***
— Надоели мне эти занятия! — Трина смела́ с парты одним движением руки все принадлежности — карандаши, ручки, тетради полетели с грохотом на пол, теряясь в пучине кабинета. Демонстративно и без стеснения девушка закинула ноги на парту и откинулась на спинку стула, — Поскорее бы выпуск! — Какая же ты нудная, Зиверс, прекращай спорить с профессором Ходж, — Жан, сидевший всегда за спиной подруги, дёрнул девушку за длинный конский хвост, выдернув пару волосков, — Ноги с парты, дура. — Падаль, — выругалась девушка, дёрнув резко головой так, что длинный хвост перекинулся хозяйке на плечо, — Какая тебе разница с кем я спорю? Этот профессор самый настоящий шарлатан! Как можно утверждать «если человечество хочет выжить, оно должно умирать»?! Нет человечества — нет жизни! — Может, тут есть скрытый подтекст, который мы не можем пока понять? — пробубнил Марко, сидевший рядом с Жаном, распластавшийся по всей парте и мечтательно накручивавший на свои пальцы кончики пушистых волос Трины. — Ты слишком сложная, Зиверс, — цыкнул Жан, пальцем отталкивая от своей парты качающийся стул подруги, — Вот мужу твоему будущему не повезло! — Парень вдруг мельком взглянул на Марко. Щеки Марко моментально покраснели, он отвернулся в сторону и готов был провалиться от стыда: — Не неси ерунды! Трина замечательная девушка! — Ох, Марко! — протянул ехидно Жан, выпрямляя спину, — Давай! Вперёд! И в данном случае без колебаний Марко хотел бы воплотить эту мечту в жизнь, щеки его покраснели вместе с ушами. Посмеявшись про себя, он встал со стола и, наклонившись к друг, прошептал, поглядывая на сидевшую подругу, которая хоть и делала вида, что не слушает, но с гордо поднятой головой навострила уши. — Надо будет — женюсь на ней.***
Добродушный, милая улыбка, вежливое обращение, поддержка — в этом был весь Марко. Трина помнит, как он всегда был рядом с ней и всегда знал, чем утешить. Эти ландыши...: — Эти ландыши всегда мне приносили Марко и Жан, — заплакала Зиверс и черпала ложкой молоко из тарелки, плакала и ела, плакала и ела, аккуратно, без жадности, воспитанно, — Марко, — она плакала навзрыд и умоляла высшие силы вернуть его. Кажется, она не плакала так сильно даже тогда, когда узнала, что он погиб. Наверное, она никогда не забудет те ужасные часы ожидания и неизвестности. В комнату кто-то постучал. Трина быстро вытерла слезы. Она чувствовала себя глупо – всё-таки мало приятного в том, что большинство видели её в истерике и заплаканной, так увидеть ещё раз себя в таком состоянии себе не разрешила. Она сразу бросилась к зеркалу и собственный вид её напугал: — «Пугало на ферме Браус и то выглядит симпатичнее». — Черт, — зашипела девушка постучавшему за дверью и выпрыгнула из ночнушки. В руки попалась чистая военная форма: рубашка и брюки. Быстро взяла Сашину расчёску, которая была на виду, с трудом расчесала запутанные волосы, едва смогла их кое-как уложить, и не нашла заколку, чтобы закрепить привычные передние пряди на макушке. Похлопала ладошками себе по щекам для бодрости. Открыла дверь, ожидая, что там, наверно, будет стоять кто-то из солдат, которые, по словам Саши, заходили к ней каждый день, но перед ней оказался Жан. Гость стоял тоже в военной форме, сняв предварительно куртку. Будучи без куртки, рубашка подчёркивала его широкие плечи, казалось, узкая талия и вовсе имела идеальную форму. К тому же, рубашка не была застёгнута сверху, давала некую тайну, показывая, лишь часть крепкой его шеи, словно солнце, она осветляла кожу, не давая скрыть молодые, но мужественные черты лица. Прикрыв глаза ладонью от слепящего солнца, он рассмотрел подругу и, казалось, мысленно улыбнулся ей: — Как самочувствие? Не ожидая увидеть Жана, Трина отвела взгляд от несчастной рубашки, которая так манила её, и уставилась куда-то в пол: — Нормально, — ответила она, перебрав концы волос пальцами. Жан окинул комнату глазами, остановив внимание на вазе с ландышами. Его светлое лицо странно исказилось: — От кого цветы? — тот улыбнулся и как-то странно посмотрел на неё, словно волк на ягнёнка. — Не знаю, — руки Трины медленно переползли с волос на шею: потерла шею, а в горле было до ужаса сухо. — Наверно, Саша нарвала. В комнате и в коридоре