почувствовал столько всего, когда солнце поцеловало его кожу и зацепилось за сталь его клинка. Му Цин был Богом, вышедшим победителем, и с каждым вздохом мир молился ему и за него. Зверь лежал мертвым на песке, но Му Цин никогда не боялся. Мало что в жизни могло вызвать дрожь у него в спине, вызвать страх, потому что он слишком много работал, чтобы заслужить свое место. Фэн Синь владел огромной его частью, и делал это в течение 800 лет. Из-за этого Му Цин познал холодное прикосновение ужаса. Но мужчина не произносил гневных слов, хотя крепкая челюсть сжалась от напряжения, а раздраженный голос звучал яростно. «Мой храм ближе, пошли» Это была доброта, предложенная вместо разочарованных слов. Между двумя Богами, которые не были друзьями. Из-за жара тысячи песчинок это было похоже на проклятие. Му Цин хотел зарычать. «Почему?» — спросил он, слово выскользнуло раньше, чем он успел закрыть рот. Он устал каждой косточкой своего тела и не даже сильнее. Зверь остался позади, и кровь окрашивала его клинок в рассветно красный. Он был силен, он победил. Он чувствовал слабость, когда Фэн Синь стоял на песках и ждал его. Солнце окрасило Фэн Синя позолоченными линиями силы, и Му Цин мог только пялиться на него. Он не думал, что его будут разыскивать, что мужчина заметит, когда он выскользнет из теплой постели и теплых рук. Он не думал, что Фэн Синя это волнует. «Ты истекаешь кровью, упрямый дурак», — слова были раздраженными и резкими, перешедшими в жаркий воздух, как гнев тысячи мелких драк. Но было напряжение, которого Му Цин никогда раньше не слышал. Оно выстреливало с каждым вдохом, заставляло расслабленные пальцы Фэн Синя сжиматься. Фэн Синь выглядел как тетива, которая была натянута слишком долго. Му Цин не хотел знать, что произойдет, когда тетива порвется. Он встретил бы ее треск яростью и шипами, готовый ко всему, что Фэн Синь выкинет. Но мужчина только смотрел, на его лицо накатывала грубая злость. «Ты не мог просто сказать мне? Ты ускользнул, пока я, блять, спал, просто, потому что не хотел говорить мне?» Эти слова раздались, как громкое обвинение, и Му Цин почувствовал, как каждое ударяет его по коже, оставляя синяк. Он ненавидел их всех. «Я не "ускользнул"», — отрезал он быстро, как острие сабли. Кровь все еще текла по его длинному клинку, делая песок темным и пропитанным железом. Он чувствовал себя запятнанным чувством стыда, которое он никогда не признал бы. «Я не виноват, что твои рефлексы настолько медленные, что ты даже проснуться не можешь», — сказал он наконец, безжалостно в тишине возникшей между ними. Его сердце все еще колотилось после битвы, и по его коже прошла дрожь, в которой он не хотел признаваться. Му Цин с вызовом посмотрел на Фэн Синя, но Фэн Синь посмотрел в ответ с яростью. «Ты действительно—», — мужчина остановился, слова залились горячим воздухом и тлели, растворяясь в нем. Он выглядел рассерженным, но в откровенных глазах сохранялось нечто большее, чем раздражение. Му Цин не мог назвать эту эмоцию, но он точно ее ненавидел. Затем Фэн Синь повернулся и двинулся прочь, легко и быстро ступая по бесконечным дюнам. В течение долгого времени Му Цин просто стоял и смотрел, как широкая спина оставляла его позади. На песок капала кровь, и под его ногами тысяча песчинок начала сдвигаться. Что Фэн Синь только что собирался сказать?⊱ ━━━━.⋅❈⋅.━━━━⊰
Они достигли храма быстрыми шагами, и он встретил их тихим камнем и аккуратными фресками. Это была старая постройка, погребенная в ветрах времени и застрявшая в одиночестве пустыни. Не было смертного, который протер бы алтарь, но ветер поддерживал его в чистоте. В этом месте было только два живых сердца, и Му Цин проклял каждый удар своего. «Разденься», — сказал Фэн Синь, слова вышли резкими от раздражения, но в честных глазах — беспокойство. Но было что-то более глубокое в том, как напряг челюсть Фэн Синь. Голод, к которому Му Цин уже привык и от которого так часто дрожал. Он ощущался острее, чем