Taylor Swift – I Wish You Would
2 курс
– Ваши три лучших преподавателя, – без предисловий выдал Олли, садясь за стол рядом с нами. Шел четвертый день второго курса. Я уже успела сбежать из дома Дурслей на летающей машине, пожить дома у Хоранов, а потом – опоздать на Хогвартс-экспресс, и слетать в школу чародейства и волшебства на той же самой машине. Второй год моего обучения волшебству начинался интересно и со скандала: за мой полет на машине мне влепили три недели отработок с профессором Стайлсом. По правилам школы меня должны были передать профессору Макгонагалл – в конце концов, она была деканом моего факультета. Тем не менее, профессор Зельеварения, который в прошлом году нашел меня почти при смерти с философским камнем, настоял, что моим наказанием займется сам. Никто с ним спорить не стал, потому что никто на меня лишнее время тратить не хотел. Так что я снова чистила котлы в кабинете Зельеварения три раза в неделю после уроков. Это стало чем-то вроде традиции. Все котлы за первый курс успели стать мне родными: я знала каждую их деталь, помнила, как и с какой стороны лучше тереть, чтобы избавиться от всех пятен. – Ммм, – протянул Найл. – Тебе зачем? – Первокурсники спрашивают, что я могу им посоветовать. – И сам на вопрос ты не смог ответить? – поинтересовался Льюис. – Мне интересно ваше мнение, – закатил глаза Олли. Мы с Олли и Льюисом общались с ноября прошлого года, но я все еще не могла к ним привыкнуть. Даже несмотря на то, что в прошлом году они помогли нам с Найлом поближе подобраться к профессору Квиреллу. Эти мальчишки были друзьями Найла, не моими, и поэтому я просто проводила рядом с ними время, но редко разговаривала. У нас было мало общих интересов. – Флитвик, Спраут, Макгонагалл, – ответил Найл, который с довольной миной уплетал свою порцию ужина. У Хорана всегда был нечеловеческий аппетит. И как в него только помещалось столько еды?.. – Хуч, Спраут, Флитвик, – откликнулся Льюис. – А что насчет профессора Стайлса? – вдруг спросил один из первокурсников, который сидел рядом со мной и, судя по всему, подслушивал наш разговор. Его даже не обвинишь: в Главном зале все сидели настолько плотно друг к другу, что не вникать в беседу соседей было практически невозможно. Вероятно, поэтому во время ужина все разговаривали друг с другом и со всеми одновременно. Найл закатил глаза, а Олли, которого Стайлс в прошлом году недолюбливал больше остальных (впрочем, не больше, чем меня), застонал. Льюис лишь покачал головой. – Что это значит? – испуганно спросила другая первокурсница. Сложно было поверить, что всего лишь год назад я была такой же наивной новенькой, которая вслушивалась в каждое слово старшекурсников: кого из преподавателей любить? Кого ненавидеть? Кто поставит легкую оценку? Кого лучше остерегаться? Даже второкурсники тогда казались мне настоящими мудрецами. Сейчас, когда я сама перешла на второй курс и знала, кто конкретно распускает все сплетни, я понимала, как же глупа я была всего лишь год назад. – Профессор Стайлс – худшее, что с вами случится в Хогвартсе, – с видом знатока сообщил Олли, и я с трудом заставила себя не закатывать глаза. У Олли было много проблем со Стайлсом, потому что Олли даже не пытался стараться во время уроков Зельеварения (да и всех других уроков). Стайлс терпеть не мог, когда его не слушали. – Почему так? – влез в разговор третий первокурсник. Замечательно, теперь наше обсуждение стало объектом всеобщего внимания. – Он сумасшедший, – закивал Льюис. Эти двое играли какой-то спектакль, название которому я не могла придумать. – Орет, угрожает… – Дает отработки… – Одного нашего однокурсника я не видел с сентября прошлого года!.. – Да ладно вам! – не выдержала я. Я не собиралась влезать в спор. Я знала, что профессора Стайлса в школе не любили, и я понимала, что такому отношению он поспособствовал сам: если бы он себя вел, как нормальный человек, дети бы его страшились (как, например, в меру строгую профессора Макгонагалл), но не ненавидели. Я понимала, что я была одной из тех немногих школьников, которые к Стайлсу относились нормально. Иногда мне даже казалось, что профессор Зельеварения мне нравился, но это быстро проходило: стоило ему только накричать на меня за очередной пустяк (ну и что с того, что я прилетела в школу на магловской машине?! Зато я не пропустила его урок!), как я вспоминала, почему я относилась к нему скорее «нормально», чем «хорошо». Но мне все равно не нравилось то, что говорили про него мои друзья. – Что? – удивился Олли. – Чарли, ты что, не согласна? – Тебе что, Стайлс нравится? – скривился Льюис. Я почувствовала, как щеки начало жечь. Еще только раскраснеться мне не хватало. И еще мне не хватало, чтобы другие думали, что мне нравится самый злобный преподаватель Хогвартса. Стайлса было принято не уважать. Особенно – в Гриффиндоре. В конце концов, он руководил нашими главными врагами, слизеринцами. – Не нравится, – прошипела я, пытаясь сохранить свою репутацию. Я видела, что первокурсники заметили мой шрам и теперь дружно таращились на мой лоб. Поняли, кто я. Даже маглорожденные приезжали в Хогвартс с хорошим пониманием, кто такая Шарлотта Грин. Одна я по прибытию в школу не знала, что мое имя имеет какой-то вес в волшебном мире. – Но не такой он и плохой, как ты говоришь. – Он тебе почти месяц отработок влепил! – Оправданно! С оправданностью я была не согласна, но, раз уже вступила в этот бой, пути назад просто не было. Олли фыркнул и закатил глаза, а я продолжила: – Профессор Стайлс просто хочет, чтобы вы занимались, – честно, я даже не понимала, за что я его защищала. Да, он в том году вытащил меня и спас от гибели, но помимо этого я не слышала от него почти ни одного доброго слова. Все то, что я вписывала в добрые слова, было скорее моей интерпретацией, чем правдой (просто иногда его голос звучал не так злобно, как обычно). Профессор Стайлс всех ненавидел, но мне все равно хотелось его защитить. Казалось, что, если не я, этого никто не сделает. И казалось, что он оправдание даже заслужил. – Он очень сильный преподаватель и научит вас всему, что вы хотите, если вы этого действительно захотите. Об этом я не врала. Я очень многому научилась за первый год Зельеварения. Нужно было просто уметь отделять злобу преподавателя от его профессионализма. – Если будете делать домашние задания, слушать его и отвечать на вопросы – проблем со Стайлсом не возникнет. Он не такой плохой, каким хочет показаться. Я все еще не могла поверить в то, что ввязалась в этот глупый спор. Я ненавидела спорить. Любой спор почти всегда аукался мне, потому что мои слова воспринимали неправильно, а потом разносили по всей школе. Первокурсники смотрели на меня с раскрытыми ртами. Неужели, смогла до них донести мысль? – подумала я с ноткой гордости. – Ты Шарлотта Грин? – вдруг спросил один из первокурсников. – А шрам болит? – спросила вторая. У меня ухнуло сердце. Зря я думала, что могу в чем-то кого-то убедить. Во мне все равно видят только Шарлотту Грин – девочку, которая выжила. Я фыркнула, пробормотала что-то типа «неважно» и стала доедать свой ужин.Сейчас
Чарли
– С Днем рождения! – закричала Иззи, практически набрасываясь на меня, когда я утром вышла на кухню. Сегодня мне исполнилось восемнадцать лет. Теперь я считалась совершеннолетней во всех Британиях – и в неволшебной, и в волшебной. Радости не ощущалось. – Прости, – девушка улыбнулась и пожала плечами. – Подарка у меня нет, но есть я! В этом Ришар была права: она была той самой подругой, которую можно было считать саму по себе подарком. Уже то, что в нынешних условиях она пыталась устроить мне какой-никакой праздник, говорило о многом. – Есть какие-нибудь пожелания на сегодня? – спросила девушка, все еще ухмыляясь. Она словно забыла о том, что случилось с Луи. Неужели она так ловко могла управлять своими мыслями и чувствами? – Найти