было так тихо, что захотелось кричать, сделать что-то, чтобы нарушить эту тишину: казалось, ещё мгновение, и они сойдут с ума. Жан не мог стоять на месте: то стучал каблуком сапог по полу, то ковырял пальцы. — Ты уже решила в какие войска пойдешь? — спросил тихо Киртшейн, не поднимая на неё головы. Он аккуратно перебирал в руках платок, в котором что-то было завёрнуто: что-то звонкое и маленькое. Трина с удовольствием погрузилась в очередной самообман, надеясь, что в этот раз все будет по-другому. Людям вообще очень нравится себя обманывать, ведь это заглушает боль. Сделать шаг в будущее очень сложно, гораздо проще вернуться назад, где все так хорошо знакомо. Впереди неизвестность, и она пугает, а пройденная дорога прекрасно изучена, зная на ней каждую кочку, помним все ямы и рытвины, каждый куст терновника, каждый цветок, все участки буйной зелени и выгоревшей травы. Не дождавшись ответа, Жан тяжело вздохнул и опустил голову: — Я иду в Разведкорпус, — сказал он уверенно, поглаживая свою руку, где образовалась небольшая рана, покрытая засохшей коркой. — Трина Зиверс, — не дождавшись даже реакции на сказанное Жаном, их разговор прервал стук в открытую дверь, и появился взволнованный солдат из Полиции. Лицо у солдата молодое, с лёгким пушком на верхней губе, и уже сложившимся твердым подбородком. Карие глаза задумчиво рассматривали сначала девушку, а потом и высокого молодого человека. Он держал в руках алюминиевый планшет с кипой закреплённых бумаг; аникелированный , внушительных размеров пистолет с насадкой глушителя. Парень молча покрутил пистолетом и убрал в кобуру на поясе: — Рад видеть вас в строю, — в голосе солдата была неподдельная серьезность, составлявшая разительный контраст со свойственной ему несколько иронической манерой разговора. — Из-за того, что вы долгое время отсутствовали по состоянию здоровья, у вас последний день, если не час, чтобы подтвердить свой выбор в предварительные войска, — солдат что-то подписал на планшете и развернул его к Трине. Перед девушкой оказался огромный список незнакомых имён людей и список войск. Пробежавшись быстро глазами по списку она поняла, что большинство уходит в Гарнизон и в Полицию, самым малочисленным, как обычно, оказался Разведкорпус. — Так вы подтверждаете, Трина Зиверс, свой выбор войск Гарнизона? Наступила тишина. В полной темноте Жан и Трина могли лишь слышать титанические удары своих сердец, которые тоже норовили записаться в ряды предателей. Трине казалось, что прошло чуть больше чем минута. Минута без воздуха. Ничего не происходило. Никаких звуков. Лишь тишина. Удар сердца. Тишина. Удар сердца. Тишина. Удар. Тишина. «Прошли годы, я выросла и поняла, что не имела ни малейшего представления, кто я такая, когда поступала в Кадетское училище, — девушка взяла в руки ручку и планшет, и поднося её к заветной линии подписи напротив Гарнизона, застыла. — Разве могла я ожидать от себя осознанного выбора в том, чем я буду или захочу этим заниматься до конца жизни, если жизнь только начинается?» Голова закружилась. Дрожь по телу сковала все мышцы, а зубы отбивали мелкую чечётку. Она чувствовала на себе тревожный взгляд Жана. Он удивлённо смотрел на неё и только тут понимал, что подписанный ею сейчас документ решит всю их судьбу. Ручка коснулась листа — и застыла. — Я-то как раз понял — кое-кто собрался сдаться, так как уже решил, что не сможет победить. Скажи мне, какой смысл заранее считать себя побежденным? Какой смысл откладывать последнюю оставшуюся надежду и убегать от реальности? Реши мы выступить против них в лоб, полагаясь на грубую силу, мы заранее обречены на провал! — с сердцем, разрывавшимся от ярости, Эрен высказывал сосредоточенное повиновение, и каждый раз, когда Жан хотел выдать что-то, отвечал ему с натянутой улыбкой. — Главная причина трагедии случившийся 4 года назад — наше собственное невежество. Да, мы потерпели сокрушительное поражение, но в результате собрали важную информацию! Мы обрели знания, подарившие надежду. И вместо того, чтобы попытаться выработать способы борьбы, ты собираешься добровольно стать для них кормом? Ты же просто пошутил, да? У меня есть мечта! — кричал он, как во время великого приступа кричит