***
— К черту, — выдохнул некромаг и притянул к себе рыжеволосую девицу. Когда их взгляды встречались, у нее дыхание замирало и на щеках возникал легкий румянец — никакой упрямой невозмутимостью не скрыть, тем более, актерские качества у этой девицы оставляли желать лучшего. И после подобной реакции она еще смела заявлять, что предпочитала спокойную нежность с ветеринаром… — Так вот оно что… «И нет большего порока, чем трусость», — процитировал Глеб слова персонажа из русской классики. — Что?.. Ты к чему? Постой, ты меня в трусости обвиняешь?! — гневно прошипела девушка. Бейбарсов лишь опрокинул ее на мягкую подушку, которой еще тридцать секунд назад тут не было, и нагло вклинился между коленями, сочтя, что возмущённой обвинением девице явно будет не до очередного нарушения личного пространства. — Да, Таня. Грош цена твоим бесстрашным приключениям и спасаниям мира, если ты боишься себя самой, — выдохнул он ей в ухо прежде, чем медленно прикусить мочку. — Я?! Себя?! В грудь некромага уперлись твердые кулаки, и тот нехотя отстранился. — Я всегда подходил тебе больше, чем все твои прочие ухажеры, но принять этот факт тебе было страшно, — продолжил Глеб. — Страшно, потому что испытывать что-то эмоционально яркое, гореть от страсти, позволить себе безудержность — сродни преступлению. Для тебя свет — синоним покоя, для тебя мораль и привычка — всего превыше, а я… Я в твой привычный жизненный уклад никогда не вписывался. Да, Таня, ты трусиха, тебе не страшно броситься в приключения, но не в омут сердечных переживаний. Впрочем, время все расставит на места, и наш сынок тому свидетель. — Не смей обвинять меня в трусости, — зло прошептала Таня. — А как назвать то, что ты даже невинного мужского прикосновения боишься? — Мужских прикосновений я не боюсь! Но ты на меня никогда не смотрел без умысла — только с неприкрытым желанием трахнуть. — И тебе это нравилось, — парировал брюнет. — Нравилось бы, если б не страх признать, что… Выругавшись, Таня впилась в его губы, чего он и добивался. …Пока в доме Гробыни и Гуни шел очередной разговор о спасении мира, в старой хрущевке, на продавленном диване, Татьяна Гроттер целовалась с Глебом Бейбарсовым. Чертов халат — давно следовало переодеться, опосля отметила рыжая, сбился с плеч, узел на поясе развязался — вернее, его развязали, и смущение куда-то отступило — было далеко не до смущения. Об этом нелепом, лишнем чувстве следовало задуматься еще в первые минуты пребывания в этом месте, еще при невинном предложении накинуть что-то удобное и мягкое, а теперь что? Глеб, наконец-то, получил возможность прикасаться к ней, — о, набрался опыта, похоже, раз от одного прикосновения ее колошматило! Точно стремясь опровергнуть мерзкие обвинения в трусости, Гроттерша попыталась задвинуть все грызущие мысли в самый дальний ящик своего сознания. — Ты снова не о том думаешь, — заметил он. — Когда мы поцеловались в первый раз, там, в Магфорде, я чуть сознание не потеряла, — нехотя призналась Таня. — Настолько от тебя фонило тьмой, а сейчас такого нет. Видимо, и к тьме привыкаешь. — Нет. Ты отреклась от светлой магии, забыла? Тьме легче принять смерть, чем свету. — Счастлив, небось? — все еще с глупой обидой — причем, на жестокую судьбу, вопросила Гроттер. — Не знаю. Был бы счастлив, не заявись наш сынок и не скажи, что ничего хорошего не ждет. Бейбарсов внимательно рассматривал полуобнаженное тело, прикрытое лишь простым нижним бельем. Для свидания можно было прикупить что-то подороже, мелькнуло в рыжей голове… Стоп! Вот только этого сейчас не хватало. Всего тремя точными безжалостными фразами, сказанными полчаса назад, эта черноглазая зараза выбила у нее из-под ног всю почву и лишила последней возможности играть в жертву. — Мне