обычно. Му Цин с вызовом смотрел мгновение, равное одному удару сердца, но достаточно долго, чтобы ветер смахнул песок с его лица, чтобы кровь успела капнуть из ран. Она запачкала пол в храме Фэн Синя и чувствовалась к месту. Он быстро разделся, доспехи и прекрасные шелка падали, как мертвые солдаты, на безразличную землю. Он почувствовал, что тоже хочет упасть, он так ослаб перед глазами Фэн Синя. Сотню раз Му Цин обнажался перед этим Богом. Сотню раз его прижимали и трахали, горячими пальцами вырезали линии на его коже, делали слабым. Му Цин провел ночь рядом с Фэн Синем, почти не рыча, и позволил мужчине раскрасить себя белым и заставить стонать. Му Цин ненавидел это, но его сердце принадлежало искренним рукам Фэн Синя. Поэтому он разделся и встал обнаженным в храме мужчины. Он исцелялся быстро, благодаря силе, вьющейся под божественной кожей, и твердому прикосновению Фэн Синя. Мозоли успокаивали следы от острых клыков и синяки от яростных укусов. Они смыли следы также хорошо, как Фэн Синь вытирал его. Начисто. Как делал каждую ночь после того, как окрасил Му Цина в белый цвет удовольствия. Он стоял и не двигался. Он стоял и только выплевывал горький сарказм в тишину старого храма. В каждом вздохе было молниеносное прикосновение, странное в жарком воздухе пустыни. Оно пронзило позвоночник Му Цина, острое и неудержимое. Казалось, что каждый взмах рук Фэн Синя был началом бури, и он был захвачен лихорадочной мечтой, зреющей в темных глазах. С каждым мгновением руки становились все тверже, аккуратно нажимая на синяки на коже, пока следы небесного испытания не исчезли. Следы Фэн Синя остались. Му Цин был обнажен и исцелен, стоя в храме Фэн Синя. Он чувствовал себя уязвимым: длинные волосы свободно рассыпались за спиной, и ни одна сабля не охраняла его. Он стоял голым перед Фэн Синем бесчисленное количество раз, на шелковых простынях, перевязанный красной веревкой. Его трахали и наполняли в течение долгих часов на руках этого человека. Но теперь он стоял в маленьких стенах скромного храма и чувствовал себя подношением. Они стояли так близко, буря вспыхивала между ними, начиная ураган. Но Фэн Синь не смотрел на него глазами, прикованными высоко над ним, а затем и вовсе отвернулся. Руки, прикасающиеся к коже тоже ушли, словно боясь удара лезвия. Му Цин хотел зарычать от боли, так же как он хотел ненавидеть прикосновения этого человека. Му Цин внезапно вызывал у него отвращение? «Ты даже не можешь вынести моего вида», — отрезал он резкими резкими словами в тишине. Это заставило чужие глаза встретиться с его, и ох, как взгляд Фэн Синя прожигал его. Он был острым, как тысяча стрел, пронзая голую кожу и оставляя его слабым. Му Цин ненавидел то, как сильно он этого жаждал. «Что? Нет, конечно нет. Ты думаешь, я бы—» Слова были удивленными и оборваны, изрезаны краями тонкой сабли. Фэн Синь выглядел серьезным и сильным, стоя в собственном храме. Золотые доспехи сверкали на широких плечах, и Му Цин хотел нанести гневные удары, чтобы разбить их на куски. Под его кожей горела сила испытания, сильная и яркая, словно солнце. Му Цин стоял так, будто был сильней и чувствовал себя слабым. Теплый ветер подхватил его кожу и заставил вздрогнуть, касаясь обнаженных частей тела. Фэн Синь никогда раньше не считал его непривлекательным. Нет, Бог трахал его тысячей способов и заставлял выкрикивать сотнями гневные стоны и делал это с удовольствием. Му Цин позволил это из-за своей слабости. Он даже больше не мог сказать, что ненавидел это, даже несмотря на ярость, пылающую под кожей, и бесконечную горечь на языке. Теперь его рот окутал вкус спермы, и это была горечь, которую он не ненавидел. Он пробовал ее так много раз. «Тогда почему ты не смотришь на меня?» — сказал он наконец, слова быстрые и резкое в тишине храма. Он должен был быть наполнен молитвой и шумом, но они стояли в одинокой пустыне. Здесь храм Фэн Синя был заброшен на золотых песках, где когда-то стояла столица. Однажды