командир своему отряду: «Вперёд!» какой-нибудь отчаянный новобранец, которого взбалмошная храбрость уже приобрела известность, что даётся нарочный приказ держать его за руки во время горячих дел. — Мечта, в которой мы победили титанов и вышли за эти стены, чтобы увидеть бескрайний мир за их пределами! «Мне всегда хотелось иметь цель, за которую не жалко отдать жизнь, — ручка медленно потянулась вверх, — Без жертв не добиться победы. Но хочу ли я этого только потому, что... » Трина снова подняла на Жана глаза, совершенно мёртвые и холодные, как остывшая под котелком зола. Жан подумал — в них до сих пор по-прежнему невыносимая боль и страдание. — Мой отец служил в Разведкорпусе, — нарушила тишину Трина, поднеся снова уверенно ручку к планшету. Ручка коснулась листа — и медленно потянулась по бумаге вереница мелких букв, складываясь в слово. — Он был почётным солдатом и командиром отряда. Он всегда хотел, чтобы я стала солдатом и защищала стены от титанов и сражалась с ними. К сожалению, он погиб. Так же погиб мой лучший друг, который хотел защищать город и жителей стен. Я не была рядом ни с одним из погибших. Все они погибли на поле боя. И мне тяжело, очень тяжело представить, что они пережили. У меня есть друзья, товарищи, которые идут в такие войска, где каждый день может быть последним. И я не хочу, чтобы их последние дни были проведены в пучине Ада. Погибнут они — погибну я. Вместе. Не хочу, чтобы все смерти были напрасны. Буду бороться с титанами. Убивать их за каждого погибшего. Безжалостно кромсать. Уничтожать. Стереть с лица земли до последнего — Трина развернула планшет солдату, который был напуган инициативой девушки, даже зарядил пистолет, на всякий. На планшете зияла подпись Зиверс напротив войск Разведкорпуса, подписанного, обведённого несколько раз. Трина грубо сунула солдату планшет с документами, чтобы закончить, наконец, разговор; но теперь, когда она уже не мельком видела Жана; он действительно смотрел на неё удивлённо и не скрывал своего удивления, — когда она ясно увидела это, ее охватило радостное волнение; она знала, что волнение заметно на её лице, и надо было что-то делать. Солдат, испуганный, крепко прижимал к себе документы, будто бы боялся, что вот-вот у него их отнимут. Он, как можно скорее, проверил все ли подписи на месте, и скоропостижно решил удалиться: — Всего хорошего. Стояла та особая, тяжёлая тишина, которая бывает, когда двое людей молча смотрят друг на друга. Жан молчал. Молчал, и в его молчании присутствовала сила. Он придерживался простого правила: ничего не говорить там, где молчание — лучший ответ. Трина стояла, смотрела и молчала, яростно уговаривая своё сердце стучать потише. Печаль она держала под контролем. Она стояла смирно, готовая к прыжку в любую минуту, как дикая кошка, выслеживающая добычу: с полузакрытыми глазами и чуткими ушами, улавливающими малейшее движение, шепот или вздох: — Я живу в долг ради одной цели. Нет, я не обезумела, Кирштейн. Наконец-то поняла, что я должна делать, и сердце подсказывает, что я права. — Подожди, — будучи в состоянии не удержать долее порыва своего сердца, Жан схватил её руку и сжал. Молча стоишь, делаешь вид, что всё хорошо, а боль изнутри ломает рёбра. На лице Жана не было выражения. Он просто смотрел на Трину. Даже не на неё, а в нее, как будто его детектор нащупал огромнейшую правду глубоко под поверхностью. Она была из тех девчонок, которые рано повзрослели — заставила судьба. Раненная душой девушка — взгляд смелый, проникновенный. В глазах стальной блеск, который выработался годами, который она изо всех сил пыталась сохранить. — Вот, — Жан вновь достал из карманов брюк заветный платок, в котором что-то звякнуло, — Забери это себе. Перед Триной появились серебряные наручные часы. Время на часах было оставлено и показывали ровно семь часов. Её сердце забилось медленно и гулко, кровь отхлынула у неё от щек. Жан, видно, заметил какую то перемену в её лице и заговорил поспешно: — Он мне их давно отдал, — Жан посмотрел на девушку — с любопытством и каким-то непонятным разочарованием, — Попросил отдать их тебе, если вдруг его не станет. Я выполнил его просьбу. Мне пора. Встретимся в Разведкорпусе, Зиверс.