казалось, ты не способен любить, — на мгновение прикрыв глаза, продолжила откровения Таня. — Что все, что тобой двигало, далеко от любви. — Возможно, так оно и есть. Горько усмехнувшись, Бейбарсов приложил ее руку к своему сердцу, и рыжая, не выдержав, вскрикнула. — Телепатическая эмпатия, — пояснил Глеб сквозь туманную дымку. Чувства, затопившие Таню, напоминали муку. Ее рвало на части — от снедающей страсти, от ревности, от топящей нежности, от… жажды любви и обладания. Бейбарсов был опьянен одним фактом ее присутствия, и что их тела сейчас соприкасались, да ещё и в такой двусмысленной позе, било током. Холод от промежности до самого желудка, и нестерпимый жар в груди — такой, что хотелось задыхаться. Схватить и не отпускать, слиться воедино, стать одним существом, и где-то там, далеко — щемящая, глубокая, мучительная тоска по взаимности, гнев и вожделение, слепое обожание. Так не любят, так… фанатики чтят свое божество. Впрочем, даже фанатики не воспринимают божество, как часть себя, как острую, мучительную необходимость. Эти чувства напоминали режущий кинжал, который из раза в раз, ради собственного удовольствия, проворачивают в ране, пока та не начинает превращаться в кровавое месиво, заставляя вопить от душащего восторга… — Это что? — одернув руку, выдохнула драконболистка. — То, что испытывают влюбленные некромаги. Такой любовь не бывает. Воистину… тьма. Тьма и бесконечная агония. — Ужасно, — теперь она даже отодвинуться не могла, поскольку лишила бы наркомана заветной дозы. Бейбарсов не обиделся. — И, вместе с тем, сладко. Я сейчас самый счастливый человек на земле, потому что ты рядом, — рука некромага скользнула под подол, на бедро, и Таня снова выдохнула. — Потому что не ищу твое отражение в зеркалах. Потому что где-то там, в другом мире и другом времени, пусть и ненадолго, ты моя, Таня. Я бы ни за что не променял год с тобой и последующее небытие на жизнь, в которой нет тебя. Умеешь ты красиво говорить, мысленно простонала рыжая. — Ты мазохист, Бейбарсов, — шепнула Гроттерша. — Чертов мазохист. — А ты садистка, — заметил Глеб. — Хотя выглядит все наоборот: ты — невинная жертва, я страдающий маньяк… — Не прибедняйся! — Не прибедняйся, — повторил молодой мужчина, и вновь приник к ее шее. В один момент он чересчур близко к ней наклонился, и Таня бедрами ощутила его желание. Некромаг был напряжен, как натянутая струна, и явно тащился и от долгожданной близости, и от отложенной страсти. — Не на первом нормальном свидании, — неожиданно твердо ответила девушка. — Да я, честно говоря, и не планировал, — хмыкнул ей на ухо некромаг и сгреб в охапку. — Кстати, ловлю на слове — теперь не отвертишься от следующего. Таня лишь фыркнула. Как будто от нити Ариадны отвертишься! Разве что снова к Кощееву лезть… Сверху на них опустилось одеяло, звезды-фонарики погасли, и романтический вечер на сегодня окончился. И слава богу — еще немного, и Гроттер головой бы повредилась от избытка впечатлений. Глеб, черт возьми, был прав. С Ванькой такого не случалось, от присутствия Ваньки ее не кидало из жара в холод и обратно, Ванька горел ровным светом — этот же черноволосый парень казался воплощением безумного костра эмоций. И в этот костер безумно хотелось прыгнуть — на что было получено полное моральное право, от всех и вся, а все сопротивление из тщательно скрываемой трусости. — Я люблю тебя, Таня Гроттер, и буду любить вечно, — пообещал парень. Фраза эта, вызвавшая у нее сначала горечь, а потом насмешку, после всех сегодняшних откровений приобрела совершенно другой оттенок. …Таня сосредоточенно слушала мерное дыхание некромага. Лежала она практически на нем — диван был очень узким и другой позы не предполагал, а на вчерашнее предложение разложить