Му Цин посмеялся бы над этим. Он бы использовал это, чтобы довести этого человека до ярости, вонзить в благородную шкуру и начать сражение века. Однажды он сделал бы все, чтобы привлечь внимание Фэн Синя. Но теперь он стоял голый и желал шума поклонений. В тишине эхом раздался разочарованный кашель, громкий и смущенный. Он давил на его кожу тысячу раз, и с каждым резонансным эхом он становился все злее. «Это храм», — сказал наконец Фэн Синь, оттенки эмоций разорвали глубокий голос в пыль и песок. Человек передвигался на сильных ногах, и ветер двигался вместе с ним, ручной зверь, который следует за сильными доспехами. Фэн Синь громко шагал. Этот Бог вообще это понимал? Му Цин зарычал, и это, кажется, было слишком тихо. Он заговорил, и резкие слова казались ему слишком мягкими. «Ты неожиданно разучился говорить?» Широкие плечи Фэн Синя поднялись, движение показалось раздраженным, но по-прежнему мужчина не смотрел на него. Почему? «Эффекты… Эм… Здесь сильней», — прозвучали последние слова, и они эхом отозвались в храме, как слова настоящего Бога. Му Цину потребовалось долгое время, которое он безостановочно моргал, чтобы понять смысл слов, и каждое сердцебиение проходило, как треск молнии в божественных костях. Понимание поднялось по его коже, как заря. То, как Фэн Синь не смотрел на него, голого и возбужденного в собственном храме. То, как Фэн Синь держался на расстоянии вытянутой руки, даже когда лечил и помогал ему. Румянец ползет по сильной шее и окрашивает ее в темно-красный цвет. Фэн Синь был великим Цзюй Яном, когда стоял в этом храме. «Ты говоришь, что не можешь контролировать свой член?» Румянец залил щеки Фэн Синя, также как раздражение расцвело в ярких глазах. Мужчина выглядел рассерженным, но, наконец, повернулся и сердито посмотрел на Му Цина. Му Цин просто встретил огонь огнем, вызов отражался в каждой части его кожи. Он хотел всегда чувствовать этот взгляд. «Заткнись, блять», — начал Фэн Синь, и слова были слишком быстрыми для того, чтобы звучать достойно. — «Я могу контролировать это, ладно? Просто вожделение… желания здесь сильнее. Я не смогу себя остановить» Му Цин почувствовал, как кровь хлынула по его телу, быстро, как удар молнии. Ему было жарко, хотя он и стоял голым в ветреном храме Фэн Синя. Он хотел увидеть, как Фэн Синь теряет контроль. «Что, думаешь, я не смогу остановить тебя?» — слова вылетели прежде, чем он смог их остановить, быстрые и горькие в тишине одинокой пустыни. Му Цин хотел прикусить свой язык, порвать его на кусочки, но он только смотрел. Пусть Фэн Синь увидит его вызов. Пусть мужчина с силой ударит его, заставит стонать. Пока он не отводит своего взгляда, Му Цин не будет ненавидеть это. Темные глаза вспыхнули, раздраженно и жарко даже в ветрах пустоши. Фэн Синь сделал быстрые шаги вперед, и каждый тяжелым шумом и эхом разнесся по камнем пустого храма. Слышал ли их мужчина? Знал ли он, что значат эти громкие шаги? Знал ли он, что Му Цин всегда слышал их и ловил своими ушами и напрягающейся челюстью? Фэн Синь остановился перед ним, достаточно близко, чтобы коснуться, достаточно близко, чтобы почувствовать жар мышц воина. Тело Му Цин на мгновение покачнулось вперед, обученное выполнять любое непристойное желание Фэн Синя. В руках этого человека ему было даровано столько удовольствия. Му Цин ненавидел это. Он также жаждал этого слабыми частями своего сердца, которые просыпались в постели этого человека. Любовь никогда еще не была такой ужасной. «Ты вообще никогда не можешь сказать, что имеешь в виду? Хочешь, чтобы я прижал тебя прямо здесь?» Фэн Синь говорил резкие слова, и они заставляли дрожать. Под кожей Му Цина горел жар тысячи солнц, и он не мог отвернуться. «Попробуй», — рявкнул он, и большие руки взяли его за бедра. Фэн Синь прикоснулся, так будто не мог контролировать себя, осторожные пальцы стали голодными и неудержимыми. Му Цина толкнули на широкий алтарь прежде, чем он смог зарычать. Голая кожа ударилась о