крестраж, – буркнула я. – Сразу все. Закончить эту чертову войну. Вернуться в Хогвартс. К Гарри, – додумала я, но не сказала вслух. – Чарли, – протянула Иззи. – Давай будем реалистичными. Она пыталась сказать это с долей юмора, но без депрессивной нотки не обошлось все равно. Нет ничего грустнее дня рождения, который приходится отмечать в палатке в Мерлином забытом лесу, будучи врагами всего волшебного мира. Вдруг в голове что-то щелкнуло, и я, стараясь скрыть надежду, которая вдруг нахлынула на меня с силой водопада, спросила: – А у тебя есть два лишних Оборотных зелья? Иззи ответила сразу же: – Конечно, а что? – Я хочу в Лондон. Иззи уставилась на меня, словно не веря, что услышала то, что услышала. – В магловский, – поспешно уточнила я. – Я хочу… – я сглотнула. Я уже давно думала об этом. В разных контекстах, относительно разных ситуаций, но сейчас в голове сформировался план. Более-менее четкий. – Я хочу сделать татуировку. Ну, как подарок самой себе.Иззи
Почему-то я никогда не думала о Шарлотте Грин как о человеке, который захочет сделать себе татуировку. Луи и Гарри вот такими были: кожу обоих мужчин покрывали бесконечные рисунки, и меня это даже не удивляло. Но вот Чарли… – Что тебе нарисовать, милая? – спросила администратор тату-салона, в который мы с Грин пришли. Шарлотта попросила листок бумаги и начала там что-то рисовать. Когда Шарлотта заявила мне о своем желании пару часов назад, я думала, что оно было спонтанным. Но когда она назвала адрес салона, в который хочет пойти, а потом решительно направилась объяснять, что и где она хочет запечатлеть, я поняла – Чарли слишком много времени проводила наедине со своими мыслями. В Лондоне до этого я была только в центре. В центре было очень много людей и безумно много магазинов. Кипела жизнь. В тебя постоянно кто-то врезался. Та часть, в которую меня притащила Грин, – Кэмден-таун, – была совсем другой. Здесь не было толп туристов, хотя туристические магазины были на месте. Здесь было тише и в каком-то смысле темнее – не так много «коронного» красного цвета. Здесь начинался настоящий Лондон. Грин, которая сейчас была высокой женщиной лет тридцати с шикарной рыжей шевелюрой, решительно направилась к салону на углу какого-то здания, стоило нам только трансгрессировать на место. Здание было серым, бесцветным, неприметным, а дверь салона – такой ярко-красной, что ее можно было увидеть за километр. Сам салон тоже отличался экстравагантностью. Я не знала, чего я ожидала, но точно не такого яркого сочетания цветов, от которого в глазах начинало рябить. Пол в салоне был клетчатым, черно-белым, а стены – такими же ярко-красными, как дверь. Повсюду красовались изображения черепов, и мне, если честно, стало некомфортно почти сразу же, как мы переступили порог. Я в таких заведениях никогда не бывала и не знала, насколько это было нормой. Но Чарли чувствовала себя просто прекрасно. Она быстро рисовала что-то на листочке, который ей протянула администратор. Они обсуждали, как исполнить этот рисунок. Через пару минут к ним присоединился один из мастеров. Я подскочила, когда из ниоткуда залаяла собака. Я стала быстро озираться, не зная, откуда доносился звук. Я понимала, что собака была где-то здесь, но я ее не видела. – Иди, познакомься с гостями, – усмехнулась администратор, а потом из-за стойки выбежал маленький песик. Белый, породы чихуахуа. – Это Пако, наш местный талисман. Знакомьтесь! Что ж, раз в салоне держат зверюшек, значит, не такие уж опасные люди здесь работают, – сделала я абсолютно нелогичное заключение, рассматривая песика. Стоило собачке подбежать ко мне, яростно и радостно размахивая хвостом, как мои мысли сразу же устремились в привычном и одновременно неожиданном направлении. Я посмотрела на собачку, наклонилась, чтобы потрепать ее по голове, и подумала о Луи. Пако почувствовал бы, что рядом с ним оборотень?А как вообще Томлинсон чувствовал себя в обществе собак?