его парень самодовольно сообщил, что подобной операции архаичный предмет мебели не переживет. Очень хотелось поднять голову, но… — Если хочешь меня рассмотреть, можешь не стесняться. — услышала она перед тем, как ощутить на затылке поцелуй. — Я не против. — Я давно не стесняюсь, мы же живем в одной комнате и в будущем, вроде как, вместе, — возразила девушка. — Скорее, пытаюсь понять, что чувствую от нашего нынешнего физического положения в пространстве. — Ну-ну. Потом он ее угощал кофе с бутербродами — закончить завтрак, правда, им не дали, потому что посреди кухни возникли Ягун, их сынок, и, как ни странно, Склепова. — Вы же на рыбалке быть должны, — заметила Таня, запахивая поплотнее ворот. — А ты, Склеп, в офисе. — А вы, кажется, отсыпаться планировали, — в тон ей ответил вечно играющий комментатор. — Мы и отоспались. — Угу. В объятиях друг друга. Таня открыла рот, чтобы возмутиться — драгоценное чадо уцепило с ее тарелки последний бутерброд, но, поразмыслив, пришла к выводу, что детей не обижают, особенно, своих, и едой не обделяют. — А чего такого? — парировала она. — Да нет. Собственно, ничего. — Как вы нас нашли? Глеб сказал, что поставил блок. — От себя блок не поставишь, а его сыночек, если помнишь, поглотил дух папаши. Я всегда этим пользуюсь, когда к вам надо вломиться в утренний час. Гробыня, блин… — Есть еще что пожрать? — влез Ягун. — Простите, что прервали ваше утро, но надо перетереть. Бейбарсов просто материализовал перед ними скатерть. Бутерброды он был способен лепить только Гроттер — потребуется, он и суп ей варить научится, но на Гроттер список, ради которых некромаг был способен на подобные подвиги, и заканчивался. — …Это все? — только и спросил Глеб. Ягун кивнул. Он выложил «вождю магического человечества» все, кроме рассказанного после клятвы — и то, чтобы запудрить мозги. Можно было, впрочем, и не стараться, мозг некромага все равно не заботило ничего, кроме Таньки. — Ничего нового. Про провокацию было сказано давно, и портить мое утро этим известием… Бейбарсов взмахнул рукой, и все визитеры, включая отпрыска, исчезли из квартиры. — Подумал, нам надо спокойно собраться, — отметил он, усаживая Таню на стол. — Это мы так собираемся? Глеб щелкнул пальцами, устраняя следы их присутствия в этом доме. — Хорошо, убедил… Глеб, да хватит! Не сразу, не так быстро, я так не… Дай свыкнуться с тем, что «почти», — попросила девушка, ощутив руки на талии. — Я только хотел сказать тебе, что… Позади них раздался деликатный кашель — теперь уже принадлежащий Пупперу. — Это начинает надоедать, — пробормотал некромаг. — В ночь Лунного затмения я наложу семь печатей на наше местонахождение и испепелю любого, кто подойдет ближе, чем на километр. Таня не выдержала и расхохоталась, спустя пару секунд к ней присоединился и Глеб, а затем и непонимающий Пуппер — слишком уж заразительно те смеялись. Драконболист был отправлен следом за Ягуном и компанией. — Тебе ничего подозрительным не показалось? — поинтересовалась Таня. — Ты о том, что нам не рассказали всей правды и наш сынок что-то скрывает — причем, несколько другую правду, что известна нашим энтузиастам? — Вы Бейбарсовы, вы всегда себе на уме. — Он не враг нам. Просто… — Глеб прищурился. — Мне кажется, что финал станет немного другим, нежели он обещает. В более трагическую сторону. — Считаешь? — Сама сказала, что мы Бейбарсовы, у нас друг на друга нюх. Готова? Тогда телепортируем, пока здесь еще кто не появился. — Но я еще не… Таня беспомощно оглядела комнату в Тибидохсе и стопку своих вещей, с хлопком возникших пару секунд спустя. — Кстати, ты так и не полил герань, — хмыкнула она. — Полил. Вчера. Но мне нравится ход твоих мыслей — нужно будет на днях туда вернуться и удобрить Клару