холодный камень, и он задохнулся, но Фэн Синь проглотил его стоны, с жадностью голодного, не евшего неделями. В каждом поцелуе, в прикосновении зубов к его шее и к его коже, было что-то граничащее с опасностью. Доспехи прижались к его груди — полированный металл, раскаленный солнцем пустыни. Было слишком тепло и слишком много, и совершенно недостаточно. Это было похотливо и жадно, но это так сильно отличалось от контролируемых прикосновений сотни ночей. Нежные руки Фэн Синя стали грубыми, а раздраженные глаза остекленели и потемнели от похоти. Над ним не было Бога, только голодный зверь, пришедший поглотить его и заставить стонать. Му Цин зарычал и шумно выдохнул, подняв руки для того, чтобы вцепиться в шею Фэн Синя и притянуть его ближе, для того, чтобы оттолкнуть его. Но Бог над ним ничего из этого не допустил. Длинные пальцы перехватили его запястья, сжимая их и перекладывая вниз, чтобы сжать на алтаре. Му Цин зарычал, выгнув спину, зарычал, чтобы скрыть стоны. Холодный камень прижался к горячей коже и заставил дрожать, но именно глаза Фэн Синя заставили его затаить дыхание. Они светились от раздражения, но сияли тысячами обещаний. Он ненавидел эту силу. Он ненавидел ее еще больше, когда Фэн Синь просто двинулся сильными бедрами вперед. Шелк вычерчивал грубые линии члена. Больше всего он ненавидел жалкие подергивания своих бедер. Это заставляло его дрожать, мурашки пробегали по его телу, как землетрясения, перемещающие песок. Он был в гармонии с прикосновением Фэн Синя, с жарой и опьяняющим удовольствием, которые приносила каждая ночь. Фэн Синь мог посмотреть на него, и Му Цин бы чувствовал, как дрожь пробегает по спине. Фэн Синь мог сердито посмотреть, и Му Цин бы рычал в ответ, но чувствовал бы фантомные синяки на своих бедрах. Он ненавидел это, как и ненавидел многие свои слабости. Но теперь его позвоночник вынужден выгибаться дугой, и сильная нога надавливала между его бедрами, и Му Цин мог только стиснуть зубы. Если он не стонал, он мог игнорировать вздохи, хрипы и удары. Если он не стонал, он мог бы не обращать внимания на то, насколько хорошо губы Фэн Синя скользят по его шее. Если он не стонал, он мог бы не обращать внимания на то, как его член пульсировал от хватки на его запястьях. Он пошевелился, и холодный камень высек на его спине холодные полосы. Это успокаивало, но он не этого хотел. Каждый вздох напоминал ему, что он покорялся богу на полированном алтаре, а каждое движение широких плеч напоминало ему, что он мог отпрянуть. Слабый дурак до мозга костей. Слабый дурак, который не сражался. Рот Фэн Синя продолжал свой путь по шее, кусая и посасывая кожу, оставляя синяки. Она наверняка будет запачкана красным и красивым, следами победы Бога в постели. Му Цин исцелился от синяков, нанесенных испытанием, но теперь он получил новые в другом сражении. Он хотел сбежать с клочками своего достоинства. Он хотел дать отпор крепкими поцелуями и яростными зубами. Он хотел, чтобы член порвал его и заставил умолять. Му Цин застонал. Пальцы на его запястье скручивались и сжимались, крепко удерживая его. Он мог только выгнуться и зарычать от горькой ярости, когда Фэн Синь пожирал его. Он мог только сдерживать вздохи, когда мозолистые пальцы сжимали и дразнили его соски. Он не извивался и не умолял, но землетрясение сотрясало его кожу, пока он не начинал трястись под каждым движением умных пальцев. Мастерство Бога Секса привело его к гибели, и он дрожал из-за этого. Каждое твердое прикосновение оставляло в его крови безупречный и неудержимый огонь. Сильнейший мужчина сгибался и ломался перед руками Фэн Синя. Му Цин всегда был таким слабым. Каждый раз он яростно шагал к кровати Фэн Синя. Му Цин скрипел зубами, сжимая свое достоинство. Придет ли время, когда он потеряет себя? Будет ли это время, когда он не сможет остановиться? Как сильно он сломается под руками Фэн Синя? Он никогда не знал, но с каждым днем становилось все легче теряться в ощущении шелковых