В голове пронеслась еще одна мысль: Стайлс бы, наверное, устроил целый саркастичный стенд-ап на тему Луи и собак, если бы был здесь. Это был первый раз, когда я осознала со всей силой: я безумно тосковала по второй половине нашей команды. Я уже миллион раз простила Луи (в конце концов, он был под действием крестража. Да и я сама знала, что у моего мужчины проблемы с самооценкой – мне просто надо с ним поговорить), и мне так хотелось снова иметь возможность видеться со Стайлсом. И как Шарлотта только держалась?Чарли
Я думала, будет больно. Мне так всегда говорили. У Олли была татуировка. Он сделал ее в каком-то местечке, где не проверяли документы. Как выразился мой друг, нужно было «убедительно сыграть, что ты уже совершеннолетний». Так вот, Олли сделал себе татуировку на предплечье этим летом. Это был какой-то странный рисунок, у которого, по словам самого же Олли, был особый смысл, но я была уверена, что он просто по пьяни набил то, что ему предложили. Мерс только и рассказывал, что о безумной боли, через которую ему пришлось пройти, пока на его кожу наносили рисунок. И что все, мол, было во имя благой цели. Так вот. Я не знаю, Олли ли привирал, или же все-таки меня научил жизненный опыт – в конце концов, за свои восемнадцать лет я пережила столько ран, ушибов, травм, что мне уже стало все равно. Я привыкла постоянно оказываться в больничном крыле. Раны на душе болели намного сильнее, чем те, что мне постоянно наносили сумасшедшие, которые за мной охотились. Делать на руке татуировку оказалось совсем не так больно, как я думала. Более того: неприятные физические ощущения словно бы помогали мне выпустить наружу эмоциональные страдания. С каждым жалящим ощущением я словно отпускала все свои проблемы: я молча кричала в пустоту о том, как я скучала по Гарри, по его саркастическому тону, его иронии, его вечному недовольству, его зеленым глазам, его кудрявым волосам, черному гардеробу… Я страдала из-за того, что не могла, как раньше, пойти и поболтать со своими друзьями-ровесниками. Мне так не хватало Найла, Саманты, Олли, Льюиса. Льюиса, который из-за дружбы со мной теперь был вынужден сбегать, жить без дома, семьи… Я тосковала по Хогвартсу, потому что школа волшебства была единственным местом, с которым у меня ассоциировалось слово «дом». Мне было безумно больно из-за того, что я никогда не смогу вступить в отношения, которых мне хотелось больше всего. Потому что человек, которого я любила, не отвечал мне взаимностью. И вся эта боль словно выходила сегодня. Мне не нужны были слезы, чтобы ее выразить – в конце концов, сейчас на меня полагалась Иззи, я не могла позволить себе сломаться, – а вот физический дискомфорт, который причиняло мне создание татуировки очень… помогал. Я невольно задумалась: было ли на коже Гарри и Луи так много чернил ровно по этой причине? Оба мужчины прошли через сложные времена. Они многое потеряли. Они испытали много боли: как физической, так и психологической. Что, если и они от нее избавлялись вот таким образом? Татуировки Стайлса и Томлинсона выглядели самыми обычными. Они наверняка тоже делали их в магловских салонах. Интересно, в чем была разница? Я завороженно смотрела на то, как мастер наносил рисунок на мою кожу. Мне нравилось, какой татуировка выходила: я рисовала макеты все последнее время в записной книжке, в которую до этого выписывала все стоящие идеи о крестражах. Стоящие идеи мне в голову больше не приходили, так что я просто рисовала. Иногда это успокаивало. Но не так хорошо, как карта мародеров. Она успокаивала меня тем, что Гарри все еще соблюдает режим, живет привычным способом. Это значило, что в школе все в порядке. У меня уже сформировался рефлекс. Каждый раз, когда в голове проскальзывало имя Стайлса, я касалась перстня на моем безымянном пальце. Перстень был теплым. Он мерно пульсировал. Я отдала бы все на свете за то, чтобы точно так же почувствовать сердцебиение Гарри, но только приложив руку к его груди. Мои мечты были такими простыми и недостижимыми одновременно. – Готово! – анонсировал мастер, которого звали Дейв. Он с широкой улыбкой посмотрел на свою работу, а потом спросил: – Твоя семья? Дело в том, что рисунок