подкормкой, чтобы совсем не зачахла. — Клару?! — Я назвал ее в честь покойной тети, — Глеб сегодня пребывал в исключительно хорошем настроении, и потому нес несусветную дичь. Ант сидел на окне в комнате матери и любовался открывшимся перед ним пейзажем поздней осени. Он уже неделю смотрел на покой и безмятежность, и все равно было в новинку. Осень он, правда, не любил, предпочитал весну или лето — осень ассоциировалась с некромагией, а некромагии ему и так хватало. Осень — время смерти; время, когда природа умирает, и надеяться все тяжелее и тяжелее… «Надеждою будет…», — скажет отец, когда Тантал вытянет его дух из загробного мира, когда парня чуть не убьют в неравной схватке, но в последний момент опустят чёрную бамбуковую трость и вспомнят. — Полгода. Надо протянуть полгода, — изрек он. — А потом все наладится, непременно наладится, и этот неродной мир станет и моим. Важны лишь эти полгода… Перетерпеть. — Полгода пролетят быстро, — услышал он голос Жанны. — Я забыл, что ты появляешься бесшумно. Обожаешь нарушать уединение, — обернувшийся Тантал, сам того не зная, переиначил слова старшего Бейбарсова. Аббатикова присела рядом, на старую деревянную столешницу. — Мы с Ленкой и тебя немного чувствуем, — нехотя призналась она. — Это из-за духа Глеба, что в тебе. Ты испытывал одиночество — гнетущее, печальное, на него невозможно не откликнуться. — Поэтому я и хочу начать заново. Надоело быть одному. — Неужели там… тебе настолько плохо? — мягко спросила девушка. Ант пожал плечами — жест Глеба, один-в-один. Ни черта он не Гроттер, подумала она, пусть не выдумывает. — Ну, ты старалась заменить мне всех. Поначалу даже выходило, пока я не вырос, и так и не смог вписаться в нормальную жизнь. — И какая из меня вышла мамаша? — полюбопытствовала Жанна. — Честно говоря, даже у мамы выходило лучше, но некромагинь никогда не готовили на эту роль. Жанна нехотя хихикнула. Варящей по утрам овсянку на завтрак она себя и не представляла, а вот напустить на воспитанника мертвяков, в качестве зарядки, вполне могла. — Я тебе очень благодарен. Ты первой поддержала мое предложение о путешествии во времени, ты и убедила Ленку и остальных. Без тебя ничего бы не вышло. — Наверное, я слишком сильно любила Глеба, — ответила она. — Благородно дать ему шанс на любовь и на нормальную жизнь, в которой у меня нет на него ни единого шанса — очень романтично. И в духе женского романа, душещипательно. Парень усмехнулся. — Да, — ответил он после некоторой паузы. — Ты слишком любила и слишком хотела, чтобы все было хорошо у… того, кто не испытывает к тебе взаимности. Но и у тебя в итоге все будет хорошо… тетя Жанна. Все будет хорошо, обещаю, — произнес он, как мантру. — Ант, — закусив губу, выдавила Аббатикова, — мир, который ты знал, никогда не… — Не настанет, — подтвердил парень. — Мы не позволим. В том мире нет счастья, тетя. Не для нас, магов. Тантал улыбался своим мыслям — и в этой улыбке, все же, унаследованной от Тани, Жанна увидела истинный свет. Копия Глеба… Да, полная копия, никто не поспорит, но свет — светлый эйдос, который не смогла пригасить даже некромагия, ему подарила Таня и ее любовь. А что она станет в каком-то будущем темной… Видимо, весь свет ее уйдет в Тантала. Все хорошее, что она могла испытывать, всю боль, всю любовь к Глебу — ту любовь, что еще нет и в помине, она отдаст сыну, дав ему надежду и защиту от мрака. Сделав его надеждой и его символом… Все будет хорошо, подумала Жанна, ощущая, как екает сердце. Все будет хорошо…***
— Ты волнуешься, — изрекла Медузия. — Нет, — покачал головой директор. — Тантал говорил, что мы справимся, и потому я переживаю меньше, чем должен. — А причина? — Мегар, — грустно сообщил академик. — Во сне я видел его появление.