простыней под ним и тепла тела, прижимающегося к нему ночью. Пальцы скручивались у него на груди, и Му Цин мог только вздыхать. Его соски уже стояли. Дерзкие и непристойные, красные от прикосновения Фэн Синя и горячие от влажного рта. Му Цин ненавидел, как его позвоночник выгибается, готовый и желающий. Он ненавидел и то, как его член дергался, когда широкая рука пробегает по коже. Было ли его тело простым луком для ласк Фэн Синь? «Фэн Синь, сними свою проклятую броню», — сказал он быстро и резко, но его голос был разбит на осколки расколотой стали. Он повернул запястья в руке Фэн Синя, почувствовал силу теплого захвата и мозолистых пальцев. Он мог бы вырваться, если бы захотел. Божественная сила закружилась под его кожей, и сила двух небесных испытаний была готова к применению в любой момент. Он не хотел. Он остался, рычащий и разъяренный, в качестве подношения на алтаре Фэн Синя. Он смотрел в темные глаза, оскалив зубы. Фэн Синь ломал его на кровати, ломал долгими неделями, на шелковых простынях, ломал, связывая и оставляя на свою милость. Му Цин заставлял этого человека работать для этого каждый раз. Но теперь перед ним не было человека, только голод, и не было Бога, только горячие пальцы, оставляющие синяки на коже. Храм омывал Фэн Синя в вожделении тысяч молитв, и это делало человека еще красивее. Это заставляло его самого терять самообладание, и Му Цин наблюдал, как последние его частички собираются вместе, когда Фэн Синь отпрянул. Доспехи упали на пол, как враги перед саблей Му Цина, и он мог только наблюдать, как кожа в шрамах и идеальное тело показывалось, кусочек за кусочком. Широкие плечи предназначались для того, чтобы за них цепляться, тонкая талия была сделана для того, чтобы ее обвивали ноги, а толстый член стоял твердо и гордо в горячем воздухе храма. Фэн Синь был красив, и Му Цин ненавидел, как от этого у него перехватывало дыхание. У него было не больше минуты, чтобы оглядеть его своими горькими глазами и колотящимся сердцем, прежде чем бог преклонил колени над ним. Тело Фэн Синя чувствовалось сильным и горячим, прижимающимся к его коже. Также оно казалось защищающим, так как Му Цин не хотел. Его терновая стена столько раз трещала, сталкиваясь с шелковыми простынями. Теперь остатки горели над песками пустыни, и он мог только рычать, как раненый зверь. «Поторопись», — рявкнул он, но жар широких рук ослабил его. Фэн Синь снова прижал его тело к алтарю. Тыльная сторона ладони, там где были костяшки пальцев покрывались синяками из-за полированного камня, даже когда пальцы обвились вокруг его запястий, чтобы он не двигался. Это было слишком нежно; он хотел жестче. Бурлящая любовь жгла его грудь, словно яд, неудержимая и ужасная. Му Цин хотел, чтобы она исчезла, но он никогда не освобождался от этого проклятия. Как он мог, когда Фэн Синь прерывал раздраженные слова и дрался с ним на полях сражений? Как он мог, когда Фэн Синь дрожал от звука своего собственного имени? Му Цин был слаб, и не было ничего, что он ненавидел бы больше. Он хотел оторваться от прикосновений Фэн Синя, не теряя себя, хотел, чтобы его прижимали и трахали, пока он будет переполнен. Он не хотел дрожать. Он также не хотел трястись, когда руки Фэн Синя были ничем, кроме самой твердости. Но это было так же невозможно, как разрубить небо, даже если под его кожей горели два небесных испытания. С божественными умениями и искренней добротой Фэн Синь ломал его на куски. Каждое прикосновение заставляло его стонать, каждый захват был идеально грубым. Он рассыпался, когда пальцы оставляли синяки на его бедрах, стискивал зубы, когда они скручивали соски. Интересно, насколько он красный? Сравнялся ли он с кровью, покрывающей, ненужно валяющийся в нескольких метрах от него, меч? Неужели он такой же грязный? Му Цин не знал, и это обожгло его горечью. Даже наполовину обезумевший от похоти и голодный из-за силы храма, Фэн Синь все контролировал. Му Цин ненавидел это, так как ненавидел