моей татуировки был совсем не рисунком: это были пересекающиеся и переплетающиеся имена дорогих мне людей. Иззи и Луи на пересечении, Саманта и Найл – тоже, а еще Льюис и Олли. А главное имя, от которого отходили все остальные – Гарри. – Да, – кивнула я, и на моих губах впервые за многие дни появилась искренняя, теплая улыбка. На моей коже были просто имена, но в то же время они значили так много. Теперь эти люди стали словно бы ближе ко мне. Потому что их имена теперь будут со мной всегда. – Хорошая идея, – кивнул Дейв. Он достал какой-то крем и намазал им татуировку. Прямо сейчас я не чувствовала боли, но знала, что она придет потом. И душевная боль тоже обязательно вернется. В этом не могло быть никаких сомнений. Как только я останусь один на один со своими мыслями, все начнется заново. Я снова буду тосковать. Снова бичевать себя тем, что все то, что происходит – из-за меня. – Ближайшие пару дней не забывай ее промывать каждые пару-тройку часов, – инструктировал меня мужчина. – И мазать вот этим лосьоном. Я кивнула. Это определенно был не лучший мой день рождения, но зато сегодня я исполнила небольшую мечту. О татуировке я думала уже давно. А еще сегодняшний день не был худшим ровно потому, что я была не одна. Ничто не могло сравниться с одиночеством, которое я испытывала год за годом, пока жила у Дурслей: тогда мой день рождения игнорировали. Меня не поздравляли. Я была никем. Сейчас, даже в условиях войны, я была не одна. Рядом со мной была близкая подруга, без которой я бы уже давно умерла. Я слезла с кресла и поблагодарила Дейва. Мы еще пару минут болтали, а потом я вышла в холл, к Иззи. Девушка сидела в кресле, на ее коленках свернулся Пако – местный песик. Оба выглядели так умиротворенно, что мне было очень жаль прерывать их посиделки. – О! – воскликнула Ришар, заметив меня. – Ты уже все? – Да, – кивнула я. Она еще не могла видеть мою татуировку, потому что я была одета в толстовку с длинными рукавами. Мне было страшно ей показывать: что, если она не одобрит? Или скажет, что некрасиво? Наплевать. – Покажи! – потребовала девушка, и я не смогла не улыбнуться. Впервые за долгое время на душе было легко, почти что радостно. Намного лучше было бы, если бы здесь, с нами, были еще Луи и Гарри. Мне было бы намного спокойнее шагать через эту войну, если бы я знала, что все в сборе. – Только не смей меня осуждать, – тут же сказала я. Я произнесла просьбу шуточным тоном, но надеялась, что Ришар поняла. Девушка только закатила глаза в ответ. Я приподняла свой рукав и показала ей замотанную прозрачной пленкой татуировку. Кожа вокруг рисунка уже покраснела и припухла, и я знала, что такой ей быть еще пару ближайших дней. Меня это совсем не пугало. Иззи осторожно взяла меня за руку, чтобы лучше рассмотреть надписи. Пару мгновений она молчала – пыталась прочитать, понять, – а потом до нее дошло. Она резко втянула в себя воздух и посмотрела на меня. – Чарли… Я вяло, нерешительно улыбнулась. Говорить мне было нечего. Я, можно сказать, все сказала своей татуировкой. – Я тоже по ним скучаю, – только и ответила девушка, а потом крепко меня обняла. Я изо всех сил пыталась сдержать слезы, которые вдруг навернулись на глаза. Не место и не время. У меня день рождения. И одно из моих желаний, пускай и маленькое, сбылось. – Ничего, – решительно сказала Ришар, отстраняясь. – Скоро все закончится. Я не думала, что она в это верила. Я и сама в это почти не верила. Все закончится скоро только в том случае, если меня кто-нибудь убьет. А вот если мы решим идти до конца, то дорога предстоит долгая… – Хочешь в паб? Я такая голодная, – решила сменить тему я. Я и правда безумно хотела есть. – Конечно! – кивнула девушка. Это было наше скрытое согласие: сегодня мы больше не будем говорить о Луи и Гарри. Сегодня мы постараемся хорошо провести время. Иззи наклонилась к Пако, который все это время бегал у нас под ногами и никак не мог понять, почему ему вдруг перестали оказывать внимание, и потрепала его по голове. – Пока, парнишка, – мягко улыбнулась она. – Ты мне напомнил о моем парне. Я не смогла сдержать громкий смех. И наконец засмеяться, после стольких дней жизни в страхе, было так… приятно.