выгибание своей спины и мольбы о прикосновении. Горячее дыхания разлетелось на его груди, давя на использованные соски и нежную кожу. Зубы опустились на кожу и он затрясся. Язык попробовал его кожу в голодных извинениях, и он задрожал. Пальцы поднялись, чтобы надавить на синяк, и он захныкал, громко и ненавистно. Он сжал зубы, сжал крепко и горько. Но этот звук ускользнул, а пальцы Фэн Синя все еще сжимали его, мозолистые и грубые на потревоженной коже. Му Цина собирались поглотить, и он не знал, хочет ли он остановить это. В любом случае, он обхватил его ногами, заставил Фэн Синя сдвинуться и вздрогнуть. Они были кожа к коже и член к члену в течение долгого и дрожащего сердцебиения. Горячий воздух храма в пустыне согревал его, а холодный камень холодил плечи и ягодицы. Но он был здесь для Фэн Синя. Куда подевалось его горькая гордость? Над ним было дыхание, резкое и стоившее целого состояния, с каждым движением ветра. Похоже, слова действительно стоили Фэн Синю целого мира в воздухе этого заброшенного храма. «Если ты этого не хочешь, скажи что-нибудь», — тихо и напряженно сказал Фэн Синь. Му Цин смотрел, как напряглись челюсти мужчины, наблюдал, как голод нарастает в каждом уголке темных глаз и красивого лица. Му Цин видел, как это лицо искажалось от раздражения тысячи раз за восемьсот лет. Он сотни раз видел, как оно искажалось от удовольствия, но всегда оставалось размеренным и осторожным. Теперь его омыл голод, который он видел только, когда произносил имя бога, яростного и разъяренного. Фэн Синь выглядел так, будто он разрывался на куски над телом Му Цина, дрожа из последних сил, почти отчаявшись. Му Цин почувствовал, как дрожь похоти пробежала по его спине, горячая на полированном камне. В течение долгих ночей он был тем, кто теряет контроль в талантливых руках Фэн Синя и на его идеальном члене. Его дотрахивали до стонов, до слабости, до удовольствия и до всех ужасных вещей, которые он ненавидел. Медленные шаги уносили его из кровати, а злые снова и снова возвращали в нее. Любовь сделала его слабым. Крепкие руки, сжимающие его бедра, делали его слабее, пока не исчезла надежда оторваться от Фэн Синя. Му Цину понадобился один быстрый удар сердца в его смертной жизни, чтобы влюбиться. Он потратил восемьсот лет на то, чтобы набраться сил, стоя высоко и гордо, как Бог Войны. Монстры умирали от его клинка, а молитвы возносились к его ногам, потому что он был защитником и покровителем. Ему потребовалось восемьсот лет напряженной работы, чтобы построить наследие, но только один момент слабости, чтобы потерять все для него значимое. Он вздохнул, почувствовал, как его легкие обжигает горячий воздух. Он почувствовал, как холодный камень прижался к его спине, гладкий от блеска преданности. Он чувствовал, как Фэн Синь прижимается к нему, теплый и решительный. Он перевел дыхание и помолился Богу. Звук, который издал Фэн Синь, был неописуем, задушен и отрезан тысячей осколков сабли. Темные глаза расширились, их охватило потрясение и жажда долгого мгновения. «Ты—» Слова оборвались, когда Му Цин снова помолился, быстро и безжалостно. Его руки могут быть скованы, и он может быть голым и дрожать от прикосновения Фэн Синя, но он не был беспомощным. Му Цин никогда не был беспомощным. «Ложь», — шептало что-то в нем, безжалостное и горькое, как буря. Он проигнорировал это с рычанием, вызовом отчетливо выроженным в изгибе его спины и дрожью, прошедшей по коже. Он снова помолился. Фэн Синь застонал над ним и двинулся вперед, вихрем энергии. Большие руки пробежали по ногам Му Цина, прижимая его сильнее к холодному камню. Широкие плечи удерживали его, а руки заставляли дрожать. Божественные пальцы обвили его член, пока он не начал дрожать и ломаться на камне заброшенного алтаря. Фэн Синь долго и голодно дразнил его, облизывая его кожу, как будто не мог остановиться. Этот человек двигался так, будто лихорадка, захватила божественное тело, рожденная непристойными словами молитвы. Прикосновения были слишком быстрыми и голодными, чтобы их останавливать, и Му Цин ненавидел, что он хотел, чтобы это продолжалось. Какой вкус должен был задержаться на его груди, что Фэн Синь не мог переставать посасывать его соски? Му Цин зарычал в воздух, чтобы заглушить вздохи, но они прервались только в стоны слабости. Он чувствовал себя, пойманным в центре бури, сила молнии пронизывала его кости, но от слабости его бедра шире раздвигались. Фэн Синь уничтожал его голодными прикосновениями и твердыми руками. Мозолистые пальцы скользнули в его тело легко, как меч в ножны. Му Цин все еще был растянутым и гладким с прошлой ночи, дырочка легко открывалась перед умелыми руками. Фэн Синь медленно разорвал его на части с закатом, трахая его сквозь стоны и рыдания. Му Цин бесился и высмеивал горький сарказм в горячий воздух, но этого было недостаточно. Для размеренного мастерства и толстого члена Фэн Синя этого никогда не будет достаточно. Толчки были медленными и осторожными, пока бедра не ослабли от напряжения, и все, что он мог делать — это позволить Фэн Синю двигать своей задницей, встречая каждый шлепок сильных бедер. Му Цин был телом для удовольствий Бога, и это поджигало его кожу. Фэн Синь двигался медленно, а Му Цин стонал громко и яростно. Но теперь Бог двигался быстро, и Му Цин рычал. Фэн Синь застонал в ответ, низко и хрипло. Темные глаза выглядели разбитыми, доведенными до жажды, которую Му Цин видел редко. Его кожа была натерта от песка одинокой пустыни, но Му Цин чувствовал себя грязным от этого взгляда. «Ты все еще такой растянутый», — сказал Фэн Синь, как будто это было откровением, как будто это не было непристойно и грязно. Слова отдавались эхом в священных стенах и звучали громко, даже произнесенные шепотом. Они заставили Му Цина дрожать, разошлись по коже правдивостью и отвращением. Му Цин закатил глаза и сделал вид, что это от раздражения. Он так часто притворялся с пальцами этого человека внутри себя. «Трахни меня сейчас или потеряешь свою руку, Фэн Синь. Ты собираешься там весь день сидеть?» Его слова были резкими, но спина выгибалась. Его лицо выглядело сердитым, но он не сопротивлялся рукам на запястьях. Му Цин сражался, но не хотел уходить. В любой другой день Фэн Синь огрызнулся бы, услышав знакомые им обоим раздраженные слова. Они дрались в постели, дрались клинками, и Му Цин ненавидел, как он жаждал каждую минуту. Но жажда в глазах Фэн Синя была неудержима, и охватившая их похоть не оставляла места для слов. Миазмы удовольствия покрывали каждую часть этого священного храма, и она исходила от совершенства Фэн Синя. Член, который вторгся в него, тоже был идеален, чтобы сломать и привязать его. Му Цин жаждал этого прикосновения, так же как жаждал рук, удерживающих его бедра, как жаждал мучительного растяжения, заставляющего его гневно двигаться по гладкому камню. Но он не перевернется и не сдастся без боя. Му Цин снова помолился, пока его трахали, чтобы посмотреть, как Фэн Синь трясется и стонет над ним. Наполняющий его член пульсировал, заставляя стонать. Неужели член стал больше с его молитвами? Изменилась ли форма? Му Цин теперь лучше чувствовал каждый изгиб, растянутый широко и безжалостно вокруг толстого члена. Он снова помолился, и почувствовал, как он растет до тех пор, пока не становится трудно дышать от чувства растяжения. Вырвавшиеся тогда стоны было невозможно сдержать, обрывистые и отчаянные от этого члена, который молили двигаться. Му Цин не смог бы говорить, если бы даже захотел, но он все равно мог рычать. Это было ничто, ложью перед резкими толчками Фэн Синя. Бог прижал его к алтарю и довел до двух оргазмов, пока удовольствие Му Цина не окрасило его кожу в белый. Еще он был полон, потому что Фэн Синь двигался в нем и стонал, двигался в нем и кончил, обильно и горячо. На мгновение воцарилась тишина, уловленная темным сиянием глаз Фэн Синя и золотом тысячи песчинок. Му Цин перестал молиться на достаточно долгое время, чтобы увидеть, как похоть исчезает с лица Фэн Синя. Жажда осталась, а член в его заднице все еще был твердым, как божественная сталь. Му Цин не осмелился взглянуть на свое тело. Он не хотел видеть, каким он стал от рук Фэн Синя. Но он чувствовал, как сперма стекает по изгибу его ягодиц, и его гордость уходила вместе с ней. На алтарь медленно падали капли, полированный камень был запятнан снегопадом удовольствия. Это было подношение, достойное Бога Секса, но это не было чем-то, что Му Цин хотел бы отдавать. В тишине он снова помолился. Все, что угодно, чтобы этот взгляд исчез, и все, чтобы встретить вызов Фэн Синя. Му Цин знал, что лучше не бросать вызов Богу Секса, но это не останавливало его раньше. Два стонущих оргазма спустя это не остановило его. Он начал расходиться по швам, разбитый вдребезги дыханием Фэн Синя на своей шее и членом, толкающемся в него. Нити, которые связывали гордость Му Цина с его телом, казались такими слабыми, перед отчаянными вздохами, пробежавшими по коже. Под ним был алтарь, сделанный из камня, который когда-то был холодным. Вокруг него был храм, пыльный от песка одинокой пустыни, но сделанный чистым и красивым ветром. В его костях бушевала буря, но Му Цин только трясся, обхватывая толстый член, также как и от безжалостных толчков Фэн Синя. Каждый удар сильных бедер прижимал его к алтарю, и каждый синяк на его запястьях заставлял его рычать, чтобы заглушить вздохи. Му Цин лежал на алтаре, и его трахали, как любовника. Он лежал в храме Бога и был принесен в жертву. Он лежал в песках пустоши, теряя счет времени, и был влюблен. Стон сорвался с его губ, когда Фэн Синь неудержимо надавил. Му Цин дважды кончил на полированном камне и кончил бы снова от прикосновения мозолистых рук и твердых пальцев. В его заднице был член, который идеально подходил ему, растяжение выгоняло мысли из головы и слова изо рта. Но Му Цин всегда сохранял ярость и силу, горькую гордостью и стиснутые зубы. Му Цин не позволил бы Фэн Синю полностью сломать его, не сломав Фэн Синя в ответ. Он снова помолился, отчаяние сделало его тихим, а нужда — громким. Раньше он молился похотью, скопившейся за 800 лет гнева и горькой ярости, любви и предательства, и всей боли, оказавшейся заточенной между ними. Он снова помолился, но другая мысль проскользнула в его голове. Это была маленькая мысль, острие крошечного кинжала, прижатого к трещинам самообладания и барьерам из тысяч горьких мыслей. Она ускользнула из его разума в песок вокруг них, молитва снизошла туманом под палящее солнце пустыни. «Хотел бы я, чтобы ты любил меня», — сказала самая сильная и самая маленькая надежда в его сердце. На алтаре, теплом и запятнанном его кожей, побелевшей от удовольствия, она звучала слишком громко. Му Цин замер, как и камень под ним, когда почувствовал, как кожу охватывает гневная паника. Это была маленькая мысль, горькая, как дрожащее дыхание душевной боли. И Фэн Синь остановился, возбужденный и дрожащий над ним. «Ты—» Му Цин не мог позволить ему закончить эти слова. Рычание застряло у него в горле, горячее от ярости и зарождающегося отчаяния. Темные глаза вжигались в него, все еще захваченные похотью его молитв, но ясные и яркие. Фэн Синь выглядел так, будто достаточно пришел в себя, чтобы слышать его, и сильные пальцы дрожали на его запястьях. Самая маленькая молитва заставила Фэн Синя дрожать больше всего. Самая маленькая молитва заставляла бога остановиться тогда, когда Му Цин хотел, чтобы тот продолжал. Самая маленькая молитва прокляла его. Му Цин не собирался допускать эту мысль. Он вовсе не собирался думать об этом, ни разу за восемьсот лет слабости. Он никогда не хотел любить Фэн Синя. Сила небесного испытания пузырилась по его коже, яркой и горячей, как прикосновение песка и разлетающихся молний. Му Цин дрожал от этого, злился на это, сильный, но вынужденный быть таким слабым. Его сковывали и крепко удерживали, и правда никогда не была такой болезненной. «Ты любишь меня?»